Текст книги "Клин клином"

Глава 6

Она шла по берегу широкой реки и улыбалась всему вокруг – цветам, деревьям, птицам, сверкающей воде, проходящим мимо людям в странной, несовременной одежде. Дала копеечку какому-то чумазому босоногому мальчугану, расспросила о здоровье идущую навстречу пожилую женщину. И наконец дошла до такого места, где ей уже никто не мог повстречаться. Там она закружилась, раскинув руки и закрыв глаза. Счастье переполняло ее, так же как солнце заливало своими лучами все окрест нее. А ведь ничего особенного, если вдуматься, не произошло. Просто он проскакал мимо нее на лихом коне, перехватил ее взгляд, а потом, обернувшись, посмотрел ей вслед.

Она, взглянув на него из-под ресниц, почувствовала, как часто и гулко забилось сердце, смутилась, неистово покраснела и пошла своей дорогой, глядя прямо перед собой и не слушая того, что говорит ей идущая рядом старушка в платке на голове и шали на плечах…

Это был удивительно приятный сон, и Надежде не хотелось открывать глаза. Стоит только чуть дрогнуть ресницам, и дивная солнечная картинка улетучится из памяти, а вместе с ней, скорее всего, и ощущение невероятной легкости и полнейшей безмятежности. А как всего этого ей сейчас не хватало!

«Словно художественный фильм показывали, – подумала она. – Жаль, что нельзя заказать следующую серию на будущую ночь. Так бы и смотрела, как сериал из жизни наших бабушек или прабабушек».

Эта мысль спугнула-таки сон, но хорошее настроение осталось. Когда же Надежда, осторожно ступая, спустилась на первый этаж, оказалось, что Вована дома нет, и тогда на душе у нее стало во сто крат лучше.

«Как было бы здорово, если бы тете Ниле не пришла в голову эта странная идея сдать дом», – размышляла она, принимая душ, а после не спеша готовя себе яичницу с ветчиной и кофе.

Когда с завтраком было покончено, Надежда воровато посмотрела из окна на улицу – не видно ли кого поблизости. Но вокруг, куда ни глянь, не было ни души. Тогда она, крадучись, хоть и была одна дома, приблизилась к двери в чулан и толкнула ее ладонью. Потом еще раз, уже сильнее.

– Запер, как и обещал, – недовольно проворчала девушка, вдруг обидевшись на столь откровенное по отношению к ней проявление недоверия. – Уж не считает ли он, что я могу что-то у них стащить? Интересно, что там спрятано, вряд ли сокровища. А вообще, стоило бы поточнее узнать, что они за люди. Может, по этой троице тюрьма давно плачет…

Эта мысль заставила ее встревожиться не на шутку. Все-таки она повела себя на редкость легкомысленно. Один на один – это еще куда ни шло. А если трое – на одного? Точнее, на нее одну. И о чем только она думала, оставаясь в этом доме на отшибе? Следовало бы подыскать какое-нибудь более надежное пристанище, пока она будет оформлять наследство. Сейчас же Надежда не увидела ничего зазорного в том, чтобы проявить некоторое любопытство, тем более что от этого, возможно, будет зависеть в дальнейшем ее безопасность, а то и сама жизнь.

Порядком накрутив себя, она приоткрыла дверь в соседнюю с кухней комнату, ту, в которой стоял телевизор. В глаза сразу же бросились признаки присутствия здесь посторонних людей: разбросанная там и сям мужская одежда, какие-то рюкзаки, сваленные у стены, витающий в воздухе запах сигарет, пустые бутылки из-под пива, рядком стоящие у порога. Правда, выглядело все это не столько неопрятно, сколько непривычно.

Закусив губу от напряжения, Надежда прошла через комнату к двери напротив и распахнула ее. Здесь царил тот же беспорядок, но опять-таки не пыльная захламленность. Судя по вещам, эту – заднюю, как звала ее тетка Нила, – комнату занимал один из троих приятелей, тогда как проходную – остальные двое. И тут пахло совсем по-иному. Оглядевшись, Надежда увидела у окна этюдник со стоящим на нем пейзажем и заляпанной масляными красками палитрой перед ним. От картины с палитрой и шел непривычный запах.

Заинтересовавшись, Надежда подошла ближе. На небольшом куске картона был изображен вид из окна: пустошка, а на ней обугленный остов дома. Только выглядело все это очень уж зловеще. Сквозь темные искореженные бревна просвечивал багрово-красный закат, а фиолетово-черные тени подползали к переднему краю картины. Динамичные, извивающиеся, как языки пламени, мазки казались живыми, чуть ли не шевелящимися.

