Текст книги "Мышка Йоле (книга первая)"

А потом приснился странный волшебный сон. Ей приснились папа и бабушка Иоланда. Бабуля плакала и выталкивала её из круга притягательного золотого света, где стояла сама. Йоле никак не могла перешагнуть границу.

А папа подошёл, погладил тёплой мягкой невесомой рукой по щеке и сказал очень тихо:

– Доченька, девочка моя, Мышка, не надо. Не пришло твоё время.

– Папочка, я так устала. Мне страшно и больно! Я хочу к тебе и бабушке. Я уже отомстила за тебя, зачем теперь жить? Я здесь совсем одна.

– Маленькая моя, у тебя ещё всё впереди, поверь. Живи, родная, поверь ему и никогда не будешь одна. Ты же у меня умница, мой цветочек, Солнышко.

– Йоленька, внученька, доверься тому, кто тебя по-настоящему любит. Он поможет, верь. Мы всегда будем с тобой, но не спеши к нам, умоляю. Живи, Йоленька, – бабушка поцеловала её в макушку и всё пропало.

Йоле заметалась, забилась в опустившейся кромешной тьме:

– Бабушка, папочка, не бросайте меня, я к вам хочу. Мне здесь плохо без вас, умоляю!

– Руки, ушли все! Разряд! Фу, есть! Есть пульс! – дальше опять провал.

Йоле приоткрыла глаза. То ли это было действие препаратов, которыми её накачали, то ли последствие многих дней заточения, то ли травм, но дико болела голова. Ещё яркий свет резал глаза даже через веки и добавлял невыносимой боли в висках. Пришлось зажмуриться. Кровать кружилась вместе с нею и страшно тошнило. Какие-то голоса слышались, как сквозь плотный туман. Чья-то тёплая и явно добрая рука погладила по голове, а потом совершенно бесцеремонно раздвинула веки и засветила ослепительным лучом прямо в один глаз, потом в другой. Боль была столь сильной, что она не выдержала и прохрипела:

– Изверги, дайте помереть спокойно или попить хотя бы, где же ваша коллегиальная этика, эскулапы хреновы?! – то, что находится в больнице, знала, но откуда? С мозгами явно не порядок.

– Да, ребята, она возвращается к нам. Раз уже может ругаться, то на пути к адекватному состоянию, – раздался смех нескольких людей.

– Лизка, это ты? Или у меня глюки продолжаются? Если ты настоящая, то дай попить, пожалуйста. И стукни того паразита с фонариком!

Лиза, не выдержав, наклонилась над ней и обняла.

– Я так рада, что ты жива, подружка, – Королёва сунула Йоле в рот трубочку, приподняла руками голову и живительная влага помогла немного прийти в себя, только пить лёжа действительно очень сложно. – Мы тебя вытащим, не сомневайся. А в глаза тебе засветил мой любимый супруг. Вот тебе ещё повод поскорее поправиться и отомстить ему, сама потом стукнешь.

– Валера?

– Открывая глазки, детка, не бойся. Свет выключили. Рад приветствовать тебя на этом свете и на моём рабочем месте. И на будущее, вода слева от тебя, под рукой.

– Сколько я тут?

– Седьмые сутки пошли. Мы тебя во сне держали некоторое время, а потом ты сама как по ту сторону была. Ленка, не смей туда уходить! Знаешь, как страшно на тебя смотреть было?

– Не поверите, но точно была, – Йоле опять закрыла глаза. – Значит и Вельден не глюк? Хреново дальше некуда. Почему он тут, что ему и вам от меня снова нужно? Вы на кой чёрт влезли? Мне нет места в этом мире! Господи, как же я устала от всего.

– Эрик тебя спас, не думай о нём плохо. Лен, не будь дурой. Заигралась ты в уход на тот свет. Хватит уже.

– Это не я, а вы заигрались в спасителей, добрых докторов! Как можно жить после того, что со мной делали?! Совсем тупые? Вы бы смогли?!

– Лен, успокойся! – Валерка сжал её плечи и чуть встряхнул. – Не истери.

Йоле помолчала минуту:

– Лиза, всё так серьёзно? Я надеялась, что это только мой бред. Расскажи, что со мной и где я.

– Пока не могу, но серьёзнее некуда. Ты ведь помнишь, что с тобой случилось? – подруга гладила её руку.

