Текст книги "Мышка Йоле (книга первая)"

– Войдите, – бумаги мгновенно отложены в сторону. Вошли Королёвы и Денис. – Докладывайте, господа.

– Можно я первая? – Лиза присела на подлокотник кресла, в котором разместился её муж. Довольно долго собиралась с мыслями и духом, что на неё совсем не похоже. Обычно её заставить помолчать огромная проблема, не всегда посильная даже Вельдену. Потом судорожно вздохнула, достала из кармана платочек, сжала его в руках. – В общем, пришлось основательно выскоблить слизистую матки, два шва на шейке – внутренние надрезы, всё остальное тоже заштопала основательно, её просто изрезали в лохмотья. Наложила двенадцать швов в общей сложности, саморассасывающиеся, разумеется. Придатки в норме. Признаков воспаления или кровотечения пока нет, но тампонаду сделала, завтра сниму. Думаю, ей кололи антибиотики и давали витамины или ещё что-то, возможно коагулянты. На венах рук и плечах много следов от уколов. Делал инъекции и подбирал препараты профессионал, я в этом абсолютно уверена. Что же это делается?! Они её… творили, что и в ужастиках не увидишь. Они её не просто насиловали, они!.. Понимаете, я вытащила осколки бутылочного стекла и обломок лезвия. Сволочи! Лютому врагу такого не пожелаешь. Но обещаю, что всё будет хорошо.

Эрнст сжал челюсти до скрипа зубов, перед глазами поплыла багровая дымка. Так вот почему Лиза бегала от него, вот чего не хотела говорить, пока сама не переварит.

– Успокойся, дорогая, теперь Мышка в надёжных руках, – Валера погладил жену по руке. – С точки зрения полостного хирурга ничего страшного нет. Если можно сказать в сложившейся ситуации – родилась в рубашке. Лёгкое пострадало, но могло быть и хуже, полсантиметра до сердечной сумки. Мы всё подлатали, ушили. Дренажи вечером уберём. Сухо. В животе – в норме, но нужно начинать кормить хотя бы через зонд, иначе кишечник не запустим. Ссадины обработали, ранки не гноятся. Пальцы, слава богу, не переломаны. Ногти отрастут. Правая нога пусть в лангете побудет, вывих примерно трёх-четырёх дневный вправили, но есть отёк и со связками могут быть проблемы в будущем. И желательно чтобы Киото посмотрел кисти. Следы от верёвок или наручников глубокие. Могут быть проблемы, хотя я пока их не вижу. Но я же не невролог и проверить тонус пока не представляется возможным. Лучше перебдеть. Боюсь ещё застойной пневмонии и ДВС синдрома. Пока анализы адекватны состоянию.

– С точки зрения реаниматолога не так уж и радужно пока. Антибиотики, электролиты, питание капаем. Плазму и ЭР массу вводим. Будем ещё. У девочки сильное обезвоживание – 20%, кровопотеря около двух литров – снижение ОЦК на 30-40%. Наполнение сосудов и камер сердца низкое, есть шумы. Быстро восполнять нельзя, сами знаете, чем грозит. Пока ни о каких сроках и прогнозах говорить не буду. Состояние крайне тяжёлое и вы все это видите. Сильнейшие боли, а я не могу ввести адекватную дозу обезболивающих препаратов – жидкости мало, боюсь, перегружу. Но, что интересно, у пациентки непонятная реакция на боль. Я читал, что в спецподразделениях учат как-то отодвигать её, усилием воли заставлять организм забывать о ней. Звучит фантастически, но я это реально вижу. Как и где этому научилась? Кто она, если такому обучена? Фантастика какая-то просто. Она всё чувствует, потом напрягается и не реагирует на уколы некоторое время. Но слишком ослабла, поэтому эффект кратковременный. Думаю, только поэтому не умерла от пыток. Эрнст Генрихович, я не поверил бы, если бы сам не увидел. Йоле – уникум, или я действительно многого не знаю, – Денис вскочил, промчался по кабинету, налил стакан воды, вылил его в цветочный горшок. Остановился посередине кабинета и, наконец, продолжил: – Кровь ввели почти всю необходимую дозу, теперь кристаллоиды, коллоиды, замороженную плазму, ЭР массу и, наверное, гемодез или полиглюкины. Завтра планирую поставить носовой зонд и начать кормить. Короче я останусь на ночь и полистаю литературу, пообщаюсь с народом. Знаю одно – сегодня, максимум завтра всё решится.

