Текст книги "Не уклоняюсь!"

Глава 1.
Жди меня…

Хроника

01.08.99. Вторжение боевиков с территории Чечни в Цумадинский район Дагестана.

04-05.08.99. Вторжение боевиков в Ботлихский район.

Август-сентябрь 1999-го года. Боевые действия в Новолакском районе. Применяется артиллерия и авиация. Федеральными силами взяты пункты Кадар и Карамахи, гора Чабан и село Чабанмахи.

04.09.99. Взрыв жилого дома в Буйнакске. Погибло 64 человека.

09.09.99. и 13.09.99. Взрывы жилых домов в Москве. Погибло 226 человек.

19.09.99. Взрыв жилого дома в Волгодонске. Погибло 17 человек.

08.10.99. В станице Микенская бандитом были расстреляны 34 русских станичника. При этом убийца кричал: «Русские! Убирайтесь домой!».

Той же осенью: В станице Знаменской бандитами расстреляны 40 русских «за содействие федеральным силам». По такому же приговору убиты жители станицы Ищерская…

Цитата

«Исламские народы могут жить самостоятельно, без России, по законам Аллаха. Хотя некоторые боятся русского оружия, так называемой великой русской армии. Однако я знаю, что в действительности никакой великой русской армии не существует. У них есть пушки, вертолеты и самолеты. Но нет воинов… Я готов к новым конкретным действиям. Не только в отношении армии, но и в отношении всего русского народа, который будет отвечать за то, что делается в Карамахи. Русские женщины и дети будут отвечать за действия генералов… Мы остановим Россию. Россия перестанет существовать». Хаттаб. 1999 год.

Сирена завыла пронзительно, разрезая тишину мрачной осенней ночи. Наташа проснулась и инстинктивно, ещё ничего не соображая спросонья, прыжком вскочила с постели и метнулась к окну.

За окном в непроглядной тьме моросил дождь. Фонари не горели который день, и от этого становилось ещё неприятнее, страшнее. Где-то вдалеке слышались удаляющиеся хохочущие голоса подвыпивших подростков. Сирена умолкла. «Переростки обдолбанные, – с раздражением подумала Наташа. – Шутки ради пнули машину. Откуда ж идиоты берутся?!…»

В прежнее время звук воющей сирены не только не напугал бы её, но даже и не разбудил бы. Но в последний месяц сон девушки стал необычайно чуток. Да и только ли у неё? Наверное, все теперь, лёжа в своих постелях, напряжённо вслушиваются в ночную тишину: где гарантия, что следующей братской могилой не станет именно твой дом? Впрочем, нет, не все… Этим, что машины спьяну пинают да гогочут по ночам, хоть кол на голове теши: война, террор, смерть – у них всё пир во время чумы – «бери от жизни всё!»

Наташа опустилась на кровать, закуталась в одеяло. Нет, не будет теперь сна… До самого утра не будет. И от каждого шороха поневоле вздрагиваешь: человек ли прошёл, машина ли проехала, ветер ли прошуршал… Говорила утром Тамарка, подружка любимая, что этажом выше живёт и всё про всех знает, будто в соседнем доме нашли взрывчатку… А теперь уж и ко всякому мешку бесхозному с подозрением относишься и быстрее пройти мимо стараешься. А ещё на днях сама видела, как таскали три крепких мужика какие-то мешки в подвал. Так и замерла: уж не гексоген ли в них? Слово это «гегсоген» теперь каждый знает. На всякий случай позвонила, куда надо: оказалось, цемент для ремонта рабочие в подвал заносили.

Подвалы! Вот уж отчего страх берёт. От собственного дома подвала. Ни решёток нет на них, ни замков на дверях. Иной раз собаки забегают туда да воют по целой ночи. И кто угодно – заходи! И даже теперь…

А на днях остановил какой-то прохожий: «Девушка, где у вас бомбоубежище?» Пожала плечами Наташа: сколько лет жила здесь, о таком не слышала. Потом узнала: есть бомбоубежище, всего-то через улицу. Под овощехранилище используется. Да на кой оно теперь-то, бомбоубежище, когда изнутри взрывают? И не спастись…

Об этом не говорит никто. Все, с кем виделась Наташа в последние дни, нарочито старались говорить о чём-то стороннем, да выходило плохо: говорили об одном, а думали об ином совсем, и эта дума – на лицах опрокинутых, в голосах притихших – отпечаталась. А когда и прорывалась:

