Текст книги "Дневники"

Мир – не кино, Бог – не обманщик

Сегодня уже ноябрь. Прервала свои записи из-за сессии в Литинституте. Но сейчас полночь, и я не могу уснуть. Всё думаю о расширении души, о котором говорили на лекции по философии, что святые оставляют свои души-монады в храмах, составляя тем самым силу святости, которой хватает даже всякому преступнику для покрытия своих грехов, чтобы сосуществовать.

А наши со Славой монады, т. е. души, тоже расширились, или воодушевились, когда мы пришли в такой древний намоленный монастырь. На сколько этого хватит? Не загадываю. Кажется, монад много. И я начинаю понимать, что мир – не кино, а у зрителя – не глазки. Мир – это что-то такое тонкое, целое, и бесконечное, и множественное, что не передать словами. Но если бы это было «кино», то как его обозреть, увидеть теплоту в широком смысле или происхождение в широком смысле? Есть что-то такое, что можно почувствовать, понять, иначе Бог был бы обманщиком. Но это неправда. Мир – не кино, Бог – не обманщик.

Я чувствовала свою душу. Она играла, радовалась. Ей было тепло. Может, и Славе было тепло. Только он не говорил, но верил каждому моему слову. Наверное, спасался этим, назвав меня просто Музой.

11.11.11

Грустный Плутон

 
Какой-то, в древности,
Вельможа
С богато убранного ложа
Отправился в страну,
где царствует Плутон.
Сказать простее, – умер он…
 

И. Крылов

Грустное настроение овладело мной. Зачем всё-таки мы ходим в некрополь, на серое, холодное кладбище? Сегодня суббота. Была интересная телепередача «Далеко и ещё дальше» с ведущим Михаилом Кожуховым. Показывали Африку, Гану, где весёлые жители жаркой страны хоронят умерших в гробах-игрушках: в деревянных гробах-бутылках, гробах-машинах, гробах-ананасах, гробах-кастрюлях, гробах-дикобразах и т. п.

Очень интересно рассказывал Михаил Кожухов об этом обычае. Но я думаю, это не русский интерес. Это не для нашей культуры. Русский человек, рождённый русской природой с её суровостью, не дойдёт до инфантильно-беззаботного представления о мире, где даже похороны, утрата близкого – это торжество и праздник. Северный человек вдумчив по натуре. И сказать, что суровый климат воспитывает серьёзных людей, не будет ошибкой. Даже грустно становится. Слишком много философов были рождены на могильных камнях ушедших в Лету умов, под покровительством «грустного Плутона». Конечно, кощунством было бы назвать признаком культурного сознания одно только веселье и радость. Чаще от грусти и несчастья в человеке пробуждаются гениальные способности. Сколько гениев было противопоставлено обществу, и не от хорошей жизни. Как наш Плутон, он смотрит часто грустно и серьёзно. И так требует Плутон. Он не шутит, он холоден, серьёзен и… грустит.

19.11.11

Развязка
Литературный дневник-хроника

Крылатые львы воспарили

Сегодня 10.01.14. Мы встретились с Всеволодом на Савёловском вокзале и поехали в Марфино. Январь, но совсем не кажется, что зима. Всё тает, как в марте. Что за катаклизмы?! Природа не балует. Помнится, у А.С. Пушкина в романе «Евгений Онегин» тоже был катаклизм в январе, только обратный. «Зимы ждала, ждала природа. Снег выпал только в январе», – пишет он в главе пятой.

Мы сели в электричку и стали обмениваться последними стихами. И Всеволод прочёл такое милое сокровенное о том, что поэт – ребёнок с легкоранимой душой. Он так же удивляется миру, как делает это ребёнок.

Поезд очень быстро отошёл от Москвы, и за окнами замелькали маленькие деревянные домики, ёлочки, берёзки и покосившиеся заборы, напоминавшие о непробудно жившей в веках некрасовской деревне, где старый дед с бородой, рыбак в сапогах, собака в будке и дым столбом из трубы, устремлённый до самой луны холодным зимним вечером. Ели очень старые, наверно, вековые, а может, и старше. Недаром эти места волновали многих художников.

