Текст книги "Планета сломанных душ"

Идея сюжета – Сергей Лоханов

Лишь только эта мысль в душе блеснет случайно

Я слепну в бешенстве, мучительно скорбя

О, если мир – божественная тайна

Он каждый миг клевещет на себя

«Опричники» (1899)

К. Бальмонт

АРТЕМ

Он не любил смотреть на себя в зеркало. Бросив быстрый взгляд, просто чтобы убедиться, что все в порядке, волосы не взъерошены, брюки не помяты, молния застегнута, он тут же отворачивался и уходил. Иногда только заставлял себя вглядеться в своё лицо и попытаться понять, что же ему так не нравится. Все вроде бы ничего. Могло бы быть намного хуже. Только вот уши. Да, эти дурацкие уши нелепо торчали в разные стороны. «Да, это из-за ушей.» – делал он каждый раз успокоительный вывод о том, почему ему не нравится собственное отражение. Но в глубине души понимал, что уши тут в общем-то не при чем. Просто он себя не любил.

Его всегда крайне удивляла способность некоторых людей принимать и любить себя, несмотря на то, что внешне они были самые обычные, вели самую обычную жизнь, ничем особенно не выдавались. Он каждый раз смотрел на такого человека, как на чудо. «Как он может так? – мысленно спрашивал себя Артём. – Как у него так получается? За что же он так любит себя?» Людей таких было чрезвычайно мало. Абсолютное большинство, точно так же как и он сам, любить себя не могли по различным причинам, отличались только степенью этого неприятия. К сорока годам нелюбовь эта перерастёт в жесточайшую депрессию, жить с которой будет очень тяжко. А пока, он просто не любил смотреть на себя в зеркало.

А что же было в сорок лет? А в сорок лет он обнаружил себя лежащим на диване в полуобморочном состоянии, после промывания желудка, пытающимся вникнуть в значение слов, произносимых мужчиной и женщиной, стоящих рядом и с недоумением обсуждающих то, что он сделал, говорящих о нем в третьем лице, как будто он не присутствовал, что, впрочем, отчасти так и было.

– Я не знаю, чего он вырубился-то! – возмущался мужик в фельдшерской униформе. – Там единственное средство более-менее серьезное – это «Ветанил», все остальное – фактически БАДы. Даже жаропонижающего нет.

– Да… это мне ветрогон прописывали… – оправдывающимся голосом пробормотала девушка.

– Так я и говорю! Он максимум проблеваться должен был! С чего, скажите мне, ёлы-палы, в бессознанку-то отваливаться! Ёлы-палы, понять не могу!

– Придурок! Идиот! – нашла объяснение девушка. – Я вернулась, – аптечку свою забыла у него, – а он валяется! Я понять не могу, – набраться точно так быстро не мог, да и спиртного-то ни капли дома нет нормального, ни винишка подороже там, ни вискарика никогда не купит, жлоб первостатейный… – лился из молодой женщины свободный поток ассоциаций.

«Вика, сука…» – вяло думал он, и в его сознании стали медленно проплывать воспоминания о том, как она собирала чемодан, уходя от него, как истошно визжала при этом, выплевывая ругательства, как хлопнула дверью… «Стерва ты первостатейная, пробы негде ставить…»

Девушка вдруг оборвалась на полуслове и дико посмотрела на него.

– Вот полюбуйтесь! – завизжала она. – Ему тут жизнь спасаешь, скорую вызываешь, реанимацию, а он… Собака, еще обзывается!

«Я что, вслух это сказал? – подумал он и попытался разжать челюсти. – У меня и язык-то не шевелится.»

– Да, сука, ты вслух это сказал! – она пнула его в бок коленом. – Дерьмо собачье! Все с меня хватит! Сдохни, гад! Я пошла отсюда! – она резко развернулась и огромными шагами направилась к выходу. – Там таблеток тысяч на тридцать было, витамины дорогие, все выблевал, тварь! Теперь заново покупать!

