Текст книги "Планета сломанных душ"

– Рябь, значит? – пробормотал Артем, подойдя вплотную к чуду китайского производства.

Телевизор работал вполне исправно, но как только Артем сконцентрировал на нем свое внимание, картинка мигнула пару раз и на экране появилось изображение «из жизни муравьёв». Артем слегка отпрянул и перевел смущенный взгляд на бабу Машу, краем глаза увидев, что как только он это сделал, техника вернулась в исходное работоспособное состояние. Он замер, сглотнул, вся его веселость мгновенно улетучилась. Почти не отдавая себе отчет, он быстро уставился снова на экран. «Жизнь муравьев» не замедлила появиться. Не веря себе, он повторил процедуру несколько раз.

«Таааак…» – пронеслось у него в голове.

– Вы знаете, я в телевизорах-то не очень шарю на самом деле… – выдавил он, опасливо наблюдая за реакцией бабули.

«Что ж я, дура старая, наделала! – баба Маша в панике не могла отвести взгляд от прибора, составлявшего львиную долю интересов всей ее жизни. – Я ж его сглазила! Все ведь хорошо было! Накаркала, клюшка непотребная!»

– Вам, наверное, мастера лучше вызвать. – прервал он ее мысленный истерический поток, уже выходя из квартиры.

– Да, теперь надо мастера искать. – пробормотала она, закрывая за ним дверь.

Войдя к себе, он на мгновение застыл в прихожей.

– «Так подождите, я же все это время телик смотрел – и ничего! Как так?!»

– «Ты как смотрел? Расслабленно воспринимал то, что он показывал.» – отвечал кто-то у него в голове.

– «А. Ну да. Точно».

Переполненный эмоциями через край, Артем не заметил, как именно он получил ответ на свой вопрос. Он не задумался, почему это произошло так быстро и просто. А все потому, что ответ этот прозвучал в его голове его собственным голосом, а, следовательно, как бы там и родился. И потом – ничего удивительного: Артем же гений. И он начал эксперименты со всей техникой, что имелась в доме.

Тем временем в бесконечной темной Вселенной, испещренной россыпью мерцающих звезд и переливчатыми гигантскими облаками туманностей, летел из пункта А в пункт Б межгалактический отчет на очень древнем языке, чем-то отдаленно напоминающим санскрит: «Объект обнаружил «способность» кратковременного контроля примитивных моторных реакций себеподобных. Начал эксперименты с воздействием на простейшие технические устройства…»

Все эти многочасовые исследования Артема, а также частые, без всякого соблюдения дозировки, приемы препарата, не могли не сказаться на его психике. Проявляться это начало в ступорообразных состояниях, наступавших у него все чаще и чаще. Иногда он мог часами сидеть неподвижно, уставившись в одну точку. Особенно отличалась способностью «гипнотизировать» его одна старая, видавшая виды вещь.

Это была маленькая фарфоровая вазочка. Обычная фабричная штамповка, коих в Советском Союзе производили тысячами. Все одинаковые, на одно лицо. Вазочка эта долго стояла в бабушкином серванте за стеклом. Артем хорошо помнил ее еще маленьким мальчиком, когда он с родителями и бабушкой с дедом жили в маленькой двухкомнатной хрущевке. Вазочка эта в один прекрасный день разбилась и бабушка хотела выбросить осколки. Но дед не дал. Сидел на кухне долгими зимними вечерами и кропотливо склеивал ее. Потом заделывал швы гипсом и подкрашивал обычной гуашью, чтоб было не так заметно. Но было все равно очень видно. Вазочка и в лучшие свои времена не была образцом художественно-эстетической мысли, а теперь-то и подавно выглядела почти уродливо. Но дед настаивал. Артем как-то подошел к нему, склонившемуся над кухонным столиком с разостланной на нем газеткой с осколками, и спросил:

– Деда, а зачем ты клеишь ее? Она ведь бабушке даже совсем не нравится.