Надежда, невольно поежившись, попятилась.

– Нравится? – неожиданно раздалось за ее спиной.

– Нет, – ответила она, не успев толком повернуться, и только потом испугалась.

Она стояла лицом к лицу с Вованом, который загораживал проход, картинно опершись о дверной косяк локтем, и боялась поднять на него глаза. Ее застукали на чужой территории и отрезали путь к отступлению.

– И что вам тут понадобилось, Надежда Павловна, позвольте полюбопытствовать? – язвительно осведомился Вован, не спуская с нее прищуренных глаз.

– Ну… ну…

– А поточнее?

– Ну, должна же я была проверить, как… как вы обходитесь с моей собственностью, – пролепетала Надежда и осмелилась взглянуть на него.

Трезвый, несмурной и причесанный Вован выглядел вполне сносно. Даже привлекательно, если, конечно, не брать в расчет насмешливо-снисходительное выражение лица. Он чувствовал себя хозяином положения, хотя вряд ли имел право, и это его явно развлекало.

– Все-таки это мой дом, – прошептала Надежда. – И вы тут только временный жилец.

– Поживем – увидим, – туманно ответствовал Вован и вдруг, склонив голову набок, поинтересовался: – А почему вам не понравился этот пейзаж?

Надежда оглянулась на этюдник.

– Ну, он не похож на настоящий. Так не бывает.

– А как бывает?

Она явно заинтересовала Вована, как может заинтересовать виденная сто раз бабочка-капустница, если посмотреть на нее сквозь увеличительное стекло.

– Ну, надо, чтобы все листики на деревьях были как живые. И валун возле дома у вас не на камень похож, а на… на голову, с которой дрался Руслан, помните у Пушкина? Жуть какая-то, честное слово!

Вован сменил позу. Теперь он упирался в косяк плечом, а руки скрестил на груди.

– Значит, на картине все должно быть как в жизни, один в один?

i как yKe. Конечно. Зачем же тогда рисовать, чтобы не похоже было?

Надежда оглянулась, словно хотела найти подтверждение своим словам, и вдруг увидела прислоненные к дивану три акварели. На каждой из них был изображен берег Волги со стоящей на нем бело-красной церковкой. И кудрявые облака на голубом небе, и узорные кресты на его фоне, и пышные кусты на переднем плане были прекрасно различимы. Солнечно, празднично, одним словом – красиво.

– Ваши? – спросила Надежда.

– Мои, – подтвердил Владимир и выжидающе замолчал.

– Ну, вот видите! Вы же можете рисовать хорошо! – воскликнула она.

– Не рисовать, а писать. Маслом и акварелью пишут, рисуют карандашом, – поправил ее Вован и шагнул в комнату, освобождая проход.

У Надежды возникло ощущение, что он вдруг потерял к ней всякий интерес. Бабочка-капустница она, как ни разглядывай, бабочка-капустница и есть, а не какой-нибудь там редкий павлиний глаз или махаон. Ничего неожиданного или привлекательного. Даже в столь щекотливой ситуации, в какой оказалась, девушка вдруг обиделась.

– Я, между прочим, кандидат наук, да будет вам известно! – с вызовом произнесла она и вознамерилась было с гордым видом прошествовать мимо Вована.

Но он вдруг бесцеремонно схватил ее за руку и развернул лицом к себе.

– «Между прочим» это между чем? – полюбопытствовал он.

Надежда испуганно замерла, оказавшись чуть ли не вплотную к нему.

– Отпустите меня немедленно, – прошипела она спустя минуту или две. Все это время она пыталась совладать с бешено забившимся сердцем. – Что вы себе позволяете?

– Я? Да ничего особенного, – невинно округлив глаза, ответил Вован и разжал пальцы. – Просто мне показалось, что вы споткнулись, вот я и решил вас поддержать. Чисто рефлекторно.

Это была вопиющая ложь. И Надежда дала понять, что не верит ему ни на йоту, окинув высокомерно-презрительным взглядом.

– Вы ошиблись. Я всегда твердо стою на ногах! – ответила она и… и мышкой прошмыгнула мимо него.

