Текст книги "Охота на туманы. Записки из русской деревни"

Как баба мужа с кобелём перепутала

После развода Татьяна долго была безмужней. Отвыкла от мужского плеча. Сама строила дом. Правда, отец помогал. Когда дом был готов, переехала туда с сыновьями и огромным псом Беркутом. Кобель часто позволял себе заходить в дом. Особенно, когда был голодным. Бывало, утречком тихонько протопает в спальню хозяйки и давай мордой тыкаться, мол, просыпайся, корми меня.

И вот, Татьяна, будучи в возрасте «бабаягодкаопять», вышла замуж во второй раз. Сразу мужу сказала: «Я так напахалась за жизнь, что очень хочу отоспаться!» Спала несколько дней. Молодожён аж забеспокоился: подойдёт, глянет – спит его Татьяна. А один раз не выдержал и решил приласкаться к жене, а она, не открывая глаз, как треснет ему по морде, бормоча: «Пошёл вон, я тебя уже кормила!» Оцепенел муж от такой ласки, но решил во второй раз попытать счастья: тычется носом в лицо, ищет губы, а жена: «Ну, уйди, ничо не дам!» Обиделся. Оставил Татьяну в покое.

А когда та проспалась, рассказала ему, что ей сон снился, как голодный Беркут её будил…

Молочная песня для Маши

Каждое утро Мария просыпается ни свет ни заря, чтобы услышать молочную песню. Мир замирает, и с каждого двора слышен звон молока о подойники. Маша любит молоко и Корову. Каждое утро провожает свою любимицу на пастбище и каждый вечер встречает её. В одно утро она проспала и долго бежала за Коровой с литровой кружкой, причитая: «Ну, может, у неё хотя бы пена для меня осталась?»

А по вечерам проходит особая церемония встречи с Коровой. Мария обнимает её массивное тело и начинает нараспев приговаривать: «Ты такая красивая Корова! У тебя такая красивая шёрстка! У тебя такие красивые копытца, они похожи на каблуки! У тебя самые красивые в мире коровьи глаза и самые длинные ресницы!» Корова млеет от ласковых слов, а потом её глаза наполняются слезами. Огромные коровьи слёзы падают в землю…

Охота на туманы

Охотилась на туманы. Оказалось, пять утра – это поздновато для такого вида охоты. Туманы отступали быстрее, чем я к ним ехала. Мой старенький велосипед дребезжал на колдобинах, грозя развалиться. Туманы ушли через луга к реке и истаяли вмиг у подлеска. Желаемая фотография не получилась.

Ничего не оставалось, как засесть в кустах у реки и слушать утро. В паре километров от меня гремело село – петухами, коровами, козами, собаками, гусями… Было ощущение, что все вмиг решили заголосить на этом ковчеге, оставшемся на суше, когда отступило туманное море. А рядом – звенели коноплянки, взлетая и падая в рыжие в первых лучах солнца трáвы, то там, то тут раздавалось встревоженное крякание диких уток, дремавших в камышах.

Если долго смотреть на степь – тихую, замершую в утренней неге, – то она становится похожей на море. Большое море, упирающееся в горизонт… Я смотрела на степное море, а на берегу моря сидел далёкий и любимый человек, который в своей медитации водную стихию превращал в степь. И казалось, мы слышим один и тот же бриз, похожий на трепет.

А потом я собирала цикорий на лугах, набивая карманы едва проснувшимися сиреневыми цветками. Крутила скрипящие педали велосипеда, поднимаясь на песчаный бугор, и выехала прямо к стаду коров, с которым лихо управлялся молодцеватый бодрый пастух; и он отвесил мне приветствие с привкусом мёда: «Откуда ты, степная фея?» Я навела на него объектив фотоаппарата, он застеснялся, я пробормотала подбадривающее, мол, выглядишь, как настоящий герой, шёпотом добавляя «не моего романа», а мужик у палисадника крикнул: «Ну усё, теперь тебя в раённой газете напечатают».

Добравшись до дома, заварила чай из цикория. Было так хорошо сидеть на скамейке с ароматной чашкой, попивая слегка горький цветок и отогревая в нежных лучах солнца заледеневшие от утренней росы ноги… Спал Дом, закрыв глаза-окошки ставенками. А в Доме безмятежно спали дети. Только отец не спал, он во дворе точил косу (моему уху так приятна эта мелодия!), чтобы поехать на луга: сенокос! И теперь я осознаю, что это была охота не на туманы, а на моменты счастья.

Бобр или бобёр?