– Денис, что решится? – Эрнст встал, нависнув над столом. Лицо у него стало каменным, а глаза абсолютно чёрными. – Вы хотите сказать, что мы не сможем её вытащить? Вы понимаете, что невозможно потерять её! Она столько вынесла, что просто обязана жить! Йоле не может умереть! Уже многие бы стали блуждающими атомами, если бы она не вмешалась. Это понятно?! Я останусь тут и будем вместе думать. Хоть всю ночь.

Реаниматолог, конечно, как и все знал, что шеф может быть очень жёстким, но сейчас он был страшен, ещё страшнее были произнесённые им слова. Все присутствующие притихли, не решаясь вдохнуть, даже Валера, тем более задавать возникшие вопросы. А Вельден вдруг обмяк, глубоко вздохнул, опустился в кресло и с запредельной усталостью посмотрел на подчинённых:

– Я погорячился, простите меня, друзья. Просто не могу потерять её снова. Она должна выжить. Помогите, пожалуйста, на вас вся надежда. Без Йоле и меня не будет. Больше не выдержу, я очень люблю её.

Валера вздохнул и посмотрел на Дениса, тот тоже вздохнул, потом чему-то улыбнулся:

– Я только перекушу, запасусь крепким кофе и бегом в палату. Христо заменит меня по остальным делам. Придумаем что-нибудь, шеф.

– Эрик, – Лиза подошла и обняла за плечи, – Ты же прекрасно знаешь, что мы сделаем всё возможное и невозможное, и в этих стенах мы боги. А тебе могут привезти ту мазь с Тибета, ранозаживляющую? Помнишь, наша Тома руку кипятком обварила, а ты принёс мазь, и теперь даже следов нет? Может, я и забегаю вперёд, но верю, что Леночка поправится. Поверь, кожа без страшных напоминаний – огромный эмоциональный плюс для женщины. Да и швы внутренние можно обработать, чтобы рубцы минимальными были, ей ещё рожать.

– Точно, молодец. Сейчас позвоню и самолёт отправлю, если нужно. Спасибо всем, извините мой недопустимо резкий тон. На нервах весь.

Доктора покивали и двинулись к двери.

– Звони, если что, – Валера пожал шефу руку на прощание. – У нас дежурство закончилось, поедем домой. Тебе тоже не мешало бы, отдохнуть, а то сам свалишься и Йоле не поможешь. Если нужно подменить – останусь.

– Не надо подменять, давайте, до завтра. Помните о полной секретности.

Эрик ещё раз просмотрел бумаги, подписал срочные. Сидеть в кабинете было невмоготу. На кофе и чай смотреть уже не мог. Пошёл взглянуть на Йоле. Кирилл посадил двоих своих ребят у входа в отделение реанимации под видом медбратьев. Жалюзи опущены, так как через окна замечательно видна кровать с крыши здания через дорогу и яркий свет невыносим для пациентки. В полумраке Йоле почти не видно под простыней, такой же белой. Он подошёл, погладил её по щеке. Кожа всё такая же нежная, белый бархат. Положил её ладошку на свою. Только сейчас заметил, какая она крошечная, тонкая, намного меньше его ладони. Йоле спала, изредка тихо постанывая и вздрагивая. Так даже лучше, боль меньше чувствует. Он сел перед компьютером за стол в углу палаты. Надо что-то обязательно придумать. Потом пришёл Денис, и они уже вдвоём углубились в поиск.

– Блин, это же элементарно! – вскричал Эрнст, стукнув Дениса по плечу, часа через два дискуссий и просмотров недр интернета, доступных баз данных других клиник корпорации. – Как я мог забыть про способ дедушки Мурашевского? Йоле его сразу бы вспомнила, она его любимица! – Эрик схватил лист бумаги и быстро набросал схему с дозировками. Подумал ещё и приписал номер телефона профессора, на всякий случай.