Наконец приехали в Катуар и сели в автобус на Марфино. Мы направлялись в библиотеку, где работала Волкова Раиса Николаевна. Но автобус нас провёз до усадьбы, стоявшей перед широкой Учинской запрудой. Запруда наполовину оттаяла, а острова и берега темнели широкими проталинами. Рядом стоял большой кирпичный мост на другой берег, где находилась усадьба. Но пройти по нему было нельзя – он был закрыт. И только внизу, под ним, маленький понтонный мостик через запруду вёл на другой берег. Мы спустились к нему и перешли на другую сторону, где высокие широкоствольные лиственницы образовали небольшую аллею к церквям. Я оглянулась назад. Перед усадьбой стояли каменные крылатые львы-грифоны, как символ первозданного и цельного мира, силы и мощи.

Пошёл мелкий дождик, потом усилился, и тяжёлые капли падали уже, как градины, мне на куртку. И я подумала, это напоминает небесные слёзы.

Я снова обернулась, и с этого места был хорошо виден полуразрушенный мост, от него остались белые колонны, а сам он напоминал развалину, жалкого калеку, который плачет о подаянии. В сердце тихо защемило, показалось, что крылатые львы воспарили и небо пролило слёзы мольбы, просьбы и тихой жалобы. Это «плакали» грифоны.

Мы пошли вперёд. За оградой ходил конь. Ну совсем как Савраска на картине И. Левитана «Март». Мы решили посмотреть на коня и прошли к нему. Он радостно заржал, увидев нас, и раскланялся. Конь был каурый, с обстриженной гривой, торчавшей мелким ворсом.

– Смотри, приветствует нас, – сказал Всеволод.

– Может, его покормить? – спросила я.

– Конечно, зря разве он кланялся.

Мы достали хлеб, и я подала его коню. Молодой жеребец крепко ухватил его губами и мигом сжевал. И снова стал кланяться.

«Была бы калега, ты, может, и её бы съел. Да, наверное, про неё забыли уже», – подумала я, и конь тихо приподнял копыто.

– Да, да, умеешь ты благодарить, – сказала я коню, и мы с Всеволодом вышли со двора.

Перед нами стояли две отреставрированные церкви. Мы перекрестились на две стороны и решили вернуться обратно. Сегодня в музей не пошли, подумали приехать сюда в следующий раз.

А пока были дела в библиотеке.

Учинская запруда разлилась широко-широко. Рядом, на льдине, со стороны другого берега виднелся силуэт одинокого рыбака. Мы спустились на понтонный мост и увидели в полынье множество мелкой рыбёшки, которая проблескивала золотистой чешуёй через обледенелую воду. Покормив рыб, мы поднялись к плотине и пошли в библиотеку.

Пришли мы быстро. Перед входом в библиотеку уже стояла Раиса Алексеевна, и Всеволод сразу узнал её. Она поприветствовала нас и обратила наше внимание на почётную мраморную доску, которую недавно повесили на библиотеке в связи со 140-летием со дня основания. Теперь она носит имя графа Панина.

Нас встретили очень радушно, рассказали о своих достижениях и показали картины местного художника. Всё-таки есть таланты и в глубинке России, а не только в больших городах.

Мы с Всеволодом оставили свои авторские книги: я стихи и прозу, он болгарские переводы, и мы поторопились обратно, на электричку.

Всеволод пригласил в Луговую, к себе на дачу, доставшуюся от Союза архитекторов. Это была следующая остановка от Марфино.

Сойдя с электрички, мы спустились вниз, к лесу, и сразу на нас пахнуло свежестью от хвои, шишек и мокрой древесины. Громко закаркала ворона, точно прилетевшая из владений Бабы-яги. Всеволод рассказал, что он на своей даче кормил двух ворон: Лизу и Глашу, каждая отзывалась только на своё имя. Совсем не дурная птица.

