Текст книги "Гитлер_директория"

Последний бой генерала Суслопарова

Почти забыто имя человека, подписавшего от имени СССР акт о капитуляции Германии в Реймсе.

Если задать вопрос нашим соотечественникам, почему все на Западе считают, что Вторая мировая война в Европе закончилась 7 мая 1945 года, а в СССР, и ныне в России, – 9-го, абсолютное большинство, уверена, лишь недоуменно пожмут плечами. И это неудивительно.

Предусмотрительное примечание

Да, в некоторых изданных у нас в стране трудах говорится о том, что в ставку Верховного главнокомандующего объединенными экспедиционными силами союзников генерала Дуайта Эйзенхауэра, находившуюся в Реймсе (северо-западная Франция), тогдашнее правительство Германии, возглавляемое адмиралом Деницем, направило 6 мая генерал-полковника Йодля с задачей заключить перемирие с западными державами. После переговоров немецкой стороне пришлось согласиться с капитуляцией Третьего рейха. Подписание соответствующего акта состоялось в ночь на 7 мая. Но многим ли известны данные факты?

Правда, в мае 2006 года по одному из центральных телеканалов прошла передача «Великая Отечественная». В ней прозвучал краткий рассказ о событиях в Реймсе и был упомянут представитель СССР, которому Эйзенхауэр предложил поставить свою подпись под документом о капитуляции, – Суслопаров. Называлось и его воинское звание – генерал-майор, и должность – начальник советской военной миссии при штабе западных союзников.

Тут надо отметить, что факты из его биографии мне пришлось отыскивать в очень многих источниках…

В некоторых из них справедливо отмечается, что, не имея указаний из Москвы (ответ на телеграмму с запросом «как быть» ко времени начала церемонии подписания акта о капитуляции в 2 часа 30 минут 7 мая еще не пришел), Суслопаров оказался в трудном положении. В самом деле: если не подписывать, то получалось, что СССР остается единственным продолжающим войну с Германией государством из антигитлеровского союза. Генерал проявил вполне разумную инициативу. Он поставил свою подпись под документом. Но – с примечанием, что он «не исключает в дальнейшем подписания иного, более совершенного акта о капитуляции Германии, если о том заявит какое-либо союзное государство».

Остается только удивляться, насколько точно Суслопаров предугадал вариант дальнейшего развития событий. Ведь после того как Кремль настоял, чтобы капитуляция Германии была принята в Берлине верховным командованием всех стран антигитлеровской коалиции, документ, ознаменовавший полный военный разгром гитлеровской империи, подписали в ее столице в ночь на 9 мая 1945 года представители СССР (Маршал Советского Союза Жуков), США (генерал Спаатс), Великобритании (маршал авиации Таддер) и Франции (генерал де Латр де Тассиньи).

Артиллерист и дипломат

Что же смог автор этих строк узнать о жизни почти забытого ныне генерала? К сожалению, не очень многое. В частности, в справке, полученной из Центрального архива Министерства обороны РФ, указано, что Иван Алексеевич Суслопаров родился 19 октября 1897 года в деревне Крутихинцы Куменского района Кировской области (именно такая запись имеется в личном деле № 0783357). Родители – крестьяне. Участник Первой мировой войны и Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде в 1917 году.

Суслопаров сражался в рядах Красной Армии на Восточном и Южном фронтах Гражданской войны в составе прославленной 30-й Иркутской стрелковой имени ВЦИК дивизии и затем продолжил службу в РКАА. Окончил Киевскую объединенную военную школу (1925), инженерно-командный факультет Артиллерийской академии имени Дзержинского (1938). В 1939 году он назначается советским военным атташе в Париже и одновременно резидентом военной разведки. Как отмечается в источниках, «руководит советской разведывательной сетью в Западной Европе, включая знаменитую "Красную капеллу"».

