Текст книги "Москва – Таллинн. Беспошлинно"

3

Стас отправился в кондитерскую, где позавтракал, читая московскую газету. Накатилась слабость, вместе с ней мерцающее покалывание в груди: может, кофе был слишком крепким или сказалась беспокойная ночь. Утро в старом городе виделось пустынным, встречались группы спотыкающихся сонных экскурсантов. Придя в Нигулисте, Стас начал работать у храмового алтаря; рассматривал роспись, изображающую житие Святого Виктора. Потом наметил ракурсы для съемки, и вдруг услышал голос, безучастно рассказывающий о картине «Пляска смерти». Ему стало плохо и страшно: точка боли в груди слева выпустила тонкие иголки, колючий шарик сделался твердым и начал медленно поворачиваться.

Стас ощутил холодный пот на лбу, громко произнес: «Какой ужас». Хотел обернуться, но не успел. Так и стоял, чувствуя спиной холод. Будто прижимался к мраморной стене. Или лежал на полу?

Стас услышал слова, о которых мечтал двадцать лет:

– Тэре, Лариса.

«Я еще не умер, – подумал он, – а уже встретил ее. Значит, просто не успел умереть».

Господи, как страшно было бы с ней встретиться. Неужели ангелы начертили схемы наших жизней так, что они опять пересеклись? Конечно, у Ларисы огромная загадочная жизнь, трудно себе представить сколько людей и событий крутилось вокруг нее эти годы. Она изобразит радость, предложит отправиться к ней домой знакомиться с семейством. Пить чай. Может, в Эстонии не пьют чай? Кофе. Почему-то я уверен, что у нее есть семья. Я не смогу отказаться от приглашения: увидеть ее и сразу расстаться выше моих сил. Птица пролетела по небу; в одну сторону, потом совсем быстро, – в другую. Я способен только фиксировать и затем рассматривать снимки, годами недоверчиво рассматривать снимки со следами стремительной птицы. Потому что я оцепенел. Что если Лариса не летает больше? А я сам?

Он сказал бы ей о своем страхе.

– Мне тоже кажется, если повернуть голову вот так, ты можешь исчезнуть, отвечала Лариса.

– Никогда. Это ты можешь, мне было так больно!

Потом они оказались вдвоем на улице и не знали, что делать.

– Ты когда…?

– Сегодня утром.

– Где твои вещи?

– При чем здесь вещи, Лариса.

Они шли, не глядя друг на друга; смотрели вперед, пытаясь угадать будущее.

– Кто первым начнет рассказывать? – спросил Стас, не выдержав безвоздушного молчания.

– Эта улица называется Лаборатоориум.

– Знаю. Я искал тебя здесь.

Они бродили вдоль моря, гуляли в парке. Раньше никогда не ходили рядом, Лариса всегда шла быстрее, чем он.

– Ты приехал в первый раз?

– Я приехал сразу, когда потерял тебя. Ползал здесь, раненый. Если ты действительно живешь в этом городе, должна была видеть следы знакомой крови на тротуарах.

– Если бы ты был здесь тогда, мы не могли не встретиться, – я год встречала почти каждый поезд. У меня была такая болезнь – ждать тебя, встречать и провожать московские поезда. Казалось, через них я общаюсь с тобой. Поездная зависимость.

– Я приезжал в 86-м, потом еще три раза. Дважды прилетал на самолете. Уже без надежды, я перестал верить. Решил, что придумал нашу историю. Вернее, преувеличил ее значительность.

– Ты сказал глупость.

– Ну ладно.

– И все же решил еще раз попробовать?

– Иногда дается, когда перестаешь надеяться.

– Главное – дожить до того времени, когда дается.

«Господи, сделай так, чтобы у нее не было ни мужа – и никого, – взмолился Стас. – И как я смог выжить в предыдущей жизни без нее?».

– Ты, хоть иногда, представляла нашу встречу?

– Часто.