Впереди текла маленькая речушка, через которую накрыли деревянный мосток. Я подумала, что это ручей. Но это была река Уча. Полноводная, она текла из Озёрского. А здесь совсем не та её мощь, что в Марфино. Но всё-таки стремительная, как девушка, убегающая из родительского дома.

Мы поднялись вверх, и лес показался сильно знакомым.

– Здесь жил художник Соколов, что рисовал лётчика Маресьева, и сам Алексей Маресьев, – сказал Всеволод.

И я вспомнила книгу Б. Полевого «Повесть о настоящем человеке», которую я читала в детстве, на её обложке был нарисован лес, вот такой, какой я сейчас видела: ёлочка, берёзка, тропинка, кустик. Это было сильно знакомо.

Дождь начал усиливаться. Крылатые львы хотели накрыть своими крыльями, и капли, что царапающиеся когти, стегали по куртке.

– Скоро, скоро придём, – сказал Всеволод.

Дачу строил, вернее, перестраивал его сын Михаил. Дом находился по соседству с домом Курдюмова Валерия Николаевича, многолетнего секретаря писателя А. Солженицына. Сюда приезжали и дети Солженицына. Михаил в этом году поставил забор, а в доме – лестницу на второй этаж.

Всеволод сказал, что у него много бумаг и записей хранится в доме. И когда мы поднялись на второй этаж, там, на старинном резном столе, оставшемся ещё от бабушки Всеволода, лежала груда старых и новых книг. Рядом стояли старинные кресла, стул, зеркало, доставшиеся тоже по наследству. Всё это Всеволод берёг и хранил как память.

Тут я вспомнила про талисманы творческих людей и заметила Всеволоду, что талисманами учёных людей являются предметы мебели: стулья, столы, кровати, кресла… Я спросила, нет ли у него среди родственников учёных. Он сказал, что нет, только архитекторы и священники, инженеры и геологи, но зато очень выдающиеся.

Хозяйственная часть была в старом домике. Там горел газ и был камин, висела икона Святого Василия и картина родителя Всеволода Кузнецова «Тигр».

«Тигр – тоже кошка, – подумала я, – только не крылатая».

Надо было возвращаться домой. Дождь не утихал. Видно, грифоны не хотели отпускать. И дождь стучал по крыше. И с крыши капала капель, словно конь стучал копытом по льду.

Вот так нынешний год Синей лошади встретили мы вместе с Всеволодом в Подмосковье.

Мы ехали в электричке. Впереди Москва горела яркими огнями, и лил сильный дождь. Но грифоны не позволят Москве гореть.

10.01.14

Всю до детского сознания

Сегодня думала о Марфино. В голове путались мысли. Что-то задушевное в названии Марфино. Представлялась девушка Марфуша в платочке, которая собирает ягоды. Точно такая, как на подаренной мне в детстве фигурке девочки из лунного камня, гипса. Её мне подарила бабушка Катя из далёкого уральского села Осинцево. По-другому лунный камень называется «дамский лёд». Я сейчас подумала это не к тому, что я сочиняю стихи. Стихи – лёд. Проза – пламень.

Бабушка моя совсем старенькая. Живёт на Урале, в Пермской области. Всё звала меня, когда я была в гостях у неё, навестить Сухой Лог, кладбище.

И тут я вспомнила свою прабабку, Марфу Орлову. Там, в Сухом Логе, её могила, старенькая.

У Орловых папа провёл своё раннее детство. Баба Марфа была его нянькой. В доме у неё было много детей, внуков, спали даже на полу, но никому не было обидно. До самого школьного возраста Марфа нянчилась с моим отцом.

Кстати, дед мой всегда подмечал, что я чем-то похожа на неё, на Марфу. Когда говорили, что я пошла в отца, ошибались, я была похожа на бабу Марфу. Дед показал мне её фотографию. Баба Марфа на ней была совсем дряхлой старушкой. Разве понять по фотографии, как я похожа на неё.