– Уезжать надо! К чёртовой матери! Все эти города… Саркофаг многомиллионный! В деревню бежать, туда не доберутся…

Отчего-то иногда время летит с пугающей быстротой, но такими бессонными ночами кажется, будто даже время умерло, и остановились стрелки часов и не двигаются с мёртвой точки. О, скорее бы уже утро: выпить кофе и бежать на работу, а оттуда в институт…

В институте, при входе висят теперь три портрета в чёрных рамах. Двое студентов с Гурьянова (с одним, Шуркой с параллельного потока, знакомы были, встречались в одной компании) и девушка с Каширки. Кто говорил, что война – это далеко? Это где-то на юге (иные и не припоминают географически, где)? А, вот, уж и здесь она. Протянула костлявую свою руку, встала во всем ужасе своём пред взором – укройся-ка!

Но самое страшное всё-таки было не это. Самым страшным было другое: он – там! Он – на войне! Он – в кипящем том котле, где смерть – среда обитания. От одной мысли этой кровь бросалась в голову, а сердце билось где-то в горле. Почему – он?! Вон, Генка Камаев никогда не окажется на войне. Даже, начнись теперь 3-я Мировая, Отечественная, нашёлся бы, как сберечь свою драгоценную жизнь, как оказаться подальше от линии фронта (а теперь такой и нет ведь!). Хотя… Может, именно поэтому никогда не сможет любить Наташа Генку, по которому сохла половина девчонок с её курса. А Игоря полюбила однажды и на всю жизнь…

Когда в августе начались бои в Дагестане, Наташа поняла: Игорь вскоре будет там. Не потому даже, что он офицер спецназа, а, значит, вероятность командировки в горячую точку весьма велика, а в силу характера. Будь он даже и мирной профессии, не остался бы стоять в стороне. Есть такие люди, которые в самые тяжёлые моменты оказываются в авангарде тех, кто становится на пути надвигающейся грозы, даже если силы бесконечно неравны. Просто потому что не могут иначе. Потому, что «кто-то должен идти», как говорил незабвенный Дон Кихот. Только в отличие от него им приходится противостоять отнюдь не ветряным мельницам, а жестокому и сильному врагу. И вовсе не самозваная интеллигенция, а такие, вот, странные люди, живущие по законам чести в то время, когда даже само это слово произносится с издёвкой и презрительной миной – соль земли русской. Это они с криком «будем жить!» идут на смерть – во имя жизни. В прежние времена сказали бы о них – «белая кость». Да и теперь сказать можно. Белая кость. Если не правом рождения, то правом куда более святым – правом Духа, правом Жертвы, правом Чести.

Всё это Наташа угадала в Игоре внутренним чутьем, не формулируя, а только чувствуя. Угадала и поняла, что он тот, о ком мечтала она, тот, с кем «в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит», до конца, единым биением двух сердец. Ведь бывает же так!

Они встретились случайно прошлым летом. Игорь за компанию с приятелем и сослуживцем приехал тогда в столицу на две недели погостить у одинокой тётки последнего и заодно посмотреть Первопрестольную. Сам он родился и жил в Пермском крае, где в своё время обосновались ещё его дед и бабка, депортированные с родной земли донские казаки. Дед, испытавший в полной мере всю «прелесть» тюрем, пересылок и лагерей, умер рано, и бабка одна тянула двоих детей. Дочь, Надя, вышла замуж поздно. Её мужем стал пожилой инженер Николай Петрович Стрешнев. И лишь пять лет спустя в семье родился единственный, долгожданный, вымоленный сын – Игорь.

Говорят, что гены заявляют о себе через поколение. Видимо, так и произошло в случае с Игорем. Воспитываясь в скромной, интеллигентной семье (папа – инженер, мама – педагог), он должен был выбрать мирную профессию. Отец мечтал, чтобы сын стал врачом, мать – музыкантом. Но неожиданно для всех Игорь выбрал военное поприще. И это в то время, когда армия, спецслужбы, вся силовая составляющая государства разваливалась на части! Кровь донских казаков требовала своего. Ведь прадед Игоря был не кто-нибудь, но настоящий атаман! О нём ещё бабушка рассказывала внуку, когда тот был совсем маленьким. Огорчалась мать выбору сына, вздыхал отец, но переубедить не смогли: однажды принятое решение Игорь не менял никогда.

