Текст книги "Думатека (сборник)"

Елена Щербакова
Думатека
сказки и рассказы

* * *

© Елена Щербакова, 2017

© Интернациональный Союз писателей, 2017

Елена Щербакова

Щербакова Елена Евгеньевна, 44 года, имею два специальных образования: медицинское и литературное. В 2014 году закончила литературный институт им. Горького. Член Академии российской литературы, ЛИТО «Друза», Академии русской народной поэзии, Союза писателей России, Союза независимых авторов и издателей, секции драматургии «Образ», литературного клуба «Московский Парнас».

Имею 27 наград, автор 25 книг, в которые вошли новеллы, дорожные записки, рассказы о Севере, сказы, сказки, лирика и пьесы, а также биографические тетради и литературные дневники. Публиковалась в 16 альманахах, 4 журналах, газетах.

Участница VIII Международного литературного фестиваля, посвящённого Всемирному Дню русского языка и Дню рождения А.С. Пушкина в Черногории и Сербии.

Старый горшок

Во дворе я случайно набрела на старый горшок. Откуда он взялся, трудно было представить. Будто его принес издалека восточный старец. Горшок валялся на боку, как сдувшийся мяч, треснутый с краю и отколовшийся слегка. И казался с виду совсем никудышным.

Да, разве такой никудышка пригодится? Он совсем не впишется ни в один интерьер.

Но я все-таки взяла его, как раненого и больного бережно и с трепетом, и решила найти ему приют у себя дома.

На горшке был клинописный рисунок, будто этот глиняный горшок каких-то древних цивилизаций, подарок самого провидения или ухищрений Ходжи Насреддина.

Можно было подумать, что горшок не будет даже и стоять и развалится в скором времени. Но оказалось совсем наоборот. Горшок был сверхпрочным, тугим, и от него как-то пахло печеным и теплым.

Я поставила горшок на балконе на видное место и забыла про него.

Однажды начался сильный ветер, даже это был ураган, и падали деревья. Я и подумала: «Неровен час, когда живое погибает и уходит под землю». Как нежданный свет, холодный отрицательный, как и мелкие цветочки, что растут не к солнцу, не ввысь, а вниз, и прячутся под землю. Они совсем не любят свет. Видно, настал час тьмы и долгой ночи.

Вдруг в горшок, на самое дно, заскочила ящерка, проверила, что в горшке, и сказала:

– Я знаю, здесь вырастет цветок.

Сказала так ящерка и быстро убежала.

Через некоторое время ветер занес в горшок семечко. И из него вырос необычный цветок. Он напоминал какое-то пресмыкающееся. То он был похож на игуану, то на богомола, то на тритона или хамелеона. Он сидел тихо, почти незаметно, сливаясь с горшком, точно был влитой. Так он и врос крепко корнями в горшок, стал расти в нем и цвести.

И всем казалось, что там благоденствует чудо.

20.03.16.

В погребе

На Петров день я спустилась в погреб и ужаснулась, какая там проросла картошка. Она лежала в белом мешке, похожем на глупую нерпу с усами. И из дырки в мешке торчали белоусые картофельные отростки.

Рядом лежал срезанный кочан капусты, тоже проросший, и казался большим цветком орхидеи.

Я взяла одну картофелину, которую вокруг обвили отростки, длинные, как щупальца кальмара.

Я стала вытаскивать картошку, и мне чудилось, что из темного кустовидного мешка выскакивают длинноухие зайцы. Их уши торчали даже из дыр мешка.

Вот какие усы отрастила картошка! Острые длинные, как у грозного императора.

Я выгребла картошку и стала обрывать усы, похожие на перьевые ручки, выбрасывая все это в бочку. Всего этого ужасного набралось чуть больше половины того, что хранилось в мешке.

Я сидела в темноте и холоде, и мне стали приходить на ум всякие образы. И тут показалось, что мешок картошки превратился в некую систему, искусственный город, где много всяких жителей.

Мешок лежал на боку, как беременная женщина, и силуэтом напоминал гитару. Но «озорные зайцы», что спутались в усатой картошке, схватились крепко друг с другом и настойчиво требовали, чтобы их разобрали и отсортировали. Казалось, град обрушился на город, так сильно шумели картофельные зайцы.