– А вы уверены? Как-то слишком просто. И я, простите не знаком с дедушкой Мурашевским. Может, Киото дождёмся? Он завтра прилетает.

– Суть в простоте, элементарная реофизиология в неотложной хирургии с секретной изюминкой, – он чуть ли не скакал вприпрыжку по палате, забыв, что уже глубокая ночь и рядом спит больной человек. – Давайте наколдуем эликсир! У нас нет ещё суток, чтобы ждать Киото, но можете проконсультироваться. Здесь телефон профессора, если что, скажете, что для Йоле. Тель-Авив.

– Нет, шеф, колдовать нужно на работающие мозги, а мои в отключке. Сейчас что-нибудь перепутаю, и получите свою Йоле фиолетового цвета в оранжевую крапинку, даже звонок другу не поможет. Два часа посплю, потом поколдую. Не переживайте, время не упустим, всё под контролем. И вам, шеф, настоятельно советую то же отдохнуть, говорю как врач и друг, – Денис церемонно поклонился и вышел.

Эрик посмотрел на спящую Йоле, улыбнулся и пошёл в свои рабочие апартаменты. Два часа ночи. Нужно поспать. Когда наметилось решение проблемы, стало немного легче и ему удалось заснуть. Казалось, только прилёг, а уже звонит будильник.

Глава 5

Wenn du lange in einen Abgrund blickst, blickt der Abgrund auch in dich hinein.

(Friedrich Nietzsche)

Если вы долго смотрите в пропасть, пропасть также смотрит в вас.

(Фридрих Ницше)

Йоле находилась в глубочайшем эмоциональном ступоре и никак не реагировала на попытки окружающих вывести из него. Лежала, отвернувшись к стене не открывая глаз, пока не оставалась одна. Когда все уходили, то пыталась рассмотреть, где же находится, получалось с огромным трудом. Стоило напрячь глаза, как начинала дико болеть голова. Видела лишь силуэты чего-то на светлом фоне стен. Почему стены стали белыми? Почему тепло? Почему никто не кричит и ей уже не больно? Почти не больно. Слишком много вопросов. А если это просто новый этап, новая идея как её заставить говорить? Не получилось по-плохому, и решили изменить тактику? Хорошие и очень плохие? Нет, это голоса других людей и почему-то они ей смутно знакомы. Кто мог её увезти оттуда? Увезти откуда? Зачем? Никто из её знакомых не знал где она. Не знала и она сама. Сон, бред или уже переход в другой мир? Нужно сконцентрироваться и разобраться, или расслабиться и пусть всё идёт как идёт, хуже ведь уже не может быть.

Она всё слышала и не понимала, что это за люди вокруг пытаются ей помочь, и зачем? Жить не хотелось вообще. Хотелось пить, постоянно, но попросить не решалась, потому что это был бы уже контакт. А раз пойдёшь на контакт, потом не сможешь остановиться. А ей не нужны никакие контакты. И она терпела, облизывая сухие губы сухим языком. Чуть погодя и пить уже не хотелось, а её начали заставлять это делать. Она давилась каждым глотком. Хотелось выпить весь Байкал, но не могла толком проглотить и каплю. Лёжа, даже если немного приподнимают голову, пить сложно и горло стягивало как судорогой. Сплошная несуразица, чушь собачья!

Потом стало ещё непонятнее. Кто-то, бережно держа голову, отмывал волосы и очень осторожно их расчёсывал. Чьи-то мягкие руки разминали мышцы и протирали тело тёплой и приятно пахнущей тканью. Йоле попыталась сопротивляться, но голос пожилой женщины уговаривал, успокаивал, убаюкивал. Полная противоположность того, что было. Но этого ведь никак не может быть! Йоле очень хорошо помнила другой женский голос. Резкий, хрипловатый женский голос, после команд, которого была боль или темнота и бетонный пол.