В тот день Наташа с неразлучной подругой Тамаркой гуляли по Красной площади. Точнее, маршрут их был более обширен: весь центр города. Обе девушки любили долгие прогулки, а в тот день и сама погода была предназначена для оных. Ярко-ярко сияло солнце в безоблачных небесах, нежно согревая всё и вся своими золотистыми лучами, и тёплый ветерок освежал лёгким дыханием. Наташа любовалась своей красавицей-подругой. Тамарка был старше её на год и отличалась необычайно эффектной внешностью: смугловатая, белозубая, большеглазая, с тёмными кольцами густых длинных волос, она была в меру высока и на зависть хорошо сложена. Вдобавок Тамарка всегда заботилась о своей внешности: если туфли – то на высоких шпильках, если юбка – то с разрезом глубоким, чтобы ноги на всеобщее обозрение, если майку – то стрейч, если косметику – то дорогую. Нет, никогда бы не смогла Наташа так выглядеть! Конечно, и она сложена весьма недурно, но подчеркнуть того не умеет: ноги стройные показать – стыдно отчего-то, поэтому скрывали их длинные юбки или чаще брюки, на шпильках ходить неудобно – лучше кроссовки или туфли без каблуков вовсе, на косметику дорогую – денег жаль. Да и вообще, любила Наташа одеваться так, чтобы было ей удобно, и выглядеть любила просто, не вызывающе: зачем лишнее внимание привлекать? Волосы густые, золотистые – в хвост конский, лицо правильное – едва припудрить лишь – и весь макияж…

Примечала Наташа, гуляя по улицам, как скашивают в их сторону глаза молодые люди, да не обольщалась: знала, это на Томку смотрят они – и можно ли не смотреть?

А на Красной площади встретились девушкам два молодых человека. Вроде и ничего примечательного не было в них, кроме, разве что, безупречной выправки, по которой можно часто угадать военного человека среди штатских. Один – ростом пониже, крепкий, смешливый, с глазами весёлыми, а другой – высокий, чуб русый на лоб спадает, а глаза – как небо в тот день…

И заныло где-то внутри при взгляде на красавца синеглазого… Точно магнитом потянуло к нему Наташу. Да сама бы не подошла она никогда. Да и он, может, не подошёл бы… И кто знает, как бы сложилось всё, если бы не друг его, чьё внимание (неизбежно!) привлекла красавица Тамарка.

– Разрешите представиться, барышни: старший лейтенант Брагин! – руку приложил по-военному, а глаза смеются. – Мой боевой товарищ, старший лейтенант Стрешнев!

Улыбнулся и он, кивок учтивый изобразил.

– Тамара, – отозвалась Томка, щуря тёмные глаза. – А это моя подруга, Наташа. А вас как же по именам звать? Или, виновата, к вам следует по званию обращаться, господа офицеры? – и рассмеялась заразительно.

– Нет, звания мы прибережём для начальства и подчинённых, а для милых барышень мы будем просто Толей и Игорем! – в тон ей ответил Брагин.

– А что же вы, Анатолий и Игорь, не в форме?

– Конспирация! – с заговорщицким видом прошептал Толя. – Секретное спецзадание! Соблюдение инкогнито!

Девушки рассмеялись.

– И что же нужно от милых барышень господам офицерам? – полюбопытствовала Тамарка.

– Видите ли, – деловито начал Брагин, – мы с другом первый раз в Москве. Ничего здесь не знаем, ничего толком не видели, а через полторы недели нам уж снова на службу возвращаться. Так, может быть, вы будете столь любезны, что не откажите нам в экскурсии?

Наташа всегда избегала уличных знакомств. Да и Тамарка, несмотря на внешнюю отвагу, их остерегалась. Но отчего-то военные до сей поры не способны обезоружить самую осторожную женщину. Офицер просто не может иметь дурных намерений – даже многолетняя антиармейская истерия СМИ и реальные факты преступлений, совершённых военными, не могли истребить это веками установленное понятие. Офицер – олицетворение чести. Даже если разумом понимаешь, что далеко не всегда это так, где-то в глубине души живёт это отдающее мифом убеждение и притупляет бдительность.

– А какая награда экскурсоводам? – смеялась Тамарка.

