Текст книги "У порога Нового Мира (сборник)"

Комната, бывшая пустой, вдруг наполнилась людьми, и поверх всех их голов носилась по воздуху голова одного из двоюродных братьев, уже продолжительное время исчезнувшего с нашего горизонта. В это же время открылась дверь и вошел мой отец, как всегда с слегка затуманенным ликом, и, держа высоко за ножки совершенно белый стул, пронес его над головами всех людей и молча поставил позади матери вне круга… (Вскоре после этого сна ряд несчастий обрушился на мою мать: у нее обнаружилась сахарная болезнь, припадок аппендикса, потери денежные, перелом руки в плече, порванные связки плохо срослись, и рука перестала действовать от плеча; второй припадок аппендикса и воспаление брюшины, операция, страшные страдания от воспаления нервных стволов в ногах, затуманенное сознание с мучительными галлюцинациями и – после девятимесячных страданий – смерть от паралича сердца 24 окт[ября] 1913 г.) Первое несчастье совпало с появлением долго отсутствовавшего двоюродного брата. Одной из галлюцинаций, преследовавших мою мать в болезни, было осуждение ее на сожжение на костре за то, что она якобы убила своего ребенка. Вторая – видение схимника, сурово смотревшего на нее. (Часто она видела себя брошенной в яму, наполненную змеями и разными гадами.)

В 1911 году мы проводили лето в Смоленской губернии в имении кн[ягини] М[арии] Кл[авдиевны] Тенишевой, где Н.К. с помощниками и учениками расписывал Храм. В начале августа Н.К. должен был по делам съездить в Петроград[80]80
  Тогда Санкт-Петербург.


[Закрыть]. Накануне отъезда он мне сказал: «Мне очень хотелось бы знать, что нам делать с таким количеством купленных бумаг? Постарайся увидеть во сне». Наутро на вопрос – видела ли я что-либо? – я сказала: «Не видела, но слышала голос, сказавший мне – все бумаги продать». Н.К. уехал с твердым намерением продать все бумаги. Но по приезде в столицу, когда он сказал о своем намерении знакомым банкирам и друзьям, все определенно восстали против такого решения и сказали ему: «Не продавать нужно, но покупать, все бумаги стремительно идут вверх». В результате таких настояний и советов Н.К. купил еще бумаг, а через несколько недель произошел инцидент, вызвавший Балканскую войну, и все ценности стремительно полетели вниз.

В 1913 году, приблизительно в июле мес[яце], на рассвете, ясно слышала Голос, сказавший мне: «Все бумаги продать». (Совет не был исполнен.) Год Балканской войны[81]81
  В действительности было две Балканских войны: 1912–1913 гг. и 1913 г.


[Закрыть].

Март 1914 года. Сон – большая столовая в квартире брата матери В.В.Голенищева-Кутузова. За столом вся семья дяди и много родственников. Она сидит рядом с теткой, женой дяди, которая вся светится, но в то же время покрыта темными пятнами. Тетка поворачивается к ней и говорит: «Я не боюсь смерти, но мне жаль оставлять их» (семью). Проснувшись, поняла, что тетя больна и скоро умрет. Утром, в тот же день, дядя позвонил по телефону и сообщил, что у тети был новый припадок болезни, которая у нее сидела уже продолжительное время, но сейчас ей лучше. Недели через три она умерла.

В Дворянском собрании на концерте Гофмана подошел к нам знакомый художник Ционглинский; остро почувствовала в нем уходящую жизнь. На следующий день его отвезли в больницу, где пришлось сделать операцию печени, и через неделю он умер.

В Америке, посетив знакомую семью и увидев их необычно живую девочку, определенно ощутила недолговечность этой девочки. Причем чувствовала страшную антипатию к няне девочки; казалось, что она выпивает всю жизнеспособность девочки. (Девочка умерла через несколько месяцев.)

Сон – видение, сопровождавшееся необычайно сильным переживанием духовного восторга, под утро на 31 октября 1913 года.