Однажды дед заметил у меня странную позу. Я сидела, подперев пальцем локоть. Кажется это неудобным, но я так сидела. И дед сказал:

– А так сидела моя мать, Марфа. И нам, сыновьям, Вите и мне, Анатолию, было это странно.

Не знаю, почему у меня так получилось сложить руки. Я присмотрелась, и это чем-то напомнило мне гриф струнного инструмента, скрипки, альта или виолончели. И тут я подумала: «Марфа-арфа». Здесь есть что-то музыкальное, что-то эфемерное. И арфа похожа на сложенные крылья феи и напоминает число 17. В день 17 января я и родилась. Поразительное совпадение, как и то, что на иконе Елены, Марфы и Варвары эти святые мученицы вместе. А крылатые грифоны в Марфино тоже напоминают нечто эфемерное, как и феи.

Благодарю судьбу, что привела меня сюда, в Марфино, и растревожила меня всю до детского сознания.

14.01.14

В каких лицах

Сегодня 18 января. Всеволод мне много уже написал писем, познакомил со своей дочерью Ириной, которая была изображена на картине художницы И. Горностаевой. Дочь продаёт цветы, её муж, певец Евгений Гетманский, выпустил музыкальный диск. И. Горностаева нарисовала портрет Всеволода за его письменным столом.

А сегодня мы с Всеволодом отправляемся в Лобню, на заседание ЛИТО «Ладога». Вчера был мой день рождения. Всеволод поздравил меня, как болгарский переводчик, по-болгарски: «Честит рожден ден», – и выслал по почте открытки. Вчера купил мне розы после заседания Академии российской литературы, которое вёл Ханбеков Л.В., и сказал, что для него дата 17 января судьбоносная. В этот день он встретился с Анастасией Цветаевой, готовясь к 9-му съезду писателей в 1992 году.

Из разговоров с Всеволодом Кузнецовым я поняла, что он занимается архивными материалами и у него феноменальная память. В этом сыграли большую роль его родственные связи.

Какая-то у меня была близость к нему. Он откровенно рассказывал, что знает Урал, что жил раньше в уральском городе Реж, и может, поэтому ещё мальчишкой ему удалось добраться на корабле до Елабуги, где трагически погибла М. Цветаева.

А сегодня занятие в Лобне было посвящено знакомству с моим творчеством. Но прежде я узнала о местных поэтах, напечатанных в городской газете «Лобня». На страницах материал о подготовке к празднику Крещения и стихи о Крещении Господнем.

Что, как не жёсткая рифмованная речь, организует и собирает человека, подобно крещенскому морозу, и даже оздоравливает, если в стихах много здравого рассуждения? Как писал А.С. Пушкин, «стихи и проза, лёд и пламень». А я говорю: стихи – лёд.

Но сегодня я читаю «Поэму Огня», сочинённую под настроение, навеянное Всеволодом. Наверное, в нём течёт горячая кровь, которая обжигает, как огонь. Ведь он говорил, что его предки были греки. И слово жжёт, как дорогое любимое имя, которое горит в сердце. А ведь большинство русских имён греческие, и моё, Елена, тоже греческое.

Прежде всего, я представляла, что написала «Поэму Огня» как альтернативу цветаевской «Поэме Воздуха». В воздухе много шума. Он резонирует, как при колокольном звоне. А огонь напоминает о первоначальном очаге, о бытии и происхождении мира. О том, как люди собираются и объединяются в круг по интересам и их общие идеи начинают бытовать.