Генералом стал еще в 1940-м. В газете «Красная Звезда» (№ 135 от 12 июля 1940 г.) было опубликовано сообщение такого содержания: «Утвердить представление Правительственной комиссии о присвоении лицам высшего начальствующего состава Красной Армии воинских званий, установленных Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 7 мая 1940 г. …Присвоить звание генерал-майора артиллерии: …84. Суслопарову Ивану Алексеевичу» (на с. 3 газеты помещена и его фотография).

С началом Великой Отечественной войны Суслопаров вернулся на родину. Служил в штабе артиллерии Красной Армии, а с 1942-го до середины 1944 года успешно командовал артиллерией 10-й армии Западного фронта.

Уже в первые месяцы войны в газете «Известия» от 14 сентября 1941 года (№ 218) появилась статья «Артиллеристы Красной Армии», за подписью Ивана Суслопарова: «Н-ский артиллерийский полк… отражал превосходящие силы врага и поддерживал отход наших пехотных соединений на новый оборонительный рубеж… В этом единоборстве противник потерял много танков, машин и пехоты». Суслопаров утверждал, что «одним из доказательств силы советской артиллерии и храбрости артиллеристов является тот факт, что немцы в сбрасываемых ими листовках грозят не давать нашим артиллеристам пощады в случае их пленения. Презирая такое запугивание, наша артиллерия продолжает разить танки, авиацию, артиллерию, пулеметы, минометы и живую силу врага».

Летом 1944 года военачальника-артиллериста снова послали на дипломатическую работу во Францию. Вероятно, тогда ему и было присвоено очередное воинское звание генерал-лейтенанта (приказа об этом назначении найти мне не удалось). На него возлагалась большая ответственность за осуществление связи с союзниками, открывшими наконец Второй фронт в Европе. Трудность заключалась в том, что Суслопаров находился в Париже, а штаб союзных войск в Реймсе, в 125 километрах от столицы Франции.

Однако следить за ситуацией в штабе нужно было в оба глаза, так как именно там чаще всего германские эмиссары пытались найти пути для сепаратных соглашений. Кремль предвидел возможность подобных шагов.

Наказанная инициатива

Этим правом Суслопарову пришлось воспользоваться 7 мая 1945 года. Вот как излагает ситуацию Семен Штеменко, в ту пору заместитель Антонова: «О всех переговорах и их результатах мы получали регулярные сообщения от наших миссий за границей; особенно подробные – от генерала И. А. Суслопарова… Вечером 6 мая к начальнику советской военной миссии генералу Суслопарову прилетел адъютант Д. Эйзенхауэра. Он передал приглашение главнокомандующего срочно прибыть в его штаб. Д. Эйзенхауэр принял И. А. Суслопарова. Улыбаясь, он сказал, что прибыл гитлеровский генерал Йодль с предложением капитулировать перед англо-американскими войсками и воевать против СССР…».

Но чуть позже Суслопарова снова пригласили к Эйзенхауэру, который сообщил представителю СССР, что после требования союзников о полной капитуляции немцы согласились подписать соответствующий акт. Эйзенхауэр просил Суслопарова сообщить в Москву текст капитуляции, получить там одобрение и подписать от имени Советского Союза. Подписание, по его словам, уже было назначено на 2 часа 30 минут 7 мая 1945 года в помещении оперативного отдела в штабе главнокомандующего.

В полученном Суслопаровым проекте документа говорилось о безоговорочной капитуляции всех сухопутных, морских и воздушных вооруженных сил, находящихся к данному моменту под германским контролем. Германское командование обязывалось отдать приказ о прекращении военных действий в 00 часов 01 минуту (по московскому времени) 9 мая. Все германские войска должны были оставаться на занимаемых ими позициях. Запрещалось выводить из строя вооружение и другие средства борьбы. Гарантировалось исполнение всех приказов главнокомандующего союзными экспедиционными силами и советского Верховного главнокомандования.