– Зачем клею-то? – задумался дед. – Я, знаешь, и сам… иногда… как разбитая ваза....

– Разбитую вазу ведь не склеить так, чтоб как новая. – настаивал мальчик.

– Что правда – то правда, не склеить… – вздохнул дед. – Но ты знаешь, некоторые вазы бывают склеены так искусно, что даже не пропускают воду. Вот как можно склеить. Конечно, такая кропотливая работа требует времени, сил, настойчивости, терпения. Но на небесах, поверь мне, о такой искусно склеенной вазе гораздо больше радости и ценится она несоизмеримо больше, чем новая. Особенно когда она научится рубцы свои воспринимать спокойно. А она обязательно научится.

Артем тогда не понял ничего из того, что дедушка сказал. Как может ваза чему-то научиться? Но когда мама выбросила ее в мусорку, разбирая вещи после смерти деда, Артем эту вазочку из ведра достал и сохранил, сам не зная зачем. С тех пор она неизменно сопровождала его во всех его многочисленных переездах, каждый раз занимая почетное место у монитора домашнего компьютера, становясь объектом саркастических замечаний спутниц артемовой жизни.

– Ранний Пикассо? Может быть кто-то из представителей кубизма? – не удержалась от едкой ремарки по поводу вазочки Вика как-то раз в очередной попытке продемонстрировать свое мнимое превосходство.

И вот теперь эта маленькая страшненькая вещица раз за разом как будто мистически притягивала его взгляд, заставляя замереть на месте.

Артем стал плохо спать, часто просыпался и потом часами не мог уснуть, а когда сон все-таки приходил, то зачастую приносил с собой кошмары. Один из них Артем помнил потом всю жизнь, каждый раз содрогаясь от тех образов, которые иногда вспышками возвращались к нему. Это был тот сон, как в фильме ужасов, когда тебе снится, что ты проснулся…

Он встал утром в том странном угнетенном состоянии, в котором бывал в худшие свои дни. Тогда тем, кто попадался под руку, приходилось туго, а он, после вспышки негатива, всегда чувствовал себя виноватым. Он подозревал, что что-то как будто не так, что он в каком-то чужом, постороннем месте, в которое зачем-то перенесли декорации из его обычной жизни. Все вокруг него, казалось бы, такое привычное, почему-то рождало легкое, мерзковатое ощущение какой-то нетвердой реальности, хорошей, ладно сделанной, правдоподобной голограммы. Это тревожило и пугало, потому что он не понимал, зачем все это с ним сделали.

Поначалу он отмахнулся, быстро трусливо убедив себя, что ему это только кажется, что это пройдет, ничего страшного. Привычно умылся, почистил зубы, привычно открыл холодильник, прикидывая, что можно по-быстрому сварганить на завтрак, нажал кнопку на кофеварке. Взглянул на часы… Они висели вверх ногами. По спине пробежал мерзкий холодок. Резко подступила тошнота.

Ему нестерпимо захотелось уйти, выйти отсюда, но тупая привычная боль в груди, в районе солнечного сплетения, подсказала ему, что каждый взгляд прохожего, каждое услышанное слово, будут бить именно в это место и усиливать эту боль.

Так было всегда. Общаясь, люди как будто задевали это его больное место постоянно. Большинство неосознанно, а некоторые, он видел это очень ясно, может быть и подсознательно, но именно целенаправленно били прямо туда. Как в том анекдоте, про боксера, который в полиции рассказывает, за что он побил жену. «Сидим мы ужинаем, тихо, спокойно. И тут она раскрылась.» Да, именно так, автоматически. Люди делали ему больно, в общем, не желая ему зла, просто они это не контролировали, хотя конечно могли и по его представлениям должны были это контролировать. Из-за этого он не любил бывать с людьми. Он вообще их не любил. Предпочитал по возможности избегать общения.