Я бросала картошку, как жонглер, в ведро, потом просунула руку дальше в мешок и вытащила целую связку картошки, пронизанную насквозь ростками.

Я ужаснулась еще больше! Эта огромная связка была похожа на страшную бородатую голову дервиша. И ее хотелось отбросить в сторону с омерзительным криком, точно там опасная бомба.

Но это была просто картошка. И ее надо было перебрать. Страшная голова улыбнулась мне как-то загадочно, меня немного смутила, стала совсем не страшной, и я решила:

– Это же целое картофельное семейство!

Связку я разобрала, как трансформер. Картофелины падали, как адаптера со шнуром.

Вот такие метаморфозы случились со мной в погребе, пока я перебирала картошку из мешка Лихая горка сумасшедших представлений и переживаний высыпалась вместе с последним песком из углов мешка (Господи, помилуй), как вдруг мне опять почудился улыбающийся донской казак с пышными усами, похожими на букву «Зело».

Что за усмешка надо мной? Вот уже полчаса сражаюсь с мешком, как дзюдоист.

23.04.16.

Лиса на колесе

Катилось колесо, катилось и скрипело. И вдруг из него выскочила лиса и давай играть на скрипке, да так жалобно, и еще поет:

– В селе Волки церковь с ели! В селе Волки церковь с ели!

Летит сорока, стрекочет, словно разные счета проверяет. Услышала лисью песню и спрашивает, да так удивленно:

– Неужели, волки и церковь съели? Какие прожорливые!

– Да нет, – говорит лиса, – там задумка была, с ели ведь и построили.

– Странно, странно, – пострекотала сорока и улетела.

А тут пробегают бобры и спрашивают:

– Кого съели, когда построили?

– Чего спрашивать? Идите по своим делам лучше, – говорит им лиса.

Убежали бобры в свою низину валить осину.

– Ах, какие дураки, – подумала лиса, – дуростью занимаются, едят и строят. И я им не в помощь.

Выбежала лиса на высокий холм, с которого, как на ладони, ели видать. Свернула хвост под себя, точно круглое солнце закатилось и над елями зависло, и скрипку спрятала.

– Вот куда забралась лиса. Аж, ели в позолотке играют. Точно лампа светит, – подумал ежик, что пробегал мимо, шаркнул колючками, нацепив лесные запасы, что натащил за день, и укатил за пень.

27.03.16.

Богатырь-дюжий смех

Один человек родился маленький-премаленький. И все думали, он урод, и его даже ветер сдует такого маленького, как только он выйдет на порог своего дома. Мальчик болел, унывал, хотя умел решать задачи и был сообразительным. Благодаря своему дару он приобрел всякие таланты и овладел искусством.

Но однажды он понял, что он больше не знает, как жить дальше, когда вокруг него одни неудачи, и все, что он ни сделает, пропадает даром. Точно тяжелый камень опускается в море, так грустно было у него на душе. Мальчик впал в отчаяние и не знал, как жить дальше.

Тогда один врач посмотрел на него и сказал:

– Ему не нужно ни о чем думать плохом, а больше радоваться жизни, какая она есть, и уметь смеяться со всеми.

Мальчик ничего не понял. Как можно было радостно смеяться, когда одни неудачи вокруг? И ему жизнь показалась каверзой.

Вдруг его что-то будто кольнуло больно-больно. И мальчик подумал, это ошибка. Мне жизнь много чего дала и научила, и я благодаря ей и стал правильно смотреть вокруг себя.

Но вдруг над небом нависла большая туча, подул сильный ветер, и теплые светлые дни, похоже, закончились для него. Настроение многих людей испортилось, они стали ругаться и враждовать.

Очень неспокойно стало мальчику. Он подумал: «Люди от глупости и незнания воюют между собой». И опять его сильно и больно кольнуло. И он понял, нельзя учить тех, кого не знаешь. Мальчик посмотрел на людей со стороны, и они показались ему смешными и забавными. И он засмеялся весело и радостно.

– Отчего он смеется? – как-то инкогнито поинтересовался о нем один шпион и решил арестовать его, схватить и ограбить весь его дом.