Видеть кого-либо, особенно Вельдена, невыносимо, вернее не видеть, а слышать и чувствовать. Она сразу его узнала по голосу, по прикосновению горячих и нежных рук, губ, по энергии, исходящей от него. Или ей так просто хотелось? И вправду очень хотелось. Неужели желание было столь сильным, что материализовалось? Не может быть! Так не бывает! Стала прогонять назойливое видение, но оно не подчинялось ей. Эрик, как, назло почти всё время рядом, но его не может быть здесь. Когда он исчезал, появлялись Лиза или Валера. Лизка плакала или злилась. После них появлялись другие, незнакомые, но такие же заботливые люди. А может ей мерещилось в бреду? Какой-то жутко извращённый бред получался. Почему люди, которых она так сильно хотела видеть рядом, но не могла, потому что сбежала от них, обидев или обидевшись на них, появляются так реально? Почему, если это не на самом деле, не появились папа с бабушкой? Вся её жизнь после смерти отца проходила на автопилоте, в какой-то нереальной туманности с редкими проблесками света, когда была цель, а теперь тем более, потому что цели больше нет. Она давно уже вообще не различала бред и реальность, чувствовала себя иногда выбирающейся в мир людей из параллельной вселенной кошмара за очередной порцией разочарования и боли.

Йоле открыла глаза и сообразила, что это не очередной сон, повертев головой и далеко не сразу сфокусировав взгляд. Видела предметы размыто, но уже гораздо лучше. Всё-таки её старания не прошли даром. В палате полумрак, только мигают огоньки аппаратов, и проходит немного света из коридора через матовое стекло закрытой двери. Она приподнялась на локтях и упала обратно. Голова немилосердно кружилась и болела, в висках долбило целое осатаневшее семейство дятлов, от малейшего физического усилия тело покрывалось холодным липким потом и мурашками. Приподнялась снова, заставила себя пересилить подкатившую дурноту и дрожь в руках. Ей обязательно нужно встать и немедленно. Глаза уже привыкли к неясному свету, и Йоле рассмотрела, что кроме неё в палате никого нет и очень тихо. Значит ночь. Она осторожно встала, держась обеими руками за край кровати, и обнаружила, что одежды нет вообще. Хреново. Оторвала от себя датчики и аппараты начали истошно пищать и мигать, как новогодние ёлки. Вытащила катетеры из вен, зонд, закуталась в простыню. Добралась до двери. На вешалке висел белый халат. Надевать его, не было времени, просто как смогла, накинула на плечи и босиком, держась за стену, выбралась в коридор. Стены качались и то расходились в разные стороны, то сбегались, оставляя узкую щель, пол колебался, как гладь моря в штиль. Рядом оказалась другая дверь, и Йоле не раздумывая, ввалилась туда. Наткнулась на какие-то палки, чуть не упала. Но искать выключатель и тем более включать свет, было бессмысленно и небезопасно. Решила постоять так, пока те, кто прибежит на писк аппаратов, не уйдут дальше. В коридоре поднялся шум. Люди бегали и переговаривались, но в подсобку пока не додумались заглянуть. Стоять, прислонившись к стене, получалось неплохо, но как только она задумалась о том, что будет делать дальше, ноги затряслись, отказываясь подчиняться. Йоле твёрдо решила, что не останется здесь. Почему? Потому что так надо, потому что ничего хорошего и тем более чуда не будет. Потому что её всё равно убьют, а облегчать работу убийцам она не будет, тем более что могут пострадать случайные невинные люди, незнакомые или знакомые коллеги, пытающиеся её спасти. Отсюда просто необходимо немедленно уйти и всё. Если честно, то она вообще не представляла в какой больнице находится и в каком городе, надеялась, что всё-таки в своём. Единственное – не в больнице скорой помощи, где работала до похищения, это точно. Мысли выбивали из колеи решимости и лишали последних сил. Поэтому соображать будет по ходу или инстинкты включатся. Интересно, она раньше никогда не задумывалась, что усталость от мыслительного процесса может выражаться и в чисто физической форме.