Когда он вышел на улицу, он пошёл, не зная куда, ни на кого по привычке не глядя, уйдя внутрь, в свой потаенный сумеречный мир. Как он оказался там, где меньше всего хотел бы оказаться, он не понял. Подняв голову, он увидел, что стоит посреди рыночной площади. От разочарования, нахлынувшего страха и ожидания боли, его глаза не смогли сразу сфокусироваться, и он видел только двигающиеся размытые образы. Но тут же он подумал, что надо бы отсюда выбираться и усилием воли навёл фокус. То, что он увидел, мгновенно его парализовало.

Вокруг, не обращая на его странное поведение абсолютно никакого внимания, двигались, проходили мимо, торговались, спокойно и деловито поправляли товар на прилавке, страшные, уродливые существа. У кого-то был жуткий горб, у кого-то сломана и варварски вывернута рука, кто-то был просто буквой "Г" согнут пополам, у кого-то разрослось жутким нарывом полголовы, и так далее, и так далее до бесконечности. У каждого было что-то своё.

А из-за угла одного из торговых павильонов на него пристально смотрели измученные, молящие о пощаде, глаза человека, тело которого было разбито на мелкие мозаичные разноцветные кусочки, уродливо склеенные, разного размера, с торчащими углами и швами, грубо закрашенными обычной детской гуашью. Как хорошо он помнил эти плачущие без слез глаза…

У большинства этих жутких существ их наросты, болячки и рубцы немного подзажили и болели ровной, привычной болью, которую они научились не замечать. Им казалось, что они живут самой нормальной, обычной жизнью… Артем, только сильно напрягая фантазию, смог в какой-то момент все-таки понять, что все эти существа когда-то родились и были обычными людьми. Они научились жить со своими язвами и только случайно задев своим наростом горб соседа, испытывая вспышку нестерпимой боли, они начинали ругаться и бить друг друга, стараясь ударить как можно чувствительнее. Тогда их наросты начинали опять кровоточить и требовалось много сил, чтобы унять боль.

Среди людей были и такие, кто смог неимоверными усилиями и долгой, невероятно трудной работой над собой, почти убрать свои наросты. Почти, потому что следы оставались все равно. И тогда другие начинали им страшно завидовать или поклоняться, называя учителями или гуру, и пытаясь понять, как они это сделали. Как они могут каждый день просыпаться утром с тихой улыбкой в предвкушении ещё одного светлого, счастливого дня?

Он метнулся обратно домой, на бегу с трудом сдерживая рыдания и слезы страшной тоски, которые размазывал ладонями по щекам. Захлопнув за собой дверь, он на мгновение почувствовал себя в безопасности. Но тут же мысль о том, что он должен сделать шаг вперёд и увидеть своё собственное отражение в зеркале, повергла его в такой жуткий, глубокий, черный, липкий страх, что он понял, не сделай он этого шага ещё только одно самое малое мгновение, и он будет просто поглощён этим ужасом и исчезнет. И он шагнул.

Да, так и есть. Он увидел в своём зеркале точно такое же искореженное существо. Точно такое же. Точно такое же. Страшнее всего была огромная черная дыра посередине груди, зиявшая на месте солнечного сплетения. Он просто рухнул на колени. Голова сама запрокинулась, оскалила зубы, зажмурила с неимоверной силой глаза и завыла.

…Он проснулся от ощущения мокрой подушки у виска, все ещё продолжая захлебываться этим воплем. Жутко болела голова, в которой билась, многократно повторяясь одна и та же мысль: «Ты видел не тела, ты видел души. Ты видел не тела, ты видел души, ты видел не тела…» Да, да, Господи Боже! Планета изуродованных душ! Планета сломанных душ!

С этого момента в его голове засядет мысль, постепенно становясь навязчивой, будучи связанной со вспышками ярости неистовой силы, когда он только неимоверными усилиями воли едва сдерживал себя, чтобы не начать крушить все подряд, все, что видишь, не опасаясь, и может быть даже желая, переломать себе об это руки и все равно продолжать бить, бить, бить, бить… А потом ногами! И тоже переломать их все!