Она погладила его руку, Стас хотел взять ее ладонь и поцеловать, но не посмел. Большим блаженством было бы сейчас оказаться вдвоем в постели, он позволил себе представить их объятие, такой миг казался лучшим из всего, что могла предложить жизнь. Прижаться, лежать вздрагивая от нежности. Он думал об этом и смотрел себе под ноги, даже земля около ботинок была особенной… Вдруг опять испугался: физически удаляться от Ларисы больно, он это хорошо помнил, и если опять придется…О, неужели это возможно – в другом мире слиться навсегда именно физически. Блаженство цельности.

– Куда мы теперь? – наконец, спросил Стас.

– В гости к Хранителю.

В старой башне, пока они протискивались по тесной лестнице, Стас снова подумал о том, как быстро может раствориться двадцать с лишним лет, будто ты жил в одном измерении, а потом, вследствие неких сданных экзаменов, тебе открыли дополнительный объем. Ты существуешь в новой реальности как ни в чем не бывало, только скорость движения воздуха вокруг меняется, голова кружится от высоты и раскоординированности. В новом пространстве он знал только Ларису.

– Ты мой ключ к Небу, к настоящей жизни, – сказал он.

Лариса поднималась по лестнице первой.

– Пригни голову.

Стас вдруг представил, что она королева башни, маленькая и смелая, и наконец решила отвести его наверх – его совсем ничего не держит в том мире, где нет Ларисы. Он ударился головой.

– Больно? Я же сказала – пригнись, Стас. Сейчас увидишь то, что никто кроме меня не может показать.

– Меня бы устроило что-нибудь теплое, любая часть твоего тела, – жалобно пробормотал он.

– Ты опять сказал глупость.

– Если говоришь что думаешь, чаще всего так и получается. Твое прикосновение для меня важнее других даров вселенной.

Ступени были высокими и стертыми. Как и слова.

– Эт-та ты? – раздался сверху шелестящий голос.

– Идем к тебе, Карл, – произнесла Лариса торжественно. Из приоткрытой двери им навстречу вырвался поток музыки, плотный как вода. «Это и есть музыка Таллинна», – понял Стас.

Хранитель был высоким человеком, будто высохшим; когда он произносил слова по-русски – а время от времени они с Ларисой переходили на эстонский или на немецкий, то кивал головой и наклонялся, складываясь вперед. Стас отметил, что одежда на старике необычная, не то чтобы старинная, а какая-то театральная, нарядная и ветхая одновременно. Хранитель не разрешил фотографировать, хотя показывал свои сокровища с удовольствием. Это были черепа жертвенных животных, средневековые ордена в бархатных коробках, серебряные фигуры-скульптуры с глазами из драгоценных камней.

Пребывание в башне Хранителя еще больше убедили Стаса, что этот день не настоящий. Мелодия дня, несмотря на присутствие Ларисы, оставалась не радостной, а пугающей, наполненной тяжелой мистикой. Зачем она привела его в пространство могущественных вещей, а не туда, где можно остаться вдвоем? Ее тело могло все объяснить, все расколдовать…поэтому люди говорят: «я хочу тебя», и это все равно, что сказать «я хочу жить». Что мы любим все-таки, когда любим – тело или душу? Или любим тело, потому что жаждем осязаемо прикоснуться к душе? Нас дразнят как детей, ловим ладонями воздух.

– Вы в Москве такого не видели? – спросил Хранитель, удивив гостя неуместностью вопроса.

– О нет, такого нигде больше не увидишь, – ответил Стас вежливо. И тут же вспомнил, что подобное собрание видел в Португалии, в ангаре галериста Александро Амараль Игнасио Бежа да Сильва. Но Алекс Бежа из Коимбры был торговец искусством, поэтому ценные вещи у него перемежались с сувенирами, на потребу невзыскательному вкусу клиентов. Здесь же, в башне, были подобраны изысканные редкие вещи.

Кроме небольшого свободного пространства в центре помещения, все было заставлено: громоздились полки и шкафы, там лежали предметы, которым когда-то поклонялись. Словно из-за стекла Стас видел себя рассматривающим женское украшение, состоящее из серебряных тарелочек, каждая в полкило весом, он смеялся, говорил вежливые слова. Этим вещам место не здесь, а в склепах рядом с останками владельцев, в подвалах замков. Почему Лариса захотела привести его сюда? Надо бежать, взявшись за руки, идти в гостиницу или хотя бы в ресторан, чтобы побеседовать в укромном углу, насмотреться друг на друга. Стас стал задыхаться, вместе с удушьем возникло раздражение: почему Лариса делает вид, что забыла, насколько они нужны друг другу именно в непрерывном прикосновении… забыла или боится? Их не-касание становилось печально привычным.