Тихонько приоткрыла дверь и посмотрела в щёлку. В коридоре тоже полумрак и уже никого нет. Во всех больницах в отделениях, существует как минимум два входа в противоположных сторонах по правилам пожарной безопасности. Освещённая большая дверь в конце коридора явно вела в холл, а значит ей не туда. Йоле по стеночке пошла в обратную сторону, зажав вену рукавом халата, из которой продолжала сочиться кровь, чтобы капли на полу не выдали её. Оторвать плечо от стены нельзя, голова кружилась и ноги подгибались, но передвигаться можно только так, пусть и со скоростью городского автобуса в час пик или слизняка по горячему асфальту. Представила себя таким слизняком под июльским солнышком и улыбнулась, очень похожее сравнение получилось. За углом увидела служебный грузовой лифт и дверь, по всей видимости, на лестницу. Подумала, что если воспользуется лифтом, то лучше было вообще не вставать. Собрав остатки сил, пошла по ступеням наверх. Господи, сколько же здесь этажей?! Просто небоскрёб какой-то, а оглянулась и поняла, что одолела всего один пролёт. Она уже выбилась совсем из сил, когда услышала топот бегущих ног над головой. Кто-то спускался и бежал прямо на неё. Нет, она не может так глупо попасться. В углу толстая вертикально идущая труба, наверное, мусоропровода. Йоле забилась за неё и перестала дышать. Мимо промчался человек в развевающемся белом халате. Как будто что-то почувствовал и остановился на пол пролёта ниже площадки, где затаилась беглянка. Обернулся вполоборота, прислушался, тряхнул головой и побежал дальше. Йоле стало совсем плохо, она узнала в человеке Эрика Вельдена, от которого хотела бы находиться как можно дальше, желательно в противоположной точке земного шара, а лучше – Вселенной. Значит, ей не мерещился его голос. Почему он здесь? И главное – где здесь? Валерка же говорил, что Эрик уехал из страны. Или она оказалась за границей? Чушь полная! Но это уже слишком реалистичный глюк, а если это на самом деле? Йоле, как и он помотала головой, чуть не грохнувшись, прогоняя глупейшую мысль вернуться выяснить с ним всё раз и навсегда, и поползла дальше наверх. Почему наверх? Потому что внизу её очень быстро обнаружат. Потому что туда помчался Вельден. Но бедолага не предполагала, что и на лестнице есть камеры, просто человек, который должен смотреть на них, сейчас внимательно просматривал мониторы камер других мест наиболее вероятных для её нахождения – в отделениях и холлах, лифтах. Наблюдатель видел, на записи как она встала, как шла к выходу из палаты, а потом просто пропала. Он сразу переключился на другие камеры, не дождавшись её появления в коридоре из бытовки. Ей тупо повезло или нет.

Вот и дверь на крышу или чердак, лучше бы на чердак, там больше шансов спрятаться. Главное немного переждать, а потом найти любую одежду и сбежать домой. Только бы дверь была не заперта. Она нажала на ручку, и дверь не открылась, но на крючке рядом висел ключ. Йоле задохнулась от порыва холодного ветра с каплями дождя. Дверь вырвало из рук и оглушительно грохнуло об стену. Ленка вывалилась на крышу, больно ударившись боком, и ногой захлопнула дверь, с трудом вставила ключ в скважину, повернула.

Теперь доползти до края и найти пожарную лестницу. Приподнялась на руках, осмотрелась. Крыша казалась бескрайней в темноте, скудно прореженной светом уличных фонарей. Парапет далеко, но это не важно, главное его видно. После заточения, она видела только в полумраке, а свет причинял невыносимую боль. Йоле тряслась от холода, и очень сильно болел левый бок, нога в повязке одеревенела. Лужи, пронизывающий ветер и дождь со снегом – всё против неё. И тогда она заплакала, лёжа под тёмным небом и ледяным дождём. Столько усилий и всё напрасно. Зачем её вытащили! Она категорически не хотела жить, не видела смысла своего дальнейшего пребывания на этом свете в этой жуткой реальности. Маленькая, так и не успевшая повзрослеть, девочка, уставшая от потерь, постоянной борьбы, от предательства и дикого одиночества, пустоты в том месте, где у нормальных людей находится душа.