В Большом Морце и округе нашествие бобров. Некоторые мужики завязали с водкой, пробудили в себе охотников и перешли на здоровый образ жизни и бобровый иммунитет – говорят, что это «древняя виагра», даже круче и полезнее, потому что сохраняет молодость; когда-то склянка целебной жидкости стоила как три коровы. А бобр – это и мясо, и напиток, хоть и противный, но полезный, и мех.

Охотиться на бобра я не собиралась. Возвращались от источника святой Параскевы, увидела, как около насыпной плотины плещется рыба: руками можно собирать. В общем, попросила я брата Ивана остановиться, выпрыгнула из машины и скатилась по рыхлой земле прямо к мелководью. Смотрю – кто-то тут до меня рыбу ловил… и даже понадкусывал… Только я потянулась к живой рыбе, ухватила одну, как Ванька закричит: «Ленка, уходи оттуда, там бобр!» Ну, а я-то что, наоборот, мне интересно: бобрик же – это маленькая, очень миленькая пушистая зверушка, по моему представлению. Я рванула к зарослям, туда, где шуршание… И! И! И! Не-е-ет! Нет! Бобр – это н-н-не-е-е маленькая и миленькая зверушка! Он большой, как свинья! Он… страшный! Стоит, рыбину в зубах зажал, смотрит на меня удивлённо, а я заворожённо – на него, тоже свою рыбину зажала, в руках… В общем, сверлим друг друга взглядом, изучаем и не шевелимся… Брат, выкрикивая «Ленка, он кусается!», начинает осыпать бобра глыбами спрессованной, но рыхлой земли: удар зверю в бок… удар в голову… бросил добычу… развернулся и пошёл (!) к высоким камышам… Ванька бежит ко мне, на бегу захватывает комки и бросает в бобра… На очередном выкрике «Ленка» зверь остановился, развернулся, внимательно посмотрел на меня, потом на Ваньку. И скрылся в камышах.

Свою рыбину я оставила в воде. Для бобра. Это его вотчина. Мне достаточно той пищи, что теперь я знаю, как выглядит этот зверь в дикой природе.

…Потом, уже в машине, брат, хохоча, расшифровал взгляд зверя: «И что это за Ленка, из-за которой мне п…лей досталось?!»

По дороге домой дети – Кристина, Витя и Настя, затеяли спор: как правильно говорить – бобр или бобёр. Я встряла:

– Бобр – зверь. Бобёр – мех.

– Нет, – возразил мудрый Витька. – Бобр, да, зверь, а вот бобёр – это мат. Как и где он применяется, сказать не могу, потому что от мамы получу п…лей!

Алка, его мама, приготовилась среагировать затрещиной, но сын обезоружил:

– Последнее слово – не моё! Это я папу процитировал!

– Витька, ну ты бобёр! – в один голос сказали мы. И все рассмеялись.

– Не в этом случае говорят «бобёр», – возмутился Витька, будто он не Витька вовсе, а целый Виктор Иваныч, чем вызвал очередную волну смеха.

Три разноцветных луны для меня

Душной бессонной ночью бродила в белом «саване», простоволосая, по морецким длинным улицам, тревожа цепных псов. Где-то вдалеке лес и болото гудели многоголосием. Рядом пищали комары. Хорошо, что у меня «дурная» кровь, как говорит батя, и они меня не кусают. Село спало. А я бродила всласть, тревожа двортерьеров. Как это делала много-премного раз в своей жизни. С неба для меня светили три разноцветных луны. В Большом Морце такое часто бывает…

Цыплят по осени меняют

В Большом Морце случилась беда. Проливные дожди вымочили картошку. Мало того – саратовское водохранилище от переизбытка воды открыли, чем усугубили критическое положение огородников. У многих на участках стоят болота. Рай для комаров и мошек. И вот приходит сегодня мой одноклассник Мишка к моему брату и говорит:

– Ванёк, смотрю, у тебя картошка выжила… А я тут цыплаков прикупил. Давай меняться: цыплака на ведро картошки будущего урожая…

Подумал-подумал мой брателло: цыплёнка надо ещё выкормить и вырастить, а тут сокольё низко летает, ласки, хорьки и куницы шныряют и отвечает Мишке:

– Не, дружище, осенью буду менять картошку на курятину…

Папин гараж

Самое интересное место в нашем дворе – это папин гараж. Сначала там стояла голубая «Волга» с оленем на капоте – такой машины ни у кого не было на селе, а папа на неё заработал на вольном поселении, где по молодости отбывал наказание за драку, потом бежевые «Жигули», потом… должна была стоять «Нива», но деньги обесценились, и мы стали жить бедно. Больше никогда у папы не было легковой машины. Но зато он изобрёл аэросани – чудо техники из мотоцикольной люльки на лыжах, которые летом заменялись колёсами, и с огромным винтом. На аэросанях папа ездил на рыбалку. Много народу переходило к нам в гараж, чтобы увидеть это изобретение, приезжали даже желающие купить за большие деньги, но папа не продал, за что мама иногда его пилила.

