Текст книги "Враг моего сердца"

– Не ярись, – шепнул рядом Эрвар. – Перила поломаешь.

Зимава тогда только заметила, как сильно стиснула ладонями гладкое дерево. Вздохнула, успокаиваясь. Варяг её локоть легонько сжал, будто не мог теми же пальцами легко переломить толстую ветку – или задушить врага. Он и княжичей предлагал убить, как только те здесь появились. Но слово Зимавы для него всегда значило всё.

Спускаться к Елице на прощание она не стала. Только встретилась с ней взглядом и кивнула. Челядинку, что её в дороге сопровождать будет, она сама княженке выбрала. А та уж за ней присмотрит да и за Леденом тоже.

Княжич и хотел было помочь Елице в седло подняться, да та нарочно плечом к нему повернулась, словно и не видит. Леден на её холодность только головой качнул, хоть и показалось на миг, что по лицу его проскользнула тень досады. Сам он легко, так, что залюбуешься, запрыгнул на своего гнедого жеребца и выехал из ворот первым, а за ним уж остальные.

И сразу на душе будто немного полегчало. Зимава дождалась, как на крыльцо поднимется Чаян и пошла нарочно рядом с ним внутрь.

– А не боишься, княжич, что брат твой, если Сердце отыщет, то не захочет с тобой им делиться? – проговорила она тихо.

Чаян шаг приостановил. И странное дело – отразилось в его глазах сомнение, словно, сама того не ведая, Зимава озвучила его тревоги. И тут стало ей понятно, что не всё так хорошо между братьями, как могло показаться.

– Леден знает, как важно это для нас обоих. Да и тебе, княгиня, лучше обращаться к Богам почаще, чтобы помогли сыскать Сердце поскорей.

Зимава прищурилась, когда внутри кольнуло от явной угрозы, что прозвучала в голосе княжича.

– Всё от Елицы зависит, – она уняла вспышку негодования и улыбнулась. – Ей ты тоже доверяешь?

– Ей деваться некуда. Хочет, чтобы мы в покое её оставили – придётся нам помочь. А пока все вы здесь в моей власти, – Чаян вдруг провел ладонью по её щеке. – А особенно ты.

Зимава едва удержалась, чтобы не накрыть его руку своей. Недовольно кашлянул Эрвар, но на него и не стоило внимания обращать. Пусть Елица ищет свой путь, а она своим пойдёт. И там ясно станет, кто скорее впереди окажется.

– Может, это и странным покажется, но я на твоей стороне, княжич, – она чуть приподнята подбородок, храня ещё обрывки хоть какой-то властности.

И взгляд Чаяна потеплел. Он обвёл им лицо Зимавы – и в груди жаром пыхнуло.

– Это очень хорошо.

Княжич отвернулся и пошёл дальше. А Зимава потеряла последний покой. И никакая работа, никакие прогулки в саду уж не могли унять отчаянного желания всегда видеть его перед собой. И вечером, только улегшись, она долго ворочалась на лавке, не зная, как и заставить себя заснуть. И раньше-то было на душе тревожно, а после предостережения ведуньи, так и вовсе – хоть топиться идти. Радан был где-то от неё далеко. А Елица неведомо что задумала – кабы назло не сотворила чего дурного. И княжичам ненавистным насолить, и от брата младшего избавиться.

Чем дальше, тем мысли становились всё дурней. Зимава всё же встала, и расчесала пальцами спускающиеся до пояса волосы, заплела их в небрежную косу, но снова распустила, пытаясь унять волнение. А после, сунув ноги в мягкие черевики, накинула на голову узорный платок и вышла прочь из горницы. Только успела услышать, как проснулась Оляна и окликнула её в спину. Кусая губы, она проскочила по крытому переходу между теремами и юркнула за дверь. Прижалась спиной к стенке, пропуская спешащую куда-то челядинку, прислушалась к голосам стражников снаружи. И пошла по узкой лестнице на второй ярус. Чаян при себе гридней не держал – уж настолько беспечным был или бесстрашным – не боялся, что кто-то может со злости на его жизнь покуситься. А может, и показать всем вокруг хотел, что хозяин он здесь и никто ему противником быть не может.