«Чтоб вы все сдохли! Все! Все! Все до одного! К чертовой матери все эти наросты вместе с их долбанными хозяевами!» И потом снова по кругу, до бесконечности: «Чтоб вы все сдохли! Чтоб вы все сдохли! Чтоб вы все сдохли! Все! Все! Все до одного!»

С трудом пережив очередной приступ, он начинал уговаривать себя, приводить контраргументы против «чертовой матери», раз за разом прокручивая в голове один их разговор с Валькой. «Валька, Валька…Опять этот Валька. Пресвятой Валентин, блин.»

– Ну, бляха муха, ну, как же так?! – помимо собственной воли, Артем слышал валькин голос у себя в голове. – Ну, это все равно, как выйти на оживленный перекрёсток, стоять смотреть, как огромное количество машин и людей пересекают его в разные стороны совершенно благополучно и вдруг увидеть аварию. Ну, вот взять хоть у нас перекрёсток. Очень оживленный. Даже ночью. Я сколько живу, аварию видел один раз только. За все время. Но при этом, если посчитать, сколько в сутки людей проходят и проезжают через него. Миллионы, я не знаю. А ты увидел эту аварию одну и говоришь: «Все, к чертовой матери этот перекрёсток!» Да, конечно, гармония вокруг тебя не 100-процентная. Она, блин, 99-процентная. Ну, да, сложно с этим спорить! Но ты хочешь из-за этого гребанного процента остальные 99 на хер послать. Уничтожить все! Это ли по-твоему справедливо?! Только потому, что ты считаешь эти 99, как нечто само собой разумеющееся, как норму какую-то, как будто так и быть должно. Нихера подобного! Никому оно ничего не должно!

– Это все – не правда. Я вижу совсем другое. В каждом сидит эта ложка дёгтя. В каждом. Люди слишком слабы, чтобы справиться с этим. Они не в силах это победить.

– Нет же! Нет! Они побеждают! Побеждают. Как же ты не видишь?! Они живы – вот доказательство. Мало того, что живут, и детей рожают и любят их!

– По слабости и глупости своей. – безапелляционно и непреклонно возражал Артем. – Исключительно по слабости и глупости. Не важно, насколько велика бочка и мала ложка. Жрать этот мёд все равно невозможно. Он весь провонял. Знаешь, мне как-то раз пришла в голову мысль, что если и есть у нас там, наверху, какой-то бог, то этот наш бог – он как подросток с каким-то расстройством психики в терминальной стадии…

Приступы ярости сменялись жуткой тоской и апатией, когда Артем мог несколько дней подряд просто не вставать с постели. В такие дни он с извращенным, болезненным наслаждением представлял себе разные способы самоубийства. «В общем-то баба Маша была не так уж далека от истины. – с горькой усмешкой подумал он однажды после того, как бытых полчаса пытался уговорить себя встать в туалет. – Крышак-то у тебя, Тёмочка, все-таки съехал.»

Сумасшествие это началось с того жуткого сна, во сне же пришло и спасение. Этот, новый сон, как и подавляющее большинство снов на этой планете, не имел никаких шансов пережить ночь, оставшись в памяти. По той простой причине, что Артему не снилось ничего из ряда вон выходящего. Это был его обычный день: обычное легкое раздражение от необходимости делать нелюбимую работу, обычная небольшая стычка с Викой по какой-то мелочи, обычная огромная кружка его любимого зеленого чая с мятой, которую он привычным жестом поставил возле клавиатуры, перед тем, как включить комп, обычная заставка на экране с полуобнаженной девицей, которая так бесит Вику, обычное двухминутное ожидание, пока загрузится… То, что началось потом, заставило его мозг работать на полную мощность, сначала во сне.

Он вскочил в пять утра. Буквально опрометью кинулся к рабочему столу. Двухминутное ожидание загрузки компьютера показалось ему вечностью. Руки его дрожали. В них бился мелким бесом страх забыть то, что он увидел во сне и не успеть записать. Наконец пальцы его коснулись клавиатуры и на экране стали быстро возникать и укладываться в ровные строчки такие знакомые знаки и символы.