Я часто копалась в папином гараже. Болты, гайки, шурупы, разные детальки мне казались необыкновенно красивыми. Из некоторых я даже умудрялась делать себе подвески и серьги, нанизывая их на нитки.

Для вдохновенья

Каждое утро крестница Настя дарит мне лилии и ромашки. Вся комната в цветах. Примечательно, что я ей не рассказывала, что именно эти цветы люблю… да и вообще давно никому об этом ни-ни, так как не спрашивают, дарят розы и – баста!

В одно утро сижу на пороге, позевываю, бежит Настя с ромашками и радостно кричит:

– Лена! Принимай цветы!!!

А у меня уже все вазы и банки заняты. Говорю я крестнице:

– Настя, давай-ка сегодня я на всех ромашках буду гадать на «любит – не любит».

Девчонка с удивлением смотрит на букет, потом на меня:

– Чо-то многовато у тебя тех, о которых ты хочешь знать – любит или не любит…

Я не успеваю найти ответ, как Настя огорошивает серьёзной мыслью:

– И потом, если любит – так любит, не любит – так не любит. Ромашки тут не помогут… Поставь-ка их на рабочий стол для вдохновения!

Клоунесса и вертихвостка

Настя, увидев меня в сиреневом комбинезоне, говорит:

– Хорошо, что не красный.

– Почему? – спрашиваю я.

– А то на клоуна была бы похожа, – отвчеает она, потом добавляет: – А тебе не интересно, что я думаю о тебе?

– Ты – вертихвостка. Про таких, как ты, так в Морце говорят.

Вечером, наблюдая, как я намазываю ночной крем на лицо и тело, Настя спрашивает:

– Чо, от комаров что-ли?

Опростоволосился

Витьке, отличнику, поручили важную миссию: прочитать стишок на вечере выпускников. Что он и сделал с честью и достоинством. Но потом…

– А потом вышла неприятность! – заговорщицки делится он со мной. – Я наступил на провод, микрофон грохнулся, раздался ужасный треск и…

– И тут ты, наверно, сказал плохое слово на «ять», – догадываюсь я.

– Да!!! – не удивляясь моей прозорливости, соглашается Витька и продолжает: – Это не так страшно, страшно то, что я потом в адрес школы сказал: «Эх, не видать мне золотой медали…»

Папин чай

Самый вкусный чай был в огромной, с коричневым налётом папиной кружке. И это не поддавалось объяснению. Папа не разрешал чистить свою бадью, в которой чай кис с утра, как говорила мама, но это не портило вкус потрясающего напитка, который умел готовить только мой отец.

Он просыпался рано утром, наводил свой чай, пил одну кружку, наводил вторую, оставлял на столе, накрыв полотенчиком, – может, кто-то из детей перед школой выпьет. И мы с братом боролись за эту роскошь.

Недавно папина кружка прохудилась. Ещё бы! Ей было чуть больше тридцати лет. И я купила новую литровую кружку, чтобы детство не кончалось.

Экскурсовод Настя

– Лена! Зря мы сюда приехали: всё тебе надо посмотреть, сфотографировать и всех расспросить… Мы так до речки не доедем!!! – возмущается Настя.

– Представь себе, что ты экскурсовод и сейчас должна рассказать мне о Большом Морце, показать достопримечательности… – соглашается крестница.

– Хорошо, договорились! Ну, школу мы уже увидели, вон церковь, а сейчас я покажу магазин, где мы сможем купить конфеты и сок и поехать на речку.

Сельская драматургия

Обычный диалог в сельмаге:

– Мороженое есть?

– Есть! Какое дать?

– Дайте подешевле…

– Пиво есть?

– Есть! Какое дать?

– Дай-ка подешевше…

Как папа учил меня есть хлеб

Я люблю есть в одиночестве, подперев тяжёлую голову рукой. Благодатное время для размышлений. Этому меня научил отец. Он многому меня научил, кроме одного…

С малых лет не ем хлеб. Папа, детство которого пришлось на послевоенный период, никогда не мог этого понять, рассказывал, как баба Настя пекла лепёшки из лебеды, а кусок хлеба был пределом мечтаний, и ставил меня в угол с ломтём, наставляя: «Как съешь, так и выйдешь!» Доходило до того, что он заставлял меня есть с хлебом арбуз, макароны, манную кашу. Папа, отмечая мою худобу, ворчал: «Голодающее Поволжье!»