Зимава постояла ещё немного перед его дверью и вошла. Опешила даже, когда поняла, что княжич ещё не спит, хотя на дворе уж достаточно поздно. Однако укладываться он уже собирался. Только-только закончил умывание и потянулся за брошенной тут же на стол рубахой. Но лишь услышав, как открылась дверь, быстро обернулся. Его брови так и поползли вверх от удивления. А Зимава будто к полу приросла на полшаге: до чего же хорош! Борила помнится, и до солидных лет не растерял крепости тела и мужской силы: иначе не стал бы себе молодую невесту выбирать. Но, конечно, не мужу в годах равняться с княжичем, что ему в сыны годился. Чаян не был столь высок, как брат, но тело его буквально излучало воинскую силу. Блестящая от влаги кожа плавно обрисовывала крепкие мышцы, и даже несколько шрамов на плече и под рёбрами выглядели настолько притягательно, что хотелось немедленно их коснуться, лаская. И сразу вылетало из головы всё, что недоброго он сделал, оставалось только покалывание где-то в глубине души.

– Сказать чего хочешь, Зимава? – Чаян улыбнулся так, как он только умел.

Его глаза хитро блеснули, а от уголков их разбежались едва заметные морщинки. Нарочно он Зимаву княгиней не назвал: какая уже из неё княгиня теперь. Она наконец очнулась и подошла, не торопясь. Остановилась близко, но ещё сохраняя расстояние между ними – и коснёшься, если захочешь, и передумать можно – отступить, сказав, что случайность всё, ошибка.

– А что говорить? – она всё же подняла руку и забрала у Чаяна так и не надетую рубаху. – Сказано уже многое, княжич.

Тот раздумывать долго не стал: за талию её обхватил и рывком прижал к себе. Ну и что, что старше его? Зато видела она сегодня в Чаяновых глазах понятный интерес. Возможно, даже восхищение. Он жадно впился в губы, не стремясь доставить удовольствие – но и так было хорошо. Всё тело будто вспыхнуло вмиг от ощущения силы и воли мужчины, что прижимался к ней так тесно. Она обвила его шею руками, отвечая с готовностью и пылом. Обхватила лицо ладонями и отстранилась на миг, любуясь им. Всё сделает, чтобы её был! Чтобы не прогнал и захотел её княгиней своей взять. Жаль только понести от него нельзя – так вернее было бы.

– Опасно играешь, Зимава, – прошептал Чаян прерывисто. – Не пущу ведь назад.

– Так не пусти.

Он смял в горсти её волосы, оттягивая, заставляя запрокинуть голову. Скользнул губами по шее вниз и дёрнул завязки на вороте. Треснула ткань, мазнула прохлада по груди, а за ней – дыхание княжича.

– Не торопись, Чаян, – удерживая стон, проговорила Зимава и чуть оттолкнула его. – Не с челядинкой ведь обжимаешься.

Но он далёко, до застеленной лавки, идти не желал. Подхватил её и усадил на стол, смахнув с него какие-то плошки.

– А это уж я сам решу, – пробормотал и навалился всем телом.

Зимава тихо охнула, грянувшись спиной о твёрдое дерево. Раскинула колени, позволяя княжичу запустить руки ей под рубаху. Он обвёл грубыми от ласк оружия ладонями её бёдра, смял, рванул на себя. И ртом накрыл оголённую в разорванном вороте грудь. Зимава и припомнить не могла, чтобы было у неё когда-то так – чтобы всё внутри изнывало от нетерпеливого желания отдаться мужчине. Чтобы торопить хотелось – давай же! И неважно, где это случится – на мягкой перине или вот так вот.

Она сама развязала гашник его штанов, спустила их с твёрдых, словно каменных бёдер, наслаждаясь прикосновениями к его гладкой, горячей коже. Чаян вошёл рывком, задвигался бешено, заставляя забыться, обезуметь вместе с ним. Он упёрся ладонями в стол по сторонам от плеч Зимавы и вперился в неё, будто не хотел пропустить ничего, что отразится на её лице во время соития. И притворяться вовсе не было нужды. Ей было настолько хорошо, что даже жалко стало, когда всё закончилось. Когда схлынуло одуряющее блаженство. И дыхание начало помалу успокаиваться. Зимава открыла глаза – и едва не вздрогнула: в направленном на неё взоре Чаяна не было ничего, кроме удовлетворения. Но и его в следующий миг заменило нечто вроде раздражения. Словно он сам укорил себя за что, что случилось.