Иду длинным светлым коридором, дохожу до дверей, открываю их и вхожу в большое светлое помещение, но без окон, ищу глазами следующую дверь, чтобы пройти дальше. Смотрю направо, но стена исчезла и передо мной открылась красно-розовая сфера, посреди – широкая и высокая лестница, сужавшаяся в перспективе кверху, вершина ее тонула в розовом свете. По обе стороны этой лестницы, на каждой ступени, стояли группы людей в одеждах одинакового покроя. У подножия лестницы – группы в красных одеяниях с безобразными черными пятнами на лицах и одеждах. На следующих ступенях пятна постепенно уменьшались, и по мере дальнейшего продвижения вверх и люди и одеяния их становились светлее, и на вершине они уже сливались с чистым розовым светом.

На самом верху лестницы обрисовалась гигантская прекрасная фигура в красном одеянии с темным плащом, перекинутым через плечо. Прекрасные черты и длинные черные волосы до плеч. Облик этот стремительно несется вниз по лестнице, крыльями развевается темный плащ, но у самой подошвы лестницы он остановлен как бы выросшей перед ним преградою и в полном изнеможении склоняется на нее, причем необыкновенно красиво свешиваются волны темных волос и ложатся складки его одежд.

Оборачиваюсь к противоположной стене, но и тут происходит то же явление – стена исчезла, вместо нее блистающая, радужная сфера. Такая же лестница посреди, и вершина ее тонет в солнечном свете. То же по обеим сторонам и на каждой ступени. Внизу, у начала лестницы, одежды их голубятся, но по мере подъема они сами и одежды их светлеют, серебрятся, сливаясь на вершине с блистающим светом. Как и в первой сфере, на самой вершине, на фоне ослепительного света солнца вырисовывается Величественный Облик; лик из-за света невозможно рассмотреть, но сердце-сознание подсказывает, что это Образ Христа.

Медленно, страшно медленно начинает Он спускаться, протягивая в стороны то правую, то левую руку и дотрагиваясь до групп стоящих людей. При этом прикосновении над головами людей вспыхивают языки огней, причем у каждой группы свой цвет, и все эти огни являют радугу нежнейших тонов.

С восторгом смотрю на эту красоту, внезапно вихрь подхватывает меня, моя траурная одежда (после смерти матери) остается лежать, я же в светлом одеянии поднята к подошве лестницы и поставлена среди нижней группы людей. Мучительно жду – дойдет ли до меня Христос, дотронется ли до меня и какой огонь загорится над моей головой? И Христос доходит, протягивает правую руку, и в экстазе я чувствую, сознаю, что из моего темени вырвалось пламя и зажглось сине-серебряным Огнем.

Видение Светлого Мальчика в ночь на 24 марта 1914 года на Пасхальной неделе. Канун этого замечательного и радостного события выдался тихий, без посетителей. Помнится необычайно мирное, радостное настроение, державшееся весь день, – не запомню такого. Легла, как всегда, очень поздно. Погасив электрическую лампочку на ночном столике и обождав несколько секунд, чтобы отпечаток света затускнел в глазах, я приподнялась на локте и заглянула в просвет между стеной и ширмою, отделившей альков от остальной комнаты, чтобы убедиться, что я не забыла оставить щель для света между тяжелыми занавесями окна (не любила абсолютной темноты). К моему изумлению, комната начала наполняться голубоватым, как бы ярким лунным светом. Все предметы, стоявшие за плотной зеркальной ширмой, стали видимы, причем сама ширма, оставаясь плотной, приобрела прозрачность. От окна, находившегося на противоположной стене и на значительном расстоянии от моей постели, отделилась тонкая и светлая фигура Прекрасного Мальчика лет 9-ти, в мягко светящемся белом одеянии с голубыми тенями в складках; большой широкий сегмент круга тончайшего радужного Света сиял над ним. Мальчик, как бы скользя по воздуху вдоль стены, приближался ко мне. Его сложенные руки были заложены в длинные, широкие рукава. Мое внимание было сосредоточено на необыкновенной красоте Его строго правильного Лика; густая, волнистая с намеком на косой пробор темная шапка волос чуть золотилась на макушке от сияния над Ним – реальность этих волос была изумительна. Мне так хотелось дотронуться до них! Но совершенно поражающи были Его глаза, огромные, глубокие в своей темной синеве и пристально смотревшие на меня. Первая мысль, когда я увидела Его приближающимся, была, что чья-то близкая мне душа пришла навестить меня, но мысль эта была тотчас же отброшена, ибо, по мере Его приближения, чувство несказуемой близости стало с такой силою расти, что, когда Мальчик придвинулся к моему изголовью и слегка склонился, чтобы лучше заглянуть мне в глаза, чувство нараставшей близости и любви перешло в экстаз острого сознания, что Мое горе – Его горе и Моя радость – Его радость, и волна всеобъемлющей любви к Нему и всему сущему залила мое существо. Блеснула мысль, что подобное состояние не может быть вмещено на земле, следовательно, это переход в иное существование. Вставали образы детей и мужа, которых я оставляю без единого им слова, и смятение наполнило мое сознание. Глаза мои непроизвольно закатились и закрылись, и страшный неописуемый трепет всего организма потряс меня. Сердце мое и все существо, казалось, разлетится на части, и я делала невероятные усилия, сжимая грудь, чтобы совладать с таким потрясением. Сколько времени продолжалось такое состояние, невозможно определить. Когда оно стало утихать, я открыла глаза, но уже все исчезло, и комната была погружена почти в абсолютную тьму, за исключением небольшой щели между занавесями окна.

