Текст книги "Я тебя присвою"

14
Барби

Не день – сплошное испытание. Сначала трясусь в самолете. Андрей даже предлагает подышать в бумажный пакет. Но мне хватает того, что он берет за руку. Цепляюсь за него. Слушаю приглушенный и размеренный голос.

– Все в порядке. Полный контроль. Дыши глубже и медленнее.

Я им дышу. Вдыхаю, вдыхаю, вдыхаю… Щекой о колючую щетину трусь, к горячей коже прижимаюсь.

– А если мы упадем и разобьемся?

– Ну и похер. Вместе же, – заметив, как расширились мои глаза, вздыхает и ведет по моей щеке ладонью. – Эй, девочка, мы не падаем. Что за манера наперед паниковать? Бояться того, что, вероятно, хрен когда случится.

– Андрей…

– Просто дыши. Давай, со мной.

– Дышу…

И правда, что мне терять? Все и так хуже некуда.

– Умница, девочка, – когда он так говорит, я совсем о другом думаю.

Вспоминаю нашу сексуальную близость. Мое волнение меняет окрас и амплитуду. Глаза еще больше от изумления расширяются.

Наконец бортпроводница приносит мне какую-то таблетку, и спустя некоторое время я окончательно расслабляюсь. Удается даже задремать. Но руку Рейнера не отпускаю до самой Москвы. В реальном времени – это больше восьми часов.

Повезло ему со мной… Сам виноват.

Так сложилось, что я с болезненным скепсисом отношусь к любым внешним оценкам. Это касается не только людей. Всего, что можно визуально увидеть. Но даже на меня Москва производит колоссальное впечатление. Город очень красивый, но масштабы пугающие.

Мне неуютно и страшно. В такси все так же жмусь к Андрею. Теперь я, словно ребенок, который боится потеряться. В окно не смотрю. Дорожная развязка и количество транспорта вызывают головокружение и тошноту. Но к Рейнеру глаз не поднимаю, зато ощущаю, как он чуть стискивает мои пальцы своими, и уже ровнее выдыхаю.

После регистрации в отеле, занимаем соседние с Саульскими номера. Андрей, как обычно, уступает мне возможность первой освежиться с дороги. Я стараюсь долго не возиться. Понимаю, что все устали и проголодались.

– Все? – спрашивает и взглядом окидывает, оценивая гостиничный халат.

Я же не обязана и здесь голой из ванной идти? Вдруг кто-то постучит…

От его внимания мне становится жарко. Да так, что внизу живота томление разгорается.

– Одевайся пока. Я быстро.

Он действительно справляется за каких-то пять минут. Я на платье молнию застегнуть не успеваю. Хотела дотянуть хоть до лопаток и, если с другой стороны, извернувшись, не получится, попросить помощи. А тут вообще… Стою с голой спиной и кружевной кромкой трусов сверкаю. Бюстгальтер не предусмотрен, потому как чашки вшиты в лиф.

Чувствую себя голой и ожидаемо начинаю волноваться.

– Поможешь? – шепчу едва слышно. – Пожалуйста…

Андрей подходит. Но, прежде чем взяться за собачку, ведет костяшками по моему позвоночнику. Кожу тотчас стягивает мурашками. Из груди вырывается громкий вздох.

– Ты такая светлокожая, – как будто задумавшись, говорит он неторопливо и тихо. – Как мне тебя называть, если не Барби?

– По имени, – сипло подсказываю я. – Мне нравится, когда ты говоришь… Наташа или Тата.

– Нравится? – должно быть, он склоняет голову, так как в плечи ударяет горячее дыхание. – Тебе, правда, нравится?

– Да, – чтобы выдохнуть одно это короткое слово, приходится приложить усилия.

Андрей склоняется еще ниже и касается губами плеча. И от этой, казалось бы, простой ласки, сквозь меня будто ток проходит. С губ слетает странный дрожащий звук. Дыхание обрывается.

Замираю, гадая, пойдет ли он дальше? Если да, что делать? А если нет, как справляться?

Мужчина позади меня шумно и тяжело выдыхает. Вновь прямо по коже мне огненные стрелы пускает. Они ранят, проникают внутрь и разгоняют кровь до температуры кипения.

Хочу ли я, чтобы он продолжил? Хочу ли, чтобы коснулся по-настоящему?