Всеволод говорил, что его дальний родственник был соавтором проекта памятника А.С. Пушкину на Тверской улице в Москве. На нём поэт похож на исполина, смотрящего на всех сверху, как с вершин греческих Метеор, всевидящего, доброго и любящего, видящего с высоты птичьего полёта, как живут и бытуют люди. Вот и Всеволод слишком возвышен и будто парит слегка над всеми, как Гермес в крылатых калигах, облагораживая при этом улицы и дороги. Словно архитектор души. Великими архитекторами с античных времён были греки. Вот у кого учились строить русские. От них перенималась школа зодчества русскими строителями и инженерами. Вот и Всеволод всё рассказывает о своём отце, архитекторе. А вчера он так благоговейно провёл меня к Союзу архитекторов на Красной Пресне – все его знакомые переулки. Там работал его отец. И место даже дышит чем-то строгим, подчёркнуто особенным, доступным только определённым, избранным людям.

Но я отвлеклась. Я в Лобне.

В программу моего выступления входят песни, записанные в соавторстве с Вячеславом Серёгиным. Я ставлю альбом «Невеста Бога», «Развернулось лето вспять» и «Майская свадьба». Даю рекламу:

– Серёгин записал песни для новых русских и иммигрантов и даже авторский диск с песнями о белогвардейцах.

Все внимательно слушают. Всеволод тихо улыбается. Видно, выступление чем-то понравилось. Потом меня дружелюбно поздравляют и накрывают на стол. Теперь буду вспоминать новых друзей: Автандила Кукина, поэта и афориста, Женю Шарову, поэтессу. А М. Цветаева пишет в «Поэме Воздуха», «как гость, за которым зов хозяина», «гость, за которым знак хозяйки».

Время бежит быстро. И нам с Всеволодом надо бежать на электричку. Я дарю свои книги, и мы выходим из библиотеки.

Всеволод хочет узнать о песнях Серёгина, и ему интересно, что у Славы есть белогвардейский альбом.

– У меня был родственник-иммигрант, белогвардеец, художник Белкин.

Всеволод «заражает» меня архивными данными. И мне не терпится сесть за компьютер и выяснить, кто такой художник В.А. Белкин.

Дома я открыла сайт, посвящённый ему, и увидела необычайный портрет белогвардейского офицера, чьё лицо мне напомнило Всеволода. Внизу подпись: «Он так хотел видеть это русское лицо… Русское лицо – потомок иммигрантов».

Где же она, история, в каких лицах?

18.01.14

Быть с ними тоже

У женщин есть такая примета: если её поцеловал грек, значит, до этого она была долго незаметной и неизвестной. После его поцелуя она становится женщиной нарасхват. Это такое событие, будто на Землю упал с неба метеорит. Большой знак. Откуда такая божественная сила? Она может предвидеть катаклизмы. Не от широты ли души?

Когда я шла с Всеволодом по улице, он всегда подкармливал голубей. Добрый, всё успевает на ходу. Шёл он быстро и держал меня за руку, чтоб быть вместе.

Однажды он мне сказал, когда я не смогла с ним поехать в его родные места:

– Как жалко, что наши ряды разомкнутся.

Но я совсем этого не поняла. Пути не могут разомкнуться. Я очень люблю дельфинов. И они меня научили общаться на расстоянии. Всеволод меня услышит даже где-то далеко-далеко. И там я буду рядом с ним. Даже не нужно специально для этого молиться или иметь сверхзвуковое оборудование, на котором работал А.И. Солженицын на фронте. Всеволод меня всё равно услышит.

Я уже представляю, как он опять будет кормить голубей. А я в это время буду в «Русском доме» делать небольшие поделки или ёлочные украшения. И они мне будут напоминать голубей. Они, сувениры, – крошечные вестники счастья, как и голуби.

Но пусть Всеволод не думает, что я любовь променяю на игрушку или сувенир. Совсем не так.

Ребята меня ждут, как «маму», и я должна быть с ними тоже.

19.01.14

И сами стены хранят русскую жизнь

Вчера Всеволод прислал мне марфинские фотографии. Тихий укромный уголок на фотках. И не подумаешь, что на такое безобидное село мог посягнуть Наполеон, сжёг его дотла в 1812 году, после чего усадьба перешла к Паниным и перестроилась.