Приблизительно в 1915 году. Сон – видение картин из прошлой жизни. Зимний, яркий, солнечный день. Дорога устлана плотным настом чистого снега. Еду в широких санях, закутанная в меха и теплую медвежью полость. Прекрасные кони несутся и, лихо заворачивая на круглую площадку, широким раскатом подъезжают к белому дому. Несколько слуг выбегают помочь мне выбраться из плотно завернутой меховой полости. Вхожу в круглую ротонду с большими, почти от пола окнами, в простенках стулья и скамейки, крытые ярко-красным штофом или репсом; сильно пахнет солнцем и яблоками, необыкновенно радостное, бодрое настроение.

Вторая картина. Вечер в том же доме. В неосвещенной, длинной спальне стою у окна. Яркая луна освещает внизу, между крутыми берегами, извилистую реку, замерзшую и покрытую снегом; толпа крестьян с зажженными фонарями несет на носилках большой узорчатый слюдяной фонарь, спускается на реку, проходит ее и поднимается на противоположный холм, покрытый соснами, где стоит освещенная церковь, частично скрытая деревьями. По-видимому, идет какая-то Праздничная служба. Чувство острой, щемящей тоски, одиночества охватывает меня.

Нахожусь в семье близкого мне человека, моего друга. Мать и сестра недружелюбно относятся ко мне, ибо опасаются этой дружбы.

Зимний вечер, я и рядом со мною военный в шинели Александр [овских] или Николаевских времен, в широких парных санях выехали за город, подъезжаем к высокой каменной ограде с чугунными воротами, на каменных столбах висят чугунные ажурные фонари. Ворота открыты, и сани въехали в аллею, засаженную деревьями, густо запорошенными снегом. Из гущи снега выскочила темная фигура, прыгнула на ступеньку позади саней (место для выездного лакея) и ухватилась за спинку сиденья. Мне показалось, что это мой двоюродный брат, поджидавший нас и решивший напугать; слегка обернувшись, я тихо полушепотом спрашиваю: «Этиен, Этиен, это ты?» Темная фигура со злобным смехом соскакивает со ступеньки саней и скрывается в тени кустов. С тоской я поняла, что родственники сидевшего рядом со мной человека подослали проследить нас. Подъехали к белому дому, в котором происходило собрание, может быть, декабристов или масонов.