– Награда? – Толя обернулся к Игорю. – Игорях, чем вознаградим барышень?

– Угостим мороженым, – шутливо отозвался тот.

– Как вам такое предложение? – снова повернулся Брагин к Томе.

– Негусто… – протянула Тамарка. – Но для вас мы, пожалуй, сделаем скидку! Правда, Наташ?

– Значит, согласны?

– Согласны, – милостиво улыбнулась Тома.

– От лица всех вооружённых сил, представленных в нашем лице, выражаем вам благодарность! – воскликнул Брагин, изображая учтивый полупоклон.

– Служим России! – со смехом отозвались девушки.

Так и отправились они гулять дальше – парами – Толя с Томой и Игорь с Наташей…

В тот день они побывали и на Арбате, и в Александровском Саду, и на Воробьёвых горах… Наташа вначале немного робела, но уже вскоре ей стало казаться, что они знакомы с Игорем очень-очень давно, будто бы знала она его всю свою жизнь.

Вечером решено было встретиться вновь, на другой день, и продолжить экскурсию. Разумеется, инициатором этого вновь выступил балагур Брагин. Оставили девушки и свои телефоны.

На следующий день вся четвёрка отправилась в парк Горького. Как пролетело там время, Наташа помнила смутно. Помнила, как отстрелялись друзья в тире, к большому огорчению его хозяина не промахнувшись ни разу, и подарили девушкам по большому мягкому медведю. Помнила «Американские горки», на крутых поворотах которых прижимало её к Игорю, и от этого какой-то ранее незнакомой радостью трепетало сердце.

А вечером на открытой танцевальной площадке танцевали они. Наташа не любила современной музыки, но это было совершенно неважно теперь. Она и не слышала этой музыки, а слышала только биение своего сердце и видела перед собой лицо Игоря, склонённое так близко к ней, что его чуб касался её лба.

А на следующее утро он позвонил Наташе и предложил встретиться вдвоём, без Тамарки и Брагина, и Наташа согласилась.

Та неделя пролетела как одно мгновение. Будь на месте Игоря Генка, он непременно повёл бы Наташу в рестораны, в дорогие и престижные заведения (да и водил однажды), но у молодого лейтенанта Генкиных средств не было, а потому бывали они в различных московских парках, блуждая по ним долгими часами, разговаривая обо всём и ни о чём, не исчерпывая тем для разговоров, не надоедая друг другу. Наташа и представить не могла, что можно испытывать такое головокружительное счастье лишь от нахождения рядом с каким-то человеком. С «каким-то» и не испытаешь. Только – с любимым. И тут уж не нужны ни рестораны, ни развлечения. Что это всё, когда есть главное!

Дважды ходили они в кино. Наташа даже не запомнила, о чём были фильмы. Запомнилось лишь, что это были не то европейские, не то американские мелодрамы. Но разве до экранных поцелуев было тогда? Самые страстные из них никогда не сравнятся с настоящими.

Когда пришло время прощаться, Наташе показалось, что земля отнимается у неё из-под ног. А вдруг уедет и не вернётся больше? Забудет?..

– Ну, что ты, глупая? – смеялся Игорь в ответ на эти немые вопросы и страхи. – Разве я тебя оставлю теперь когда-нибудь? Я не умею красиво говорить, но… Я не мог и представить, что можно вдруг встретить человека и сразу привязаться к нему до такой степени, чтобы он стал частью тебя! Я прошу тебя, Наташ, береги себя! Ради меня – береги! Потому что за эти полторы недели ты мне стала дороже всех самых близких людей! Понимаешь?

– Ты тоже себя береги! – отвечала Наташа. – Я теперь буду жить… Не жить… Ждать! Тебя ждать! Ведь ты же приедешь опять?

– Конечно! – Игорь ласково обнял девушку, отбросил выбившиеся волосы с её лба, поцеловал. – Я буду тебе письма писать. И звонить. Часто-часто. А, как только смогу, приеду. И мы с тобой поженимся…

Они стояли на берегу Москвы-реки. Наташа резко подняла голову и вгляделась в лицо Игоря: не шутит ли?

– Игорь, ты это всерьёз сейчас?

– Барышня, офицеры такими вещами не шутят! – улыбнулся Игорь. – У нас слово с делом не расходится. Нет, если ты, конечно, имеешь что-то против…

– Я? Против?! Да ты с ума сошёл! Я же и мечтать не могла…

– А, вот, мечтать надо. Только в меру! А то иные мечтают-мечтают, а жить забывают.