– Так я и говорю, – семенил за ней фельдшер, – не было угрозы жизни, не могло быть, по объективным причинам… Вы отказ подпишите, пожалуйста. От госпитализации…

Хлопнула входная дверь и все стихло. В тишине стало немного лучше, но все равно сильно мутило. Он закрыл глаза и провалился в сон.

Проснувшись уже затемно, все еще чувствуя неимоверную слабость во всем теле, делавшую руки и ноги просто булыжниками, которые невозможно было сдвинуть с места, он вдруг вспомнил, как Вика в последнее время стала ни с того, ни с сего, вроде ласково, но все равно обидно, называть его «упорышем депрессивным», расшифровывая это «упёртым упырем».

«Почему «упырём»? – думал он. – «Упырь» – это ведь типа вампир по старо-славянски?»

Началось это когда он уволился из Академического исследовательского центра и стал частенько напиваться и депрессовать. Видимо именно тогда она окончательно отчаялась слепить из него то, что ей было нужно и полюбить то, что получилось, как в известной песне. Несмотря даже на то, что, уйдя на вольные хлеба, он стал значительно лучше зарабатывать, хоть ему и не нравилась эта работа, а некоторые простейшие рутинные заказы так просто вызывали рвотный спазм. «Но ведь надо же на какие-то шиши мазать булку маслом. – уговаривал он себя и со вздохом садился за компьютер. – Да еще бы неплохо положить сверху ложечку черной икорки.» Любил Артем иногда побаловать себя деликатесами. Да, только себя. Вика сама нормально зарабатывает, детей нет, нехилую квартиру в центре города он оплачивает, машину подарил ей, какого еще рожна? Пошла на хрен.

Кстати о деликатесах. Надо было как-то соскрестись и дойти до соседнего круглосуточного супермаркета. В доме нет даже хлеба. Эта сука последнюю неделю ничего не готовила и продукты не покупала. Видимо уже продумывала плацдарм для отступления.

Он встал с трудом, шатаясь, сделал несколько шагов. К удивлению, тело с каждым шагом слушалось все лучше, как будто быстро вспоминая как это – ходить. Почувствовал жуткую жажду. Повернул на кухню. По столу и по полу были разбросаны разноцветные, разной формы таблетки и капсулы, упаковки от них, смятые и разорванные блистеры. Артем обвел все это неторопливым взглядом и блаженно улыбнулся, медленно растягивая губы.

Он вспомнил, с каким наслаждением он методично выдавливал маленькие пилюльки из их маленьких домиков, каждый раз ловя всплеск удовольствия, когда ощущал пальцами, как лопается фольга. Как если бы это были викины бешеные глазики, которые он выдавливал из ее пустой – чпок, истеричной – чпок, тупорылой – чпок, бабской – чпок, куриной – чпок, черепной коробки. Чпок.

Зачем? Зачем он потом начал запихивать эти таблетки горстями себе в рот и судорожно, трясущимися руками, запивать стаканами воды, так что она стекала из уголков рта по подбородку на одежду, на пол… «Дебил, идиот.» – он устало прикрыл глаза и застонал.

Уличная ночная прохлада освежила его. Он шел и привычно вел мысленный диалог, как это делает подавляющее большинство людей на этой планете, обсуждая про себя какие-то «важные» вещи, зачастую через минуту будучи не в состоянии вспомнить суть этих рассуждений.

Машинально набрал продуктов в корзину, подошел к кассе и стал ждать, пока женщина-кассир пробьет товар. Из прострации его вывел резкий окрик хорошо поставленным, низким женским голосом:

– Мужчина! – она в упор смотрела на него. – Хватит болтать! Вы сбиваете меня… с ритма! Трещит и трещит, как сорока, сам с собой, сумасшедший какой-то! Господи, я сдохну, я не доработаю эту гребаную смену… – она опустила голову и стала пробивать чек.

Он стоял, как вкопанный, ошарашенно пялился на нее. В этот раз он был абсолютно уверен, что не говорил всего этого вслух. «Я не говорил. Я не говорил.» – билось у него в голове.