Спустя некоторое непродолжительное, как ему казалось, время в его заблокированное работой сознание наконец пробилась боль в спине, которая робко пыталась намекнуть о себе уже несколько раз. Он взглянул на круглые часы на стене и с ужасом увидел на них полдень. Он не поверил. Но в правом нижнем уголке экрана безапелляционно и совершенно точно маленькими белыми цифрами светилось подтверждение этого времени: 12:15.

«Так. Надо сделать перерыв.» Тело, тут же почувствовав, что на него наконец-то обратили внимание, выдало лавину разнонаправленных ощущений: голод, жажда, несвежая футболка, в которой он спал ночь. Но самыми сильными были сигналы к опорожнению мочевого пузыря. Он встал и сладко потянулся, подняв вверх руки и сильно прогнув спину назад.

На самом деле сумасшествие не кончилось, оно просто сменило форму. Теперь он работал, как сумасшедший. По двадцать часов в день, вставал из-за компа только чтобы бегом удовлетворить самые непреложные физиологические потребности, мог неделями не выходить на улицу. Доходило до того, что в доме не было не только хлеба, но просто ничего съедобного не оставалось, даже в морозилке.

Спал по четыре часа. И тех было жалко, но ничего не поделаешь. Просто падал на любую ближайшую горизонтальную поверхность и тут же вырубался, проваливался как в темную яму, без единого сновидения. Резко вскочив через несколько часов, как по команде, тут же опять садился за комп.

Он сильно похудел, осунулся, как-то сморщился, под глазами залегли темные круги. Если бы кто-то из прежних знакомых увидел его сейчас, то без единого сомнения сразу же уверовал бы в то, что Артем пил запоем несколько месяцев – он вонял, зарос бородой, отросшие волосы свисали сальными сосульками, а на затылке скатался огромный колтун.

Когда работа стала подходить к концу и оставалось только причесать все начисто и исправить мелкие баги, он вдруг в какой-то момент как будто вынырнул из темной болотной жижи на свежий воздух, очнулся. Долго лежал в горячей ванне с пеной, побрился, методично приготовил и медленно съел ужин. Теперь он был спокоен. Теперь он знал, что нужно сделать, чтобы устроить всем этим уродам «чертову мать». Дело за малым – разработать план действий и найти помощника. И если с первым не было никаких проблем, то второе было весьма затруднительно.

ЛЕРА

Она сидела в своем любимом мягком кресле перед телевизором, в своей любимой позе, поджав под себя ноги, лениво переключала каналы. Новости. Политика. Ужасы современной жизни: авария, крушение самолета, кого-то изнасиловали, кто-то избил собственного ребенка до полусмерти… «Как прекрасна жизнь.» Она снова переключила канал.

– Господи, да поймите же вы наконец, – истерила известная телеведущая-стилист. – цена платья и его ценность лично для вас не имеют практически ничего общего между собой. Вы можете купить платье за сто тысяч, и оно будет висеть на вас мешком или обтягивать, выделять те нюансы вашей фигуры, на которых ни в коем случае нельзя ставить акцент. Такое платье будет делать из вас урода. Ценность его для вас лично не просто нулевая, она стремится к отрицательным значениям, понимаете. А вы его носите – оно же бешеных бабок стоит, уплочено же! А можно купить платье за пятьсот рублей на распродаже. И оно так на вас сядет, что сделает вашу фигуру идеальной. Оно для вас будет просто бесценно, несмотря на то, что стоит копейки. Понимаете? И при этом совершенно не важно наименование какого брэнда на нем пришито!

«Да, да, спасибо Кэп. Зачем же так орать?» – продолжила Лера щелкать пультом.