Вор-шпион стал нападать на мальчика, устраивать ему злые ловушки, чтоб ухищрением принизить и уничтожить его душу, а благосостояние присвоить себе.

И тогда мальчик вспомнил всю свою науку и умения в искусстве, увидел, куда направлено зло, и кто его уничтожает. И стал смеяться громко-громко.

Его добрый смех уничтожал зло, заряжая воздух самым добрым и лучшим. И таких воздушных точек и облаков смеха становилось много-много. Они заполнили весь его дом, спрятав мальчика от зла. Огонь спасительного смеха сжигал всю людскую грязь и насмешки.

И вор тогда подумал: «Там, в том доме, живет богатырь-дюжий смех, он так умеет смеяться, что я не понимаю, что с ним, и не услежу за ним. Все, что он не делает – то смех и только смех».

– Добрый смех, здоровый смех, – разнеслось далеко-далеко.

И все поняли, что мальчик стал сильным и большим.

09.03.16.

Баул с вишней

Точно драгоценный рубин, чаша спелой вишни, ягоды которой туго наполнились свежим соком, и в каждой – свой неповторимый секрет. Ветки высокой вишни напомнили длинные ряды праздничных столов. Каждая ягодка, как сама чаша с пряным горячим супом, в котором плавает ложечка-листик, и белый блик в чашке похож на добавленную сметанку для вкуса.

Дерево шумело, как гости в большом ресторане или столовой, где на столах уже накрыты угощения. Солнце так играло с ягодами, что можно было ослепнуть от множества бликов, как от вспышек фотоаппаратов. Сколько их! Ах! Не перечесть, и щелкают, как кузнечики, листики, создавая от ветра соударения. Так бьется стихия, нарушая, сбивая ритм. Воробей присел послушать, о чем бушует ветер. Вишенки глядели вокруг себя, переговаривались между собой, и от этого создавалось легкое потрескивание, точно во дворе кололи дрова, и летели щепки. Вишни росли по две, как братья, и даже по пять, словно группка за столиком. Весь их разговор был похож на большое обращение, словно целая система, и будто что-то двигается, как колесо или винт. Какое-то вечное движение в том.

– Попробуйте угадать, кто мы, – начали торговаться вишенки со мной.

– Ох, сколько их, не счесть, как же выпутаться из такой неразберихи? Каждая вишенка хороша.

– Но не каждая наряжается и наливается сладким соком в одно и тоже время. У каждой свой срок. Попробуй узнать, поймать нужную секунду или день, и ты успеешь выиграть время. Вот это судьба! Я набрала баул вишен, теперь могу загадывать о будущем.

04.02.16.

Сны под перышком ноток

В оркестровой яме лежали музыкальные инструменты и сквозь пюпитры рассматривали друг друга. Накануне начисто отрепетировали весь концерт, и мелодии так въелись в корпуса инструментов, что, казалось, те играли музыку даже в полном покое. Уж что с титаническим трудом входит внутрь оркестра, то с трудом оттуда и высвобождается. Так думали и знали все инструменты, а барабаны подтвердили:

– Что вдолбишь себе в голову, то потом не выдолбишь.

На задах, как акулы с разинутыми пастями, лежали Контрабасы. И маленькие Скрипочки, натянув струнки, попискивали на них, как дрожащие мышки:

– Нам страшно оттого, что вы смеетесь. Нам страшно оттого, что вам весело.

Контрабасы возмутились, выпятили по-генеральски груди и пробасили:

– Жила тонка! Пошли бы жрать!!!!!

– Поосторожнее, – загудели Виолончели, – у самих расквашенные рожи! Посмотрели бы на себя в зеркало. И все из-за того, что грубо выражаетесь.

– Не грубо, а долго зимуем на галерке, но еще не забыли, в чем суть дела.

– Вы что, из-под Можайска приехали?

– Как хотите, так и думайте. Можете говорить о нас, что угодно, все равно не берем в расчет.

– Вы еще на что-то рассчитываете? Мы же опухли от голода. Нас, наверное, обманула Лиса Алиса и Кот Базилио. Вы знаете их?

– Не будем о плохом, а то мы обидимся, – загудели Контрабасы. – И дела застопорятся.