Душа человеческая как щенок-подросток сенбернара. Восторженная, огромная, наполненная солнечным светом, когда человека любят и он любит. Тогда хочется поделиться со всем миром искренним теплом этой души, виляя хвостиком и прыгая. Наверное, поэтому у детей такие чистые и яркие глаза. Но это состояние длится совсем недолго. Чем более открытая и светлая душа, тем тяжелее и страшнее ей бывает. Несправедливость, обиды, плевки делают душу ещё более ранимой, беззащитной, растерянной. Она хочет нести радость, а её вынуждают прятаться за разными масками, чтобы просто выжить. Она, бедняжка забивается в самый дальний уголок своей конуры и тихонько скулит от страха за тех, кто плюёт в неё. А потом случается перелом. И из конуры вылетает озлобленный зверь, готовый порвать любого, для которого имеют смысл лишь разорванные кровоточащие глотки обидчиков; либо хамелеон, способный подстроиться и выжить в любой ситуации; либо существо, почти утратившее душу, тень человека, сломленного и уничтоженного. Редко из конуры выходит окрепшая и закалённая душа, но такую уже невозможно перетащить ни в какую сторону, она идёт только своим путём. Йоле чувствовала, что от неё ещё что-то осталось, но это что-то болело и выло в голос так, что лучше бы его не было!

Йоле доползла до вентиляционной шахты, села, прислонившись спиной к стене. Злой ветер кидал ледяные капли с пригоршнями мокрого снега прямо в лицо. Вряд ли она удержится на пожарной лестнице хоть минуту и вообще сможет её найти. Всё так глупо и неправильно. Старалась жить всегда, по совести, как учил и жил отец. И что? Все родные мертвы, друзей и любимого человека сама оттолкнула. Нельзя войти в одну реку дважды. Впереди – тьма.

Ручка двери судорожно задёргалась. Послышались громкие мужские голоса и возня, потом грохот выбиваемого железа. Отчаяние придало ей сил встать и почти подойти к невысокому парапету. Оставалось сделать каких-то пару шагов. Всю крышу залил невыносимо яркий свет прожекторов, вызвав дикую боль в голове и совершенно дезориентировав отчаявшуюся беглянку. Порыв ветра сорвал с неё халат и тот полетел вниз с крыши, как подбитая птица, судорожно махая рукавами, пытаясь взмыть в небеса. Она сделала ещё шаг и наклонилась вперёд, надеясь, что край близок. Но чьи-то очень сильные руки схватили в охапку:

– Ну, уж нет, Мышка-малышка, от меня так просто не сбежишь. Что же ты задумала, девочка?!

Йоле из последних сил пыталась сопротивляться, но держали цепко:

– Ну почему вы все просто не оставите меня в покое! Я устала так жить, отпустите меня, пожалуйста. Я очень вас прошу, – у неё не осталось сил даже плакать, не то, что вырываться. Йоле повисла в державших руках, продолжая уговаривать, – пожалуйста, хватит меня мучить, я больше не выдержу, пожалуйста, умоляю вас, отпустите или убейте уже, ради всего святого для вас. Всё равно я вам ничего не расскажу!

– Йоле, малышка, никто тебя не посмеет больше никогда мучить, успокойся. С тобой твои друзья. Ты совсем замёрзла, глупенькая, – мужчина поднял её на руки.

– Отпустите, прошу вас, мне незачем жить, я устала и не могу… – Йоле в отчаянии, придавшем сил, сумела спрыгнуть с его рук, но едва коснулась пола, как от дикой боли в ноге потеряла сознание.

Вельден рвал и метал, узнав о происшествии в отделении. Еле сдержался, чтобы не врезать дежурному врачу, зато пострадала проломленная от удара кулаком дверь в подсобку, и было обнаружено потайное место Йоле по кровавому пятну на полу. Он только закончил операцию, когда стало известно о пропаже Йоле. Мчался проведать её, а застал пустую палату, беготню и панику. Благо, что Ланской заехал, решив проведать друга и спасённую девчонку. Он-то вовремя нашёл и вернул беглянку в палату. Без сознания, замёрзшую до посинения, с кровяным пятном на левом боку из-за разошедшихся швов, но вопреки всему живую. Проштрафившиеся сотрудники и бойцы Ланского, отлучившиеся в момент побега попить чай под музыку в ординаторской, теперь суетились, боясь встретиться взглядом с побелевшим от гнева шефом и непривычно молчаливым командиром. Подключили опять все датчики, поставили новые катетеры и завернули пациентку в термоодеяло, включили подогрев матраца. Примчался вызванный из дома Валера, осмотрел шов и сказал, что зашьёт заново, пусть беглянка только нагреется до нормальной, а не трупной температуры. Ещё один наркоз она не выдержит, поэтому шить придётся под местным обезболиванием. Ланской сразу заменил охрану, пообещав устроить потерявшим бдительность подчинённым жизнь не кустом садовой малины, а нескончаемыми зарослями диких злобных кактусов. А Эрик был уверен, что больше Йоле ни на секунду не оставят без присмотра. Медсестра и дежуривший врач, даже не оправдывались, и Вельден решил их пощадить на первый раз, наказав только премиальными. Ведь на месте Йоле мог оказаться любой другой тяжёлый пациент, а халатность в реанимации смертельно опасна. Просто с другим больным такая оплошность могла бы не быть так быстро обнаружена. А это ещё страшнее.