Чаян выскользнул из неё и тут же отвернулся, поддёргивая штаны. Зимава медленно села, опуская подол, и запахнула ворот на груди. По всему телу горели остатки его прикосновений, и она сомкнула бёдра сильнее, пытаясь удержать ощущение его внутри.

– Травок выпей каких. Чтобы, не дай Лада, дитя не случилось, – отстранённо проговорил княжич.

– Да не боюсь я… – начала было Зимава.

И так остро захотелось подойти, провести ладонью по его блестящей от испарины спине.

– А зря, – хмыкнул Чаян и обернулся. – Но право твоё. Теперь иди.

Она распахнула глаза, не веря, что слышит это. Гонит её и впрямь, словно челядинку какую, от которой только и надо было, чтобы семя излить. Но пришлось удержать резкие слова, что так и норовили сорваться с губ. Взыграла внутри жгучая обида. Окатила душной волной уязвлённая гордость, с которой и так пришлось поступиться, придя сюда.

Зимава спрыгнула со стола и, подхватив свалившийся ранее с головы платок, ушла. Не вешаться же ему снова на шею. И пожалела она на миг, что не обратилась к Анисье за приворотом. Вот уж он сейчас поплясал бы, сам бежал бы за подолом. Да только от мысли одной о такой любви тошно становилось. Сильного мужчину ломать, в игрушку свою превращать – разве в этом радость? Привыкла она совсем к другому – когда муж почитает и заботится. Когда ласковым словом никогда не обделит. Такой был Борила: не только из одного лишь тщеславия и самолюбия за юной невестой поехал, а потому как нужна она была ему.

Она захлопнула дверь горницы так, что совсем проснувшаяся Оляна подскочила на своей лавке. Наперсница окинула её взглядом и цыкнула укоряюще: сразу поняла, где была, да что делала. Зимава скинула платок с головы и, скомкав, швырнула его в дальний угол.

– Зачем ходила к нему? – всё же буркнула Оляна. Другой бы служанке она такого не простила бы, велела бы убираться прочь за грубость. – Видно же: ветер в голове. Глазищами так и зыркает, какую бы девицу в углу прижать.

– И что, много у него девок побывало за эти дни? – Зимава сощурилась зло.

Оляна замялась, припоминая будто бы.

– Ни одной.

– Вот, а ты мне говоришь. Значит, подружимся ещё, – она ободряюще улыбнулась больше себе. И правда – как будто полегчало.

– Подружились уж, гляжу.

Зимава покривилась притворно. А по телу пробежали отголоски удовольствия, что было столь необъятным, будто несчётные месяцы у неё мужчины не было. Прогнал – и что ж. Ещё видно станет, за кем последнее слово окажется. Уж ей Чаян нужен до зарезу – там и попытаться можно уговорить с Раданом повидаться хотя бы.

Наперсница, кряхтя, встала и сходила за тёплой водой. После короткого умывания Зимава снова легла и, несмотря на не утихшую ещё обиду на Чаяна, уснула на сей раз так крепко, что утром Оляна её едва растолкала.

На утренне довелось и с Чаяном встретиться: отсиживаться в своих хоромах она не собиралась вовсе. Не пленница, чай. Княжич уж уходить собрался из трапезной, но задержался как будто нарочно. Кмети из его ближней дружины начали расходиться понемногу. Зашёл Доброга, и от его приветствия содрогнулись стены хоромины. Он как будто с каждым днём всё больше к Чаяну привыкал. Зыркал порой, конечно, всё так же сердито, но иногда их уже можно было увидеть за разговорами или за тем, как они вместе участвовали в разминке кметей на поле. Это удивляло, но и радовало отчасти: кому нужно, чтобы в детинце мужи враждовали? Одно дело – за городской стеной друг другу кулаками морды квасить, а внутри – только хуже от этого. Борилу не вернёшь, а сейчас впору присмотреться, насколько хороши те, кто на его место пришёл. Пусть и силой.