Из комнаты Хранителя шел узкий коридор наверх. Ход в другое помещение загораживал мольберт с картиной, изображавшей череп крупного животного, лежащий рядом с раскрытым фолиантом. Стас остановился перед картиной.

– Она называется «Книга жизни», – произнесла Лариса.

– Книга жизни написана, – церемонно объявил Карл по-немецки, Стас понял значение фразы.

Когда Хранитель отвернулся, Лариса украдкой потянула Стаса за рукав, они проскользнули в низкую деревянную дверь за мольбертом.

Из моря выползли огромные змеи, очень много змей, они ползли покрывая землю, так что ни травы, ни асфальта не было видно, твари стекались в башню, ползли вверх по лестнице трепещущим полотном. Змеи уже подползали к дверям студии Хранителя, и потому, Стас знал, им с Ларисой обратной дороги нет, только наверх, через узкий коридор к вершине башни. Он решился спросить: «Это Ангел? Хранитель. Это Ангел? Хранитель». Стас чувствовал, что вместо вопроса у него получается бормотание, которое Лариса не слушает – она ведет его вперед. «Это Ангел? Хранитель», – повторял он. Они протискивались, и чем дальше, тем проем становился теснее. Застряв между шелушащимися камнями, Стас с усилием заставил себя повернуть голову и щекой наткнулся на что-то холодное. «Лариса погладила меня прохладной ладонью, – подумал он с нежностью, – когда мы выйдем на стену, я покажу ей Небо. Глядя на него мы соединимся».

* * *

Стас проснулся под вечер. Лежал неудобно, завалившись в щель между стеной и кроватью. К холодной гостиничной стене прижался щекой. Повернувшись, он уткнулся носом в противно-шершавое покрывало.

«Вот это да, проспал целый день», – подумал Стас, когда зажег лампу и стал соображать где находится. Чего точно не хватало, так это нитроглицерина, он вспомнил, что чувствовал во сне сердечную боль, кожа с левой стороны груди и теперь болела.

«Интересно, могло быть правдой, чтобы Лариса встречала каждый московский поезд, тогда?», – он морщился, рассматривая в зеркале свою физиономию, длинные темные волосы торчали во все стороны, крупный нос с покрасневшими ноздрями распух. После сна у Стаса начался сильнейший насморк.

Итак, здесь по-прежнему все пропитано его любовью к Ларисе. Такой безнадежный диагноз. Можно любовь назвать бывшей? Вычислить сроки распада тела ранней, почти юношеской любви? Почему-то некоторые отношения, как у него с бывшей женой Татьяной, деликатно стираются – совсем исчезают. При большом желании не сможешь вспомнить их вкуса. Другие привязанности живут параллельно реальности, уже не так больно царапая, и все-таки продолжая существовать. Месяцами он мог не вспоминать о Ларисе, а потом вдруг представлял ее отчетливо. И был почти уверен, что она в этот момент думает о нем. От чего зависит возможность перевести мечты в настоящие встречи, вытянуть общение из параллельного пространства в осязаемое? Кто распоряжается этим? Дневной сон обманул его. Мозг, тело, мужское желание, – все в нем поверило, что Лариса рядом.

Он поискал в дорожной сумке бумажные платки, взял полотенце и улегся в кровать с книгой. Трактат о средневековой эстетике его раздражал: десять веков автор объяснял просто и небрежно. Стас даже не был уверен, что эти века существовали. Какие доказательства? Старые косточки, храмы, картины и книги? Небольшой отряд ангелов, особей (персон?) двести или триста, мог бы произвести все эти так называемые артефакты в сжатые сроки. Специально, чтобы ввести нас в заблуждение. Радиоизотопный анализ не поможет, он покажет только то, что они задумали, что им надо, ангелам… Гёте рассуждал о том, что миф становится большей реальностью чем сама действительность – или не Гёте…Стас понял, что рискует заснуть снова, с книгой в руке и сопливым полотенцем под щекой. Он еще раз принял душ, взял камеру и отправился ужинать. Ему захотелось в Москву, где Ларисы осталось очень мало.