– Мне теперь и мечтать не нужно… Только бы ты рядом был… – выдохнула Наташа, не веря своему счастью. У неё немного закружилась голова. Ей казалось, что ещё чуть-чуть, и она сможет, как птица, воспарить над рекой, на этим городом, в синее небо…

…Стрелки часов лениво приблизились к пяти. Наташа вздрогнула. Господи, какой сладкий был сон. Почти сон… Сон с открытыми глазами… Так стало тепло от него. А на губах и теперь, точно поцелуи его горят. Наташа поднялась и стала застилать кровать: нечего ждать дольше, не будет сна…

На другой день после отъезда Игоря забежала Тамарка, плюхнулась на диван, посмотрела с любопытством:

– Слушай, подруга, ну, ты даёшь! Целую неделю тебя не поймать! Влюбилась, что ли?

– Влюбилась, – честно призналась Наташа.

– О как! А Генка как же?

– Что – Генка? Для меня он всегда был просто другом… И ничего больше. Я ему не давала ни малейшего повода думать, что между нами может что-то быть.

– Он так не думает, – пожала плечами Тамарка. – Но это дело твое. А что, у вас с этим старлеем всё было?

– Что – всё?

– Тьфу ты, Господи! Популярно объяснить?

– Нет, не было…

– О как! Ну, вы даёте! Чем же вы занимались целую неделю?

– Гуляли, разговаривали, молчали…

(Молчание! – вот, ещё величайшее счастье. Идти рядом и молчать и не чувствовать неудобства от этого! С Игорем это было легко. «С вами так хорошо молчать…» Откуда это? Неважно! Главное, так изумительно точно!)

– Нет, вы точно какие-то ненормальные, – хмыкнула Тамарка. – 19-й век! Благородный офицер и кисейная барышня…

– Тома, он меня замуж позвал…

Тамарка запнулась, посмотрела на подругу с удивлением и, помедлив, спросила:

– А ты?

– Согласилась…

– Хм… О как! Наташка, а с матерью ты уже говорила? Сомневаюсь, что она обрадуется такой новости. Ведь он не москвич… Что ж, он у вас жить будет?..

– Если надо будет, я сама к нему поеду. Мне теперь всё равно, где жить. Лишь бы он рядом был.

– С милым рай в шалаше?

– Думаю, да.

– О как! Что ж, может, ты, Наташка, и права… Только я жить в шалаше не хочу ни при каком условии. Но тут уж воля твоя…

…А потом были письма. Каждое утро с замиранием сердца опускала Наташа руку в почтовый ящик, шаря в нём в поиске заветного конверта, и подпрыгивала от радости, если удавалось найти его. Писала и она. Каждый день. Обо всём, что происходило в её жизни, точно дневник вела. Как он и просил. Правда, отправляла эти письма раз в неделю. Все семь в одном конверте. Наташа уже не могла вообразить своей жизни без Игоря, без его писем и голоса, который, хотя и изредка, но раздавался трубке – и какое счастье было слышать его! Она готова была слушать его долго-долго, а он требовал, чтобы говорила она, чтобы слышать её…

За год Игорь приезжал дважды. На день-два. И это были самые счастливые дни. А в последний раз он приехал в августе. Как раз тогда, когда боевики напали на Дагестан… С той поры Наташа стала бояться сводок «Новостей». Она не могла сама смотреть их и просила маму.

– Мама, посмотри, а потом скажи мне, что там…

Кто же знал, что там! Там – война. Война, которую стыдливо называют контр-террористической операцией (и не выговоришь!) – кого обмануть хотят?..

Наташа опустилась на колени перед большой иконой Казанской Богородицы и, глядя на тёплый огонёк лампады, принялась шептать слова молитв, которые отчего-то упрямо не шли на язык, вытеснялись из ума водоворотом мыслей, которые – как удержать?! И, оставив заученные, со слезами прошептала Наташа:

– Господи, пощади его! Сохрани, прошу тебя! Не отнимай! Не было отца у меня – пусть. Забрал ты брата моего – не ропщу. Но его не отнимай! Господи, помоги ему там! Всем им помоги! Сохрани, помилуй! И всех, кто их ждёт, сохрани! Дай, чтобы дождались! Господи, спаси от отчаяния, укрепи и дай сил им! И тем, кто там, и тем, кто здесь ждёт их! Прости меня за всё, Господи! Не оставь! Господи… – и перекрестилась, и лбом горячим к холодному полу приникла и замерла так.