1916 год. За несколько месяцев до февральской революции видела сон, в котором все царские дворцы, находившиеся в разных местах, соединились, опустели и лишились своих обитателей. В недоумении я прохожу по опустевшим помещениям, никого не встречая – даже слуг. Наконец, вхожу в большую светлую залу, заставленную в беспорядке всевозможными предметами, там собралась довольно большая группа людей, среди которых художники, члены «Мира Искусства» и несколько других художественных деятелей. Все они, видимо, заняты переписью дворцового имущества, ибо ходят, рассматривают предметы, развешивают и навязывают ярлыки, причем директор Эрмитажа гр[аф] Дм[итрий] Ив[анович] Толстой сидит за длинным столом перед огромной раскрытой книгою – инвентарем и вписывает новые предметы. Никто из присутствующих не замечает меня. За спиною гр[афа] Толстого открывается широкая дверь, в ней появляется мой отец. Он пристально смотрит на меня, и взгляд Его передает мне необходимость ухода, отъезда, также я понимаю, что настало время кощунств и преступлений, и, следуя Указанию, – бегу. Пробегаю какой-то парк, оттуда в лес, бегу зелеными пригорками и холмами, пока не добегаю до небольшого дома с садом и изгородью и уже не могу найти выхода. Понимаю, что посажена в клетку, но страха нет, ибо надо мною синее небо, а изгородь обвита цветущим шиповником… Весною мы уехали в Финляндию, жили в небольшом доме с садом и изгородью, был там и шиповник.

1917 год. Сон – высокое, почти пустое помещение, я стою перед длинным столом, на котором складывается карта Земли. Большая мужская Рука сверху, как бы с потолка, бросает один за другим выпиленные куски этой карты и складывает их в порядке. Когда карта Европы, Урала и Сибири была сложена, а куски, принадлежавшие Маньчжурии, Корее и Китаю, были наброшены, но не сложены окончательно, Рука красным карандашом провела прямую черту с севера на юг, отделив Прибалтийский край, Польшу, Литву и Бессарабию от остальной России. Затем в той же Руке появилась маленькая желтая собака, вроде крысоловки, которую Рука поставила на груду плохо сложенных кусков Китая, и эта собачка начала хватать в беспорядке один кусок за другим, тут же выбрасывая их, видимо, желая пробраться к Сибири. Голос сверху произнес: «Россия – внутренняя Держава, но все же будет сильна».

После войны Версальским договором все земли, отделенные красным карандашом, были отторгнуты от России.

Сон весною 1919 года перед поездкой в Лондон. Высокая – высокая приставная лестница с поперечными перекладинами. Лестница эта стоит на русской земле, ближе к северу, на широкой долине, стоит почти отвесно и ни к чему не прислонена и настолько высока, что с нее можно обозревать все страны. Стою на верхней перекладине и обозреваю открывшиеся горизонты. Небеса черны и к югу и западу становятся еще чернее. Всматриваюсь в сторону Англии, еле различаю абрис купола собора св. Павла, а за ним на фоне черно-бархатных небес, у самого горизонта, четко и жутко стоят как бы кровавые знамения, два красных треугольника, тогда как над другими западными странами – могильная чернота. Поворачиваю голову к северу, чтобы посмотреть, что делается там, и вижу, что чернота несется оттуда, и там уже видны слабые серые просветы и сами тучи не так плотны. Знаю, что мне нужно спуститься на землю и сделать это нужно очень осторожно, ибо за мною кто-то еще идет и первый неосторожный шаг может низвергнуть нас. Лестница узкая, шаткая и почти отвесная, я же спускаться должна спиною к перекладинам. Ищу опоры, и вот с обеих сторон лестницы из воздуха протягиваются ко мне длинные палки, чтобы я могла ухватиться за них, но все они настолько качаются и как-то беспомощно висят в воздухе, что я не решаюсь ухватиться ни за одну из них. Тогда с самого верха, поверх моей головы и как бы вдоль моего тела, протягивается твердая, без малейшего качания, толстая длиннейшая палка, я беру ее обеими руками и, держась за нее, начинаю спокойно спускаться…

Сон в ноябре 1919 [года]. На улицах Лондона помогала кузине с детьми переходить улицу в опасных местах и усаживала в омнибус. (По всем сведениям, кузина эта находилась в Константинополе. Но через несколько дней после этого сна кузина с детьми приехала в Лондон.)