* * *

Она рассказывала, что родилась и выросла в Таллинне, других подтверждений её жизни здесь не существовало.

Когда Стас с группой из «Автотрансрекламы» первый раз попал в Таллинн, они три дня гуляли и развлекались. Было их семь человек вместе с Милой и Стасом, на обратном пути, уставшие, они разместились в двух купе. Свободное место заняла девушка, выглядевшая аккуратной отличницей. Она смотрела в окно или лежала на полке с книгой. Стас не смог заговорить с ней, он был робким. Девушка взглядывала из-под темной челки, молча, без улыбки. Глаза были небольшими, но вдруг могли становиться огромными, такие странные синие глаза, очень переменчивые. Глядя на ее губы, Стас решил, что она умеет быть веселой, но не показывает этого.

В Москве он вскоре снова увидел этот серьезный взгляд. В начале учебного года Стас отправился в свой бывший институт навестить друзей. Ждал в сквере окончания лекции, девушка на скамейке подняла глаза от тетради.

– Привет, – он присел к ней на скамейку. Почему-то смущения не было.

– Приветик, – ответила она и не отодвинулась. Голос у девушки был низким, грудным.

Стасу стало радостно, рядом с Ларисой он почувствовал себя защищенным. От пустоты существования, во всяком случае.

Спустя несколько дней они поселились вместе в маленькой съемной квартире рядом с метро Войковская. Жилье темное и затхлое на первом этаже. Но эти месяцы… Стас всегда потом думал, что так чувствуют себя люди, которые умеют прыгать с парашютом и парят свободно, рассматривают красоту. Парят в радости. Он не боялся и не рассуждал, и покуда не боялся – был счастлив. Ему было двадцать три, а она была моложе, но умела дать ему ощущение гармоничной совместной жизни. Не было периода неловкости и привыкания. Им весело было быть любовниками, засыпать и просыпаться в обнимку, готовить и поглощать еду, вместе гулять, читать и убираться в квартире. Их ночные разговоры были как сотворение общего пространства.

Способностью укрощать вещи и грязь Лариса напоминала Варвару Ивановну. Она умела так же уважительно договариваться с предметами, как и его героическая мать. Стас тогда решил, что все женщины обладают этим талантом, и только годы спустя понял, что встретил лишь двоих таких, мать и Ларису.

Матери он сказал, что снял мастерскую для работы. Ложь казалось оправданной, потому что Варвара потребовала объяснений немедленно, после первой же ночи отсутствия Стаса. И эта ложь все испортила впоследствии.

Встречу Варвары и Ларисы Стас рассчитывал добросовестно подготовить, но знакомство откладывалось: сперва находились разумные причины, затем Лариса стала уклоняться от встречи. Когда Стасу, наконец, удалось ее уговорить, у Варвары появилась идея свести его с дочерью известного телевизионного чиновника. Стас поругался с матерью.

Но это был лишь нудный аккомпанемент несовпадений, а совпадений, счастья – было в тот год много. Стас становился расторопным в работе, рядом с Ларисой скованность и лень покидали его. Он получил заказ на съемку в рижском Русском Театре для рекламного буклета. На съемку в Ригу Стас взял Ларису с собой.

Она обладала еще одним удивительным качеством: училась в своем «педе имени Ленина», получала «повышенную» стипендию, но это получалось будто само собой. От нее нельзя было услышать: «мне надо заниматься» или «у меня скоро сессия», Лариса была готова ехать куда угодно, чтобы купаться в море, собирать шишки в сосновой роще, ходить на концерты, болтать о книгах за чашкой кофе. Режиссёр Рижского театра поселила их на своей даче в Юрмале, просила ухаживать за ее собаками.