– Хотела бы забыть то, что помню, а что хочу вспомнить – тонет в тумане. Теряется ниточка, сосредоточиться вообще не могу.

– Всё, «время – чьи-то спасённые жизни», как говорит наш любимый шеф, потом успеете ещё наговориться, – Валера всегда был практиком, – посмотри на нас немножко, глазам нужно адаптироваться постепенно. Ленка, я так рад тебя видеть и слышать, конечно, лучше бы в другой обстановке. Пожалуйста, не сопротивляйся и мы тебе поможем. Ты просто обязана выздороветь. Забудь про глупые бредни. Ты же сильная, хоть и мелкая.

Йоле потихоньку снова открыла глаза, опасаясь новой волны боли и тошноты, но ничего не произошло. Удалось даже рассмотреть находящихся рядом людей. Возле кровати стояли её повзрослевшие институтские друзья, улыбались, расплываясь в лёгкой дымке.

– Смотри, что тебе наша младшая дочка, Маришка передала, – Валерка протянул на ладони какой-то жёлтый и яркий комок. Йоле взяла и поднесла поближе к глазам, улыбнулась. Маришка подарила резинового маленького Спанч Боба, мультяшного героя. Жизнерадостная и хитрая мордашка. Йоле нравился этот мультик, давным-давно, в детстве, хоть бабушка и называла его дебильным.

– Спасибо. Поцелуйте дочек от меня, они у вас замечательные, как и их родители.

– Ладно. Хватит, пока разговоров, побереги силы. А теперь вернёмся к делам нашим, теперь оптимистичным. Мы тебя оперировали, мы тебя лечим, и мы тебя вылечим. Давай-ка, проведём осмотр и сделаем перевязочки с обработочками, а ты нас не подведи. Здесь очень строгое начальство, если что не так, то и по физиономии получить запросто можно. После твоего неудачного побега, чуть доктора не лишились, думали, убьёт его наш босс на фиг, по стенке размажет, – Валера бесцеремонно перевернул её на бок и начал прокручивать нитки в швах. Ленка взвыла. – Тихо, милая, чувствительность хорошая, просто наконец-то наступил период гиперестезии, и ты устала блокировать боль. Как у тебя это получилось? Поделишься потом? Денис заверяет, что ты – уникум, и я с ним полностью согласен. А твои эпитеты я всегда записываю, заслушаешься, как иногда выражаешься! Вроде и не матом, но так красочно и реалистично получается! Глазки прикрой, а то мне свет нужен.

– Валера, я хоть в нашем городе?

– В нашем. А ты думала где? Крепко же у тебя мозги перемешались!

Дальше было легче, не так больно, пока за дело не взялась Лиза. К концу обработки Лена уже даже ругаться не могла, только покрылась противным потом и поскуливала, закусив край простыни.

– Лиз, почему так больно? Не могла что-ли анестетиком брызнуть? Вроде бы раньше за тобой садистских наклонностей не наблюдалось.

– У тебя сейчас период восстановления и организм так реагирует. А про анестетик я не забыла, без него было бы гораздо больнее. Скоро всё будет хорошо. Мы с тобой закончили на сегодня. Теперь отдохни часик. Потом время реаниматолога и кардиолога. Пока, позже загляну, я сегодня ночью дежурю, а через пять минут у меня обход, нельзя опаздывать.

Открыть глаза страшно. А вдруг опять начнётся эта невыносимая круговерть? Решив, что спешить не нужно, Йоле просто лежала и слушала, сжимая игрушку в руке. Слушала щелчки аппаратов в долгожданной тишине и думала. Так это была смерть? Она очень хорошо запомнила произошедшее во сне или по ту сторону. Прикосновение отца и бабушки, их слова, улыбки – были настоящие. Всё было слишком натуральным, чтобы быть просто сном. Если всё так, как она видела, то умирать совсем не страшно, а в её случае даже приятно и очень желанно, вдруг оказаться вместе с родными людьми. Она действительно слишком устала, чтобы ещё чего-то кроме покоя хотеть, или чему-то сопротивляться. Довериться тому, кто любит? Откуда они могут знать, что её кто-то ещё может любить? У неё же никого здесь не осталось. Кому довериться? Вельдену? Чушь! Он в далёком прошлом и вряд ли любил её даже тогда, скорее минутное наваждение или желание достичь недосягаемого, растянувшееся на четыре года. Прошло столько лет, но она-то его не забыла. А вдруг и он тоже?.. Но они же его совсем не знали, как, впрочем, и она сама. А вдруг оттуда, с той стороны виднее? Ладно, потом разберёмся. Йоле решила пока плыть по течению, не заморачиваясь на прошлых чувствах и эзотерике.

