Текст книги "Шизофрения. История психиатра, оказавшегося на грани безумия"

Глава 6

Окна моей квартиры выходят на маленькую, но очень оживленную улицу. Так что моя семья привычна к доносящемуся снаружи шуму: шелест шин, автомобильный гул, разговоры, музыка. С начала эпидемии к этим звукам добавился регулярный вой сирен скорой помощи.

– Мама, пойдем скорее! Скорая едет!

– Пойдем, сынок.

И мы прилипаем к окну в пятый раз за день, чтобы посмотреть на карету скорой. Я рассказываю сыну, что там работают врачи, они спасают жизни. Когда скорая едет с сиреной, значит, кто-то сильно болен.

…После третьего курса мы обязаны были пройти практику на скорой – всего несколько недель. Нас распределили по бригадам, и мы должны были сопровождать «своего» врача на вызовах.

Первый вызов: выраженный болевой синдром.

– Клавдия Егоровна, ну что вы меня гоняете? Вы у меня уже все лекарства съели. Вам оперироваться надо, а не меня вызывать. – Доктор приехал к этой пациентке, судя по всему, далеко не в первый раз.

– Я тебя разговоры разговаривать звала? Ставь укол!

– У вас гангрена, вам надо эти пальчики ампутировать. Обезболивающее помогает временно, надо оперироваться.

– Не буду, я сказала! Укол ставь и ехай восвояси!

Пожилая женщина страдала сахарным диабетом – у нее была диабетическая стопа. Это приводит к сильным болям, к нарушению трофики тканей[7]7
   Трофика – совокупность процессов клеточного питания, обеспечивающих сохранение структуры и функции ткани или органа.


[Закрыть] и в итоге – к некрозу.

Второй вызов: женщина, 76 лет, высокое АД[8]8
   Артериальное давление.


[Закрыть], не сбивается.

– Лекарства от давления принимаете?

– Ну да, вот мне назначили… Я это утром пью половинку, а это только что выпила, давление-то высокое…

– Подождите, вам ведь не так назначено! Вот же: «Индапамид – 2,5 мг, утром; эналаприл – 10 мг, 2 раза в день; амлодипин – 5 мг, на ночь».

– Я знаю, но уж много больно, чего я себя травить-то буду?

Гипертония – распространенное заболевание у людей пожилого возраста. Без медикаментозной поддержки она вряд ли отступит. Последствия могут быть плачевными, ведь высокое артериальное давление влияет на весь организм: страдают сердце, сосуды, почки, головной мозг, зрение. Но пожилые пациенты – как, впрочем, и не пожилые – этот факт признавать отказываются и считают, что лекарства навредят им больше, нежели сама болезнь.

Третий вызов: мужчина без сознания на улице.

Пострадавший действительно лежит неподвижно, лицо разбито и напоминает кровавое месиво. Врач, окликнув мужчину, дотрагивается до его плеча. Пьяное тело здоровается с нами перегаром и отборным матом.

– Ну что ж ты, дядя, так бухаешь?.. Лицо-то тебе кто разбил?.. – тяжело вздохнув, врач осматривает, кое-как поднимает и заталкивает субъекта в машину. Едем в токсикологию.

Спрашиваю по дороге:

– Саш, не противно тебе? Этот грязный, в крови, пьяный… А тебе его таскать. Ты для этого учился?

– Он человек. И от того, что он вот такой, он не перестал быть человеком.

На скорой я научилась многому: там я ставила первую внутривенную инъекцию, видела гангрену, рак в терминальной стадии, травмы – незаменимый опыт. Но самым важным уроком стало другое: каким бы ни был человек – грязным, пьяным, грубым, – он все равно заслуживает помощи. Врач, настоящий врач, не делит пациентов по статусу, доходу, внешнему виду – для него все равны.

Глава 7

Медиана. Есть такой праздник у будущих врачей – половина из шести лет учебы в медицинском вузе. Младшими считаются первые три курса обучения. И самыми тяжелыми. Тогда в основном студенты зубрят теорию, альфа и омегу, и, хоть мы и проходили практику на клинических базах каждый год, полного понимания врачебной профессии у нас еще не было. Теперь же, будучи четверокурсниками, отметив медиану и пережив сложнейшие годы учебы, мы могли перейти к самому интересному – к непосредственной работе врача. С этого момента студенты перестают ощущать себя планктоном в океане медицины и уже осознанно надевают белый халат.