За всё время утренни Зимава не сказала ни слова Чаяну, а тот на беседу и не напрашивался. Лишь мелькал его взгляд из-под тёмных бровей, колкий и внимательный. Как встала она из-за стола, княжич следом пошёл. Решил Эрвар его оттеснить, не подпустить близко – тот, дело ясное, ничуть не отступился.

– Ты прости меня, Зимава, – заговорил, поравнявшись с ней в переходе между теремами. – Что прогнал вчера.

Она остановилась даже и повернулась к нему: не насмешничает ли? Но нет: княжич смотрел серьёзно, как будто и правда сожалел о вчерашней своей грубости. Она покосилась на заметно побагровевшего Эрвара и рукой махнула – отойди. Варяг в первый миг и с места не двинулся, но всё же отступил на несколько шагов и даже отвернулся.

– Всяко бывает, княжич, – Зимава улыбнулась, не скрывая облегчения.

Чаян кивнул, отводя взгляд.

– Мне хорошо с тобой было вчера, это правда. Но ты всё ж травок выпей. Опасно это.

– Я слышала о твоей беде, – Зимава провела ладонью по его щеке, стараясь не потонуть в мглисто-серых глазах княжича. – Не тревожься. Выпью.

Он вздохнул и, развернувшись, ушёл снова в свою сторону. Зимава будто застыла, глядя в закрывшуюся за ним дверь, пока не кашлянул за спиной варяг.

– Быстро ты мужа забыла, – никогда в его голосе не было столько упрёка. Да и говорил он, признаться, не так уж много. – Молодым прельстилась или власть сохранить хочешь?

Она повернулась к нему, сдвигая брови, прошла мимо, не желая ещё и его нравоучения слушать.

– Твоё какое дело, Эрвар? Злишься, что на твои порывы я в своё время не ответила? Уж тебя тогда то, что я жена мужняя, не останавливало. А тут, ты погляди, в том, что вдовая, но лучшей доли себе и сыну своему желаю – укорил. Как прикажешь мне Радана вызволять? Сила тут не поможет, а на Елицу надежды у меня нет.

– Можно, верно, и другой путь найти, а не подол перед ним задирать.

– Коль найдёшь ты или Добран, так скажите мне.

Варяг пробурчал что-то на своём языке. И совестно вдруг стало, что столько лет он рядом с ней мается. Уж и отослать она его обратно к отцу пыталась, как узнала о страсти его. Но ни в какую. Сказал, как отрезал: с тобой буду всегда. И руки распускать перестал тут же, как получил один-единственный отказ. Челядинками не брезговал, конечно, да они его и сами не сторонились, но чувствовала Зимава, что за всё это время он ничуть не остыл. Только вернее стал, как и люди его, что с ним приехали и давно уж смешались с велеборскими кметями.

Зимава вернулась в дом, оставив Эрвара снаружи. Хорошо стало внутри надёжных бревенчатых стен, будто ото всех опасностей и напастей они защищали. Одно только покоя не давало: что сын её далеко по-прежнему, живёт среди незнакомых людей, у которых на уме неведомо что. Но теперь, коли с Чаяном не так всё и плохо обернулось, можно было и подумать, как дальше его к себе привязывать – а там уговорить его поступить так, как нужно ей самой.

Глава 6

Сумрачный еловый лес обступил тропу со всех сторон. Ворочался среди них тяжёлый сырой ветер, трогая рябью лужи на дороге. Подрагивали словно тиной увешанные ветви, и сыпались с них крупные капли вместе со старыми иголками. И пора было искать место для ночлега, да никому не хотелось останавливаться среди древних лохматых стражей, в тени которых мог скрыться кто угодно, а особливо – сам Леший. Неспешно накрапывал дождь, ещё мелкий, холодный, порой напоминающий снег. И вместе с тем, как он усиливался, кмети во главе с Леденом невольно ехали чуть быстрее. Елица одной рукой плотнее запахнув плащ возле шеи, тоже то и дело ударяла свою кобылку пятками, чтобы не отставать.

Страшная распутица на дорогах задерживала. Как удалились на десяток вёрст от Велеборска, даже прибитый копытами лошадей и колёсами большак, что вёл до другого городка – Белича – стал почти непроходимым. С пологих, поросших густыми березняками холмов сюда стекались большие и малые ручейки. Поттапливали изрядно. Нынче-то зима задержалась, а после теплом накрыло – такого никакая дорога не выдержит.