Кто-то опять тихо подошёл к кровати, и началось мучение по новой, хоть без боли и то ладно. Чувствовала сейчас себя как манекен – тренажёр Адольф на кафедре пропедевтики внутренних болезней у студентов на зачёте. Сердце слушали в два стетоскопа в полной тишине. Потом поочереди проверяли пульс, слушали лёгкие. Ощупывали живот. Проверяли рефлексы. Руки одного врача были обычными, но другого… Что-то знакомое было в их прикосновениях, очень горячие и…

– Эрнст Генрихович, шумы практически исчезли, и в камерах, и в магистральных сосудах, это просто невероятно! – голос явно раньше слышала, но чей не узнала. – Ваш профессор – гений! Я должен всё подробно записать, это ведь спасёт столько жизней при минимальных затратах! Потрясающе!

– Погодите радоваться, давайте сначала сделаем УЗИ, Доплера и фон, а с МРТ погодим до получения результатов, не зачем лишний раз беспокоить пациента. ЭКГ – хорошее, адекватно состоянию, – спокойно ответил голос, который мог принадлежать только…

– Эрик, Вельден? Значит, это и вправду ты? – забыв, что осмотры производятся при ярком освещении, распахнула глаза и опять была наказана за это. На этот раз приступом боли и тошноты скрутило так, что пришлось потерять сознание. Очнулась от резкого запаха нашатыря и настойчивой просьбы:

– Йолечка, Солнышко, пожалуйста, очнись. Только глаза не открывай пока. Это я, всё будет хорошо. Ну же, Мышка, хватит нас уже до тремора во всём теле доводить. А то окажешься в компании врачей с кондрашкой.

– Мне очень плохо и больно. Пить хочу, – её приподняли те же горячие руки и поднесли не трубку, а стакан. Йоле сделала несколько глотков, захлёбываясь, но вцепившись зубами в стекло, чтобы не забрали такую вкусную и сладкую воду.

– Тихонько, не спеши, а то стакан проглотишь. Всё скоро пройдёт. Я рядом. Сейчас проверю твоё сердечко, а ты просто лежи спокойно. И ещё, ты поправишься, потому что я безумно люблю тебя, даже больше, чем раньше. Йоле, я вытащу тебя. Я всё сделаю для того, чтобы ты захотела жить.

– Не надо лгать мне, с мозгами у меня всё в порядке, надеюсь. Этого просто не может быть. Ты не можешь меня любить до сих пор, даже если когда-то любил, в чём я сильно сомневаюсь.

– Ещё как могу, я дышать без тебя уже не смогу, – он коснулся её губ, щеки и зашептал на ухо, – Йоле, любимая, единственная, поверь хоть немного. Мышка-малышка, я не оставлю тебя уже никогда и никому не отдам.

Неужели бабушка говорила о нём? Ведь они же даже толком не встречались, а расстались на годы хуже некуда как.

Грудь и спину извазюкали контактным гелем и совсем замучили, переворачивая с боку на бок, поднимая и снова укладывая, но Эрнст был очень доволен результатом:

– Денис, у нас получилось! Вы – профи. Спасибо. Теперь я за мою Мышку спокоен, почти. Идите отдыхать, вы сутки на ногах, я побуду с ней.

– У меня дежурство по графику через пять часов. Я посплю в ординаторской. Хорошо, что не женат – был бы развод и делёж ложек с поварёшками.