– Тише, тише, – легкий невидимый взмах дирижера, и музыкальные инструменты примолкли.

Дирижер прошел, как тень, окинул взглядом все инструменты, которые он знал как свои пять пальцев. Со стороны послышалось что-то, вроде гудения тока. Нет, это Скрипки настраивались, чтобы начать легкое рассуждение-импровизацию.

Дирижер привстал, подпрыгнув в колене, как зайчик-лыжник. И показалось, что весь зал попал в страну-зазеркалье. Скрипка повернулась кленовым боком, пряча еловую сторону деки. И ноты расползлись по тактам как пролившееся вино, точно курица царапнула корявой лапой, напустив легкий страх или транс.

«Быть или не быть», – прозвучал мотив-пароль. И весь зал проник в зазеркалье, где пароль начинал творить чудеса, как волшебная палочка. Палочка дирижера помахивала, как ветка новогодней елки. И весь оркестр напомнил ельник, где елочки росли в три ряда от малой до большой, от Скрипок до Контрабасов.

Дирижер сверил часы, и оркестр стал часовым механизмом, который под действием дирижерской палочки заработал, точно ключик в будильнике включил завод. Виолончели гудели, что пчелы в улье. И нотки исчезали, как секунды в башне, через круглые отверстия в Виолончелях в потусторонний таинственный мир.

Некоторые музыканты смутились. Один Контрабас, как по команде «Стенд Ап!», долго-долго стоял на одной ножке, пока продолжался строгий «импичмент». Дирижер подпрыгнул, сгорбатившись, как знак вопроса, будто кто-то резко и неожиданно позвонил и вызвал зайчика-секретаря. Все стали искать решение, сопоставлять то и это. Искали, кого поздравить, кого отставить в угол, а кого покачать, как няня, в ореоле надежд, славы или раздумий. Было много тем и несостыкованных постановок. Инструменты слегка волновались. А задумчивый Альт сидел тихо, как Сократ на берегу моря, и рисовал смычком свои мысли. Все равно их смоет море, море музыки. Останется только разумное.

– Нельзя, нельзя совсем исчезать, – дирижер незаметно топнул ногой, расщеперился как волк, расставил пальцы, точно решил захватить все драгоценности мира.

– Нет, нет, нельзя дразнить льва в клетке. Его надо любить, лелеять и расчесывать, как пуделя.

– А я посмотрю, как это делается, – прозвонил Треугольник.

– Мы все в твоем домике, Треугольник, – решили инструменты, – ты же любовный.

Инструменты так этому обрадовались, что стали весело играть, и музыкальный поезд стал набирать обороты, раскочегарился и даже пропел «Ту-ту!» как петушок, за прозрачными шторками партитур. Туда и уходили все чувства и мысли через запасной люк, где под перышком спали нотки.

Сначала всем в зале показалось невыносимо холодно, будто энергия ноток закончилась. Так угли превращаются в золу и атомы. От музыки снились снег, ливень и метель. И будто все дрожало, как хрустальные льдинки, а медведь за барабанами хотел спрятаться, точно заснуть в берлоге, засосав лапу. В зале менялась атмосфера, там ходил циклон. Она то накалялась, будто проснулся вулкан и извергает пепел. То остывала, будто дорогу засыпала пурга. А то, что-то хмелело, как от запахов, точно завился маленький хмелек и зацвел, вроде воскового вьюна вокруг свечки.

– Какой дорогой музыкальный карандаш! – говорили нотки на импичменте. – Такой смелый фехтовальщик – наш дирижер. Ни один комар до него носа не подточит.

Дирижер как гениальный генерал имел свою тактику и был невозмутим. Он повелел играть крещендо, чтобы взбодрить оркестр и разогнать подозрительных мышей, которые не знали гармонию и портили настоящую музыку.

– Подливайте смелее масло на музыкальный факел Олимпа! – требовали нотки.

По мановению дирижерской палочки тронулся мощный механизм, и поехал поезд времени. Нотки растворились в мелодии, как соль в море, что волновалось и затихало, превращаясь в пласт. Гобой дал гудок-сигнал.