– Ну, как не говорил-то! – вскинула она опять на него глаза. – Ну, как не говорил-то! Стоит, блин, и вот мне на ухо: «Бу-бу-бу. Бу-бу-бу.» Сил моих нет! В дурдоме амнистию объявили, что ли?!

Он собрал продукты в пакет и медленно вышел из магазина. Мысленный диалог прекратился, его место заняли какие-то смутные образы и обрывки воспоминаний:

«Я не знаю, чего он вырубился-то…Там единственное средство более-менее серьезное… все остальное – БАДы.»

«Да, это мне ветрогон прописывали…»

«Так я и говорю! Он максимум проблеваться должен был…»

Он вдруг резко метнулся домой. «Как называется ветрогон этот, черт?! На «В» что-то такое. Ви.. Ве.. Черт! Черт!» Вбежав на кухню прямо в уличной обуви, он бросил пакет с продуктами на пол и начал лихорадочно перебирать упаковки из-под лекарств на столе. «Не то. Нет. Все не то. Вамлосет… Нет.» Упал на колени и стал ползать, собирая разбросанные повсюду коробочки. «Нет. Все не то. Черт! Где же?!» Устало сел прямо на пол, пытаясь восстановить дыхание, привалился спиной к дверце кухонного шкафчика.

Медленно обводя взглядом пространство пред собой, вдруг увидел в темном углу под кухонным диванчиком маленькую светло-зеленую коробочку. Рванул под стол, громыхая стульями, достал. «Вот оно – Ветанил.» Лихорадочно, негнущимися трясущимися пальцами вытащил инструкцию к препарату, долго не мог найти назначение, чтобы убедиться наверняка. «А, вот, наконец-то, нашел. От метеоризма. Точно.» Сел обратно, облокотившись спиной, вздохнул с облегчением.

«Зачем искать препарат, который позволяет окружающим слышать твои мысли? Не сошел ли ты с ума, господин Артем Милованов?» – пронеслось у него в голове. Ответа не последовало. Вместо ответа пришло сильное ощущение, что в его жизни появилось что-то большое, значимое, нестандартное, далеко идущее… Что надо просто научиться, как-то приспособиться это контролировать, управлять этим. И тогда… Что конкретно тогда произойдет, он не додумал, его охватило всепоглощающее чувство бьющего через край ликования от предвкушения какого-то неземного триумфа, так что он едва не задохнулся от восторга.

Ему казалось, что – вот оно, наконец-то, все встало на свои места и он, Артем Милованов, теперь получит все, что он, такой способный, талантливый, просто замечательный чел, реально заслуживает. Его непомерное тщеславие и самоуверенность заставляли его верить в то, что это – все его, Артема личная заслуга. Он и подумать не мог, что он всего лишь пешка.

«Контролировать, контролировать… – вертелось у него в голове. – Как контролировать? Нельзя же совсем ни о чем не думать! Невозможно!»

«Не думать. Не думать.» – и тут он вспомнил один разговор со своим коллегой по работе и почти другом, Валькой Дубовицким. Валька очень интересовался всякими психо-нейро-физиологическими вопросами, обожал смотреть по Культуре научно-популярные передачи госпожи Черниговской и иже с нею.

Артем никогда не понимал, зачем ему вся эта дребедень. Практического применения – никакого. Изложить внятно и более-менее связанно, что именно он понял из этих передач, Валька никогда не мог. Подробностей, деталей, имен этих людей, которые высказывали там свои идеи, никогда не помнил. Он выносил из этого только какие-то ему одному понятные ответы на ему одному известные вопросы. И его это конкретно вштыривало.

Тем больше были удивление и шок Артема, когда он узнал, что Вальку, этого тюфяка и простофилю, его, Боже мой, именно его назначили на освободившуюся должность начальника их отдела. На самом деле это и была единственная реальная причина увольнения Артема, а вовсе не деньги. Он просто не смог с этим жить. Теперь в его памяти всплыл один из этих разговоров.

– Не думать? – с недоумением и недоверием переспросил Артем.

– Не думать. – спокойно повторил Валька.