– …поэтому разум – везде. – на экране появилось изображение человека, сидящего в кресле в свободном горчичного цвета платье с белой чалмой на голове. – Высший разум присутствует повсюду, в каждом предмете, в каждом объекте, в каждом существе. Различается только степень проявленности этого высшего разума в разных созданиях его. Как сквозь ткань проступает влага. Если ткань плотная, влага проступает плохо. Но если ткань легкая, воздушная, вода проходит сквозь нее очень легко. Так в каждом камне присутствует разум. Он создал движение электронов и атомов внутри камня и поддерживает его. Но для нас, для наших органов чувств, эта разумность не видна. Не проявлена. Но она есть. В той разумной организации, заключенной внутри. – Он говорил медленно, делая значительные паузы внутри предложений. – Мы только с помощью науки, умозрительно осознаем эту проявленность высшего разума. Дальше рождается живая клетка. Здесь формы проявленности разума усложняются уже очень сильно. Клетка рождается, живет, ищет питание, общается с себеподобными, производит себеподобных. Но эта проявленная разумность для нас все также недоступна. Недоступна нашему непосредственному восприятию. Опять только с помощью науки мы можем воспринять и узнать ее. С помощью технических средств и способов, разработанных в науке. Дальше многоклеточный организм. Например, плесневый грибок. Представьте себе, что проводились эксперименты, когда его помещали перед лабиринтом. А в центре лабиринта размещали сахар. Через какое-то время, пройдя все повороты и тупики, грибок добирается до сахара. Откуда он изначально знает, что сахар там находится? Но это еще не все. Второй раз, будучи помещен перед таким же лабиринтом, грибок идет по нему делая только правильные повороты, как будто он помнит, как шел в прошлый раз. Но и это еще не все. В третий раз грибок пошел по потолку, максимально сократив дистанцию. Как вам такая степень и форма проявленности разума в примитивном грибке? Здесь опять же, будучи в состоянии воспринять сам грибок непосредственно, при помощи наших органов чувств, о такой форме его разумности мы узнаем только при помощи науки, так как в обыденной жизни осознания сложности его поведения не происходит. И так далее, и тому подобное. Степень проявленности высшего разума все время растет, а ее формы умножаются и усложняются. И вот человек. Мы предъявляем очень высокие требования к степени, с которой высший разум должен быть, как нам кажется, проявлен в каждом человеке. Но именно здесь степень проявленности достигает максимального количества вариаций. Есть люди очень примитивные, по степени проявленности близкие к животным. А есть люди, в которых она очень высока. Есть люди, у которых степень проявленности растет с течением жизни и их духовных изысканий. А есть люди, у которых она почти не меняется. Формы проявленности также чрезвычайно разнообразны. Мы называем их талантами. Кто-то интуитивно чувствует природу вещей, хорошо понимает их внутреннюю организацию; кто-то чувствует музыку; кто-то умеет зарабатывать деньги и так далее, и так далее, можно очень долго перечислять. Так вот почему же это все так? Зачем? Зачем же понадобился человек? Если принять, что вся история вселенной – это история развития разума и высшей его функции – сознания, то человек – это мощнейшая точка роста в этом процессе. У животных это развитие практически не происходит. Уровень сознания остается на том же уровне. Руководствуясь инстинктом, они живут по заданной программе. И хотя есть примеры их чрезвычайно разумного поведения – например, приматы, освоившие язык жестов, – в природе роста их разумности практически нет. Если же существуют создания во вселенной, более совершенные, чем человек, лишенные противоречий и страданий, полностью живущие духовной жизнью, подчинив материальное и воплощая в жизнь принцип вторичности его, – а примеры таких людей нам известны даже здесь, на земле, – то и здесь роста большого быть не может, постольку поскольку расти уже некуда. И только человек, с его метаниями и противопоставлениями материального и идеального, заключает в себе огромнейший потенциал для роста, который неизбежно сопровождается кризисами и муками нешуточными. Но видимо в этом и заключается беспримерная ценность человека для высшего разума. Именно в его несовершенстве и неудержимом стремлении достичь идеального и заключается мощнейшая движущая сила развития его самого – высшего разума.