Эрик выключил свет и присел на край кровати, вытер влажной салфеткой Йоле грудь и спину. Она смотрела на него сквозь полуопущенные ресницы. Ленка не видела его лет семь, наверное. Эрик всегда был красавцем, а сейчас ещё и очень возмужал, повзрослел. Не очень коротко стриженые тёмно-каштановые густые волнистые волосы, шоколадные большие глаза с длинными по-девичьи ресницами, короткая аккуратная бородка по краю нижней челюсти и небольшие тонкие усы, удивительно идущие ему. Очень правильные, но не модельно слащавые, а мужественные черты лица. Ростом около двух метров с фигурой античного атлета и уверенностью, что нравится женщинам, он был опасен для любой девчонки. Но не для неё, потому что она чётко знала, что просто не может заинтересовать такого. Йоле была реалисткой с сильно заниженной самооценкой и считала себя вообще на другом полюсе от идеала женской красоты. Она злилась и начинала подозревать в психических отклонениях всякого представителя мужского пола при попытке сделать ей комплемент. Разве может кто-то нормальный восхищаться ею? Ростом чуть выше полутора метров, худенькая, с непослушными пшеничными волосами к тому же сильно выгорающими на летнем солнце, с очень белой кожей, слабо поддающейся загару, ногами 34 размера, длинноватым носом с горбинкой и тонковатыми упрямо сжатыми губами. Только глаза были бабушкиными – ярко-зелёными с золотыми искорками, только их можно назвать красивыми, но и то на любителя. А так в целом – серый мышонок и не более того. Вообще незаметная, неприметная, да ещё и с ужасным характером. Для неё стало неразрешимой загадкой, почему Эрнст вообще обратил на неё внимание.

– Прости, мы не садисты. Но нужно было это сделать. Ночью ты опять нас здорово напугала. Четыре минуты заводили сердце, я уже был готов на прямой массаж пойти.

– Ты здесь работаешь?

– Да, иногда консультирую и оперирую.

– Вельден, что происходит? Прошу тебя, не надо так со мной. Зачем всё это, почему ты сказал, что любишь меня? Это ведь не может быть правдой. Прошло столько лет, да и последняя наша встреча закончилась не очень дружественно. Если только для того, чтобы приободрить, то не стоит. Это было бы слишком жестоко. Мне сложно было поверить тогда, а теперь тем более.

– Я влюбился с первой минуты, как только увидел тебя, хотя и не сразу понял это. Вспомни, сколько раз потом я пытался поговорить с тобой, встретиться, объясниться? Понимаю, что слишком часто вёл себя как полный идиот, но и ты не давала мне, ни единого шанса. То пряталась, то прогоняла. Эти годы я был рядом с тобой, а ты не замечала или не хотела замечать. После похорон твоего отца, я приходил каждый день, почти две недели, но дверь так и не открылась, – Эрик ненадолго замолчал. Йоле отвернулась к стене. Она тоже тогда очень его любила, потом заставляла себя ненавидеть, потом пыталась забыть и смириться. – Йоле, милая, я отдам всё за то, чтобы ты вспомнила, что может быть хоть капельку была не равнодушна ко мне, или чтобы полюбила. Я должен был поговорить с тобой раньше, но не смог решиться. Боюсь, что слишком тебя обидел, но ведь можно исправить? Может, закончился мой срок испытания и наказания? Я на всё готов ради даже микроскопического шанса. Сможешь ли ты меня когда-нибудь простить? Пожалуйста, дай мне надежду. Я не могу тебя потерять. Позволь быть с тобой рядом. Йоль, мне без тебя невмоготу, всё не в радость.

Йоле прекрасно помнила, как он её обидел и за что просит прощенья. Но, может и вправду дать ему шанс? Ведь ничего непоправимого не случилось. Она тоже любила его всегда, с момента знакомства. Любит и сейчас. И бабушка говорила, чтобы она ему верила. На чашах весов одиночество и надежда быть с любимым человеком. Нужно только решиться.

– Мне не за что тебя прощать, мы оба виноваты одинаково. А надежда есть всегда. Я не смогла ни возненавидеть тебя, ни забыть. Хотя очень старалась.

Она даже не могла предположить, что в поцелуй можно вложить столько чувств. Её обожгло пламенем, потом бросило в ледяную воду, потом в забытьё и, наконец, в цветущий яблоневый сад. Заныла каждая клеточка тела, а низ живота скрутило так, что она, не выдержав боли, застонала.

– Прости меня, тебе больно? Господи, я опять не смог удержаться, столько лет ждал этого! Помнишь наш первый поцелуй и второй? Ты тогда оба раза здорово разозлилась. Йоле, любимая моя, прости, – он целовал лицо, губы, не в силах остановиться, обнимая и прижимая к себе. – Мышка, Йолечка, неужели это наяву?!