– Каким образом? – уже не скрывая сарказма. – Я как-то всегда считал, что уметь думать – это величайшее достижение человечества, и именно то, что отличает нас от обезьян, а ты предлагаешь…

– Ты привык думать, что ты – это твои мысли, и ты должен думать то, что приходит в голову. – перебил Валька.

– Ну, да. Так и есть.

– Так вот НЕТ! Твои мысли – это твой мозг. Мозг – это инструмент. Очень мощный, продуманный, энергосберегающий. Такой мощный, что даже его хозяину не всегда просто с ним справиться и не идти у него на поводу. Его научили беречь энергию – и он её бережёт. Знаешь, как он это делает? Идёт проторённой дорожкой. Так значительно легче. Экономится масса жизненной силы. Когда ты делаешь что-то в сотый раз, то это очень просто, не правда ли? Потому что за эти сто раз твой мозг нарастил жирную дорожку из нейронных связей и теперь импульс беспрепятственно и чрезвычайно быстро бежит по этой жирной дорожке из нейронов. И мозг очень доволен. Ставит себе сто баллов в карму. Он молодец! Вишь, как все быстро и ловко получается: ты только подумал, что тебе направо, а он уже тысяче мышцам команду дал, чтобы они синхронно так сработали и ты повернул. С минимальным усилием воли. То бишь, с твоим минимальным участием. Крутяк! Видишь, какой он классный – о тебе заботится. Чтобы ты, не дай Бог, не перетрудился, отдыхал бы побольше.

– Ну и при чем здесь…

– Так, а при том. При всём при том. Он все время работает, он все время занят, ищет аналоги. Везде. Постоянно. Надо орешек в траве найти. Если нашел – молодец. Здорово! Просто супер! Это значит, сейчас пожрать дадут. Позитивное эмоциональное подкрепление результатов поиска. Или опасность. Если где-то когда-то было больно, он каждую миллиметровую деталь запомнит. Он маньяк, понимаешь? Запах, цвет, дождь, темно, на балконе первого этажа соседней пятиэтажки сушится красная простыня. И еще пару сотен десятков тысяч наимельчайших деталей. Ему это нужно все очень. Жизненно необходимо. Он очень мощное эмоциональное негативное подкрепление получил в тот раз.

В следующий раз, когда он даже розовую простыню в горошек увидит на третьем этаже высотки, он тебе сразу же сигнализирует: «Будь осторожен! Беги! Спасайся! Опять больно будет!» Потому, что он аналогию провел: простыня же сушится! Все, капец!

А ты даже внимания на эту простыню не обратил. Ты-то нормальный! Ты-то понимаешь, что никакой опасности нет! И ловишь себя на том, что ты опять почему-то думаешь о том, что тогда случилось, и тебе опять больно, но сделать ничего не можешь и по накатанной жирной дорожке опять перебираешь по мгновениям все, что было тогда. И опять все эти: «Если бы я сделал то-то или не сделал того-то!», и «За что мне все это!?», и «Почему он посмел?» и так далее, и так далее, до бесконечности. Он не знает, что тебе очень больно от этого. Он просто делает свою работу.

– И что делать?

– Рвать на хрен эту связь нейронную. Иначе она просто сожрет тебя. Все силы из тебя высосет.

– Как ее рвать-то?!

– Точно так же, как она создавалась, только в обратном порядке: Чем меньше ты о чем-то думаешь, вспоминаешь, тем тоньше и тоньше становится дорожка из нейронных связей. Они просто отмирают за ненадобностью. Он же, сука, экономный. Если ты раньше на работу пешком ходил, а теперь на машине ездишь, то дорожка о том, как пешком ходить, со временем сотрется, исчезнет. Но это нейтральные воспоминания. С психотравмирующими сложнее. Посттравматические эмоции: страх, обида, боль, – это как душевная аллергия – извращенная, чрезмерная реакция души на малейшее напоминание о том, что случилось когда-то, но сейчас, на данный момент, на самом деле не представляет совершенно никакой опасности. По началу, понадобится мощное усилие воли, чтобы не думать и не вспоминать. И вполне возможно, это усилие придется делать по нескольку раз в день. Но потом, со временем, нахлобучивать будет все реже и реже. Хорошо бы в этот момент еще заняться чем-то, что увлекает и доставляет удовольствие. Но вообще процесс довольно длительный, я полагаю. Вот медитация-то – это же про это!