«Да ладно! Чё ты гонишь?! Высшему разуму нужна сила для развития? А он что, разве не совершенный уже, не идеальный? Куда ему развиваться-то? Зачем? Хочешь оправдать свое жиденькое существование тем, что Господь в тебе, твари дрожащей, черпает силы? Сам-то понял, чё сказал?» – и Лера с гримасой отвращения снова взмахнула пультом.

Наконец она наткнулась на что-то более жизнеутверждающее – кабельный канал, на котором крутили иностранные фильмы нон-стоп. Какой-то фильм с Кевином Костнером. Заканчивается. Началось интервью с каким-то неизвестным американским режиссером, снявшим вестерн. Потом начался другой фильм. Подростков держат в тюремных камерах. «Бред какой-то. Выглядят обычными детьми. А, понятно: население планеты заражено каким-то грибком, который сидит в них и управляет сознанием, заставляя в прямом смысле жрать друг друга. Кучка оставшихся здоровых исследует зараженных подростков, пытаясь изобрести вакцину».

– А хочешь узнать, кто ЗДЕСЬ сидит? – вдруг прозвучало в ее мыслях мерзким голосом клоуна из фильма ужасов. Возник мужской отвратительный образ – белое лицо с красным поролоновым носом в рыжем кудрявом парике, с конусообразной разноцветной шапочкой и мерзкой нарисованной улыбкой до ушей. Он находился как будто над ее головой и кивком показывал на нее – на лерину голову.

Лера поняла, что он говорит про себя и про то, что это он там живет. На макушке зашевелились волосы. «ЖУТЬ» – теперь она плотным разрастающимся липким комком прочувствовала в груди значение этого слова. Это не страх, когда тебе хочется бежать сломя голову, это когда бежать некуда, потому что он – внутри тебя. Она скрестила руки на груди, стала нервно поглаживать предплечья, съеживаясь, как от холода, потом стала нервно сжимать пальцы, складывать их в замок и расцеплять снова. Поймала себя на этом, подумала: «Как сумасшедшая.» Ее затошнило. Усилием воли села неподвижно.

В правом ухе вдруг прозвучал другой голос, женский. Почему-то именно тот, который дублировал главную героиню в фильме про подростков. Он звучал, повторяя интонации актрисы, так же нагло и самоуверенно:

– А что, хочешь познакомиться? – Лере стало очень спокойно. – Чё это ты, столько лет сидел не вякал, и на тебе. Видать, совсем тебя приперло, раз решил высунуться. Ну, давай, как там тебя зовут. Что, хочешь сдохнуть? Ты-то сдохнешь вместе с этим телом, а я останусь жить. Так что могу предложить один процент. Мало? Ничего, голод полезен для здоровья. Хочешь здесь жить – будешь выполнять команды. Добывать информацию, следить за здоровьем. А ты как хотел? Что там с терморегуляцией? Она все время мерзнет. Не нравится? Ну, можешь поискать себе другого, более щедрого хозяина. Что? Все заняты? Ну, извини, тебе ведь никто ничего не обещал.

Лера поняла, что последнее время стала меньше нервничать, смирилась с безысходностью, стало меньше негатива, и он оголодал. Решил использовать последнее средство – напугать ее и заставить думать, что она сошла с ума. Лера сначала ассоциировала себя с женским голосом, но потом, отстранившись слегка, увидела их двоих со стороны. Она, Лера, была на самом деле кем-то другим, прозрачным, обозначенным лишь слегка светящимся контуром человеческого тела. Подвинулась немного ближе к женщине, так, на всякий случай. Но тут же поняла, что это не важно – клоун на самом деле не может никак навредить ей. Он может только взять ту энергию, которую Лера разбрызгивает вокруг себя, когда испытывает негативные эмоции, добровольно раздавая жизненную силу.