Углубленное знакомство с практической медициной для нас началось с факультетской терапии. Она уже проходила не в университетских корпусах, а в больнице. Перед началом очередного цикла мы гадали, какой преподаватель нам достанется. Студент – существо предприимчивое: если есть возможность отлынуть от работы, он ею непременно воспользуется. Но нам не повезло. По крайней мере, мы тогда так думали, ведь нам досталась одна из самых эксцентричных и требовательных преподавательниц.

Она муштровала нас по поводу внешнего вида, общения, дисциплины, пунктуальности, наших знаний – в общем, пыталась из оболтусов сделать врачей. На ее же цикле нам предстояло написать первую в своей жизни настоящую историю болезни. Настоящую, потому что раньше нас обучали, а теперь мы должны были показать себя в деле. Нам раздали пациентов и отправили «в поля». У каждого была своя стезя – кардиология, пульмонология, гастроэнтерология. Мне досталась пульмонология – болезни дыхательных путей и все, что с ними связано. Нескольких пациентов нужно было просто вести, а по одному написать историю болезни.

Каждое наше утро начиналось с животворящих подзатыльников и объяснений, кто мы есть и чего мы стóим. Затем все во главе с преподавательницей отправлялись на обход. Когда мы добрались до моего отделения, я начала докладывать обстановку:

– Мужчина, сорок шесть лет. Бронхоэктатическая болезнь.

– И что вы можете сказать по этому поводу? Какая у него мокрота? Какой кашель? – преподавательница с энтузиазмом приступила к допросу.

– Кашель влажный, мокрота зеленоватая.

– «Зеленоватая» – это какая? Вы ее вживую видели?

– Ну… Нет, это со слов больного.

– Больной на то и больной, чтобы говорить вам что попало. А «зеленоватая» – определение субъективное. Может, ему она зеленоватая, а вам – зеленая с прожилками крови. Как раз сейчас он сдает мокроту, на столе баночка. Возьмите и скажите, что видите.

На долю секунды я потеряла самообладание, и на моем лице проскочила тень брезгливости. Такое мог заметить разве что специалист каких-нибудь подразделений ФСБ. Ну и разумеется, моя преподавательница.

– Вам что, противно?

– Нет… Если честно, да. Я не для того училась, чтобы мокроту рассматривать! – Это была роковая ошибка.

– Вы с ума сошли? У вас еще молоко на губах не обсохло, а уже столько гонора! – Наша наставница была просто в ярости. Но у нее имелось своеобразное чувство юмора и большое желание из никчемных студентов вырастить достойных специалистов. – Открывайте банку. Теперь вы скажете, чем мокрота пахнет, и каждое утро будете мне докладывать, как меняются ее запах и внешний вид.

Рассказать вам о моих чувствах в те минуты? Пожалуй, не буду.

Дальше была сдача истории болезни – 100 с лишним листов, безжалостно испещренных красной пастой. Каждый просмотр неизменно приправлялся множеством эпитетов, метафор и сравнений, которые должны были либо выдворить нас из медицины, либо укрепить в стремлении стать врачом. В такие моменты хотелось, чтобы преподаватели имели право материться.

Поверьте, матерные слова звучат менее оскорбительно, нежели те обороты речи, которыми нас наставляли на путь истинный.

Вам сейчас, наверное, кажется, что это мерзко, а преподавательница – гестаповец под прикрытием? Во время обучения факультетской терапии мы именно так и думали. Лишь много позже ко мне пришло осознание, насколько я благодарна своим преподавателям. И за муштру, и за завуалированные оскорбления, и за жесткость. Не раз все то, чему меня научили в университете, здорово облегчит мне жизнь. С этой преподавательницей мы еще встретимся в дальнейшем: она окажется деканом пятого курса. Но на момент окончания цикла терапии мы перекрестились, думая, что наши мучения окончены.

Глава 8

Хирургия – восхитительная специальность. Радикальное решение проблем – это вам не шутки. Буквально за несколько часов хирург способен избавить человека от боли, а то и вовсе спасти от смерти. Это впечатляет.