В тот год он почти не фотографировал Ларису, не хотелось смотреть на нее через объектив, интереснее было то, что происходило каждый день: как просыпались, целовались, о чем разговаривали, как делали покупки, выбирали блюда в ресторане. Ему нравилось наблюдать как она одевается – обстоятельно выбирает, осторожно натягивает на себя одежду, разглаживает каждую вещь, смотрясь в зеркало с особым детским выражением. После завтрака они бегали играть в мяч на песке пляжа в Юрмале, потом купались. Обнимая Ларису, он надеялся на ее пожизненное присутствие рядом.

Из второй поездки в Ригу Стас случайно вместе с аппаратурой привез на квартиру к матери свои вещи. Заглянув мельком в чемодан, Варвара поняла, что рубашки сына уложены женской рукой, так же аккуратно как могла сделать только она сама. Она устроила скандал: обида на скрытность сына выплеснулись в крики и оскорбления, мать даже попыталась дать ему пощечину.

Последовавший вскоре совместный обед в доме у Варвары не исправил положение. Мать держалась надменно, а Лариса настороженно, женщины вяло обменивались дежурными репликами. Стас обиделся именно на Ларису, ему казалось, что мать приложила больше усилий для мирного диалога. Затем Варвара выбрала необычную для себя тактику: с сыном она общалась кротко, неявно проявляя вдруг возникшую болезненность. Ее бессильные интонации обескураживали Стаса, не давали спать по ночам, он вдруг обнаружил, что диван в квартире на Войковской – сооружение скрипучее и очень неудобное. Стас уговаривал мать меньше курить и обратиться к врачу, начать принимать лекарства. Варвара лишь отмахивалась: «Не беспокойся обо мне», поведение ее стало подозрительно безвольным. Стас всерьез обеспокоился состоянием ее психики. Он решил несколько раз в неделю ночевать дома, чтобы поддержать мать. У Стаса было ощущение будто Варвара физически притягивает его к себе, не отпуская. Если он ненадолго отвлекался от мыслей о матери, то в груди начинало тянуть и болеть, возникало чувство вины, отравляющее повседневность.

Стас объяснил Ларисе, что у него меньше поводов жалеть ее, она молода и всегда будет рядом с ним. «Мать присваивает твою волю к жизни», вспылила в ответ Лариса, эта фраза показалась ему несправедливой.

* * *

Дожидаясь десерта в таллиннском кафе, Стас позвонил в Москву, нашел голос матери расстроенным. Варвара не призналась, что именно ее тревожит. Когда он расплачивался, прозвонился Леха, приказал:

– Рассказывай, как прошла съемка!

– Еще не прошла, – Стас рассмеялся, настолько Лехин тон не совпал с его сентиментальными воспоминаниями. – Сделаю или нет – как получится, понял?

– Понял, – отозвался Леха покорно, но тут же закричал, – ты там посмотри одно захоронение, помнишь, могилу герцога де Круа?! В капелле Нигулисте должно быть, там дюк де Круа, которого забыли похоронить, он пролежал в подвале Нигулисте лет сто.

– Почему я должен помнить?

– Пушкин Вяземскому писал, и жена Вяземского кому-то писала, они еще сказали, когда посмотрели…на дядю Пушкина похож, только сердитый.

– Бред, не могу говорить, деньги на мобильнике кончатся!

– Рекомендую – обрати внимание на дюка. Когда решишь поработать, строго закончил разговор Леха.

Стас вспомнил: двадцать лет назад Леха в присутствии Ларисы становился нетерпимым, его бесило каждое ее слово. Лариса чаще прощала, но могла и огрызнуться. Стасу иногда льстило, что из-за него происходят перепалки. И сейчас Леха будто вмешивается в его раздумья… Стас выдохнул, велел себе забыть назойливые воспоминания и направился в гостиницу пить лекарства, спать.

Вечер в Таллинне был теплым, почти таким же акварельным как и утро, хотя вечерний город больше был похож на рисунок, выполненный пером и тушью. Это была строгая графика. Стас решил уехать на следующий день вечерним поездом.

4

Лариса завершила экскурсию раньше положенного, оставив группу обедать в ресторане. Экскурсанты помахали ей вслед, довольные тем, что сидят за большим столом в уютном полумраке. Перед ними поставили соломенные корзинки с вкусным хлебом, который они уплетали, сознавая, что съедать хлеб до обеда неприлично.