Начальнику военной миссии СССР оставалось весьма немного времени, чтобы получить инструкции своего правительства. Не мешкая, он передал телеграмму в Москву о предстоящем акте подписания капитуляции и его текст; просил указаний. Пока телеграмма Суслопарова была доложена по назначению, прошло несколько часов. В Реймсе перевалило за полночь, и наступило время подписывать капитуляцию. Инструкции же из Москвы не приходили. Создавалась ситуация, когда акт о капитуляции Германии мог быть подписан только между Германией, Англией и США, что дало бы немцам возможность продолжать боевые действия на Восточном фронте.

Положение начальника советской военной миссии было весьма сложным. Все теперь упиралось в него. Ставить свою подпись от имени СССР или отказаться?

Иван Суслопаров отлично понимал, что маневр немцев с капитуляцией только перед союзниками мог обернуться в случае какого-либо недосмотра с его стороны величайшим несчастьем. Он читал и перечитывал текст капитуляции и не находил в нем какого-либо скрытого злого умысла. Перед глазами генерала вставали картины войны, где каждая минута уносила множество человеческих жизней. Начальник советской военной миссии принял решение подписать документ о капитуляции.

В 2 часа 41 минуту протокол о капитуляции был подписан. Впрочем, как уже отмечалось, Суслопаров настоял на включении в документ специального примечания, согласно которому церемония подписания акта о капитуляции должна быть повторена еще раз, если потребует одно из государств-союзников.

Дуайт Эйзенхауэр и представители других держав при его штабе с примечанием Суслопарова согласились. В 2 часа 41 минуту 7 мая в зале, где работали операторы главнокомандующего англо-американскими войсками, был подписан протокол о капитуляции Германии…

Суслопаров немедленно направил свой доклад о состоявшемся событии в Москву, а оттуда уже летела встречная депеша: никаких документов не подписывать! На сообщение о капитуляции 7 мая был наложен запрет. Фамилия генерала из военно-исторической литературы надолго исчезла.

Иван Алексеевич был отозван в СССР. Работал в Военно-дипломатической академии начальником курса. Умер 16 декабря 1974 года в Москве, похоронен на Введенском кладбище.

Браунинг и культура

«…Когда я слышу, слово “культура”, моя рука тянется к курку моего браунинга!»

«…У нас больше нет литературы… То, что сейчас пишут, читать нельзя. Это шагистика. И скульптуры нет – одни торсы. Если музыка еще жива, так это оттого, что в нее труднее вторгнуться с “гляйхшалтунг” (координацией. – Е. С.)».

Если бы написавший девять романов и четыре тетради стихов Геббельс или почитатель Тициана Геринг знали, что первую цитату из скучной пьесы Йоста «Шлагетер» станут попеременно вкладывать им в уста, они бы возмутились и не поверили. Если я назову автора второго высказывания, не поверит читатель – это Гитлер.

Сочинители романов, ценители живописи, ироничные критики – они играли свои роли в узком кругу посвященных, где Геббельс мог, смущаясь, декламировать свои сонеты, а Гитлер, смущаясь не менее Геббельса, позволить исполнить увертюру к опере «Лоэнгрин» собственного сочинения… В этот «круг» допускались и те, кто занимался искусством профессионально, и, как ни парадоксально это звучит, именно этот четко очерченный круг был для многих из них единственным относительно свободным пространством посреди «мутных волн “гляйхшалтунг”, затопивших немецкое искусство».

Последние слова принадлежат Альбрехту Хаусхоферу (сыну знаменитого геополитика), драматургу и поэту. В 1938 году он прочитал отрывки из своей новой пьесы «Сулла» Гитлеру и Гессу. Название предложил Гесс, сказав, что имя самого страшного диктатора в истории человечества говорит само за себя, на что Гитлер весело возразил, что «самым страшным», уж конечно, теперь сделается он, Адольф. Все трое смеялись.