– Кажется, он играет слишком громко, – сказал Контрабас и почесал гриф, похожий на кудрявый чуб. Виолончели подыграли, как дразнящие обезьяны с высунутыми языками.

– Так громко нельзя играть, – решили все в зале, – сделать бы потише звук, а то, кажется, слоны-тромбоны хотят затоптать всех.

– Нет, нет. Этого не получится. У нас очень тоненькая ножка, аристократическая косточка. Гармонию и музыку никто не затопчет! – запротестовали Пюпитры. – У нас белая кость! Вот когда поставят белый рояль…

– Да, тогда услышат настоящий чистый звук, – согласились Флейты.

– Когда? Когда? – Смычки требовательно затыкали в пол оркестровой ямы.

– Медные, как орудия, гремят, а деревянные – как дубинки. Целая канонада! Но никакой революции для инструментов нельзя! Их не заменить, даже когда их выдали за пластмассу. Музыканты сразу пропустили «Марсельезу». Неспроста мазнули этот мотивчик, как тут не крутись на Карнавале музыки.

– Да, там была не революция. Просто сильно все разукрасились до неузнаваемости, что завязался непримиримый спор, – пробасил старый Фагот.

– Но о чем?

– Да все о том же. Но вы будьте точны и выполняйте дела в срок. И обойдетесь без столкновений.

– И дела не запорят, – пропиликали Скрипки.

– Но как же часто меняются всякие постановки вопросов. Не успеваем за ходом событий. Точно мосты сошли с берегов и побежали через реки, леса и дороги.

– Что они делают?! Уму не вообразить!

– Куют, как кузнецы.

– Как кузнечики, хотите сказать, – поправил Тубу дирижер и подпрыгнул, как спортсмен-насекомое.

18.01.16.

Ширик-пырик

Жил да был Ширик – пырик и бегал во дворе в черном костюмчике. Маленький, суетливый он громко кричал:

– А-уа-уа!

Как-то раз он нашел возле двери в дом большую корзину размером с муравейник, спрятался там, в куче сухих старых листьев, закрывшись плетеной крышкой, и уснул. Но тут его увидела хозяйка.

– Что это за нечисть? – удивилась она. Но все же смирилась с его присутствием.

Ширик был странный. Когда к хозяйке в дом приходил кто-то с недоверием, он чувствовал это, выскакивал из корзины и издавал непонятные звуки. Хозяйка брала горячую сковородку и закрывала ею Ширика в корзину, чтобы не слышать его.

Ширик был страшненький и опасный. В карманах он хранил ножички, и при неосторожности можно было напороться на них.

Но часто он все – таки спал в своем темном углу и никого не ждал. Он укрывался от белого света и здравого смысла, и когда говорили некий вздор, он веселел, шумел и наводил всякий беспорядок, словно сорвавшийся с цепи бешеный зверь. Иногда он вытворял фигуры, как пантомима, воображая себя очень деловым господином. Но смеялся всегда над теми, кто ему верил, и что – то шептал в своем заброшенном углу. Но больше всего он гордился своим костюмчиком.

Однажды хозяйка дала ему поесть и выпить. Он долго перед этим спал, и, увидев угощение, трепетно засуетился в сомнениях.

– За кого меня приняли! – воскликнул он.

Но все-таки встал перед ней и с важным видом, выпучив живот, выпил вино. Недолго он ахал и удивлялся. Опьянев, он свалился снова в корзину, громко напевая хозяйке любовную мелодию.

– Ах, вот ты какой, маленький подхалим! – воскликнула она и ушла поскорей от него.

Ширика часто забывали. Он где-то барахтался за отшибленным углом возле порога, и его никто не замечал.

Как-то у хозяйки прогоркло масло. Вот не ожидала. Пошла и выбросила его во двор. Налетели куры всякие, стали клевать масло. Высунул Ширик свой нос, слюнки текут – хочет попробовать жирненькое. А сам думает: «Кто бы мне с ножа подал?» Да сам бы взял – страсть у него до острых ощущений.

Но тут хозяйка пожалела нечисть свою в корзине, хлеб с маслом сама ему подает. Взял Ширик его на язык и съел мигом. И тут как закричит: «Где, еще, как?», да так громко, что в голове у хозяйки защемило, будто молотком ударили. Тем временем она сама поела хлеб с маслом и села вышивать.