В углу я быстро бросала кусок хлеба за шкаф и со словами «вот, съела» полноправно выходила на свободу. Это продолжалось пару лет, пока у нас не завелись мыши. Папа с мамой отодвинули шкаф, и – преступление, а иначе в глазах отца это не могло смотреться, было раскрыто. Наказания не последовало, поскольку папа был настолько растерян от этого святотатства, что просто махнул рукой и ушёл.

Прошло много-много лет. Папа приехал ко мне в Ереван. Садясь за стол, на котором никогда не было хлеба – я просто забывала его купить, он с грустью отметил: «Так я и не научил тебя уважать хлеб!»

Витька готовит «волшебно»

– Тёть Лен, чем мне заняться? Тёть Лен, ну чем мне заняться?!! – канючит Витька.

– Мужчины сейчас займутся мясом, а ты иди побегай… – отвечаю я и ловлю растерянный пацанячий взгляд.

– А я кто?! – с укором вопрошает Витька.

Тут уже теряюсь я, мне становится стыдно перед мальчишкой.

– М-м-м… – пытаюсь вырулить ситуацию. – Пока мужчины занимаются мясом, ты сбегай за сардельками – будешь девчонок кормить!

…Теперь Витька всем говорит, что готовит он «волшебно» (тётю Лену цитирует!). И каждое утро пытается накормить меня.

Если я кукукнусь…

В детстве я очень боялась.

Вела я себя неплохо, но очень активно, потому что мир был таким интересным. Когда я чуть-чуть подросла, к Лемешкино было приписано еще одно географическое место – Лошки. Там жили повзрослевшие умственно отсталые. И тут уже родители «отправляли» меня дальше по этапу: «Вот отдадим тебя в Лемешкино, а оттуда прямой путь только в Лошки!» Сейчас меня поздно отдавать в Лемешкино и Лошки… Хотя… вот недавно соседка бабка Тайка «кукукнулась», говорит мне мать. И стоит бабка Тайка с чемоданом каждую ночь под фонарём на автобусной остановке – знает, что ей куда-то нужно съездить, а вот куда – не помнит… И подумалось мне, если я «кукукнусь», то тоже буду стоять с чемоданом или с рюкзаком на остановке, или, скорее, идти, идти, идти. Останется только одна память – память ног и мышц и жажда дороги…

Старьёвщик

Вспомнила странную ночь… Лежа в спальном мешке в кратере осеннего Арагаца и чувствуя холод, который пробирал до костей, я пролистывала в памяти страницы детства. Почему-то память воскресила одного старичка. Жалкий, понурый, он часто проезжал по нашей деревне на скрипучей телеге. Колымагу волочила старая лошадь-доходяга. Мне всегда казалось, что человек и лошадь однажды умрут в один день.

Я ждала старика, сидя на скамейке. Этот странный человек владел волшебным ящиком, в котором хранились… сосательные петушки и свистульки. Завидев издали колымагу в клубящейся пыли, я бежала во двор с криками: «Мама, мама! Собирай тряпки!» Мама давала мне охапку одежды, и я бежала к старику, чтобы получить волшебную свистульку – голосовую планку из разобранного баяна…

Сталь начинала петь, когда я с вожделением прикасалась к ней губами. Старик вымученно улыбался. Как бы ему хотелось разделить детскую радость…

…Для меня история старьёвщика началась в тот день, когда взволнованная мама собрала первый мешок одежды и произнесла непонятную фразу: «Это для погорельцев». А отец сказал: «Такое с каждым может случиться!»

Дом с солнышками

Дом, в котором мы родились, папа построил собственными руками. Потом мы, три отпрыска, посадили три тополя и много лет соревновались, чьё дерево выше, сильнее и красивее. А дом у нас с солнышками…

Мне всегда казалось, что у русских домов есть глаза с красивыми ресничками – это окна с резными ставенками. Над нашими ставенками папа вырезал солнышки… Наша весна начиналась с покраски солнышек в красный цвет. Помню, как это сдруживало нас. И уже было не до споров, чей тополь выше, сильнее и красивее…

Отец и море

У отца всегда была тоска по морю, которого он никогда в жизни не видел. Он мечтал стать моряком. В детстве, слушая его рассказы, я часто думала о том, как бы эта стихия подошла к его голубым глазам.