Беспокойство, которое Лариса ощутила в Нигулисте, не проходило, хотелось выговориться, и она зашла к соседке. Войдя в квартиру, громко объявила:

– Ане, мне сегодня как наяву представился человек, которого я любила много лет назад.

Ане молча замешивала тесто.

– Я тебе о нем рассказывала, помнишь?

Ане по-прежнему молчала, но Лариса знала, что ее слушают.

– Да, – наконец промолвила Ане и включила миксер. Лицо у нее было сосредоточенно суровое, как у летчика за штурвалом.

– Почему именно сегодня проявились такие яркие видения? – прокричала Лариса.

Ане молча пожала плечами.

– Сама знаю, – продолжила Лариса, когда шум прекратился, – моя психика пытается помочь. Я съела целую плитку шоколада – может, аллергия мозга? Как думаешь, можно встретить человека через много лет и обнаружить, что он тебя по-прежнему любит? Я тоже, кажется… заключила она уныло.

Ане опять пожала плечами, на сей раз скептически. За годы работы в поезде она привыкла, что ей исповедуются, и знала, что людям не нужны ни советы, ни сочувствие. Исповедующимся нужна ровная стена, о которую их слова могут удариться, а затем рикошетом вернуться к хозяину, чтобы он их поймал и смог разглядеть. Лариса заметила ворох блестящих свертков; квартира Ане лаконичностью напоминала операционную, и разноцветная гора выглядела как веселое вторжение – манна небесная, нарядно упакованная.

– Один пассажир оставил, – соседка улыбнулась, для ее лица улыбка была редкостью словно землетрясение на равнине.

– Оставил или подарил?

– Просил взять на время.

Лариса присела перед большим свертком и попыталась прощупать предмет, поковыряла упаковку ногтем, но везде было заклеено или схвачено скрепками.

– Игрушки, наверное. Куда он их вез?

– Не спросила.

– А если контрабанда, наркотики? Ты хорошо с ним знакома?

– Так. Знакома.

Ларисе стало весело.

– Знаешь, я иногда думаю, – сказала она. – Если бы мне вдруг предложили полностью поменять жизнь…смогла бы я…в моем возрасте…

Ане включила миксер, с таким видом будто рассчитывала на нем полетать.

– Поменять страну, профессию, семью, – продолжила Лариса, дождавшись тишины. – Думаю, если бы я все сменила, то дольше прожила. Это точно! Все равно что родиться еще один раз в том же теле! Ты думала когда-нибудь?

– Нет, по-моему, – покачала головой Ане. – Зачем?

– Я почувствовала в Нигулисте сегодня, что могу встретить Стаса в любой момент. И он любит меня. Вибрации любви, они ощущаются…время, пространство совершенно не важны…мне кажется.

Мысли о любви и о контрабанде напомнили Ларисе про Кармен. Она попыталась напеть из оперы, по-французски. Подпевая ей, в сумке зазвонил телефон, Лариса отключила аппарат.

– Давай выпьем вина. Сегодня вдруг представила, что бы мне мог сказать Стас, если я его встречу.

Ане поставила шарлотку в духовку, достала из холодильника начатую бутылку вина.

– Кто это?

– Я же тебе рассказываю, это человек, которого я любила в Москве, давно. И оставила, – терпеливо объяснила Лариса.

– Тот был, кажется, Станислав, это Слава будет по-русски.

– Станислав – это будет Стас, хоть по-русски хоть как. Целый час сегодня как ненормальная бегала, летала по городу, представляла наш разговор. Даже знаю окончание свидания.

– Я не поняла, так вы встретились или нет?

Ане аккуратно, повязав на бутылку салфетку, разлила вино по бокалам.

– Я же сказала, у меня было видение, что мы встретились. Но я воображаю, что случится, если мы действительно встретимся.

– Зачем?

– Что «зачем»? О чем я должна думать – о счетах за коммунальные услуги, что ли? Тогда лучше сразу пойти и повеситься.