Ноябрь 1919 года. Красный Вестник на столбах света. Стою на балконе занимаемого нами лондонского дома, откуда далеко видны площадь и боковые улицы. Небо свинцовое, сумрачное, во всей атмосфере нечто необычайно тяжелое, зловещее; люди темные и серые снуют вдоль улиц и спешат укрыться от надвигающейся грозы. Небо быстро темнеет, и на западе стало чернее черного. На фоне этой жуткой тьмы внезапно вырисовалась, занимая собою полнеба, гигантская, розовая и блистающая огненно-красная фигура Архангела на столбах света, со сворачивающимся свитком в руке и большим золотым ключом у пояса.

Встало сознание совершающегося возмездия. Повернув голову к Востоку, увидела в сумерках, близко от земли поднимающийся серп новолуния и на нем покоящегося прекрасного Младенца, причем одна ножка его была спущена. Поняла это явление как восточный символ рождения Новой Эпохи и Новой Расы.

Во время пребывания в Лондоне после встречи с В[еликими] Уч[ителями], после Их близкого подхода начался ряд замечательных явлений. Я стала замечать вспышки желтого пламени в средостении. Каждый вечер у постели появлялись две светлые тонкие фигуры, головы которых застилались серебристым туманом, и отчетливо были видны лишь руки, подававшие мне книги. Видение это с небольшими вариантами продолжалось довольно долго. Иногда мне показывали несколько книг в красных переплетах, другой раз это была огромная раскрытая книга. Часто в воздухе обрисовывалась рука и, держа небольшой восточный сосуд, совершала возлияния вокруг меня.

У постели появлялись две светящиеся серебряные фигуры, у которых на лбу были начертаны светящиеся числа-сроки.

Одну ночь у изголовья встал Светлый Мальчик, на подносе у него лежали кисти, я поняла, что должна протянуть ему руки для помазания, и по очереди протянула ему ладони, которых коснулась кисть Мальчика. После чего я легла на спину и увидела перед собой руку, протягивавшую мне зажженную свечу, я взяла эту свечу, конечно, совершенно не осязая ее.

Также видела не раз около себя много глаз, необычайно живых, смотревших на меня, среди которых было много узких, восточных.

Часто просыпалась от толчка, как бы от электрической искры, и начинала видеть. Так видела два сине-серебряных луча, один был наполнен бесчисленными человеческими синими и темными глазами, другой, блеснувший вслед за первым, – мелкими серебряными рыбками самых разнообразных форм.

Были видения в движении, и мне трудно было ухватить их; так, в спиральном вихре в красном свете пронеслась женская фигура, но и это видение не было четким.

Неоднократные видения серебряного голубя, иногда с масличной веткой в клюве.

Также видения очень резкой радуги, особенно ярки были желтый и красный цвета.

К этому времени относятся два замечательных видения внутри себя, в области солнечного сплетения. Первое видение произошло поздно вечером, когда я уже лежала в постели. На фоне сине-зеленом вибрирующего серебром сияния явилась тонкая мужская голова с закрытыми глазами, совершенно лишенная всякой растительности и как бы выточенная из слоновой кости; тип утонченного красивого китайца. Видение это сопровождалось сильнейшим трепетом всего организма, но все же он был слабее и короче, нежели трепет после посещения меня Светлым Мальчиком.

Второе видение было под вечер, когда я в одиночестве сидела в кресле и сосредоточилась на Образе В[еликого] Уч[ителя]. В области солнечного сплетения встал образ монахини в коричневых одеждах, окаймленных красным бортом, она стояла на коленях с поднятыми руками в молитвенном экстазе. Я смотрела на нее как бы сверху вниз, ясно был начертан над нею нижний сегмент большого огненного круга. Видение это не вызвало ни малейшего потрясения.

Второе видение монахини было немного позднее, вне меня, на довольно большом расстоянии и в уменьшенном размере. Та же монахиня и снова на коленях, голова закинута, и руки в напряжении раскинуты и слегка опущены. Над ее головою серебряный голубь, чешуйчатый; длинная сине-серебряная искра в виде вибрирующей нити исходит от голубя и проникает в ее темя. Видела в полном спокойствии.