– Про что, про это?

– Да, блин, про то, чтобы заставить мозг не думать. Вообще ни о чем. Говорят, экономит массу жизненной силы. Врут поди. – и Валька дурашливо подмигнул.

– Я, знаешь, чё вспомнил? – продолжил Валька после непродолжительного молчания.

– Чё?

– Я передачу по телеку смотрел, французскую какую-то, по дискавери что ли или… Ну, не важно в общем. Так вот там мужик, короче, у него там посттравматический…какой-то там… этот эффект, в общем, короче у него магазинчик там был и его однажды грабанули. Ну, там, оружием угрожали, там все дела. Так вот, он потом магазин закрыл, работать не смог, каждый раз у него там… как эта… паническая атака, что ли, начиналась, ну что-то типа того. Так вот, короче, они ему давали таблетку и он приходил и читал описание подробное этого вот, своего происшествия, которое он сам до этого написал. Ему в общем сказали, написать все там, что было очень подробно. Вот. И в общем, вот так много раз читал, читал, и сейчас он сказал, что теперь он читает и как бы вспоминает все это, как будто это вот не с ним все было и как бы теперь ему пофиг, короче. В общем, полегчало чуваку реально, я тебе говорю. Так вот, и Анохин про это говорил, помнишь, что способ изобрели память стирать, но сначала там все это засекретили, понятно. Ну, и вообще, он особо в подробности не стал вдаваться, в общем суть в том, что когда ты вспоминаешь, то это не так вот, как запись на диске проигрываешь, а как бы перезапись идет, то есть старый вариант стирается и новый пишется заново. Но этот новый-то вариант не может быть совсем одинаковый, немножко он все равно другой. А перезапись происходит, короче, с участием там гормона что ли какого-то, или белка, я название не помню. И если человеку в этот момент дать вещество, которое этот белок блокирует, то перезапись некачественно произойдет или совсем ничего не запишется. Вот этому мужику-то, наверное, что-то такое давали, наподобие.

– Какой Анохин-то?

– Ну профессор-мозговед, не знаешь, что ли? Да слышал наверняка! Он по ссылке тогда через Черниговскую мне выскочил. Я передачу с Черниговской смотрел, там тоже мужик один выступал, другой. Мне тогда запомнилось, он говорит, что сознание перестает воспринимать то, что не меняется. Вот ты одежду надел, и, в общем, перестаешь ее замечать, и для сознания она не существует как бы. И когда мужик-то этот все время одно и то же описание, одними и теми же словами читал, у него уже сознание не может на это с такой же силой эмоциональной реагировать, потому что все одно и то же одинаково написано. Это как анекдот, который по десятому разу уже слышишь, не смешно ни разу. Так же и здесь, короче, реагируешь нейтрально и все…

Значит медитация. Как способ остановить внутренний непроизвольный диалог. Или как минимум перевести его из словесной формы в образную. «Слова звучат в голове человека моим голосом, – думал Артем, – и если он смотрит на меня в этот момент и видит, что я рта не открыл, то сразу понимает, что что-то не то. Образы же человек будет просто воспринимать как свои собственные. Значит первая задача: научиться на людях думать исключительно образами.»

«Боже мой, сколько же написано про эту медитацию! Хренова туча! Это же невозможно освоить и за сто лет!» – ужаснулся Артем, вбив в поисковую строку слово «медитация». Взяв на пробу одну из электронных книг, – бумажные он уже давно перестал покупать, вовсе не по каким-то идеологическим мотивам, просто из банального, прагматического удобства, когда ты можешь иметь в своем телефоне в полном своем распоряжении в любой момент времени целую библиотеку, – он поразился терминологии, которая там использовалась.