Эту сцену Хаусхофер описал в дневнике, который вел в тюрьме Моабит (листки удавалось тайно передавать отцу) после своего ареста в 1945 году. Здесь в тюрьме он написал и свои знаменитые «Моабитские сонеты», и вместе с последними стихами попала на волю и последняя записка для родителей. В ней были такие слова:

«Если сейчас я со слезами в строчках поклянусь миру, что никогда не служил при столе диктатора, это будет правдой. Я не прислуживал и не кормился от этого стола, но я садился за него, если меня звали. …Моя беда в тех редких минутах, когда я чувствовал себя за ним счастливым. Моя вина в том, что я позволял себе забываться».

Альбрехта расстреляли в апреле 1945 года.

Эмиль Яннингс, Лени Рифеншталь, Эрнст Юнгер, Герхард Гауптман, Георг Гросс и другие выжили.

О Лени Рифеншталь будут говорить еще долго. И удивляться – фашистская марионетка, танцевала голой на столе перед Гитлером, брала для съемок цыган из концлагеря… и этакий талантище! Как же так – ведь гений и злодейство две вещи не совместные, не правда ль? Что же правда: «талантище», оставшийся на пленке, или история о том, как она заставляла плясать перед камерой обреченных на смерть цыганят?

В 1934 году Рифеншталь сняла «Триумф воли», фильм о партийном съезде в Нюрнберге. В 1938 году такой же, очередной съезд, самый грандиозный из всех, снимать отказалась, сказав Геббельсу: «Для меня это пройденный этап». У того (если верить запискам Бормана) от подобной наглости «челюсть отвисла». Геббельс пожаловался Гитлеру и получил ответ: «Оставьте Хелену в покое. Почему я должен это повторять!».

В том же 38-м году, осенью, Рифеншталь пригласила на просмотр пленок, снятых в Баварских Альпах, тот самый узкий круг – близкое окружение фюрера. В 70-е годы, отбывая пожизненное заключение в тюрьме Шпандау, Рудольф Гесс так описывал этот эпизод:

«Просмотр начали, как только приехал фюрер. Помимо панорамных съемок Рифеншталь смонтировала несколько сюжетов о жизни крестьян из горных деревушек, широко разбросанных по альпийским склонам. Эта жизнь, муравьиная, заведенная от веку… почти лишенная эмоционального движения, неожиданно приковала внимание. …Резка хлеба к завтраку, утренняя дойка коровы, копошение домашней живности во дворе, игра ребенка с козленком и щенком, развешивание трав для сушки под навесом, неторопливое раскуривание трубки и – внезапно, крупным планом – усталые глаза крестьянина, обращенные на закат…

– Просто, цельно, самодостаточно, – прокомментировал Геббельс. – Но!

Крестьянская свадьба: от одевания невесты до завтрака после первой брачной ночи.

– Примитивно и универсально, – снова заметил Геббельс. – Но!

Крестьянский праздник с пивом, сосисками, грубоватым топотанием тяжелой обуви в таких же грубых чувственных танцах.

– Аппетитно, даже на сытый желудок. Но…

– Что но-то? – не выдержал Ганс Ламмерс.

– А то, что во всем этом нет ни капли, ни крошки, ни грана, ни йоты, ни тени, ни искры… национал-социализма.

Все посмотрели на фюрера. Он только поморщился.

– А я о нем просто забыла, – улыбнулась Рифеншталь.

Фюрер тоже улыбнулся и предложил смотреть дальше. Таким образом, месть Геббельса за отказ снимать съезд не состоялась».

«Моя вина в том, что я позволял себе забываться», – признавался в предсмертной записке Альбрехт Хаусхофер. «А я о нем просто забыла», – смело оправдалась Лени Рифеншталь. Ситуации разные, а слова практически одинаковые.