Брашко, сидя на козлах первой в небольшом обозе телеги, без устали понукал крепкого тяжеловоза, выносливую, казалось бы, животину – но и тот уже измотался за целый день. Рядом с ним, недовольно нахохлившись, сидела отправленная вместе с Елицей челядинка Мира. Поначалу она даже болтала о чём-то с отроком, а после замолчала. И всё в спину княжича поглядывала.

– Всё, хватит. Становимся здесь, – приказал Леден и первый съехал с дороги в сторону показавшейся неподалёку прогалины.

Никто возражать не стал. Кто спешился сразу и пошёл помогать с телегами, кто поспешил за княжичем. Елица, уворачиваясь от широких мокрых ветвей, оказалась на поляне одной из первых. Здесь виднелись почти неразличимые следы давнего кострища, устроенного между старых обломков стволов. Но и для палаток место обещало найтись. Нехорошо здесь было: да и как бывает среди недобрых деревьев, хоть по имени они были ей почти родня. Леден тоже осматривался настороженно. Да деваться им всем было уж некуда. До веси, где заночевать хотели – не успели добраться.

Скоро лагерь был готов, огонь, разведённый хитрым образом, чтобы не залило дождём, вспыхнул, освещая плотно сомкнутые стены ельника и даря хоть какое-то тепло в столь промозглый вечер. Едва повечеряв, все разошлись по укрытиям. Только дозорному не свезло: пришлось ещё мокнуть под плотным рогожным плащом, дожидаясь, пока его сменят.

Теперь уж Елице беспокоиться не пришлось, а княжичу её заверять в безопасности: для женщин поставили отдельный небольшой шатёр. Не разбежишься, но и места для всего хватает. Они вместе с Мирой улеглись, как стихли почти все голоса кметей. Изрядно устав за день, Елица заснула быстро, всё размышляя о том, что скажет при встрече Остромиру, как объяснит, зачем после стольких лет приехала. Вот уж подвели её Светоярычи под нелёгкую заковыку. Потому как сама она в своих догадках вовсе не была уверена.

Только разбудил её ночью будто бы чей-то приглушённый голос. Стон или хрип то был, понять она спросонья не смогла. Но встала, повинуясь вспышке тревоги и страха. Прислушалась, опустив босые ступни на расстеленный перед лежанкой половичок. Над лагерем нависла полнейшая тишина, лишь дождь шуршал по плотной тканине шатра. Мира спала неподалёку и даже не шевельнулась от шороха. Елица уже хотела было снова лечь, как звук чьего-то беспокойного бормотания повторился. Странно только, что оно не разбудило никого больше и не заставило даже часового сдвинуться с места.

Елица обулась, натянула свиту прямо поверх сорочки и вышла наружу, на ходу накидывая платок на голову. Часовой – уж не тот, что оставался у костра вечером – поднял на неё сонный взгляд. Она снова замерла, как из шатра княжича донёсся громкий стон.

– Не ходи, княжна, – шепнул кметь. – Брашко справится.

Но судя по тому, что тише за плотным пологом укрытия не становилось, отрок не слишком хорошо справлялся. Елица покачала головой и, не слушая больше предупреждений дозорного, вошла в шатёр Ледена. Внутри было сыровато: вырытый в земле очаг почти потух. Брашко и правда не спал: он сидел на корточках возле лежанки княжича и пытался разбудить его, держа в одной руке кружку то ли с водой, то ли с отваром каким. Но Леден метался в силках кошмара, никак не просыпаясь от его тормошения. На лице отрока читались растерянность и испуг, будто такое случалось впервые.

– И часто с ним так? – Елица подошла ближе, теребя от волнения углы платка.

От жутковатого вида тут же стало душно; она сняла свиту и положила на сундук. Брашко вздохнул, печально и устало посматривая на княжича.

– Бывает, – развёл руками. – Но сегодня прям худо. Зря мы в ельнике остановились.

– Отойди, – Елица опустилась перед лежанкой на колени, слегка отталкивая его. – Пойди лучше на костре воды согрей. Он ледяной весь.