С хирургией мы были знакомы с первого курса. Тогда нам разрешали присутствовать на операциях, приезжать на дежурства, и это было то еще приключение. С годами пыл студентов поугас: рядовые операции более не удивляли – мы успели многое повидать, а кто-то даже ассистировал хирургам. Я всегда знала, что это не моя история – кровь, распилы, накладывание швов. Действовать надо быстро, здесь и сейчас, ведь от этого зависит жизнь пациента. Я на таком адреналине жить не люблю, но желание узнать и увидеть все, что предлагают, было сильнее меня.

На очередном цикле хирургии после прохождения теории мы должны были присутствовать на операциях. На первой – обязательно, на остальных по собственному усмотрению.

Операция, на которую отправилась я, была реконструктивной[9]9
   Реконструктивная операция – операция по восстановлению тканей, органов и их функций.


[Закрыть] под контролем рентгена. Какую именно кость восстанавливали, я уже не помню, но было здорово. Доктора в специальных фартуках, все происходящее в тканях дублируется на монитор.

Длилась операция несколько часов, и под конец из «зрителей» остались лишь самые стойкие. Выйдя в коридор, я услышала чей-то возмущенный голос и заглянула в соседнюю операционную. Пациента готовили к наркозу. Анестезиолог ворчал, что хирурги опять опаздывают.

– Извините доктор, а какая операция планируется? – Я прервала недовольное бормотание пожилого врача, и он с удивлением взглянул на меня.

– Ампутация нижней конечности. А что? Присутствовать хотите?

– Я никогда не видела ампутацию вживую. Можно остаться?

Откуда ни возьмись появились хирурги:

– Оставайся! Только инструменты не трогай. – Мне приветливо улыбнулись и указали, где можно расположиться.

Решила остаться. Не каждый день выпадает возможность хоть одним глазком взглянуть на такую показательную операцию.

Готовились доктора действительно долго. Намылись, оделись, осмотрели хирургическое поле: у больного была диабетическая стопа, приведшая к массивному некрозу.

Позже я узнала, что пациент долго страдал сильными болями и до последнего отказывался от оперативного вмешательства. Но, когда процесс распространился, боль стала невыносимой, а состояние мужчины начало стремительно ухудшаться. Дальше тянуть было нельзя – на кону стояла жизнь пациента.

Диабетическую стопу я уже видела и ее последствия тоже, поэтому встала поближе и с жадностью ловила каждое слово хирургов.

– Ампутацию проводим выше места повреждения, вот здесь. Разрезаем кожу по кругу, коагулируем[10]10
   Коагуляция – процесс остановки кровотечения во время хирургического вмешательства.


[Закрыть], если что-то кровит. Дальше подкожно-жировая клетчатка…

Было действительно занимательно. Я думала о том, какая хирургия благородная специальность и как здорово она спасает человеческие жизни. Завораживает.

А меж тем хирурги, вооружившись тонкой леской с мельчайшими зазубринами, начали пилить кость. Пилить в буквальном смысле, как если бы это было какое-то бревно! И это было последней мыслью, что я успела запомнить.

В себя пришла я уже в коридоре, куда меня вывели (или вынесли, кто знает), так как я потеряла сознание. Только не думайте, что я такая впечатлительная – испугалась распила. Во всяком случае, мне хочется верить, что это все духота, запах крови и недостаток кислорода из-за маски.

Глава 9

Учеба в медицинском выстроена таким образом, чтобы у студентов была возможность увидеть если не все специальности в деле, то хотя бы бóльшую часть из них. И конечно же, акушерство и гинекологию в том числе. Помимо клинических циклов, которые проходят непосредственно в больницах, мы были обязаны посещать специализированные практики: поликлиническую и стационарные (акушерство, хирургия, терапия). Акушерство интересовало меня сильнее всего, ведь туда я пришла, будучи на седьмом месяце беременности. Нас радушно встретила заведующая родильным отделением, провела по коридорам, показала палаты. Несмотря на то что роддом располагался в старом здании, там было весьма уютно. На первом этаже находилось приемное отделение и кабинеты врачей, на втором – родильные палаты.

Нас проинструктировали и развели по пациенткам. У одной женщины схватки длились уже более десяти часов. Раскрытие[11]11
   Раскрытие шейки матки.


[Закрыть] шло слабо, она была измотана и, естественно, на общение не настроена. Вообще процесс родов – таинство для женщины, и не каждая согласна этим таинством делиться, но некоторые, наоборот, очень нуждаются в поддержке со стороны.