Лариса вышла на балкон: дул июньский ветер, колыхая зелень. Густое вино она пила медленно. Несбывшееся, оказывается, способно привнести почти те же эмоции, что и реальное. Стас сказал бы, что дети уже большие, и мы должны быть вместе. Но я не могу без своих детей, понимаешь ты это, Стас. Ты предлагаешь многое: путешествия по всему миру, интересную работу, непреходящую нежность. Предлагаешь дать что-то именно мне. Ты единственный умел заботиться обо мне, ухаживать. Странное возбуждение накатило, очень странное. Может ли оно означать, что Стас рядом? Или это мечты стареющей женщины, не менее наивные чем мечты подростка. Они даже более наивны, поскольку совсем несбыточны: у подростка в жизни еще все может случиться.

– Что с работой? – спросила Ане, вернувшись на кухню после телефонного разговора.

– Сейчас не хочу думать.

– Иди к нам, платят неплохо.

– Не могу же я мечтать о работе проводницей. Прости.

Лариса вздохнула и оглянулась на открытую дверь балкона, на небо, будто туда улетели ее фантазии.

– Я могла бы поездить несколько месяцев поездом «Москва-Таллинн», собрать материал о людях в дороге… как они раскрываются, перемещаясь из города в город, из одной страны в другую. Кажется, при перемещении меняется структура клеток. Потом написать книгу, да? Дорога в не знаю куда, из одного прошлого в другое. Ане, можешь рассказать о самых странных встречах в поезде, расскажешь?

Они выпили еще.

– Мне звонил он, с игрушками, – призналась Ане.

– Приедет за ними?

– Сказал, скоро увидимся.

– Но вы долго разговаривали.

– Я плохо его понимаю, странный.

– В смысле языка – или намерений?

– Намерений, именно. В нашем возрасте! – Ане рассмеялась.

Ларисе стало вдруг легко: показалось, что не такая уж затхлая и предсказуемая жизнь ожидает ее и Ане. Каждый день, каждую минуту, пока мы живы, может произойти что-то интересное. Появляются незнакомые люди с подарками, с новыми чувствами, возникает видение яркой, пусть давней, любви. Эти мысли взбодрили и одновременно принесли желание заснуть с радужными надеждами, укоренив их в себе.

– Можно я посплю у тебя, Анютка? – спросила Лариса.

– Пирог скоро будет готов.

– Потом. Я прилягу ненадолго, дома они заморочат мне голову и не дадут.

Ане накрыла подругу пледом. Лариса забылась, успев улыбнуться упакованным игрушкам, – ей представилось, что это призы, для нее и для Ане.

Приснился Стас, вернее, она видела только его ноги в брюках от спортивного костюма. Обут он был в красивые туфли на высокой шпильке, возможно, даже красные. Лариса понимала, что такое сочетание неправильно, но Стас, как ей казалось, гулял в этой обуви с удовольствием. И Лариса ничего не могла поделать со стилистическим нарушением в его одежде, она страдала, была расстроена упрямством Стаса. Но снова и снова ей приходилось смотреть на его ноги в обвисших тренировочных штанах сине-серого цвета и ярких женских туфлях мужского размера.

* * *

– Не хочешь посоветоваться с мамой?

– Нет-нет-нет, – пропела Маруся, сидя на коленях у Яна. Она улыбалась и ритмично раскачивалась. – Знаешь прекрасно, мама никуда не пустит.

Томас был возмущен легкомыслием сестры, одновременно восхищаясь ее смелостью. «Интересно, это дар свыше или глупость? – рассуждал он, – почему это я не обладаю такой решимостью?». Он считал себя человеком мучительных сомнений, не действия, и завидовал легкости, с которой Руся решалась на прыжок.

– Деньги на билет? – спросил Томас.

– Взяла в долг. Постепенно буду присылать ему, – сказала Маруся, потеребила за нос и поцеловала Яна. – В любом случае, поступлю я с первого раза или нет, в Москве можно устроиться на работу.

– С какого боку тебе ее дадут?

– Там люди живут, обыкновенные люди, Томми.

Значит, она все продумала. Томас заметил, что Ян тоже смотрит на Марусю с робостью, так люди следят за спортсменом, готовым выполнить опасный трюк.