Уже второй раз она так поспешно и так позорно, несмотря на демонстрируемое высокомерие, покидала место их словесного поединка. Отрадно было лишь одно: неожиданное присутствие в доме Вована, который прочно засел в ее голове, начисто вытеснило оттуда все мысли о предателе Ладоше. А в таком случае выходило, что она не зря взяла отпуск и приехала в Коврюжинск.

Оказавшись в своей комнате, Надежда машинально потерла плечо. В том месте, где его коснулись пальцы Вована, оно горело, и от него по телу разбегались огненные мурашки.

Вся во власти охватившего ее смятения, девушка не придумала ничего иного, как поспешно покинуть дом. Находиться сейчас под одной крышей с Вованом ей было невмоготу. В Коврюжинске у нее имелись знакомые еще с детских лет, и в каждый свой приезд она прежде всего их навещала. Однако непредвиденные обстоятельства выбили ее из колеи. Теперь она могла наверстать упущенное.

Взглянув на себя в зеркало и несколькими штрихами наведя столичный марафет, Надежда взяла одну из привезенных с собой коробок конфет – хотя точно такие же можно было купить в Коврюжинске – и спустилась вниз. У самой двери она вдруг неожиданно для себя крикнула в сторону двух жилых комнат:

– Я ухожу! Когда приду – не знаю!

Вован возник на пороге, как черт из табакерки. Словно только и ждал подходящего момента.

– Это просто замечательно.

– Что – замечательно?

– То, что вы ставите меня в известность о ваших намерениях. Может, и мне поступать так же? – Он нагловато прищурился. – А хотите, я расскажу вам, где провел сегодняшнее утро… или первую половину той ночи, которую мы закончили вместе в одной постели?

Надежда вспыхнула как маков цвет.

– Нет, не хочу! – Она чуть помедлила, справилась с собой и сказала: – Просто я так поступала, когда была жива тетя Нила. К вам лично это не имеет ни малейшего отношения.

– А жаль… – полусерьезно-полунасмешливо протянул Вован. – Люблю видеть во взгляде почитание и надежду на одобрение…

– Тогда заведите себе собаку. Точно не прогадаете! – выкрикнула Надежда и выскочила из дому.

– Так ведь о собаке заботиться надо, гулять с ней, кормить. А я предпочитаю, чтобы заботились обо мне, – любезно пояснил Вован, обращаясь к с треском захлопнувшейся двери.

Первым делом Надежда отправилась к той самой женщине, на пороге дома которой стало плохо ее тете. Мария Семеновна, увидев девушку, всплеснула руками и расплакалась. Надежда тут же последовала ее примеру. Наплакавшись вволю, они сели пить чай с конфетами и яблочным повидлом, предаваясь воспоминаниям и обмениваясь новостями. Пожилая женщина посетовала, что лишилась закадычной подружки, а Надежда сказала, что чувствует свою вину перед тетей за то, что не уделяла ей в последнее время должного внимания, а все из-за этого мерзавца двуличного.

Правда, последнее замечание она оставила при себе. Но все равно обе собеседницы чуть было снова не заплакали. И тут в голову Надежды пришла здравая мысль поинтересоваться тетиными постояльцами.

– Прости, но ничего толком про них сказать не могу, – ответила Мария Семеновна. – Вроде художники, и заодно собирают всякие старые вещи. Местные говорят, по окрестным деревням ездят. Похоже, не шпана и не разбойники с большой дороги, а там кто знает, что у них за душой.

– То-то и оно, – вздохнула Надежда. – А мне с ними жить в одном доме.

Мария Семеновна тут же встревоженно посмотрела на нее.

– Я как-то не подумала об этом. Ты к нам надолго? – спросила она.

Надежда пожала плечами:

– Недели на две, наверное. Дом на себя перевести. Вы ведь знаете, что тетя Нила мне его завещала?

– Да, она говорила об этом, – кивнула Мария Семеновна и, подумав немного, предложила: – Может, поживешь пока у нас? Сережка как раз в Питер с приятелями укатил, так что его комната свободна.

Если рассуждать здраво, то предложение выглядело заманчиво. Но Надежде оно почему-то пришлось не по сердцу. Вот и пойми его, это сердце: то бьется от испуга как бешеное, то уходит в пятки от страха, а когда представляется возможность избежать лишних треволнений, начинает посылать сигналы, что не желает этого. И не понять сие рассудком, как ни старайся. Однако ответ надо было дать аргументированный, чтобы не выглядеть дурочкой, которая сама не знает, чего хочет.