Меня перенаправили к другой пациентке. Совсем юная девушка, срок беременности – 33–34 недели. Решила поклеить дома обои, отошли воды. На скорой привезли в роддом. Она нервничала и не совсем понимала, чем чреваты такие ранние роды и что за суета вокруг. Пациентку тревожила незнакомая обстановка и происходящие с ее телом изменения, но, увидев меня и мой округлившийся живот, она сразу расслабилась, и дистанция между нами сократилась. Посыпались вопросы:

– Кого ждете?

– Мальчика. У меня срок на тридцатое августа.

– У меня тоже мальчик. Вот только родиться он решил раньше положенного. Скажите, это очень плохо?

– Лучше бы ему родиться вовремя, но происходит то, что происходит. Давайте не будем думать о том, как могло бы быть, и сосредоточимся на том, что нам скажут врачи.

Видно было, что она на грани нервного срыва: совсем молодая, первые роды, да еще и преждевременные. Безусловно, девушке было тяжело, и я старалась ее всячески поддержать. Персонал хоть и был приветлив, но сюсюкаться с каждой пациенткой – значит, терять драгоценное время. Я старалась объяснять смысл каждой манипуляции, чтобы роженице было спокойнее:

– Вам предложили эпидуральную анестезию[12]12
   Эпидуральная анестезия – метод местной анестезии, при котором лекарственные препараты вводятся через катетер в пространство между твердой оболочкой спинного мозга и надкостницей позвонков (эпидуральное пространство).


[Закрыть]. Соглашайтесь. Так ребенку и вам будет легче. Раскрытие пойдет быстрее, а вы сможете передохнуть. Малыш у вас еще совсем крошечный, нельзя им рисковать. Поймите, в вашем случае возможный вред от анестезии многократно меньше предполагаемой пользы.

Пациентка согласилась. После анестезии раскрытие пошло быстрее – близился потужной период. Пришли акушерка и врач, объяснили пациентке, как дышать и что делать. Я рефлекторно дышала вместе с ней. В дверях возникла заведующая:

– Вы что тут, совсем уже?! Не видите – студентка беременная? Почему разрешили присутствовать на родах? Еще не хватало нам второй такой, ранородящей! А ты что стоишь? Вышла отсюда!

С практики меня выставили, сказав, что смотреть мне здесь не на что – скоро сама все прочувствую, так сказать, на себе.

Мои роды прошли в срок, 30 августа, перед самым началом пятого курса. Из роддома я выписалась раньше положенного и спустя 10 дней уже вышла на учебу. В медицинском нельзя безнаказанно пропускать учебу, пусть даже по такой прекрасной причине, как рождение ребенка. Можно было взять академический отпуск, но этот вариант мне точно не подходил. Многих столь длительное «выключение» из стремительного темпа жизни медиков выбивает из колеи, и в строй они уже не возвращаются. Я же решила доучиться во что бы то ни стало.

Глава 10

С появлением новой роли – роли матери – многие мои взгляды на жизнь и, само собой, медицину изменились. Постепенно цикл акушерства и гинекологии перетек в цикл педиатрии. Помню, тогда я чуть было не отважилась сменить факультет – с лечебного на педиатрический. То ли во мне заговорила любовь к детям, то ли злую шутку сыграл материнский инстинкт.

Педиатрия была для меня интересна не только тем, что я могла применять знания на практике прямо у себя дома, но и тем, что нам многое показывали без отрыва от производства. Преподавательница была врачом-педиатром, а учились мы в детской городской больнице. Я обожала ходить в отделение, написание историй болезни давалось легко, и мне нравилось общаться с малышами и их мамами.

Однажды нас повели на экскурсию в отделение, куда студентов обычно не пускают. Общаться там было не с кем: младенцы лежали одни. Кувезы[13]13
   Кувез (инкубатор) – устройство в виде прозрачной камеры, с автоматической подачей кислорода и с поддержанием оптимальной температуры, куда помещают недоношенных или заболевших новорожденных.


[Закрыть] стояли под специальными лампами. Детки, лежащие в них, были совсем крошечными. Если подойти ближе и присмотреться, можно было увидеть полупрозрачную кожу новорожденных, через которую просвечивали сосудики. А подгузники? Я никогда больше не видела таких миниатюрных подгузников!