Видение очень значительное, видела его не в себе, но очень близко у изголовья. Поясная фигура в светлых одеждах; мужская, восточного типа, довольно тяжелая голова; сильно вьющиеся волосы спускаются в очень короткую курчавую бороду; глаза узкие, слегка приподнятые в углах, лоб широкий, шея короткая и сильно развитые плечи и грудь. На груди чаша, и в ней замкнутый круг змия. Впечатление необычайной силы, чего-то львиного. Потрясения не ощущала.

Рано утром была разбужена резким свистом парохода и в то же мгновение увидела видение поразительной реальности. На фоне темно-синего неба ярко освещенная солнцем на скале и над обрывом стоит желтая песчаная и древняя башня, вся как бы изъеденная червоточинами или же испещренная древними надписями.

К этому периоду и даже немного раньше относится постоянное видение, большею частью при закрытых глазах, – видение тонкой мужской головы ясно выраженного восточного типа. Длинные, темные, слегка волнистые волосы, тонкие черты лица, небольшая борода, слегка раздвоенная, лицо матово-смуглое и огромные глаза, большею частью закрытые, лишь иногда они широко раскрывались, и тогда точно серебряные лучи брызгали из глаз. Голова эта поворачивалась во всех направлениях, чтобы она лучше могла рассмотреть. Голова появлялась на лилово-розовом фоне и в уменьшенном размере.

Видение: довольно многочисленное шествие Индусов в белых одеяниях, в чалмах, причем вокруг некоторых голов золотистые сияния. Идут они к воротам в стенах восточного города. За стеной виднеются вышки пагод и минаретов. Один из тех, у которых было сияние вокруг головы, обернулся и с улыбкою посмотрел на нее.

Видение на пурпуровом фоне – темный силуэт смуглого, с густыми курчавыми волосами и бородой Индуса и над ним корона.

Видение двух Индусов[82]82
  Облики двух Учителей – М[ахатмы] М. и М[ахатмы] К. X. (Прим. Е. И. Рерих).


[Закрыть] в тюрбанах на фоне красной полированной доски. Глаза Их двигались. Видение простояло несколько секунд, и видели его, кроме меня, и мои два сына. Видение это было как бы телевизия.

В Америке в начале 1921 года. Видение материализации необычайной силы и яркости. Была разбужена сильным толчком в бок. Над стоявшим у постели столиком загорелся как бы синий свет. Между постелями, на фоне бархатной черноты, появилась освещенная аурою зеленовато-золотистого света тонкая мужская рука, которая писала карандашом на листе белой бумаги. Лист лежал на черноте, как бы на столе. Видение было настолько материализованным, что даже слышен был скрип карандаша о бумагу. Именно реальность эта вызвала некоторый испуг и сомнение в качестве самого видения.

1921 год. Перед отъездом в Нов[ую] Мексику. Высокая и очень широкая лестница с отлогими ступенями разделена площадками. Наверху плоская крыша поддерживается многочисленными деревянными колоннами, капители которых напоминают извивы змей. Все залито золотистым светом. На самой верхней площадке в длинных одеждах, собранных в мельчайшие складки, и в высокой прическе стою я, выделяясь силуэтом на общем золотом фоне. Передо мною на следующей площадке внизу стоит треножник, на нем темная, фигурная, бронзовая чаша, в ней курятся благовония.

1921 год. Сон. Св. Сергий на горе. В поисках Учителя я прохожу многочисленные помещения, наконец вхожу в длинную залу, где вдоль всех стен на возвышении стоят высокие кресла и на них сидят в широких одеждах высокие мужские фигуры, все красивые, с длинными волосами и напоминают Учителя, Облик которого всегда стоит передо мною. Но меня поражает их румяность и самодовольный вид и что-то отталкивающее в их взгляде. Решаю идти дальше. Выхожу на пустырь, позади которого подымается гора-холм с извилистыми тропинками, ведущими на вершину. По этим тропинкам подымаются престранные животные и телята, у каждого из них помимо четырех ног еще пятая торчит вверх из середины спины.

Заинтересованная таким явлением, я иду по этим тропинкам и дохожу до вершины, где стоит в облачении св. Сергий Радонежский. Он берет меня за руки, сажает рядом с собой на скамейку и говорит с укором: «Наконец-то, Елена, зову, зову!»