– Нужно идти, – произносит Рейнер. Слышу, как его голос ломает напряжение. И все же он отстраняется и осторожно застегивает молнию. – День сложный был. Надо заканчивать.

За ужином большую часть времени говорит одна Юля. Вот уж неугомонный живчик! Почти девять часов полета, продолжительная суета в аэропорту, а она такая же свежая и энергичная.

Ставницеры, закончив с едой, сразу же поднимаются в номер. А мы с Саульскими остаемся и заказываем еще бутылку вина. Знаю, что налегать не стоит, но эмоции настолько измотали меня. Не выдерживаю больше этого накала. Еще и Саульские… Они меня бесконечно смущают! Либо я додумываю, либо они и правда смотрят друг на друга неприлично. А уж когда прикасаются, вообще до дрожи доводят.

Правильнее было бы отвернуться, но не наблюдать за ними невозможно.

– М-м, Саульский, мы ведь сегодня совсем одни будем, – шепчет, словно мурлычет, Юля. Закусывая губу, подмигивает мужу и так заразительно улыбается, что и я, красная как маков цвет, следом растягиваю губы. – Давно такого не случалось, чтобы мы без детей оставались.

Рома, в отличие от нее, кажется совершенно невозмутимым и слишком серьезным. Но во взгляде что-то такое горит… Он ее словно сожрать готов. Вместо десерта.

– Точно. Давно.

Смотрю на них и осознаю, что в груди очень странное, несвойственное моему характеру, чувство копошится.

Я завидую их отношениям. Тому, что Юля так открыто улыбается мужу и без всякого стеснения выказывает свою любовь. Тому, что Саульский на нее смотрит, словно она единственная женщина во всей вселенной. Тому, что они настоящая пара.

Прежде чем понимаю, что и зачем делаю, поворачиваюсь к Андрею. И замечаю, что он за мной наблюдает. Не знаю, из-за этого щеки жаром заливает или все же из-за вина…

Ой, да кого я обманываю?! У меня ведь и без вина всегда такая реакция. Признавать тяжело. Но нужно оставаться честной, хотя бы с собой.

Наверное, крепких напитков мне уже достаточно… Еще этот бокал…

– Что? – не сдержавшись, тихо выдыхаю Андрею.

Он не отвечает.

Благо от еще большего смущения меня спасает Юля.

– Кстати, Наташа, после Москвы приглашаем вас с Андреем в гости. Хочу познакомить с детьми. Да и вообще, обещаю классную культурную программу! У нас всегда весело и шумно.

Ну как ей можно не улыбаться?

Улыбаюсь.

– А сколько у вас деток?

– Двое. Сын и дочка. Богдан и Ангелина, – хвастается Саульская. – Они красивые, как Рома, и крутые, как я. Ну, или наоборот.

Очевидно, что на любимого конька уселась.

Я уже смеюсь. Тихо и немножко сдавленно, но для меня такая эмоция в незнакомой компании уже прорыв.

– Маленькие?

– Уже немаленькие. Богдану одиннадцать, Ангелине шесть. А вообще, у меня помимо Роминых деток отдельно еще свои есть! – я невольно переключаю внимание на Саульского. Жду его реакцию на такую провокацию. Он лишь брови приподнимает и улыбается. – Под моим руководством школа и детский сад. Я очень люблю детей! Наших и моих. Потому что для меня чужих не бывает. Вот правда! Правда, Ром? – он кивает, конечно. Юля именно этого и ждет, вставить какую-то реплику возможности не дает. – Приходи к нам в школу. Хочу, чтобы ты все сама увидела. У нас очень круто!

– Мать… Уймись, мурка, – тормозит ее Рома, растирая ладонью лоб. – Не смущай девчонку. Она к тебе не готова.

– Нет! – на эмоциях сама вдруг голос повышаю. – Мне очень интересно. Продолжайте!

Они смеются. Не знаю, как это происходит, но и я за ними. И даже Андрей хмыкает и усмехается.

– Уф, Саульский, вообще-то, не смей меня прилюдно отчитывать, – беззлобно негодует Юля, когда веселье стихает.

– Если посчитаю нужным, буду отчитывать.

– Ладно, – тянет нараспев. – Позже вернемся к этому разговору. Напомни.

– Обязательно.

– А ты, Наташ, правда, приходи. А еще лучше, рожайте деток, я их тоже к себе возьму.