– Спасибо, конечно, – медленно начала Надежда, чтобы выиграть время. – Но мне как-то неудобно вас стеснять. У вас ведь здесь, помимо внука, Анюта с мужем живет, и кошка…

Мария Семеновна махнула на нее рукой:

– Ты еще про мышей в подполе вспомни. Говорю тебе, всем места хватит. А Анюта с Пашкой тебе только рады будут. Да не стеснишь ты нас, не волнуйся!

Но девушка упрямо мотнула головой:

– Нет, мне надо дома быть. Знаете, за чужими людьми глаз да глаз нужен. Неизвестно, чего удумают, когда хозяйки нет рядом.

– Это, конечно, так, – согласилась с ней пожилая женщина. – Ну а вдруг они такое учудят, что не приведи господи? Кто тебя защитит, на помощь придет?

– Будем надеяться, что не учудят, – со вздохом сказала Надежда. – Я вот о чем сейчас подумала: не могла тетя Нила впустить в свой дом каких-нибудь преступников. Она хорошо в людях разбиралась, насквозь их видела.

– Так-то оно так, – снова согласилась с ней Мария Семеновна и тут же возразила: – Но недаром говорят, что и на старуху бывает проруха.

– Хотелось бы думать, что это не про нее, – легкомысленно, для вида, заявила Надежда, чтобы не продолжать тему.

Она еще немного посидела у Марии Семеновны, пообещала забежать как-нибудь на днях – повидаться с Анютой – и распрощалась. Теперь Надежда собиралась пройтись по центральной – представительской – части города и набережной.

Путь ее пролегал через тихий скверик, тянущийся вдоль берега Волги. В нескольких шагах впереди себя она неожиданно узрела местную достопримечательность, можно даже сказать – гордость всего Коврюжинска. Роскошная дама средних лет, такой великосветской наружности, что хоть снимай в фильмах про придворную жизнь, выгуливала белую собачку. Даму звали Галина Петровна Преображенская, и была она всемирно известной оперной певицей, родом из Коврюжинска. Примадонна приезжала сюда время от времени отдохнуть душой в родных местах, припасть, так сказать, к истокам. Собачка – чистокровной мальтийской болонкой.

Неспешно поведя головой сначала налево, потом направо, певица остановилась, приосанилась и, характерным жестом сложив руки перед грудью, там, где расположена диафрагма, сцепила пальцы в замок.

– Ми-и-и, – пропела примадонна.

«Распевается на природе», – догадалась Надежда и замерла: не каждому дано присутствовать при столь интимном творческом моменте.

– Ми-и-и, Эболи, – повторила певица, скосив выжидательный взгляд на собачку.

Та, подняв голову, понимающе посмотрела на хозяйку и тут же послушно присела возле дорожки, хвостом к кусту цветущего шиповника. Примадонна как-то воровато оглянулась по сторонам, суетливо вынула из сумочки крокодиловой кожи полиэтиленовый пакетик, быстро нагнулась и что-то подхватила с земли. Затем царственной походкой направилась к ближайшей урне.

– Умница, Эболи. Умница, моя принцесса, – при этом умиленно произнесла она.

«Да, – улыбнулась про себя Надежда, – то, что эта мировая оперная величина распевается на берегу Волги, местные жители сочтут за честь. Но то, что она убирает за своей собакой, да еще такой маленькой, воспримут здесь как явный признак помешательства».

– Добрый день, Галина Петровна, – вежливо произнесла она, обгоняя даму.

– Добрый день, – ответила примадонна, чуть наклонив голову.

То, что мэром города стала женщина, сразу бросалось в глаза. И в скверике, и на набережной, и на центральной улице было чисто и полно цветов в вазонах, на клумбах, вдоль оград. В парке по-прежнему стоял Ленин, свежевыкрашенный бронзовой краской. Возле пристани теснились аккуратные пестрые полотняные палатки, где продавали сувениры. Они оживали по расписанию – к прибытию больших круизных судов. Тогда, словно из ниоткуда, появлялись девицы в кокошниках, зазывающие покупателей на русском и почти английском языках, тренькала балалайка, звучали задорные припевки под гармошку, подтягивались попрошайки обоего пола.

Сейчас здесь яблоку негде было упасть. Потолкавшись среди палаток и полюбовавшись на матрешек, павловопосадские шали, жостовские подносы и палехские шкатулки, Надежда подошла к парням и девицам вполне современного вида, которые предлагали облупленные темные иконы, медные образки, глиняные горшки, даже царских времен аптечные пузырьки с двуглавым орлом. Одним словом, вещи на любителя.