– Доктор, я раненая и почти убитая… и мне иногда нужно дышать. Извини, почему-то резко захотелось спать…

Господи, он до сих пор не разучился краснеть, как девчонка! От физической усталости и избытка радостных чувств, появившихся впервые за несколько лет в почти мёртвой душе, она уснула в мгновение ока прямо на его руках.

Глава 7

Heroismus beginnt da, wo die Vernunft

streikt: bei der Geringschätzung des

Lebens. Er hat mit Sinnlosigkeit, mit Rausch, mit Riskieren zu tun… Aber nur wenig mit Zweck.

(Erich Maria Remarque)

Героизм начинается там, где рассудок бастует: с пренебрежения к жизни. Героизм связан с безрассудством, опьянением, риском… Но с рассуждениями у него мало общего.

(Эрих Мария Ремарк)

Йоле открыв глаза, немного испугалась, увидев Эрика, сидящего рядом с её кроватью:

– Привет. Я долго спала?

– Почти десять часов. Лизка забегала, но я не разрешил тебя будить, потом поговорите, успеете посплетничать. С самым добрым утром, Мышка. Как же долго я хотел тебе это сказать.

– А ты что всё время тут дежурил? – Вельден улыбнулся и кивнул.

– Мне давно не было так хорошо и легко. Это настоящее счастье смотреть, как ты спокойно спишь. Йолечка, я всё отдам за то, чтобы каждое утро, открыв глаза, видеть тебя рядом, – Эрик снова улыбнулся, взял её руку и прижал к губам. – Не заметил, как утро настало, всё думал и вспоминал. Вспоминал каждую минутку с нашего знакомства. Хочешь горячего чая с твоей любимой шоколадкой? Помню, ты любила «Пуэр» с вяленой сакурой. Верно? А шоколад швейцарский, настоящий, позавчера привезли. Специально для тебя.

– Спасибо. А разве мне можно?

– Нужно. Нет ничего лучше, чем ароматный свежезаваренный чай с шоколадом по утрам и положительные эмоции, – он придвинул манипуляционный столик и налил в чашку из термоса. – Сегодня получше себя чувствуешь? Голова не кружится?

– Нет.

Йоле приподнялась на локтях, пытаясь сесть. Слишком резко поднялась и так же быстро упала обратно на подушку. Продемонстрировала головокружение, которого нет, очень наглядно.

– Тебе нельзя сидеть ещё некоторое время, – Эрнст приподнял головной край кровати, до уровня полулёжа. – Я подержу чашку, пей потихоньку.

Чай был душистый, крепкий и горячий, а шоколад необыкновенно вкусный, а слёзы жгуче-горькие. Йоле даже в детстве почти не плакала, а сейчас эти подлые предательницы катились, совершенно не желая прекращаться. Эрик сначала подумал, что она обожглась чаем.

– Вельден, только не ври, я сразу почувствую. Скажи мне, только честно, зачем я тебе такая сдалась? Чего ты-то от меня хочешь? Я дефективная, неужели не понимаешь? Меня нельзя любить и мне нельзя этого делать. Чего ты добиваешься? Я приношу только несчастья, хорошие и любимые люди умирают рядом со мной! Не хочу, чтобы и ты умер! Почему это всё происходит со мной? Я что, проклята? – Ленка всхлипнула, ожесточённо вытирая слёзы. – Если нельзя сидеть, значит из-за швов, то это… Я надеялась, что это дурной сон. Меня ведь насиловали? Я помню отрывками, в основном боль. Так это правда? Отвечай! Господи, я точно проклята. Я же ни с кем никогда не была. Зачем забрали меня оттуда?! Почему это дурацкое сердце не остановилось совсем! Как я смогу жить после всего?! Как могу вам всем в глаза смотреть, ведь и они же тоже знают. Господи, я вся в смрадной трупной грязи! Эрик, мне очень плохо.

– Я знаю. Это жестоко и страшно, – Вельден, отставив чай, взял её лицо в ладони.

– Лизка ничего не говорит. Где именно швы? Почему она мне обработки делает? От меня хоть что-нибудь осталось?

– Тихо, успокойся. Просто разрывы. Это заживёт. Ничего страшного и непоправимого.