Томас был в Москве один раз, на каникулах ездили всем классом. Тогда он воспринял Москву как нагромождение многочисленных селений, в основном некрасивых. Они останавливались в общежитии в подмосковных Мытищах, до центра добирались два часа. Смотреть по сторонам, пока добирались – было неприятно.

– Мы с Яном просто собирали мои вещи, – запоздало объяснила Маруся возню и замешательство, возникшие с приходом брата.

– Мне-то что.

– Ян, как ты думаешь, у меня есть эстонский акцент?

– Эстонский, русский – только и слышу, – добродушно проворчал Ян, поглаживая ее по волосам.

– Это я от тебя ничего путного не слышу, думаю, для русского кино, акцент – это недостаток. Надо мне его пре-одолевать. Одолевать – смешное слово!

О-доле-вать…отсекать в некое изолированное пространство. Маруся и Ян стали целоваться. Томас соображал как лучше поступить: предупредить мать или устраниться. Он пожалел, что еще не в армии. Трудно представить, что Руся уедет завтра, и может случиться, что несколько месяцев или целый год он не увидит ее. Когда парочка направилась в комнату сестры, он все же решил, что должен позвонить матери. Телефон Ларисы был отключен. Томас заглянул к отцу, тот занимался приладкой паруса.

– Па, тебе Руся говорила, что едет в Москву поступать в театральный?

Отец улыбнулся и утвердительно потряс головой. В дверь позвонили, звонко залаял Виллик.

– Сама скажу! Слышишь? – успела крикнуть Маруся из своей комнаты.

За дверью стояла Ольга. Виллик приветственно чихнул и одновременно поскользнулся на паркете, – оказался на животе с откинутыми задними лапами. Восстановив равновесие, он украдкой огляделся, не видел кто его конфуз.

– Матери нет дома, – сообщил Томас.

– Совсем? Какой сладкий! – Ольга присела на корточки и почесала собаке лоб – пекинес не отстранился, но хвост поднимать не стал.

– Где она?

– На экскурсии, наверное.

– А отец? – Ольга оценивающе осмотрела одежду на вешалке.

– Дома.

Она задумалась ненадолго:

– Томас, спроси у отца, мама ему звонила?

Томас послушно двинулся к комнате отца, хотя знал ответ на этот вопрос.

– Подожди! – вдруг закричала Ольга. – Ты уверен, что он дома, я хочу сказать проверь – куртка его здесь? Твоя где?

Томас вернулся с середины длинного коридора, взял рукав своей куртки и показал. Он подумал, что Ольга женщина странная, хотя и удивительно моложавая.

– Вот моя.

– Хорошая. А папина?

– Эта.

– Молодец. Теперь иди, спроси его.

Когда Томас повернулся спиной, Ольга достала из сумочки конверт, быстро обнюхала его и вложила в карман куртки Мартина.

– Здрасьте! – громко поздоровалась Маруся, появившись из своей комнаты.

– Марусенька, дорогая, – запричитала Ольга, поглаживая одежду на вешалке. – У меня руки мокрые, не знаю обо что вытереть.

– Салфетку возьмите, – предложила Маруся.

– Правильно, умница! – Ольга уткнулась в свою сумку в поисках салфеток, спиной продвигаясь к двери. – Значит, нет Ларисы пока что. Нет совсем. И песик скучает! Чудный песик! Чудный!

Маруся насмешливо разглядывала наряд Ольги, ее юбка по форме напоминала перевёрнутый ананас.

– Виллик не скучает, он хочет есть.

– Голодный?

– Бзик такой.

– Надо к психиатру! Не толстеет?

– Нет, одна шерсть, Виллик худой, но нервничает из-за еды. А бывают собачьи психиатры?

– Можно к обычному. Чудная собачка, шерстка шелковая! Когда я была маленькая, у нас был эрдель, мой папа был уверен, что в него переселилась душа моей бабушки. Мы нашли Чипа через неделю после ее смерти, и он смотрел на нас, особенно на папу, совершенно бабушкиными глазами. Нашли, представляешь, привязанным в кустах, почти насмерть замерзшим, это было зимой, и он сначала понимал только по-эстонски…