Автор книги призывал к «повышению разумности в почках» и «заострению вещества дыхания». Вообще очень много говорилось именно в таких формулировках о том, к чему в итоге должна приводить эта процедура, но практически ничего о том, как именно и что именно надо делать. Единственное, что он более-менее понял, это то, что надо дышать, следить за дыханием, может быть считать вдохи и выдохи и при этом ни о чем другом не думать. И так минимум сорок минут в день.

Он стал пытаться, но получалось у него, прямо скажем, слабовато. Тогда он параллельно стал экспериментировать с разными дозами препарата. Навыки медитации не продвинулись, но стали обнаруживаться удивительные возможности.

Сначала он даже этого не осознавал, не понимал, что под действием препарата мог «подключиться» к голове любого человека на любом расстоянии, подслушивая его мысли. Просто немного удивился, как необычно ярко сработала его «фантазия», когда вспомнил про Вику, созерцая огромную кучу нестираного белья возле стиральной машинки. В этот момент он вдруг «увидел» себя в магазине косметики и подумал, что ему срочно нужна тушь для ресниц. Он даже почувствовал легкий смешанный запах парфюма, свойственный этим магазинам. Но видение это было слишком легким и мимолетным, чтобы воспринять его всерьез.

Осень все никак не наступала. Было совсем не по-осеннему сухо и тепло, только ночи заметно похолодали. Стояла середина сентября, а желтизна в кронах только-только начала пробиваться. На фоне спокойной, почти чистой голубизны неба, кое-где лишь слегка припорошенной белой дымкой легких облачков, мощно смотрелась залитая солнцем густая зелень, немного потухшая, но все еще по-летнему полная жизни. Эта реденькая желтизна, да капельки крови на рябиновых ветках, только и напоминали о наступающем увядании, в неизбежное пришествие которого просто не верилось.

Артем любил это короткое время начала осени, когда уже нет изнуряющего летнего зноя, а пора нудных, моросящих, однообразных, серых дней поздней осени еще не пришла. И эта зелень на фоне ярко-голубого неба и легкий теплый ветерок, звали его на балкон, где он мог подолгу стоять, облокотившись на перила, смотреть вдаль, прихлебывая из своей любимой поллитровой кружки любимый горячий чай.

В такие минуты он забывал обо всем, был совершенно спокоен и умиротворен. Как раз в таком состоянии к нему и пришло понимание своей способности «слышать» мысли других людей. Наблюдая, как сгорбленная древняя бабуля пытается закорячить свою огромную продуктовую сумку на колесиках с проезжей части на тротуар, он понял, что это покряхтывание и бессвязанный бубнеж про «акционные пять литров молока» и соседку Наташку, которая не помогла дотащить, «потому што ей, вишь, в поликлинику приспичило», просто не могли быть плодом его фантазии. А слышать бабулино бормотание обычным образом при помощи ушей, находясь на балконе пятого этажа, не было никакой физической возможности.

Когда эта мысль пронзила его сознание как разряд тока, он как раз делал глоток из кружки. Он замер, начатое глотательное движение приостановилось, а чай, еще довольно горячий, продолжая свое естественное движение под воздействием силы тяжести и свойства текучести воды, попал на голосовые связки. Артем поперхнулся и закашлялся.

Сначала он не поверил. «Как?! Не может быть?! Это… невозможно просто!» – его мозг отказывался признавать очевидное. Он уставился на бабку и ее мысленный диалог, продолжавшийся как ни в чем не бывало, не оставил места для сомнения. Артема затошнило. Он прикрыл глаза и сделал глубокий вдох через нос. «Как это возможно? Как это возможно?» Нужно было отвлечься. Просто даже для того, чтобы преодолеть тошноту. Он ушел в комнату и лег на диван. Достал телефон. Открыл ленту.

Когда первый шок остался позади, Артем стал часами эксплуатировать эту свою новую удивительную способность, стоя на балконе и подслушивая случайных прохожих. Какого же было его удивление, когда спустя несколько дней подобных наблюдений он понял, какой мусор у людей в головах! У абсолютного, подавляющего большинства! Его поразило это безмерно. Правда, он никогда раньше не думал об этом и никогда не интересовался чтением чужих мыслей, все больше думал о себе любимом, но все же, все же! «Не до такой же степени!» – высокомерно возмущался он про себя, натурально подразумевая, что уж у него-то, – Артема Милованова, – такого хлама в голове быть не может.