Он мечтал стать моряком, но был четырнадцатым и самым младшим ребёнком. Его отец умер в возрасте сорока лет. Мой папа должен был остаться с матерью и заботиться о ней в старости. На его глаза наворачиваются слёзы, когда он смотрит на пшеничное море.

Сокровища

В детстве мы с братом мечтали найти кувшинчик с золотом, закопанный каким-нибудь нашим прапрадедом. И чего только не находили, поддавшись этому увлечению! Исследовали заброшенный двор давно почившего деда Алёшки и выяснили, что он делал прялки – красиво выточенные детальки из берёзы и латунные колечки, которые мы считали золотом, стали для нас самыми заветными сокровищами. В другом сарае мы обнаружили сундук со старыми письмами и фотографиями и часами там засиживались, зачитываясь и разбираясь в перипетиях судеб родственников, которых мы не видели или застали уже в глубоко преклонном возрасте.

История о том, как мужик повесился, да ожил потом

Эту историю рассказал мне дядя Саша. Я её записла. Потом мне сказали, что у кого-то из юмористов нечто подобное было, но это не столь важно. Важно, что дядя Саша рассказал её так, будто сам был участником.

Не знаю, как в других деревнях, а в нашей так повелось: если свинью зарезали, то после того, как её освежуют, всех участников процесса ждет традиционное застолье с жареной картошкой с печёнкой, а в центре стола – бутыль лучшего самогона. Причём я хочу отметить – алкоголиков в нашем селе нет. Все знают, что есть время отдыха, а есть время работы и лучше их не смешивать, иначе – одна головная боль.

В то утро свинью резали у Иловлевых. И всё было бы хорошо, традиционно, если бы хозяйка дома не заартачилась и не запретила хозяину спуститься в подвал за самогоном.

– Нет, – сказала, как отрезала, Надя своему мужу Матвею Иловлеву. Как он к ней ни ласкался, наебурилась баба – и всё. Самогон не выдала. Дверь подвала закрыла на замок, а ключ спрятала под подол. Была у неё такая черта, которую Матвей называл дубоволомной деревянностью.

– Надь, ну стыдно ж перед мужиками, старались, работали, дай самогон, – пытал последнюю надежду Митька. Надя была непреклонна.

– Вот помяни моё слово, Надежда, останешься ты без мужика! – пригрозил Матвей. – Вот возьму и повешусь! Стыдоба-то какая – самогон не дала, когда такой повод!

Надя не восприняла мужнины слова всерьёз и продолжила разделывать свинью – сало в один тазик, мясо на тушёнку – в другой. Обиженные мужики хмельно не пивши разошлись, Митька с ними; так думала Надя, пока не вышла в сенцы. Выходит она, а там Матвей висит. Дурень, и вправду повесился. Заголосила баба. Побежала сначала к соседке: «Нюська, Матвей повесился!», затем к участковому, а Нюська в дом к Надьке, чтоб убедиться, что заправду повесился: событие какое в селе! Горячая новость!

Заходит в сенцы – висит Митька, слегка покачивается. Постояла в раздумьях Нюська, попечалилась, глядь – в тазике на столе сальцо лежит. Недолго думая, Нюська шматень сала хвать – и за пазуху. Ещё несколько секунд попечалилась, посмотрела на Матвея – хороший мужик был, пробурчала «вот и помяну» и побежала домой. И сидеть бы ей дома, но нет – нужно быть в гуще событий: вернулась в дом к Надьке. Участковый ещё не пришёл. И Надьки нет. Матвей висит. Сало лежит. Нюська снова к тазику – и ещё один шматень за пазуху. И тут вдруг мертвец открыл рот.

– Этак из-за тебя, – загробным голосом загудел сказал Матвей, – на мои поминки, дура, сала не останется!

Нюська выпучила глаза и шмякнулась в обморок. Тут пришёл участковый с Надькой на место происшествия. Осмотрел участковый труп и говорит:

– Ничего не понимаю – почему у него язык направо вывалился? У всех повешенных налево, а у этого – направо!

– А я могу и так, – заговорил мертвец, перебрасывая язык справа налево.

Надька – в обморок, а участковый стойкий был и не такое видывал. Матвей расхохотался, – чудо, прям, какое-то, продолжая висеть в петле, потом распахнул фуфайку, а там у него вокруг тела типа качельки из веревок.

Когда Надька отказалась выдать самогон, он пошёл в сарай, соорудил это безопасное приспособление, вернулся в сенцы, зацепил верёвку за крюк и вздернул себя, только вот верёвка на шее была для антуража.

С тех пор Надя слушалась Матвея во всём.