Ланской отвёл его в сторонку:

– Друг, с девочкой более чем конкретная беда.

– Это я уже и без тебя понял. Как она вообще смогла встать?

– Пошли к тебе. Нам о многом нужно поговорить, немедленно, – Кирилл кивнул Вельдену на выход. Эрик не хотел уходить именно сейчас, но майор никогда не делал и не говорил ничего просто так. Если сказал «надо», значит необходимо и сейчас. Усевшись в кресло с сигаретой и стопкой водки, Ланской очень внимательно посмотрел на Эрика. Потом вздохнул, выпил и затянулся на пол сигареты. Выпустил дым в потолок и только тогда заговорил:

– Она пошла туда, чтобы спрыгнуть, понимаешь, что это значит? Нечто подобное один раз видел, но запомнил на всю жизнь. Единственный неверный шаг и всё, точка невозврата. Без чуда уже не обойтись. Нельзя Ленку наедине со своими мыслями оставлять, ни на секунду. Её засасывает, понимаешь? А эта трясина ещё никого не отпустила, поглотив. Вспомни, как с моим старлеем было, когда он руку потерял? Что мы ни делали, а вытащила его жена.

– Думаешь, я не понимаю, не вижу ничего? Но я не могу позволить ей умереть. Я должен вытащить Йоле из пропасти, но она не Данька, а я не Анюта. Здесь в миллион раз сложнее. Она ненавидит меня, возможно, скорее всего. Если сможет простить, только тогда будет шанс. Но руки не опущу. Не знаю пока как, но всё равно вытащу, или пойду за ней. Выбора у меня уже нет.

– Я заглянул ей в глаза. Меня до сих пор потряхивает. Там только боль и пустота, как будто она уже простилась с этим миром. Не представляю, как можно вернуть оттуда.

– Я должен это сделать. Моя вина перед ней слишком большая.

– Эрик, давай на чистоту и очень серьёзно, без эмоций. Отбрось свои угрызения совести. Подумай не о том, что ты сделал, а о том, зачем это спасение ей нужно? О ней подумай, поставь себя на её место.

– Как зачем? Ты вообще сейчас о чём?

– Зачем тебе это нужно и ей? Насколько я помню, Ленка тебя на километр к себе не подпускала. Не факт, что когда-нибудь изменит свой настрой. Ненавидит, как ты говоришь. Может, хватит её мучить? Так зачем и почему это всё нужно?

– Как это зачем?! Ты себя вообще слышишь?! Что ты несёшь? – Эрик уставился на Кирилла, – затем, что она должна жить, пойми! Просто должна жить! Йоле слишком мало видела хорошего, поэтому я хочу и могу изменить её жизнь. Я могу дать ей всё, чего только пожелает, и могу защитить от всего. Даже если не простит.

– А если она этого не хочет, если ей это не нужно? Если она уже никому не верит, особенно тебе, и ни на что хорошее не надеется? Если искра умерла? Нельзя заставить жить насильно. Растительное существование не для таких как Ленка. В её глазах только смерть, страдание и усталость видел, ни тени жизни.

– Кира, вот сейчас я тебя совсем не понимаю. Ты что предлагаешь мне сдаться?! Сидеть на ж… ровно, смотреть, как она умирает, или помочь спрыгнуть с крыши?! Оставить, бросить её?! Я видел и чувствую, что искорка ещё жива. Ей просто нужно помочь поверить. Убедить, что всё хорошее ещё впереди, и оно обязательно будет!