Эмиль Яннингс, гордость немецкого кинематографа, лауреат «Оскара», в тридцатые был членом Имперского сената культуры (вместе с Геббельсом, Гиммлером и другими). В 1941 году он начал сниматься в фильме о Бисмарке, высокочтимом в Третьем рейхе политике. Яннингс называл эту работу «мостиком к мечте». А мечтой его было сыграть роль диктатора – собирательный образ. В период съемок Гиммлер, который иногда устраивал для высокопоставленных нацистов «воспитательные» поездки по концентрационным лагерям, пригласил на такую «экскурсию» Яннингса и других актеров: Вернера Крауса, Густава Грюндгенса (прототипа Мефисто из романа Клауса Манна), Полу Негри. Экскурсия, по-видимому, состоялась, потому что как-то на съемках Яннингс пожаловался Грюндгенсу, что никак не может по-настоящему включиться в работу – для этого ему «нужно забыть то, что увидел в лагере». «Но забыть я не могу», – добавил он.

«Забыть». Опять это слово. Что в нем? Самооправдание? Защита? Условие для работы на родине?

«Я не уеду. Не потому, что стар, а потому, что немец», – говорил в 1935 году семидесятисемилетний Герхард Гауптман, патриарх германской литературы. – Я другим воздухом дышать не смогу».

В драмах «Сумерки» 1937 года и «Дочь Собора» 1938-го Гауптман пытался полемизировать с режимом, однако, кажется, и сам соглашался, что эти его вещи слабее тех, где он целиком уходил в иной мир, забывался.

Кстати, Гитлер, тоже причислявший себя к людям творческим, подобные «забвения» ненавидел люто, понимая их по-своему, поскольку иного ему было просто не дано. Особенно это испытали на себе немецкие художники, пустившиеся в вольное плавание по различным иррациональным течениям. Все они оставили Германию или подвергались грубой обработке со стороны власти, как, например, Кольвиц.

В конце 1938 года Геббельс решил сделать фюреру приятный сюрприз: во время посещения Гитлером Лейпцига показать ему выставку современного изобразительного искусства. Поскольку отношение Гитлера к экспрессионизму было хорошо известно – фюрер не отрицал и не критиковал, а при первом же взгляде на эту «пачкотню» и «творческие поиски» приходил в бешенство, грозил и ругался, – «сюрприз» Геббельса выглядел сомнительно. Но тот напускал таинственность, обещая всем «удовольствие».

…Макс Бекман, Отто Дикс, Карл Хофер, Макс Эрнст, Карл Шмидт, Оскар Кокошка, Эмиль Нольде, Леа Грундиг, Альфред Франк… Часть картин была доставлена с международной выставки в Париже, в пику которой Геббельс и задумал собственную выставку, долго держа и название, и интригу в тайне. Накануне открытия те участники, что решились приехать, были приглашены пройтись по экспозиционным залам и остались довольны. Они не знали, что после их ухода здесь всю ночь будет кипеть работа. Дальнейшее сейчас можно восстановить по воспоминаниям современников.

…Первое, что глядело с торца стены на вошедшего внутрь посетителя, было огромное – метр на полтора – фото идиота, должно быть, пациента какой-нибудь психиатрической клиники – отвратительное, лишенное мысли лицо с тупой злобой во взгляде и отвислым слюнявым ртом. Над ним надпись – «Дегенеративное искусство XX века». Вторым впечатлением была нежно-феерическая «Леонора в утреннем свете» – признание в любви художника Максимилиана Эрнста. Напротив два тонких строгих пейзажа Карла Хофера. А между ними нечто грязно-размытое в розовой рамке. Дальше – «Белые стволы» Эмиля Нольде; рядом – что-то темное, беспомощное. Вся выставка была как гнилью поражена: рядом с картинами висели фотографии клинических уродов, сумасшедших и их мазня. Возможно, взятые отдельно, эти картины душевнобольных произвели бы другое впечатление, вызвали бы жалость, боль за этих людей, напоминание о них обществу и укор ему. Но у Геббельса был свой замысел.