Княжич и правда был холодным, будто не бился сейчас в лихорадке сна, а лежал в снегу. И верно ведь – Леден… Елица коснулась его покрытого испариной лба, смахивая липкие пряди. Наклонилась к лицу, искажённому неведомым мучением.

– Проснись, княжич, – шепнула, легонько потеребив его за плечо.

И снова по голове погладила, запуская пальцы в светлые вьющиеся волосы. Губы Ледена разомкнулись, выпуская новый стон. Он дёрнулся, отворачиваясь, и лоб его в капельках пота взрезался морщинами. И что же снилось ему такого? Почему не отпускало? То и дело мышцы по всему телу его напрягались будто в судороге, он комкал шкуры, что укрывали его, и пытался сбросить надоедливые руки.

Елица обхватила его лицо ладонями, провела большими пальцами по бровям и зашептала: “Сон дурной, словно дым пройдёт. Развеется, раскудлатится, растворится в свете утреннем, разовьётся ветром буйным. Ленты ткутся, узоры рисуются, нитки в судьбу-жизнь сплетаются. А сон-от в тканьё не пущу, вырву – выброшу, в костре пеплом обращу… Услышь, Макошь – матушка сыра земля, развей муть колодезную, явь от сна отдели…”

И не успела она ещё заговор закончить, как встала от неё в стороне высокая тень, упираясь будто бы в стену шатра. Подумалось сначала, что померещилось. Елица, осекшись на полуслове, повернула голову и едва не отпрянула. Там, укрываясь от тёплого света лучин, стояла женщина в богатом уборе, в белой расшитой рубахе и понёве, увитой узорами из чёрной нити. В опущенной руке её поблескивал застывшим льдом острый серп. Другой рукой она прижимала к себе толстый сноп тёмных, сгнивших колосьев. Длинные волосы её, перевитые нитями паутины, спускались до пояса, и даже здесь их как будто тревожил студёный ветер.

– Не трать тепло, – проговорила Морана участливо и спокойно. – На него не хватит. И Макошь не поможет.

Она вскинула руку – блеснуло наточенное железо серпа. Взрезалась ткань шатра, и в прореху посыпался, блестя мокрой пылью, дождь. Леден содрогнулся всем телом и распахнул глаза. Хватанул воздух ртом, словно из-под воды вынырнул.

– Княжич, – позвала его Елица.

Он вскинулся и, вперившись невидяще, вдруг схватил её за горло. Она отпрянула, но он удержал. Попыталась вдохнуть – и не смогла. Вцепилась в его широкое запястье обеими руками, пытаясь отодрать ладонь от шеи – но куда ей с воином тягаться. Он этой рукой и подкову, небось, согнуть может. Одним рывком княжич, что-то сбивчиво и совершенно неразборчиво бормоча, опрокинул её на лежанку. Сдавил сильнее – и в глазах заплясали цветные пятна. Кровь словно остановилась, застыла во всём теле сразу. Елица пнула Ледена под рёбра из последних сил.

– Пусти! – прохрипела, извиваясь в его хватке.

В висках гулко стучало, пальцы княжича впивались в кожу. И казалось вот-вот уже захрустит, сломается гортань. Она пыталась вспомнить хоть один заговор, что унимал бы буйство. Хоть что-то, что могло бы помочь ей сейчас. И ведь не крикнешь, не позовёшь никого – так и придушит, не дав испустить и писка лишнего. Елица, едва находя силы, подняла руку и прижала ладонь к щеке княжича.

– Леден. Очнись, – пошевелила губами.

Его лицо померкло, подёрнулось серой дымкой. В лёгких что-то сжалось, загорелось огнём. Но сковывающие горло тиски неуёмной силы вдруг разжались. Воздух резко заполнил грудь. Елица закашлялась, хватаясь за ворот сорочки.

Леден словно обмяк, повесив руки вдоль тела и уронив голову на грудь. Его плечи тяжко вздымались, по виску катилась капля пота.

– Прости, княжна, – пробормотал он. – Зря ты сюда пришла. Только Брашко узнаю, как просыпаюсь после такого.