– Не желаете посмотреть? – окликнул ее молодой человек такой ухоженной европейской наружности, что она даже удивилась.

Тонкие черты лица, светлая бородка клинышком, чуть волнистые волосы до плеч. Образ как нельзя лучше дополняли коричневый вельветовый пиджак с замшевыми «заплатами» на локтях и шейный платок с «турецкими огурцами».

– Что? – не поняла Надежда.

– Посмотреть не желаете, спрашиваю? – повторил мужчина и поднял за две ручки сияющий надраенной медью самовар. – Баташевский, между прочим, с медалями!

– А зачем он мне? – искренне удивилась девушка. – У меня электрический чайник есть, «Браун».

– Ну, раз «Браун», тогда другое дело, – усмехнулся продавец и с разочарованным видом отвернулся от нее.

Рядом парень с виду попроще – круглолицый, нос картошкой, в растянутом свитере, – акая и гакая, предлагал какой-то пожилой иноземной паре выщербленную фаянсовую миску с незабудками на боку. При этом он все время переворачивал ее вверх тормашками и показывал на что-то изображенное на донышке. Иноземцы сомневались, но отходить не спешили.

Надежда скучающе оглядела торжище и неожиданно увидела чуть дальше шеренгу художников, выставивших на продажу свои творения. «Ага, – довольно подумала она, – здесь, наверное, и Вован обретается со своими церквушками. Потому что кто же купит тот пейзаж со страшенной обугленной развалиной».

Девушка быстро направилась в ту сторону, чтобы с пренебрежительным видом прошествовать мимо квартиранта. На людях он ей ничего сделать не посмеет, а она получит моральное удовлетворение за утреннюю сцену.

Однако ее ждало разочарование: Вована среди живописцев не оказалось. Зато Надежду окликнули сразу несколько авторов симпатичных пейзажиков. С одним она даже разговорилась на предмет художественных достоинств его произведений.

– Ведь когда красиво и все как живое на картине – это же хорошо? – спросила она.

– Очень даже хорошо! – заверил парень и предложил ей летний пейзаж с опрятной избушкой, на завалинке которой развалился прямо всамделишный пушистый котяра.

– В другой раз, ладно? – улыбнулась Надежда и подумала: «А почему бы и нет? Такого симпатичного котика я бы с удовольствием повесила у себя в квартире. Не то что…»

Она поняла, что сейчас опять начнет думать про Вована, и решила, что он того не стоит.

Время близилось к трем, и Надежда неожиданно почувствовала, что проголодалась. Чуть дальше по набережной, как ей было хорошо известно, находилось кафе-ресторан «Древний Коврюжинск», переделанное из общепитовской столовой советских времен. Его интерьер был куда симпатичнее, чем внешний вид этого двухэтажного, прямоугольного в плане здания, с голым, крашенным голубой краской фасадом и скучными одинаковыми окнами.

Девушка выбрала уютный столик в углу, покрытый темно-красной скатертью, и села на широкую деревянную лавку возле него. Посуда здесь была вся сплошь глиняная, обливная, в меню – блюда русской кухни. Надежда не ожидала, что получит удовольствие от обеда, – кормить стали заметно вкуснее и разнообразнее, чем она помнила по предыдущим наездам в город. Отведав наугад несколько блюд с броскими названиями, она пришла в чудесное расположение духа. И даже сочла прекрасным поводом возгордиться своей малой родиной. Ничуть не хуже, чем за границей, решила девушка…

Уже начало темнеть, когда Надежда наконец-то подошла к теткиному дому. Опустившаяся на землю тишина словно съела все звуки, и девушке стало не по себе. Не шелестели листья деревьев, не стрекотали в траве кузнечики. Правда, на первом этаже дома горели все окна, придавая ему приветливый, гостеприимный вид. Раньше, когда здесь жила тетя Нила, так и было. Любого в этом доме ожидал радушный прием, не то что теперь.

– А что теперь? – бодро произнесла Надежда, обращаясь к себе самой. – Тети нет, но я хозяйка этого дома. Никто ничего мне поперек сказать не смеет! – И она отважно открыла калитку.

Чтобы не растерять боевого настроя, девушка быстро поднялась на крыльцо, вошла в дом… и остолбенело замерла. Дверь из галерейки в кухню была распахнута настежь, и сквозь нее виднелся накрытый к ужину в смежной комнате стол под оранжевым шелковым абажуром с бахромой.