Я присмотрелась к фоткам: усадебные мосты, высокие старые лиственницы. В одном письме Всеволод мне писал, как давно, в 1988 году, он приезжал сюда с правнуком великого поэта, Григорием Григорьевичем Пушкиным, на Крещение, выступал перед отдыхающими. Есть и стихи об этой встрече.

Григорию Григорьевичу Пушкину, с любовью

 
Всё очень просто: снежное безмолвье,
И тайной нависают небеса…
Но я-то знаю – зоркие глаза
Следят за нашим шагом неотступно.
 
 
И мы скользим по мраморной стене,
Два существа, два близлежащих века,
По луговой скрипучей целине,
Которая лишь любящим доступна.
 
 
Устал мой брат, мой древний человек,
И прикорнул в нетопленой избушке.
И вот уж отпечатан на подушке
Нерукотворный Лик —
Живая плоть Его…
Светла твоя печаль… Запел камин,
Сей прославляя профиль,
изящное плетенье тонких рук
И ясный взгляд… И стало тихо вдруг,
Когда шампанским озарилась кружка
 
 
И потянулась к Образу Свеча.
И ты увидел: на фарфоре – Пушкин…
И пили мы за прадедов своих,
За их картины пили и за стих.
 
 
Спала земля, и спали небеса…
Но я-то знаю: зоркие глаза
За нами наблюдали неотступно.
 

Вс. Кузнецов

19.01.1988, Марфино – Луговая

Будто вся жизненная дорога у Всеволода из особенных столбцов памяти, на которые можно опереться, чтобы стоять прямо, чтобы тяжести жизни не сбивали с ног. Это люди, с которыми он встречался. И каждая встреча особенная, будь то известный человек или самый обыкновенный. Потому что как «зоркий глаз» всё видит, так и Всеволод любому способен подарить сияние своей души.

А вот ещё стихотворение, посвящённое Григорию Григорьевичу, о том крещенском вечере.

Светлой памяти Григория Григорьевича Пушкина, правнука Поэта

 
Я вспомнил, друг, ту нашу встречу —
В щипучий, ветреный мороз,
В селе старинном – тёплый вечер,
Что тронул так тебя, до слёз…
 
 
Как шли-ползли скрипучим настом
В мои безбрежные луга,
Шаляпинским могучим басом
Сопровождала нас пурга…
 
 
Лучины свет, тепло камина
И пламень доброго вина
Тот вечер сделали былинным…
Сияла – сказочно – Луна.
 
 
И возникало ощущенье:
Как будто кто-то сердцу внял,
И неземные откровенья
Крещенский вечер нам являл.
 

Вс. Кузнецов

11.07.2004, Марфино – Луговая

Можно всем смело заявить: Марфино – подмосковная отдушина. Сюда хочется приезжать не раз и ступить на эту землю, которая вдохновляла многих творческих людей: художников, поэтов, писателей. Она пробуждает молодость в дремлющем сознании и придаёт силы. Сила эта в её тихости, кротости. Как говорил Иисус Христос, сила в немощи заключается.

И теперь, когда я смотрю на берега Учинской запруды, где незатейливо и так мило сердцу растут ели, где стоит простенький мостик, где работающий мужичок крепко руками держит повозку, то кажется, не надо вершить мир, не надо бороться против кого-то, надо просто отойти в сторону, уехать в село Марфино, вдохнуть его воздух.

И кажется, «бои» отошли сами, «ушёл Наполеон» и село живёт новой жизнью, жизнью усадьбы Паниных, мягкой сердечной гостеприимностью.

Всеволод в стихотворении «Марфино» пишет, что когда посещаешь Марфино, то как-то духовно перерождаешься, становишься добрее. А с годами от таких посещений «ложится мягче на воду весло». Здесь настоящая русская жизнь, с её песнями, танцами, живописью на шкатулках, жизнь, которую берегут заброшенные стены усадьбы. А купола беседок, как пишет Всеволод, хранят в себе «овал Пушкина, великого поэта, который здесь когда-то бывал».

Да и сами стены хранят русскую жизнь.

24.01.14