Лера, как и Артем, страдала постоянно обостряющейся депрессией. Она спасалась только надеждой, ожиданием того, что вот, вдруг, что-то случится и в ее жизни появится кто-то, и все изменится кардинально, и начнется настоящая жизнь… Но в последнее время поводов для оптимизма как-то совсем не осталось.

Она все время подсознательно искала, к кому прислониться. К кому-то сильному, доброму, справедливому, поддерживающему и одобряющему ее, жалеющему и готовому выслушивать ее бесконечные горькие стенания. Как недоласканный своими родителями, недолюбленный, недообнятый, недокапризничавший в детстве ребенок, всю жизнь потом ищет себе родителя. Она все искала кого-то, кто здесь в этом мире доволен и счастлив, чтобы научиться у него, узнать, как это, и стать тоже довольной и счастливой до конца дней своих. А таких людей нет. Не существует в природе. К сожалению. В лучшем случае встречаются один на пару тысяч лет.

Вместо этого она встречала только слабых, самих нуждающихся в её силе людей, которые подсознательно чувствовали в ней эту силу и тянулись к ней. По своей внутренней мощи, Лера должна была бы быть лидером, ведущим, довлеющим. Потому как, если тебе дана сила, то ты должна вести за собой, поднимать слабых.

У Леры же большинство людей вызывало отвращение своей инфантильностью, испорченностью, корыстностью, непорядочностью. Она не понимала, почему в её жизни попадаются только такие, жаждущие «принести ей свою добрую волю», которых она должна была воспитывать, и которые, конечно же, ей самой помочь были не в силах. А воспитывать Лере почему-то никого не хотелось.

Даже в школе, начиная дружить с кем-то из одноклассниц, она сталкивалась с их неадекватным поведением и дружить переставала. Самая первая ее подружка, еще в младших классах, повадилась ходить к Лере домой обедать. У нее у самой дома на обед была только рисовая каша. И на завтрак, и на ужин, наверное, тоже. Поэтому ей очень понравилось, как обедают у Леры дома: полноценно, первое, второе, третье, компот, нажористый борщ и котлета с гарниром.

А потом, после обеда, эта подружка вела Леру к себе домой и со смехом демонстративно выбрасывала свою рисовую кашу в унитаз, чтобы ее мама не заподозрила ничего и думала, что ребенок все съел. В конце концов, лерина мама запретила приводить эту девочку к ним домой и дружба расстроилась.

Лера еще долго потом с неприятным чувством вспоминала этот тяжелый разговор у ее подъезда, где ей пришлось сказать все как есть, напрямую, не сумев под надуманными предлогами на протяжении всей дороги от школы к дому отделаться от нежелательной гостьи, никак не хотевшей взять в толк, почему же сегодня ей не удастся как следует пообедать.

Другую свою подружку Лера застала за чтением своего дневника, который та, абсолютно не стесняясь, искала и нашла у нее в ящиках стола. Больше всего Леру в этой ситуации поразило, что она нисколько не смутилась, когда ее застукали, считая чтение чужого интимного дневника за самое безобидное занятие.

Еще одна подружка – очень умная девочка, первая отличница в классе, вздумала проводить с Лерой сексуальные эксперименты. Дошло до того, что она просто залезла ей в трусы. Такая дружба Лере, наверное, тоже была не нужна.

Кульминацией школьных поползновений подружиться уже в старших классах стала попытка парня лериной подруги, которого она тоже считала другом и автоматически доверяла ему, с которым они довольно долго и в общем неплохо общались, изнасиловать Леру. Когда он понял, что взаимности не будет, то просто избил ее. И эта ее «подруга» на следующий день, глядя прямо в лерино разукрашенное фингалом лицо, сказала, что любит своего ненаглядного и бросить его не может. Как ни странно, эта девушка продолжала общаться с Лерой потом как ни в чем ни бывало. И даже будучи уже взрослой, встречая ее на улице, постоянно приглашала в гости и все время корила за то, что Лера не заходит, ведь они же живут недалеко друг от друга. Но Лера почему-то в гости к ней никак идти не хотела. Удивительно, правда.