– Как вы думаете, сколько этому ребенку? – преподавательница обратилась к нам, указывая на один из кувезов.

– Месяца два-три?

– Почти. Девочке полгода. Она родилась на шестом месяце, а теперь уже почти догоняет родившихся вовремя сверстников. Отказница.

Позже нам рассказали, что мама девочки отказалась от нее из-за преждевременных родов. Врачи пророчили ребенку инвалидность (при условии, что если младенец вообще выживет), ДЦП[14]14
   Детский церебральный паралич.


[Закрыть], гидроцефалию[15]15
   Гидроцефалия – наличие избыточной цереброспинальной жидкости (ликвора) в желудочках головного мозга, которое вызывает повышение внутричерепного давления. В результате начинает снижаться зрение, возникают судороги, глазодвигательные расстройства, слабость в верхних и нижних конечностях. Это может привести к смерти, грубым неврологическим патологиям, снижению интеллектуальных способностей.


[Закрыть], задержку психического развития и пр.

Но девочка родилась замечательная. Спокойная, симпатичная и… здоровая. По словам преподавательницы, данных о наличии каких-либо отклонений или врожденных аномалий нет. Точнее, не было на момент нашего знакомства с этим ребенком. Я видела девочку один-единственный раз, и дальнейшая ее судьба мне неизвестна.

Тогда я действительно была увлечена педиатрией, и, хоть факультет так и не сменила, меня манила перспектива поступить в ординатуру по этой специальности. Потом я еще передумаю, а пока я училась на старших курсах медицинского университета, растила сынишку и даже не подозревала о том, что ждет впереди и куда меня заведет медицина.

Глава 11

Спустя пять лет обучения я настолько вжилась в роль врача, что очередные циклы в больнице, общение с пациентами и написание историй болезни из захватывающих и интересных занятий превратились в мои рядовыми обязанностями. Менялись только специальности и те знания, которые требовалось пустить в дело.

Шестой курс начался с терапии. Мы должны были снова пройти кардиологию, гастроэнтерологию и некоторые другие терапевтические дисциплины. Кардиологию, скажу прямо, я никогда не любила. Специальность эффективная (практически всем кардиологическим пациентам можно помочь, а многие болезни сердечно-сосудистой системы и вовсе вылечить), но не моя. Не интересовали меня и их методы обследования, в частности ЭКГ, в которых я до сих пор разбираюсь весьма посредственно.

На цикле кардиологии мы, как обычно, вели пациентов. Мне досталась женщина со стенокардией напряжения – это заболевание иначе называется грудной жабой из-за характерной клиники[16]16
   Клиника (в диагностике) – комплекс клинических симптомов и жалоб больного, характерных для какого-либо заболевания и позволяющих выставить предварительный или окончательный диагноз.


[Закрыть]. Наверняка вы видели людей, которые, преодолев всего несколько метров, останавливаются. После пары минут передышки они могут идти дальше, но вскоре снова останавливаются – это грудная жаба не дает им идти: в груди появляется давящая боль, спирает дыхание. Но если прекратить физическую нагрузку, кровоснабжение сердечной мышцы приходит в норму и боль проходит. Неприятная история.

Подобная клиника была задокументирована в истории болезни другим врачом, пациентку которого я взяла на курацию[17]17
   Курация – совокупность действий врача по диагностике заболевания и лечению больного, а также по оформлению медицинской документации.


[Закрыть]. Были там и нагрузочные пробы, и дневники состояния, и лечение. Каждое утро я поднималась в палату пациентки, справлялась о ее самочувствии, изучала результаты обследований. Почему-то состояние больной не улучшалось, несмотря на то, что она лечилась в отделении довольно долго и терапия была несколько раз скорректирована. Что-то не сходилось.

Да, клинические проявления сильно напоминали стенокардию, но нагрузочные пробы не провоцировали приступы, а такого при стенокардии напряжения и без приема соответствующих препаратов быть не может. Я наблюдала за больной. Как она ходит, как часто останавливается, как выглядит, в какие моменты начинается приступ и как долго он длится. Я назначила дополнительные обследования, и на следующий день, когда я получила результаты, все прояснилось. Бинго!