Сон-видение в 1922 году в марте. Вхожу в сопровождении Учителя в помещение необычайно высокое, окон не заметила. Здесь уже находятся двое или трое одетых, как и я, – в розово-лиловых одеждах. Я становлюсь рядом с ними, перед нами возвышение, на котором стоит четырехугольный каменный престол. Учитель в лиловом одеянии и белом тюрбане подымается на возвышение и, стоя лицом, обращенным к нам, протягивает руку к престолу. В то же мгновение снизу и сверху престола появляются лучи серебряные, розово-лиловые и синие. Они образуют геометрическую фигуру громадного двойного треугольника, образуя как бы шестиконечную звезду, пронизанную лучами. Проснулась с чувством необычайной радости, и внутри меня в продолжение нескольких дней почти неотступно звучал торжественный гимн.

1922. Богатое помещение восточного, арабского стиля. Я окружена толпою родственников в богатых красных шелковых, золотом затканных кафтанах; осматривают полученные мною подарки, количество которых заполняет почти все помещение. Родственники прибыли на мою свадьбу с арабским Шейхом.

Вторая картина – большой внутренний двор, окруженный крытыми галереями с тонкими колоннами. Стою с родственниками и Шейхом, перед нами проводят одного за другим чудесно убранных арабских коней и под коней выводят многочисленный штат слуг, поражающих пестротою своих шелков и чернотою лиц.

Третья картина – в этом же помещении сижу на пестрых шелковых подушках с маленьким сыном, я уже привыкла к своей жизни и принимаю приехавшего навестить меня брата, почему-то недолюбливающего моего мужа, который в это время входит в помещение, и я с грустью думаю, неужели брат не видит красоту этого Облика?

Четвертая картина. Тот же Шейх собирается в путь, стоят кони и богато убранные слоны. Она с маленьким сыном подходит к белому слону, на котором сидит Шейх, поднимает мальчика и передает его Шейху. Я расстаюсь с сыном, но знаю, что так нужно, ибо он наследник.

Пятая картина. Шейх, уже старик, сидит на шелковых подушках. По обе стороны немного ниже, тоже на подушках, сидят молодые девушки. Поодаль, против Шейха, стою я и чувствую на себе полный любви взор Шейха. Я знаю, что молодые организмы, окружающие Шейха, излучают флюиды здоровья и тем поддерживают его слабеющие силы.

1922. Богатое дворцовое помещение, должно быть, приемный зал. В золоченом кресле сидит моя мать в богатом тяжелом одеянии. Перед нею на низеньких скамеечках сидят странные фигуры в каких-то остроконечных шапках. Знаю, что это какое-то посольство, тоже прибывшее на празднество, – готовится помолвка, но я решаю избежать этой церемонии. Скрываюсь в мансардное помещение и прохожу в верхнюю галерею, где и забиваюсь в темный угол, откуда мне видна большая, залитая светом зала, полная разряженных гостей. Среди них выделяется прекрасно одетая, красивая, тонкая мужская фигура, при подходе которой все гости шепчут: «Какая изысканность!» У меня же определенно неприязненное чувство к этому человеку.

1922. Брожу по длинным галереям с большими в частых переплетах окнами и заглядываю во внутренние дворы этого огромного дворцового строения. Знаю, что я приговорена к казни – отсечению головы. Казнь эта была назначена на утро, но нигде никаких признаков приготовления к ней не замечаю. Время уже за полдень. Вхожу в обширную залу, где стоят длинные столы, накрытые к трапезе. У главного внутреннего входа толпятся в пышных одеждах гости и придворные чины. К столу посреди зала подходит и садится Владелец замка в серебряном парчовом кафтане с синими бархатными прорезями и страусовым пером на небольшом берете (времен Франциска I). Рядом с ним сидит моя мать, близкая родственница этого Герцога, мое место за этим же столом, но и стула моего уже нет. Я подошла к столу. Я знаю, что я уже перестала существовать для окружающих, и меня как бы не замечают. Владелец замка насмешливо смотрит на меня, мать – как бы равнодушно, но, видимо, ей неприятно мое присутствие и что процедура казни еще не закончилась. Сама я совершенно примирилась с неизбежностью этого факта, лишь огорчена, что все это не кончилось утром, пока моя мать еще отдыхала. Постояв несколько секунд у стола и видя полное невнимание и нежелание обменяться со мною хотя бы одним словом, я направляюсь к выходу. Вхожу в коридор. Здесь ряды слуг в спешке несли замысловато украшенные огромные блюда, и один из них нечаянно задевает меня краем блюда и льет на мое плечо соус с жирными макаронами, я брезгливо сбрасываю их и прохожу дальше… Просыпаясь, остро чувствовала отвращение к этим макаронам, казалось, они еще лежали на моем плече.