Леден взглянул на неё опасливо, словно страшась увидеть, что сотворил. И вдруг взял её за плечи и приподнял, помогая сесть. Она вцепилась в его рубаху, чтобы не опрокинуться теперь вперёд. С каждым мигом дышать становилось легче и не так больно. Княжич вдруг обнял её, прижал к себе, чуть покачивая и всё шепча беспрестанно: “Прости”. Она уткнулась в его грудь, чувствуя, как из ворота его рубахи веет прохладой. Как же он живёт так? С вечным холодом внутри. Ни живой, ни мёртвый – верно, получается, говорят?

Она тёрла шею, понимая, что останутся на ней следы – прятать придётся. Леден отстранился, сдвинув брови, осмотрел её лицо, провёл кончиками пальцев осторожно по заходящейся жжением коже под подбородком.

– Как же девицы с тобой ночи проводят? – неведомо зачем пошутила Елица, часто моргая, чтобы не расплакаться.

– Никак, – бросил он. – Не проводят. Не приходи больше, даже если кричать буду. Особенно тогда не приходи. Все уж привыкли.

– Но как? Неужто ты не пытался избавиться от?..

– От чего? От кого? От Мораны, которая меня отпустила? – княжич усмехнулся. – Не забрала, когда я подо льдом в речке задыхался? Ты не знаешь ничего обо мне, княжна. Ты…

Он вгляделся ещё раз в её лицо и отпустил. Встал, отворачиваясь. Одним взмахом руки он отшвырнул стоящий рядом с его лежанкой столик. Тот закувыркался, загромыхал и рухнул у стены шатра. Прямо под тем разрезом в ней, что Морана оставила. Елица, обхватив себя за шею, с ужасом наблюдала за ним. Откинулся полог, и в проходе, держа перед собой ведро с горячей водой, застыл Брашко. Он ошарашенным взглядом обвёл шатёр, задержавшись на большой прорехе в нём.

– Я тут принёс… – только и нашёлся, что сказать.

Елица встала и, схватив по пути свиту, выбежала прочь. Не глядя на дозорного, который с любопытством на неё уставился, она юркнула в свою палатку. Встала, тяжело дыша и сжимая ворот на груди. Платок оставила в укрытии Ледена – да и пусть. Не возвращаться же. Она подошла к ушату, на дне которого ещё осталась после умывания вода. Зачерпнула ладонью и прижала к шее, медленно выдыхая от облегчения. Не обращая внимания, как намокает рубаха, она всё черпала и черпала, обмывая пострадавшую кожу. И пыталась забыть безумные, залитые гневом и ужасом, глаза Ледена.

Какими разными они всё же бывали. Сколько всего довелось уже увидеть в них, пусть даже княжич и казался бесстрастным изваянием. И чем дальше, тем становилось тревожнее рядом с ним. Не страшнее… А просто беспокойнее, потому как не знаешь, что он выкинет ещё.

Очнулась она от того, что Мира коснулась её плеча и окликнула. Елица задрожала всем телом: ткань давно уж промокла, прилипла к груди и животу. А в шатре к утру становилось всё прохладнее.

– Что это с тобой, княжна? – челядинка озабоченно заглянула ей в лицо.

И охнула, заметив, видно, отметины от руки княжича на её шее.

– Молчи, – приказала Елица, отталкивая её руку, когда она хотела дотронуться. – Слово от тебя об этом услышу…

Она так и не придумала, чем пригрозить служанке, но та, верно, вообразила себе всё сама. Закивала рьяно и поспешила к сундуку – выискивать сухую сорочку. Небо неумолимо светлело. Послышался первый посвист птиц где-то в глубине неприветливой еловой чащи. Закончился дождь, и встал повсюду, словно разбавленное молоко – туман. Протяни руку – и её не увидишь, а заблудиться и вовсе стараться не придётся. Елица переплела косы, умылась, пытаясь прогнать вязкую пустоту из головы. Как будто стояла внутри неё такая же, как и кругом, муть. Выходить наружу не хотелось. Она видела только, как мелькают будто бы обсыпанные мукой фигуры кметей мимо входа в шатёр. Слышала грозный голос Ледена – и в груди ёкало. Забежал Брашко, смущённо пряча глаза от челядинки, которая ему, кажется, за время пути приглянулась. Он отдал забытый у княжича платок и извинился ещё раз от его имени. И передал приказ Мире зайти к Ледену. Девица зарумянилась тут же, пригладила и без того аккуратно причёсанные волосы. Елица даже спрашивать не стала, зачем та ему вдруг понадобилась. И заметь она на лице той хоть малое неудовольствие, тут же вступилась бы, не пустила. Но Мира сияла так, будто к одной ней обратился сейчас свет Дажьбожьего ока.