Оказалось, что диагноз поставлен неверно. Приступы, клинически напоминающие стенокардию, были связаны не столько с физической нагрузкой и увеличением потребления миокардом кислорода, сколько с повышением давления. Механизм этого заболевания можно описать так: в аорте, выходящей из сердца, есть специальные рецепторы, реагирующие на ее перерастяжение. Артериальное давление повышается, аорта принимает больше крови, чем должна, и растягивается, рецепторы реагируют, и это сопровождается болевым синдромом.

О своей находке я сообщила преподавательнице, и мы вместе отправились в отделение. Она в моем присутствии сама опросила пациентку, изучила историю, дневники, результаты обследований и… согласилась со мной. Исправила диагноз, вместе мы скорректировали лечение, которое теперь точно должно было помочь. А мне за мои старания спустя всего несколько дней от начала цикла уже был выставлен автомат.

Тогда я поняла еще одну важную вещь: молодой врач не значит плохой, а опытный врач не всегда прав. Не стоит бояться чужого авторитета, как это часто бывает у молодых специалистов, наоборот, нужно говорить о своих находках – они могут оказаться настоящим сокровищем.

Глава 12

Судебно-медицинская экспертиза. Эта дисциплина преподается на старших курсах медицинского университета. Если младшекурсников пугают анатомией, фармакологией, патологической анатомией, физиологией, то кошмар старших – СМЭ. Что в ней такого страшного?

Большой объем теории, суровые преподаватели и сама работа судмедэксперта. Но меня в экспертизе многое привлекало.

Судмедэксперт укажет врачу на ошибки, исследуя медицинскую документацию; он поставит точку в судебном разбирательстве, выступив с экспертным заключением; он первым установит причину смерти человека и поможет следствию выяснить, кто же этой смерти поспособствовал. Все это безумно интересно!

Бытует миф, что СМЭ занимается только вскрытиями, хотя на самом деле можно всю жизнь проработать с медицинской документацией, в отделе живых лиц или с гистологическим материалом[18]18
   Гистологическое исследование – это исследование ткани (или образца тканей) под оптическим микроскопом, позволяющее определить тип новообразования и его характеристики.


[Закрыть] и не прикасаться к трупам.

Правда, отдел танатологии[19]19
   Танатология – раздел теоретической и практической медицины, изучающий динамику и механизмы умирания, непосредственные причины смерти, клинические, биохимические и морфологические проявления постепенного прекращения жизнедеятельности организма.


[Закрыть] все же особенный. Вскрытие – увлекательнейший процесс (если вы, конечно, не из брезгливых). Судмедэксперт может узнать не только то, от чего человек умер, но и то, как он жил и чем болел. Профессионал читает тело человека будто открытую книгу, которая готова ему поведать свою историю, тайны, трагедии.

Сам цикл был непростительно коротким – всего два месяца. За это время нам предстояло превратиться из клиницистов в некое подобие экспертов, поэтому теории было катастрофически много, а практики – еще больше. Каждое занятие нам выдавались документы и препараты. По документам мы должны были составить судебно-медицинский отчет, а препарат представлял собой орган в формалине, кожный лоскут, кость – в общем, кусочек человеческого тела, который нужно было правильно описать, отметить все повреждения и предположить, что случилось.

Единственное, чего мне не хватило во время изучения цикла, – экскурсии в морг. Тогда я была просто влюблена в экспертизу и всерьез собиралась избрать ее своей стезей. Студент-медик, выбирая дальнейший путь, должен иметь полное представление о своей будущей профессии (особенно если его в полубессознательном состоянии выводили из операционных). Это решение определит всю его оставшуюся жизнь, вот почему так важно исследовать интересующую дисциплину с разных ракурсов. Но, как и все хорошее, цикл СМЭ быстро подошел к концу, а на вскрытии я так и не побывала. Однако благодаря преподавателям мое погружение в экспертизу продолжалось вплоть до окончания обучения в вузе.

Совместно с другими энтузиастами и молодыми экспертами я участвовала в научной деятельности, и мне таки удалось посетить морг. Впервые меня туда привел знакомый эксперт. Он уговорил начальство пустить меня в секционный зал. Вообще, ни о каких экскурсиях в морг и речи быть не может – это запрещено, но, видя горящие глаза и настойчивое желание стать экспертом, заведующие, как правило, шли навстречу. Впрочем, сейчас мне кажется, что они разрешали мне присутствовать на вскрытии исключительно с воспитательной целью: полагали, что я испугаюсь и передумаю.