– А будет ли? Если допустить, что психика не выдержала? Невозможно такое выдержать без последствий. Пойми, она пошла туда, чтобы всё прекратить! Стальной сломанный клинок не склеишь.

– Она до сих пор борется за жизнь пока не понимая этого, значит, шанс есть. Мизерный, но есть.

– Вот теперь я точно знаю, что у тебя получится! – Ланской хитро улыбнулся. – Ты ни разу не заикнулся, что это она тебе нужна как воздух, что это ты не можешь без неё. Большого эгоиста загрыз маленький мышонок.

– Ланской, ты достал меня со своими спецовскими штучками, по-простому уже неинтересно? Всё с психологическими вывертами нужно? – Эрик упал в соседнее кресло. – Спасибо, Кир, ты настоящий друг. Невероятно, но после твоей моральной встряски стало чуть легче и капельку яснее, – он помолчал, шумно выдохнул: – О Валиде нет инфы?

– Самому стрёмно как-то. Уже четвёртые сутки на исходе. Хотя для нас так даже лучше, будем надеяться.

Они просидели почти всю ночь, беседуя и не находя решения задачи под названием «Йоле». Вельден ходил проведывать её раз пять, Ланской пару раз, но она спала от введённого снотворного. Эрик застал санитарочку Татьяну Петровну из оперблока за попыткой вновь привести в порядок спутанные волосы его любимой пациентки. Улыбнулся и не стал мешать.

Глава 6

Liebe ist die Zauberkraft, die ohne

Willen Wunder schafft.

(Andreas Tanzer)

Любовь – это волшебство, которое невольно совершает чудо.

(Андреас Тенцер)

Ну почему они просто не оставят её в покое! Она дико устала от всех манипуляций с её несчастным телом. Её слишком часто кололи, осматривали, опять кололи, крутили и вертели, перекладывали с боку на спину и обратно, перевязывали, массажировали и что самое плохое – постоянно разговаривали. Слова сливались в монотонный надоедливый гул, от которого можно окончательно сойти с ума. А не сошла ли уже? Йоле мечтала о том, чтобы все онемели, стали неподвижными, чтобы наступила тишина, и её оставили в покое. Она искала и не могла найти причину, по которой ей следовало цепляться за свою никчёмную и изуродованную жизнь.

Прошло ещё несколько суток или несколько лет и люди из полусна или бреда явно рассчитывали на её выздоровление, да и самой почему-то, непонятно с чего захотелось немного пожить, по-новому. Как по-новому? Зачем? Она осталась одна во всей Вселенной! Даже крёстный бесследно пропал, возможно, тоже погиб. Опять всплыли боль и безысходность, одиночество и дикая неуёмная волчья тоска, рвущая сердце на кровоточащие куски. В покое не оставят, это ясно. Решить, что делать дальше, мешало спутанное сознание и разговоры. Глюк-Вельден замучил, рассказывая истории, которые она не слушала, не понимала ни слова из сказанного. А он всё рассказывал и рассказывал. Потом что-то спрашивал, держа за руку или гладя горячей ладонью по щеке. От этого становилось только хуже, хотелось разреветься навзрыд. Сосредоточиться просто невозможно, ладно пусть пока всё идёт, как идёт, а там посмотрим. Психушка или кладбище, или одиночество среди людей – вообще всё одинаково! Затем опять провал на несколько минут или лет.

То, что Королёвы и Вельден настоящие вроде как, а не плод затуманенного разума, её вообще не обрадовало, а скорее добавило мучений. Как им ещё объяснить, что ей не нужны их внимание и забота! Ей уже ничего не надо, кроме тишины, и чтобы прекратили свои попытки вернуть к жизни. Руки привязали к поручням кровати, чтобы не отрывала датчики и не выдёргивала катетеры. И Йоле превратилась в медузу, абсолютно безразличную ко всему происходящему. Она даже перестала открывать глаза, стало абсолютно безразлично, где находится и кто рядом. С ней пытались работать психолог и психиатр – ушли, не достучавшись. Включали музыку, разные треки её любимых групп – ноль реакции; читали обожаемые ранее стихи Шиллера, отрывки из Шекспира, рассказы Булгакова и Бунина – ничего. Даже кто-то наигрывал на гитаре что-то смутно знакомое.