Чуть погодя Елица всё же собралась с духом и вышла к костру, радуясь, что платок надёжно скрывает следы ночного буйства Ледена. Скоро появилась из укрытия княжича и девица; она уже привела себя в порядок, но шалый блеск глаз, бруснично алые губы и блуждающая по ним улыбка выдавали её всю с потрохами. Она быстро скрылась в женском шатре, видно, чтобы любопытные взгляды кметей и скабрезности её не достали. А вот Леден вышел будто бы совсем такой, как обычно, хотя этому не и стоило удивляться. Только глядеть на него стало совсем уж неловко. Елица старалась не винить его в том, что произошло в миг пробуждения, но то и дело замечала за собой, как смотрит на княжича неподвижно. Он тоже это видел, и каждый раз пробегала по его лицу гримаса сожаления. Кмети ничего о том не говорили: видно, получили от него строгое распоряжение.

Утрення прошла напряжённо и тихо. Самые мелкие звуки тонули во влажном мареве тумана, но зато можно было не сомневаться: дождя нынче больше не случится. Катилось Дажьбожье око по небосклону, опираясь на ветви елей, поднимаясь и заливая поляну непостижимо колдовским золотисто-алым светом.

– Вот же место паршивое, – не удержался один из кметей, рыжий Истр. – Так и знал, что наведёт морок на кого. Хоть выберемся? А то вдруг дороги уж и нет тут.

– Тьфу на тебя, – буркнули зло ему в ответ сразу несколько воинов.

Леден поднял взгляд от носков своих сапог и покосился на него исподлобья.

– С нами жрица Макоши. Не пропадём.

И так сказал это, будто приободрить всех хотел. А больше всего – Елицу. Первый раз сверкнуло в его голосе вешнее тепло, а не колючая стужа. Словно дохнуло из приоткрытой двери натопленной избы. Окутало, успокоило. Что случилось, того уж не вернёшь, чтобы поправить. Теперь она и правда осторожнее станет, слушать будет что ей говорят, а не полагаться только на свои домыслы и желание помочь всем вокруг.

Помалу туман поредел, а там и вовсе рассеялся. Кмети и отроки оседлали лошадей, собрали палатки и засыпали землёй огонь. Теперь, глядишь, ещё долго здесь никто не появится, а после дивиться будет, завидев кострище.

Скоро миновали и другой городок – Белич. Задержались там ненадолго, просушили одежду у печей, переночевали – да и дальше отправились.

Каждый день, что ещё ехали до Радоги, Елица мазала шею снадобьем, что приготовила жена Беличанского старейшины – Годана. Правда, для кого на самом деле оно предназначается, рассказывать ей не стала. А уж тем более показывать багровые следы мужских пальцев на шее. Сказала Елица только, что для княжича. Мол руку сильно ударил – хоть какое-то к нему сострадание. И так, где ни появись, на остёрцев смотрели с нескрываемой злобой, а пуще всего доставалось Ледену. И постоянно вставало колом в груди ожидание, что вот-вот люди не выдержат и нападут на небольшой, в общем-то, отряд княжича, порубят всех, навалившись толпой. Но они роптали, ворчали и кляли остёрцев, а в схватку вступать не торопились. Среди кметей воеводы Доброги, коих Леден тоже с собой взял, иногда ходили недобрые разговоры. От неприятельских воинов они их скрывали – дело понятное – а вот перед Елицей не стеснялись. Она и не знала даже, радоваться тому или тревожиться. Порой ей хотелось, чтобы Ледена не было. Чтобы просто не было братьев Светоярычей, которые поставили с ног на голову её жизнь. Но то, что случилось, уже не поправишь, оставалось только решать, что делать теперь. И пока самым мирным путём казался поиск Сердца, о котором Елица хоть и слышала много, да никогда не видела его в глаза.