Ему припомнилось, как он в детстве, услышав на улице иностранную речь, страшно досадовал, что не знает языка и поэтому не может понять, о чем говорят эти люди. Его мальчишеское воображение тут же рисовало картину чего-то значительного, глубокомысленного и очень-очень важного, что начинало жечь его сильнейшим любопытством.

Уже повзрослев, он часто вспоминал это жгучее чувство, когда, выйдя утром рано и спеша на работу, слышал, как два дворника – граждане ближайшего зарубежья – что-то бойко лопотали на своем восточном наречии, пытаясь докричаться друг до друга через весь двор, как будто не проще и удобнее было просто подойти поближе и спокойно разговаривать не напрягая глотку. Но теперь он мог себя успокоить – дворники ни о чем значительном разговаривать не могли. Почти наверняка какая-нибудь ерунда. Но чтобы и все остальные тоже!

Большинство людей, идя по улице, мысленно прокручивали у себя в голове мелкие события своей жизни, в большинстве случаев недавние или ближайшего будущего, при этом зачем-то выдумывали альтернативные сценарии развития этого незначительного, на взгляд Артема, события, конструировали диалоги с воображаемыми собеседниками, как будто нападавшими на них, и тут же возмущенно парировали агрессивный выпад, как если бы и вправду кто-то крайне несправедливо обошелся с ними именно в эту минуту.

Эмоциональный фон практически у всех был негативный: обида, тревога, возмущение, гнев, апатия, тоска, безысходность… Зрелище не самое приятное, надо сказать. Сколько же сил, жизненной энергии уходит на эти бури в стакане! Поразительная расточительность!

В какой-то момент, сильно сконцентрировавшись, глубоко погрузившись в какого-то паренька, идущего мимо его дома, закрыв глаза, Артем вдруг услышал громкую музыку незнакомого исполнителя, которую раньше никогда не слышал, и прорывающиеся сквозь эту музыку обрывки его мыслей и образов: «Вован узнает – офигеет ваще… Батя денег обещал…»

Слегка приоткрыв глаза, Артем вдруг «увидел» такой знакомый тротуар вдоль своего дома, как будто он шел по нему сам, потом к «его» лицу приблизилась рука с сигаретой, а в нос шибанул отвратительный запах дешевого табака. От неожиданности Артем закашлялся, согнувшись пополам, а выпрямившись, увидел, что парень внизу кашляет тоже.

Все это было настолько неожиданно и ошеломляюще, что он сразу почувствовал сильнейшую слабость, ушел с балкона, лег на диван. «Блин, что это было? Как я мог там внизу оказаться? И запах этот…» – Он закашлялся снова. И вдруг… Артема осенило!

Немного отдышавшись, он опять вышел на балкон. Попытался подключиться к мужику в кепке, расслабленно выгуливавшего маленькую собачку чуть поодаль. Но как он ни пытался, ничего не выходило. Внутри был как будто исчерпан какой-то ресурс, необходимый для этого – никак не удавалось сконцентрироваться.

Он решил сделать перерыв, выпил стакан воды, снова прилег. От слабости голова была совершенно пустая: ни мыслей, ни образов. Артему неожиданно пришло в голову дышать животом, удерживая во внимании точку чуть ниже пупка, мысленно следя за тем, как она медленно поднимается и опускается вместе с дыханием. Он не знал, зачем это делать и почему именно так, и не задумался даже, откуда в его голове появились эти мысли. Опять приписал все это своей гениальности и исключительности. Вдруг подумал, что надо считать выдохи, а сколько насчитает, столько лет проживет. И стал считать. На шестидесяти сбился и заснул.