Ночь на 23 июня 1924 года. Два необычных переживания. Видела себя в широких белых одеждах, стоявшую в светлом, очень просторном помещении у длинного стола, на котором лежала раскрытая тетрадь записей. Взгляд мой был привлечен строкою, заключенной в скобки, с именем Нефрит из рода Ала… – далее прочесть не смогла, ибо почувствовала, как все мое существо вытягивалось из тела и отступало назад – ощущение мучительное и сопровождалось испугом, от которого я скоро пришла в себя и поняла, что это была проба выделения одного из тонких тел. Спустя некоторое время, лежа в полном сознании, повторилось то же вытягивание, и я очутилась в незнакомой комнате; обстановка, насколько могла заметить, простая, кабинетная; стены светлые, помнится, темный диван вдоль стены и простое электрическое бра в стене и сбоку у окна письменный стол. Мучительно захотелось оставить след своего пребывания и, чувствуя, что надо торопиться, не имея ничего под руками, взяла шпильку из прически и решила ею написать на черных папках, лежавших на столе. Нацарапала: «Рерих – великий человек». После этого со страшной быстротой я была поднята, ноги мои согнулись в коленях, и я была вынесена через дверь; смутно мелькнула лестница, парадный вход, и вслед за этим с томительным чувством я увидела себя лежащей в постели и предо мною светящиеся руки держали на металлической тарелочке или пластинке кусочек камня или металла и еще инструмент или электрический разрядитель. При этом услышала звук, похожий, как бы кто бросил монету на металлический поднос. Этот звук повторился у меня в темени. Все исчезло.

Ночь на 18 июля 1924 года. Видение Матери Мира. Под утро сон перешел в видение, которое я сознавала уже вне сна. Яркое утро. Стою посреди покинутых дворцов романо-готического стиля. Мое существо как бы раздвоилось. Одно я осталось стоять среди развалин, другое я, закутанное в белые тонкие одежды, стало удаляться, ступая по воздуху, уходило как бы в глубь синевы. Но вот на небе, безоблачно бирюзовом, появилось вдали яркое белое облачко, которое стало приближаться и приняло форму женской фигуры в сверкающих белых одеждах. Одежды эти, переливаясь ослепительным блеском и голубым серебром в тенях, начали разворачиваться и принимать различные формы, одна как бы вытекающая из другой. Внезапно серебро одежд рассыпалось на многоцветные искры, которые также быстро вновь собрались в серебро и гармонию магнетических движений – в радужную спиральную звезду – Додекаэдрон, необычайной красоты и образующей почти круг на ослепительном серебряном поле. Звезда эта искрилась, вибрировала и казалась живой. На фоне ее из петли спирали вырисовывались белая чалма, митра, иконописный лик старца с белой бородой, плечо и рука в белом одеянии. Перед Ним на переднем плане с правой стороны в полуобороте – сидящая женская фигура в голубовато-лиловых тонах, более реальная, нежели Старец. Голова и лик ее накрыты плотным платом, виднелся лишь подбородок слегка телесного тона. На покрывале рисунок квадратов, очерченных радугою. Женщина эта подняла руку – телесную, украшенную серебряными обручами, и, как бы отстраняясь от чего-то внизу, на земле, повернулась к Старцу. Серебряные обручи на руках…[83]83
  Окончание фразы неразборчиво.


[Закрыть]