– Эрик, я была там с бабушкой и папой. Там тепло и спокойно, а они прогнали меня. Велели жить и оставили во тьме. Зачем? Я смертельно устала. У меня никого не осталось, цели нет, смысла тоже нет. Не могу больше, не выдержу! Зачем ты меня вытащил, объясни, пожалуйста. У меня в голове какая-то неразбериха.

– Йоле, если мне не веришь, то им поверь, своим родным. Швы заживут, а я помогу забыть боль навсегда. Обещаю, я смогу. У тебя есть я. Мышка-малышка не дефективная и не проклятая. Запутавшаяся, измученная маленькая девочка, – Эрик вытер её мокрые щёки и очень серьёзно посмотрел в глаза: – Я ведь тоже пытался тебя забыть, на войну уезжал, надеялся поймать пулю непутёвой головой, потом чуть не женился от отчаянья. Работой загрузился по макушку. Когда ты пропала, понял, что всё неважно, кроме тебя. В этом мире есть только ты и я. Мы должны быть вместе, обязательно. Как только Денис разрешит, я перевезу тебя к себе. Даже не вздумай возражать. Не смог защитить раньше, теперь пока грозит реальная опасность, я должен быть рядом. Потом сама решишь, как жить дальше, – легонько коснулся губами её виска, ушка и прошептал, – и люблю я тебя просто потому, что на этом свете есть только ты. Йолечка, девочка моя, поскорее поправляйся, и я увезу тебя в сказку со счастливым концом. Я не обману тебя никогда.

– Привет, ребятишки! – в проёме двери нарисовался Кирилл. – Валера сообщил, что наша проказница почти в адеквате и даже ругаться может. Очень важно поговорить именно сейчас и так много времени упустили. Мы не были представлены ранее, представлюсь сам. Я друг Эрика, Кирилл Ланской из контртерористического управления, майор. Еле уговорил, чтобы самому прийти. Следаки и опера чуть меня не порвали. Пошёл к генералу, чуток объяснил ситуацию и дали добро.

– Пойдём ко мне, – Эрик встал, пожал руку вошедшему офицеру, и очень тихо прошипел на ухо, – у меня прогресс, не вспугни, прошу.

– С тобой потом. Меня весьма интересует эта юная леди. Разговор важный и отложить нельзя, – категорически заявил офицер и подошёл к Йоле, отодвинув друга, присел на его стул. – Сударыня, я рад, что вам лучше. Искренне.

– Погодите, ведь это вы забрали меня с крыши? Я узнала голос. Но где-то его ещё слышала, не могу вспомнить где.

– Да, всё в точку. Если не возражаешь, то давай на «ты»? – Йоле кивнула и, взглянув на настороженного Эрика, перевела взгляд на майора. А он неожиданно тепло улыбнулся и продолжил: – Теперь к делу. Ты, малышка, здорово влипла. Поздравляю, общеизвестная киношная Никита – твоя бледная тень! За твою бедовую голову объявили в криминальных кругах награду в миллион рублей, а за голову и сныканый тобой груз – в энное количество больше. По потолку бегают и наши, и ихние. Охрану я усилю максимально, но лучше будет, если взрывчатку с остальным найдём мы и покажем это по ТВ, как можно скорее. Спутник оказался бесполезен, так что вся надежда на твоё, деточка, чистосердечное признание. Это реальный шанс обезопасить тебя и окружающих людей на некоторое время. Валид ушёл и очень сердит на тебя. Мы намертво перекрыли ему кислород – ни здесь надолго не спрятаться, ни за кордон уйти. За его голову власти тоже награду объявили, правда, гораздо меньше. У него только два выхода – сдаться или пустить пулю в свой лоб. Но лично зная его, я могу предположить, что прежде всего, он попытается убить тебя. Местная братва обозлилась, потому что, гоняясь за ним, мои бойцы взяли самого Арсланбека Бекоева, одного из командиров карателей Басаева, скрывавшегося почти двадцать лет, два солидных схрона, море наркоты и кучу всякой шушеры. В общем, благодаря, твоему вмешательству моё и не моё начальство вертит дырочки на погонах, управление может сходить полным составом в отпуск, а нехорошие дядьки посыпают головы пеплом и кусают всё что попадётся. Прости, что я так, напрямую. Вуалировать эту ситуацию сложно и не вижу смысла.