Но не это так поразило Надежду. Ее ждал не только уставленный приборами и едой стол, но и квартирант с двумя приятелями, которые весьма картинно расположились по обе стороны двери. По одну – уже знакомый Надежде Вован, по другую – интеллигент с бородкой, что окликнул ее возле торговых палаток, и парень попроще, в растянутом свитере.

– Где-то мы уже с вами встречались, – задумчиво нахмурив брови, произнес интеллигент.

– Сегодня днем на пристани вы пытались всучить мне самовар, – усмехнувшись, ответила Надежда. – Надеюсь, он был не тети-Нилин?

– Ну что вы, конечно нет! Как вы могли такое про меня подумать? – чуть не задохнулся от возмущения молодой человек с бородкой. – Филипп Корш никогда не позволит себе взять чужое… Кстати, Филипп Корш – это меня так зовут.

– А я Надежда Павловна Ивановская, – представилась девушка не без оттенка высокомерия. – Хозяйка этого дома.

– Ну, положим, будущая хозяйка, – пробормотал Вован себе под нос, но так, что все прекрасно расслышали его слова.

Надежда так и взвилась, собираясь поставить наглеца на место. Но второй незнакомец шагнул ей навстречу и протянул руку:

– Разрешите представиться: Богдан Приходько.

Было во всем его облике и манере поведения столько непосредственности, добродушия, какой-то располагающей незатейливости, что девушка мгновенно смягчилась и ответила на рукопожатие.

– Очень приятно, – произнесла она фразу, которую за редким исключением никто не воспринимает буквально.

Тут Вован отклеился от стены и с ленцой в голосе протянул:

– Ну а мы с вами, Надежда Павловна, можно сказать, знакомы хоть и недавно, но довольно тесно. Не правда ли?

Она сразу поняла, на что он намекает, и в испуге замерла, боясь, что далее последует пространное объяснение того, что этот тип подразумевал под своими словами.

– Не имею понятия, что вы имеете… – поспешно забормотала девушка, стараясь сохранить невозмутимый вид и этим предотвратить дальнейшее развитие разговора, но сбилась и замолчала.

На ее счастье, в разговор вмешался Богдан и сообщил:

– Мы тут решили отметить знакомство с вами, так сказать с нашей хозяйкой. Может, если не возражаете, пройдем к столу? Все уже давно готово.

– Да-да, конечно. А то что это мы вас, Надежда Павловна, на пороге собственного дома держим, – всполошился Филипп и сделал галантный приглашающий жест рукой.

Вован ничего не произнес и даже не сдвинулся с места, когда смущенная Надежда проходила мимо него, чуть не задев плечом…

Стол был уставлен не домашними деликатесами, конечно, а всякой покупной всячиной, но все было нарезано и разложено аккуратно, даже красиво. За Надеждой ухаживали Филипп и Богдан. Вован вел себя довольно отстраненно, время от времени вставлял ироничные замечания, но особо девушку своей язвительностью, как она того боялась, не донимал.

К концу застолья она успела узнать, что Филипп и Владимир окончили Московский художественный институт имени В.И. Сурикова и являются живописцами. У Филиппа есть жена по имени Юлия – студентка консерватории по классу виолончели – и двое малолетних сыновей-погодков. Сейчас все трое гостили у тещи под Зеленоградом. Богдан оказался уроженцем Харькова, но родной город вместе с родителями покинул давным-давно, еще в младенчестве, и всю свою сознательную жизнь прожил в Москве. Кончал же он Московское высшее художественно-промышленное училище, короче говоря, всем известную Строгановку, как художник-монументалист. Но был он, как выяснилось, мастер на все руки, и для него не существовало ненужных вещей.

– Всему можно найти применение, если немножко подумать головой, – любил говорить Богдаша.

Вован был коренной москвич и сильнее приятелей страдал оттого, что, по его собственному утверждению, не реализовал себя пока как живописец. Отсюда были и его порой злая ирония, и постоянное раздражение всем и вся, и резкие высказывания в адрес многих ныне живущих и почивших в бозе художников.

Сидя за столом, Надежда старалась не обращать на него внимания, но кожей чувствовала его присутствие и все время держалась настороже, ожидая подвоха. Если бы не это, вечер знакомства с постояльцами доставил бы ей куда большее удовольствие. Судьба впервые свела девушку с настоящими художниками, и ей льстило их внимание.