Последний раз они виделись на вокзале, когда он уезжал. Туда. Как ни силилась Наташа удержать слёзы, а они всё равно текли из покрасневших глаз. Игорь укоризненно покачал головой:

– Отставить слёзы! Или я на тебя сейчас ругаться буду. Грубо. Ничего страшного, Наташ: обычная командировка. Постреляем немного, и я вернусь к тебе живой и здоровый! Приеду, мы встретимся на этом самом вокзале, а потом пойдём в ЗАГС. Слово даю! А офицер слово своё всегда держит. Поэтому, как говорится, «жди меня, и я вернусь»!

– Я тебя очень-очень ждать буду!

Обнял, потрепал по волосам, поцеловал крепко, и, вот, уж он на подножке поезда, и колёса стучат, и он удаляется… Наташа шла рядом с поездом, потом бежала и остановилась лишь на краю перрона. Она стояла неподвижно ещё долго, даже когда поезд давно скрылся из виду, молча глотая слёзы. И в голове как будто молоточком выстукивало до боли знакомые с детства строки, голосом Лидии Смирновой читаемые:

Жди меня и я вернусь,

Только очень жди!

Жди, когда наводят грусть

Жёлтые дожди.

Жди, когда снега метут,

Жди, когда жара.

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера.

Пусть поверят сын и мать

В то, что нет меня.

Пусть друзья устанут ждать,

Сядут у огня,

Выпьют горькое вино

На помин души.

Жди и с ними заодно

Выпить не спеши!

Не понять не ждавшим им,

Как среди огня

Ожиданием своим

Ты спасла меня.

Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой.

Просто ты умела ждать,

Как никто другой!

Если в русской литературе какое-либо стихотворение, которое бы так всегда, так до боли, так непоправимо было современно, точно, так звучало бы в сердцах, даже наизусть не помнящих его, но единым чувством, криком многотысячным: «Жди меня!» О, она сможет ждать! Она именно так и будет ждать! Она обратится сама в ожидание, она будет там, с ним душой… Если бы только хватило её веры, чтобы через такое расстояние пронестись и стать для него там оберегом, покровом защитным, любого бронежилета крепче! О, если бы так!

…Вот, и светает уже. Наташа тяжело встала с колен, на цыпочках прошла на кухню, заварила кофе. В коридоре послышались шаркающие шаги. Мама. Мама вошла в кухню, кутаясь в тёплую шаль и поправляя свои большие очки, вечно съезжающие с её маленького носа.

– Ташенька, что ты поднялась в такую рань? Сегодня ведь суббота…

Господи, вот же дура! Совсем забыла: сегодня же выходной. Какой ужас! Значит, не надо идти ни на работу, ни в институт… Значит, не забыться за этой повседневной будничной беготнёй… Как же стала ненавидеть Наташа выходные в последнее время. Нет, нужно придумать что-то… Нужно как-то убить эти два дня, пережить их… С Тамаркой куда-нибудь?.. Нет, нет… Тамарка уж точно поведёт на танцы да в клубы… Танцы – теперь?! Клубы – теперь?! Развлечения – теперь?! Нет, никогда… Когда война идёт, когда люди гибнут – как можно? Время раннее совсем… Что ж, для начала можно на службу сходить. В Церкви – когда в последний раз была? И не вспомнить! А ведь туда-то прежде всего и надо… Как это забыла она?.. Вот, теперь и исправить, наверстать, покаяться…

– Не спиться что-то, мама… – ответила Наташа рассеянно. – Пойду прогуляюсь немного.

– Иди, – пожала плечами мать. – Только оденься потеплее. Холодно уже…

– Конечно!

От кофе стало немного теплее, в голове прояснилось. Сейчас – на службу, а потом заняться учёбой. Запустила она несколько предметов в последнее время. Надо наверстать. Английский усовершенствовать… Надо бы на курсы пойти. Из зарплаты вполне можно выкроить нужную сумму… А завтра – на рынок. Холодильник уже пустой почти, а мама хворает. Так и пройдут выходные… Скорее бы…

– Мама, посмотри «Новости» и скажи мне, что там…