– Простите, я не хотела настолько шумно. Так получилось. Я только хотела отомстить за папу, уничтожить убийцу. Мне жаль, что так вышло. С взрывчаткой получилось случайно. О существовании такого груза узнала, уже угнав машину. Не возвращать же было обратно с извинениями? Я предполагала, что микроавтобус не просто так круглосуточно охраняют, но как выяснилось не как зеницу ока. И я не знаю кто такой Валид, – Йоле опять чуть не расплакалась, а мужчины, глядя на её расстроенную мордашку, хохотали, держась за животы.

– Эрик, ты слышал? Ей жаль! Святые ёжики, она действительно просто нечто!

Йоле ошарашено переводила взгляд с одного на другого. Уж ей-то было не до смеха. Наконец-то бурное веселье поутихло.

– Ладно, посмеялись и будет. Валид не остановится, это тот, кто тебя допрашивал о грузе, и он у них главным был до твоего вмешательства. Ты знала, что твой отец плотно его разрабатывал? И что, скорее всего, именно Валид убил его?

– Нет, я уничтожила только того, кто следил за нашим домом. На взлом папиного кода слишком много времени потратила. На каждой папке свой шифр. Я лишь девять смогла открыть, но про Валида там не было ни слова.

– Офигеть! Ты взломала коды полковника?! Охренеть! Хотя, ты же его дочка. Но это потом. Вернёмся к главному на этот момент вопросу. Скажи мне, малышка, где взрывчатка и газ? Очень надеюсь, что у тебя нет провалов в памяти в этом направлении.

Йоле очень внимательно посмотрела майору в глаза. Отвыкла она доверять людям, и в погонах тоже. Но этот человек уничтожил банду. Глянула на Вельдена, тот кивнул:

– Мышка, Кирилл свой. Мы воевали вместе. Расскажи всё, что помнишь.

– Весь груз за городом, всё максимально обезврежено. Микроавтобус пустой и я утопила его в заиленном озере под Невинкой, поэтому спутник и не мог обнаружить, а газ в моей машине в двадцати километрах от города на дне Старомешного оврага, под кустиком орешника и камуфляжной сеткой, недалеко от военной части, железнодорожной, по-моему. Там частично охраняемая зона и случайные люди не шатаются. Самое надёжное место, какое смогла быстро придумать. Мы с папой туда стрелять ездили, ему разрешали. Номера я уничтожила, и цифры на движке затёрла. Всё, что на меня указать может забрала, салон облила хлорсодержащим антисептиком, обильно, так что биологических следов тоже нет. Взрывчатка тоже в овраге, от машины в шахматном порядке с интервалом в десять на два шага на запад, шестнадцать ямок под дёрном, сразу не увидишь. Но большая часть в заброшенной канаве, метрах в ста на северо-восток. У меня сил не хватило, слишком тяжёлые свёртки. В семнадцатой ямке строго на север семь шагов от пятнадцатой, в непромокаемой папке карта-план закладки взрывчатки. Детонаторы на центральном автовокзале в женском туалете, в сливном бачке неработающего углового унитаза. Там же, под четвёртой снизу и третьей от угла вправо, плиткой кафеля флэшка. Что на ней не знаю, не успела изучить. Дом, от которого угнала машину, по улице Рябиновой, номер 41. Я двоих ножами убила, чтобы тихо было и, чтобы не помешали. Всё.

– Ты вот это всё сама провернула? – Кирилл и Эрнст вытаращились на неё, как монахини на возбуждённого эксгибициониста. – Как ты всё так грамотно просчитала? Диверсантка какая-то не иначе! Прости, и ты это так чётко помнишь? Ничего не путаешь?

– Двое суток потратила. Меня папа научил кое-чему. В том числе и как запоминать, забывать и опять вспоминать. Он говорил, что в жизни всё пригодится. Выбор действий у меня был невелик и немного повезло. А в тюрьму меня скоро заберут, ведь я преступница?