Вскоре к ней пришли гости с баяном. Сели за стол и запели частушки. Не выдержал Ширик-пырик громкого веселья и выбежал из своего угла куда-то в неизвестном направлении, опрокинув корзину. И больше не знали о нем совсем.

2004.

Как Ширик-Пырик летал на кактусе
(продолжение)

И решил Ширик-Пырик стать образованным и поступить в консерваторию. Чего попусту у хозяйки под юбкой сидеть? Надел Ширик-Пырик черный фрак, купил ноты и сел за рояль, что стоял в парке на улице.

Только он раскрыл крышку рояля, стульчик его закрутился, как снежный вихрь, пальцы Ширика заледенели то ли от страха, то ли от волнения, он открыл ноты, как вдруг точно осенило его, и со страниц вспорхнула птица историй. Ширику сразу представилась сказка про Барона Мюнхаузена, как тот летит на ядре.

– Так я, как этот барон, сижу на своем стульчике, – подумал Ширик-Пырик и даже проверил стульчик, крутанувшись несколько раз вокруг себя.

Но, почувствовав, что от этого ему теплее не стало, он решил все-таки что-нибудь исполнить на рояле.

– Может, как-нибудь на гаммах разогреть свои ладошки, – подумал Ширик, – и тогда пальцы мои станут бегать по клавишам шустро, как лошадки.

Но, приступив к делу, он сразу обнаружил, что пальцы ни на что ни годятся, вялые и безвольные, и у него ничего не получается. Ширик сидел, как вареный рак, обмяк и не мог сдвинуться с места.

– Отчего мои пальцы превратились в липучки, я не пойму. Надо как-то выйти их этого положения.

И тут Ширика словно укололо что-то или ужалило. И так это его шокировало, что он от неожиданности сбацал аккордовую ноту.

– Надо же, какой я молодец. Даже сам не ожидал, что я такой. Отчего это могло произойти?

Стал Ширик-Пырик присматриваться, что делается вокруг него. Ничего вроде подозрительного, что могло бы вызывать сомнения. И тут только он и заметил, что сам каким-то образом упал на большой круглый кактус, стоящий на тумбочке. И его мощные колючки впились в его локти почти насквозь.

Ширик от увиденного пришел в ужас.

– Что это со мной?! Глазам своим не верю! – воскликнул Ширик-Пырик. – Какие страшные колючки!

И тут он снова сымпровизировал виртуозное произведение, а потом еще и еще.

– Как странно, острый шип мучает меня, – думал Ширик, – но от этого я стал исполнять гениальные произведения. Я так удивлен. Сколько в них страсти и страданий, как бесчисленны эти шипы кактуса, что впились в меня сзади.

И слышит Ширик-Пырик, что собралась публика возле него и аплодирует.

– Неужели, я стал видеть суть вещей, так глубоко шипы проникли в меня и терзают мою душу, и она изливается в нотах.

И решил Ширик-Пырик, надо это дело поставить на коммерцию. Он пододвинул кактус к себе поближе и так сдружился с ним, что стал вытворять с ним самые невероятные вещи. Ширик-Пырик прыгал с ним, летал, выполнял акробатические упражнения, читал над ним вечерами и потом снова летал, точно это был не кактус, а целый акробатический снаряд.

После таких разминок в его воображении творилось нечто странное. Из неведомой вибрации и сотрясений, что производил кактус, Ширик – Пырик улавливал неопознанные тоны, сочетания, заряжался энергией и сочинял волшебную музыку, исполняя невероятно сложные пассажи, вариации и нюансы. Каждый полет на кактусе – это была роковая эпоха для его сочинений. Все проходящие мимо люди давно стали понимать, что на той точке, где сидит кактус, теперь живет Ширик – Пырик. Он нашел свое поприще и творил целыми днями так волшебно, что кактус начал светится, словно ночной фонарь.

Он светился далеко – далеко, как маяк, на большие расстояния, как путеводная звезда для всех в пути.

И все стали радоваться музыке Ширика-Пырика. И Ширик был счастлив от этого, совсем забыв, чего стоит на самом деле летать на кактусе.

28.12.15.