Гитлер ходил недолго; лицо точно замерзло изнутри, губы были брезгливо сжаты. Вечером, в своем кругу, он разразился монологом, из которого (если верить Борману) следовало, что эта «злая неэстетичная выдумка Геббельса полезна как горькая пилюля», которая лично у него «в горле застряла». Затем, выплеснув одно раздражение, впал в другое, вспомнив, как не поступил в Венскую академию художеств, так как не предоставил требуемое количество работ, а именно – портретов. Двадцать лет Гитлеру не давал покоя тот факт, что его пейзажи, хотя и прошли творческий конкурс, но были помечены отзывом: «склонен к подражательству». По косвенной речи Гитлера, записанной за ним Борманом, можно воспроизвести последовавший монолог: «Вы подумайте – “склонен к подражательству”! Но ведь я пришел учиться! И не подражая?! Кретины!.. Кто тогда такие – ученики “школы Рубенса” или “школы Рембрандта”, как не подражатели?! Которые только со временем, освоив технику, становились мастерами! Как можно учиться не подражая!? Как нынешние? Взял в руки кисть, плюнул в охру, мазнул – самовыразился! Зачем учиться!? Если можно поваляться на диване, поковыряться в себе, изобразить нечто левой ногой и назвать это “забвением в экстазе”, “творческими поисками”, “самовыражением”?! Ненавижу эти слова! – После паузы: – В спокойные времена черт бы с ними! А теперь… нечего в себе копаться. Там ничего нет. Кроме гнилых органов, в конце концов все перерабатывающих в дерьмо».

Из дневника Бормана:

«После “лейпцигского сюрприза” фюрер вторую неделю раздражен. Рейхсляйтер Лей сказал мне, что хочет пригласить фюрера на съезд победителей имперских рабочих соревнований. Я предложил Рифеншталь перемонтировать “Триумф воли” в сокращенный вариант: самые сильные сцены, на сорок минут».

Дальше – из записок Ганса Ламмерса (начальника Имперской канцелярии) становится ясно, как сработала идея Бормана «снять раздражение фюрера».

«…После просмотра Лей неожиданно обратился к молодому трудфронтовцу с вопросом: “Хочешь ли ты встать в колонну и отдать свою волю вождю?” Ответом был рев пяти сотен глоток: “Да-а!..” Я подшутил над Геббельсом – какую йоту или пинту национал-социализма видит он теперь? Геббельс остался непоколебим и назвал съемки Рифеншталь “творческим экстазом национал социализма”. Гесс его переспросил в своей невозмутимой манере: “По-твоему, национал-социализм сам себя снимал, а Хелена снова о нем забыла?” Фюрер, услышав, рассмеялся. Он впервые за последние дни выглядел очень довольным».

На что же рассмеялся Гитлер, и чем он остался доволен?

Снова обратимся к дневнику Бормана. Запись того же 1938 года, от 10 сентября – период подготовительных встреч Гитлера и Чемберлена накануне подписания Мюнхенских соглашений. Бергхоф.

«Затронули вопрос о литературе. Сэр Невилл (Чемберлен. – Е. С.) обратился к фройляйн Гесс с вопросом, как она считает, отчего слабая власть так охотно пускает писателей на трибуны, и дальше развил свою мысль: писатель – легко увлекающееся, внушаемое существо; его можно подвигнуть на полезные власти речи… Однако стоит ему сесть за свои сочинения, как “внушать” ему начинает талант, а талант всегда оппозиционен власти. Какая мысль… Фюрер с ней согласился».

Если «фюрер с ней согласился», то можно предположить, чем он будет доволен через пару месяцев, после просмотра фильма Рифеншталь и «рева пяти сотен глоток».

Не тем ли, как национал-социализм победил «оппозицию таланта» Лени Рифеншталь и как со временем победит оппозицию прочих талантов? Тогда все его битвы будут выиграны?..

Адольф Гитлер успел узнать, что национал-социализм проиграл свои битвы. Однако… До сих пор одно из его поражений может быть поставлено под сомнение.

Покажите двадцатилетним «Триумф воли» и задайте вопрос: «Хочешь ли ты встать в колонну и отдать свою волю вождю?».

До тех пор, пока кто-то будет отвечать «да», вождь останется доволен.