– Ты почти в одиночку нейтрализовала банду международных террористов из пятнадцати человек, во главе с одним из самых разыскиваемых людей всеми спецслужбами мира безрезультатно почти пять лет. Спасла наш любимый город, почти миллион людей обязаны тебе жизнью. Ни о какой тюрьме не может быть и речи. Ни единому человеку больше никогда не говори о тех двоих, и всё будет хорошо. Пальчиков с потожировыми ведь нигде не оставила? Ножики убрала? Вот и умница, – Кирилл поднялся, потом наклонился, молча, поцеловал её руку. Так же, не проронив больше ни слова, пожал руку Эрику, похлопал его по плечу, сочувственно вздохнул и вышел. Потом вернулся, как-то ошалело посмотрел на Йоле, перевёл взгляд на Эрика:

– Вельден, глаз с Ленки не спускай! Понял? – сжал кулак, что-то хотел ещё сказать, но махнул рукой и ушёл.

– Охренеть! – только и смог выдать Эрик, глядя на неё, как и майор.

Через минуту послышались тихие шаги. В палату заглянул незнакомец в гостевом одноразовом халате:

– Эрнст Генрихович, сударыня, я Виктор. Меня Кирилл Львович отправил занять пост в отделении. За дверью – Василий, на входе в отделение сидит Сергей, ещё двое в палате напротив, отдыхают. Меняться будем через каждые два часа.

– Чудненько. Моя клиника превращается в филиал КТУ, кроме прочих прелестей. Думаю, ваше постоянное присутствие в палате не является таким уж необходимым. Пациентке нужен хоть иногда покой.

– Простите мне мою бестактность, но покой может стать вечным. Я, как старший группы, периодически буду осматриваться здесь, а находиться около служебного лифта в коридоре или в палате напротив, – парень осмотрел окна, поправил жалюзи, козырнул и вышел.

– Понял и смирился, – Вельден плюхнулся на стул у кровати, всё ещё глядя на неё как на восьмое чудо света.

– Эрик, а кто меня нашёл и как? Я помню темноту и холод, боль, ужасный запах. Потом кто-то приказал меня пустить в расход. Дальше ничего не помню. Голос Кирилла! Я его там слышала! А очнулась здесь, и в памяти провал. Какое сегодня число? Что ты на меня уставился как на матерящуюся пятилетнюю девочку с саблей в руке? Эрик, это я!

– Знаешь, я предпочёл бы перенести этот разговор. Ты ещё слишком слаба. И каша бурлит теперь уже у меня в голове. Не укладывается, что это ты вот так и вообще… Охренеть! Йоль, я даже не знаю, что сказать.

– Просто ответь на вопросы.

– Почему ты никому ничего не сказала? Зачем сама полезла? Господи, ведь есть специально обученные люди для таких операций!

– Эти специально обученные люди не захотели пальцем шевельнуть, когда я к ним приходила. Я пыталась доказать, что папу убили. А они кивали и забывали о моих словах, едва я закрывала за собой дверь. Им так было проще, а возможно, так было нужно.

– Но ты могла хоть Валере позвонить?! Мы бы тебе помогли! Этого всего можно было избежать. Почему ты закрылась от всех?

– На то были причины. Брось! Это было только моё дело. Я у тебя кое-что спросила.

– Йоль, давай потом? Я сейчас, по-моему, и как меня зовут не вспомню.

– Вельден, не зли меня! Я имею право знать!

– Хорошо. Сегодня двадцать девятое октября. Кирилл проводил операцию по твоему освобождению. Пока достаточно. Остальное – позже. Даже не упрашивай, я сказал – позже. С ума сойти! Вот и Мышка-малышка! Офигеть!

– Это правда, что Кирилл сказал? Я же – убийца, неужели и в самом деле не арестуют?

– Кириллу можешь доверять, как и мне. Его слово твёрже алмаза.

– Но… – Йоле растерянно посмотрела на него.

– Мне нужно пойти поработать немного, а тебе нужно отдохнуть. Ничего не бойся. Тебя сейчас будем охранять покруче, чем коронованную особу. Я скоро вернусь, и тогда попробуешь встать. Мышка, мы тебя никому не позволим даже пальцем тронуть, обещаю. Пожалуйста, думай только о хорошем, не возвращайся туда. Разрешаю даже думать обо мне в резкой и ругательной форме, – Эрик наклонился, коснулся губами её щеки, потом, снова не удержавшись, крепко поцеловал и вышел. Охрану предупредил, кого можно пропускать, а кого нет, хотя это было лишним. Ребята уже знали почти весь персонал в лицо, а посторонних в реанимации не бывает. А главное – не спускать глаз с хулиганистой пациентки.