В следующий раз мне наконец-то предстояло вживую наблюдать работу судмедэксперта. Я приехала в бюро рано утром, и меня очень тепло встретили. День у них начинался с просмотра документов. Каждый файл из рук эксперта переходил в мои руки, а моим мнением интересовались буквально по каждому вопросу:

– Вот рентгеновский снимок, посмотри внимательно, что видишь? И что ты можешь сказать по этому поводу?

Было безумно приятно почувствовать себя не студентом-слепышом, а настоящим профессионалом.

Затем мы перешли к экспертизе живых лиц. Эксперт беседовал с потерпевшими и осматривал их, комментируя все, что видит, а женщина-секретарь конспектировала каждое его слово. Нескольких пострадавших обследовала я под его руководством. Эксперт стоял рядом и задавал наводящие вопросы.

– Кровоподтек багрового цвета, размерами 5 на 6 см, в поясничной области справа, – произнесла я, изучая синяк на спине пострадавшей.

– Поясничная область большая, скажи конкретнее. И цвет. Разве он просто багровый?

Я была в неописуемом восторге.

Затем пришло время отправляться в секционный зал. Эксперт спросил меня, бывала ли я когда-либо в морге. Я с гордостью ответила, что была. Он лишь загадочно улыбнулся и пропустил меня вперед. Мы обогнули здание бюро и остановились у дверей морга. Я вошла внутрь, но, сделав всего пару шагов, оцепенела. В тусклом освещении я не сразу заметила трупы, лежавшие по обе стороны. Ряды трупов. Проход сужался до узенькой тропинки. Такого раньше мне видеть не приходилось. Я инстинктивно попятилась, но спиной уперлась в эксперта. Он подтолкнул меня вперед:

– Чего испугалась? Ты же сказала, уже была в морге. Так просилась, а теперь пятишься.

– Да, но… Там такого не было.

Пройдя в зал, я снова застыла на месте. С пилой в руках и в окровавленном фартуке меня дружелюбно встретил санитар. Когда мы вошли, он заканчивал подготавливать тело.

– Да не бойся ты, – произнес мужчина, не отрываясь от работы.

Секционных стола было два, причем заняты были оба. Вдоль стен стояло несколько каталок с телами, ожидающими вскрытия. Я замерла в нескольких метрах от стола, не решаясь подойти ближе. Эксперт приступил к своей работе. Он пояснял каждое свое действие, показывал мне каждую патологию. Любопытство пересилило страх, и я подошла ближе.

Теорию СМЭ мы изучали досконально, особое внимание уделяя характерным признакам, по которым можно установить причину смерти. Когда я увидела их своими глазами – как по учебнику, – я аж взвизгнула:

– Этот человек умер от переохлаждения!

– Верно.

– Но на улице ведь плюсовая температура?

– Да, но, чтобы умереть от переохлаждения, необязательно валяться в снегу в минус тридцать.

Сразу пропали и страх, и брезгливость. Теперь мы заговорили на одном языке. Больше вскрытия меня не пугали.

Работа закончилась на позитивной ноте. Я была в восторге от дня, проведенного в бюро. Когда я вышла из морга, один из экспертов позвал меня в кабинет. Наш с ним разговор я вспоминала еще не раз, решая, какую специальность выбрать. Он говорил о том, что женщине в СМЭ будет тяжело: ненормированный график, дежурства, невысокая зарплата – не женская работа. Меня это смутило: я всегда считала, что в современном мире не может быть деления на «женские» и «не женские» профессии. Вроде как справляешься – работай, и неважно, какого ты пола.

Домой я уезжала в смешанных чувствах. С одной стороны, экспертиза – моя бесконечная любовь, таких эмоций у меня не вызывала еще ни одна другая дисциплина. С другой, ежедневные встречи со смертью и насилием, безутешные родственники погибших и потерпевших, нестабильный график и «работа в полях».

Подавая документы в ординатуру, я до последней минуты разрывалась между судебно-медицинской экспертизой и психиатрией. Но выбор сделать пришлось. Это не был душевный порыв, это был брак по расчету, о котором я вскоре пожалела.