Проснувшись, он удивился свежести и ясности мыслей, как будто проспал несколько долгих часов. Слабости не осталось и следа. Он снова вышел на балкон. Мимо шел мужик, доходяжного вида, слегка неуверенной походкой. Артем уже привычно сконцентрировался на нем и несколько секунд «слушал» его, чтобы плотнее погрузиться. Приоткрыв глаза, он так же, как и в тот раз, «увидел» перед собой узкую асфальтовую дорожку. И вдруг, повинуясь какому-то мгновенному, непреодолимому, хулиганскому порыву, он слегка присел и резко подпрыгнул вверх.

Мужик внизу настолько комично, оттолкнувшись одной ногой сильнее, чем другой, подпрыгнул, едва смог удержать равновесие при приземлении, замахал изо всей силы растопыренными в разные стороны руками, долго не мог прийти в равновесие, балансируя вышедшим из-под контроля телом. Едва выпрямившись, он стал дико озираться по сторонам выпученными глазами, одновременно ощупывая себя и слегка похлопывая растопыренными ладонями по корпусу, как будто пытаясь утихомирить взбунтовавшуюся тушку, и не в состоянии сдерживать лившийся из него поток слов, говорил сам с собой: «Бля, чё это было-то? Это как это? Это че же я? Твою ж маманю!»

Так сильно и долго Артем не смеялся никогда в жизни. С подхрюкиванием и подвизгиванием, с утиранием слез, с болью в брюшине и в щеках. Немного успокоившись, он начинал постанывать: «Ооо… не могу больше. Мамочки… Ооо…» Но потом, вспомнив мужика, принимался ржать снова.

Обессиленный он повалился на диван и вдруг сквозь собственные взрывы смеха, «услышал» мысли соседки – бабы Маши, подслушивавшей его через стену и в страхе беспрестанно осенявшей себя крестным знамением: «Батюшки святы! Батюшки святы! Совсем умом сдвинулся видать! Если бы телевизор смотрел, так слышно было бы. Я вот на Петросяна всегда смеюся… Може, конечно, книжку каку смешну читает… А то кашлял недавно… Ах! Вот чё! Он…обкурился наверно. Никаноровна тадысь говаривала, у нее внук покурил чегой-то, траву какую-то что ли… Тоже ржал битай час, не мог угомониться. Ой-ой! Жалось-то какая! Хороший ведь парень был. Семья. А тут, значит, с Викой разошелся и пошел под откос. Ой-ой! Вот жись-то пошла!»

У Артема случился очередной приступ ржача. Прервать его смог только звонок в дверь. На пороге стояла та самая баба Маша, которая не смогла устоять пред искушением и не найти ответ на вопрос: читал он или все-таки курил, можно доверять человеку или окончательно списать его в неблагонадежные?

– Здравствуй, Тёмочка. Я вот чего к тебе… – запела она наисладчайшим голосочком, одновременно едва заметно поводя носом и забегая маленькими любопытными глазками ему за спину.

«Ничем не пахнет вроде как… – слышал Артем ее мысли. – Но книжки никакой тоже чёй-то не видать.»

– Ты ведь у нас в технике-то разбираться умеешь?

– В технике? – он с трудом давил рвущийся наружу ржак. – У вас что – мотоцикл? – тут он все-таки разразился сотрясающим стены смехом, выгнувшись сначала назад, потом резко согнувшись вперед пополам, когда представил бабу Машу верхом на Харлее в косухе и рокерской бандане с сигаретой в зубах.

– Простите… – с трудом взял себя в руки, в прямом смысле скрестив их на груди, усилием воли опуская подергивающиеся приступообразно плечи и тщетно пытаясь свести губы вместе.

– Да ничего, ничего… – смотрела она на него испытующе и слегка испуганно, – Какой же мотоцикл? Нету у меня никакого мотоцикла… Я вот к тебе чего – телевизор у меня барахлит. – Она уже жалела, что сунулась в пекло, но отступать было уже поздно. – Не посмотришь?

– Телевизор? Пойдемте, посмотрим. – Он энергичным шагом направился к ней в квартиру. – Какие симптомы?

– Симптомы? – с трудом поспевала за ним и мыслью, и ногами баба Маша. – Да вот знаешь, то вроде все ничего, а то потом раз – и волнами все пойдет. Рябь такая, знаешь?