Шоковая вспышка такая сильная, что я неуклюже клацаю зубами по стеклу и проливаю на себя вино.

Господи, да я чуть под стол от такого поворота не сваливаюсь!

– Спасибо, – нервно промокаю салфеткой расползающееся на светлом платье пятно. – У нас… – второй рукой неосознанно начинаю обмахивать лицо. – Мы с Андреем… – встречаю пристальное внимание со стороны Рейнера. – Мы пока ничего такого не планируем. Но… Спасибо, правда! – голос от волнения аж звенит.

– Надо планировать. Сразу жениться, – внезапно выразительно строго заключает Саульский. – Нечего ерундой страдать. Тут либо да. Либо нет. Сразу понятно, – так уверенно продвигает, как будто единственно верную философию жизни.

А я стопорюсь на нем стремительно увлажняющимися глазами и думаю, что нечто подобное должен был сказать мой отец.

– У нас пока непонятно, – все, что могу возразить.

– Главное, глупости не творите. Если душами повязаны, на эмоциях словами и делом не рубайте. Все равно хрен разрубите, а шрамы останутся.

После выступления Саульского разговор за столом не клеится. Андрей еще сильнее хмурится. Юля молча допивает вино. А я малодушно стопорю внутреннюю работу, не давая мозгу пахать на полную. Слишком много информации, мыслей и эмоций подкинул сегодняшний день. Боюсь, когда включатся лопасти сознания, все это разнесет меня на ошметки.

15
Барби

Саульские на самом деле неугомонные. Точнее, Юля. После ужина, несмотря на долгий изматывающий день и позднюю ночь, она просит мужа прогуляться. Отель расположен в центре города, можно выйти и пешком направиться к Кремлю. Юля заверяет, что была там сто раз, и не против пройтись сто первый. Мы с Андреем единогласно отказываемся от этой экскурсии и решаем подняться в номер.

В лифте Рейнер встает чуть впереди меня. Нажимая на панель управления, выбирает нужный этаж. И едва кабина начинает двигаться, он вдруг поворачивается и, выставляя руки, блокирует меня у хромированной стены.

Смотрит каким-то странным, обжигающе-яростным взглядом.

– Я понял, что тебе нужно, – голос звучит хрипло, но, вроде как, ровно. А мне почему-то кажется, что он вовсе не так спокоен, как хочет показать. Вот-вот взорвется. Сердце резко подскакивает и выбирает свой излюбленный нездоровый ритм. Оно колотится, забивая этим безумным стуком все уголки сознания. И я замираю, словно кролик перед удавом. – Хочу с тобой договориться.

– Со мной? – переспрашиваю растерянно.

– Да. Скажи, сколько ты хочешь, Тата?

– За что?

– За свою любовь, – этими словами он меня буквально припечатывает.

Я резко вдыхаю. Его вдыхаю. И заторможено моргая, смотрю в его обманчиво невозмутимое лицо.

Створки лифта расходятся и, выдержав установленное время, обратно закрываются. Рейнер меня не выпускает. Ждет, пока я, словно чумная, ищу правильный ответ.

– Считаешь, все можно купить?

– Считаю, – давит уверенностью. – Все имеет свою цену.

В кабине становится слишком тихо. Ни звука. Лишь наше учащающееся дыхание и резкие жалящие фразы.

– Ты тоже? – сама не знаю, из каких глубин выходит эта возмутительная дерзость. – Тебя можно купить?

Стою тут перед ним, в залитом вином платье, с плывущим сознанием и взбесившимся сердцем, и делаю вид, словно хоть как-то могу контролировать ситуацию.

Но он тоже… Сволочь! Получил мое тело, теперь требует и душу.

Очевидно, страх смелости добавляет. Я ведь понимаю, что у меня внутри и без этого мерзкого предложения все слишком хлипко и неоднозначно. Помню, как Рейнер умеет давить, извлекая из всего наибольшую пользу. Знаю, что стоит опасаться одного его желания заполучить меня со всеми потрохами.

Его темные глаза не оставляют мои ни на мгновение. Напряжение нарастает. Кажется, даже воздух начинает потрескивать.

– Вопрос в том, что мало у кого найдется столько, сколько меня устроит.

Я подхожу к самому краю. Прыгаю, резко выдвигая безумную ставку:

– Так дай мне столько, чтобы хватило купить тебя.

В ожидании ответа дышать перестаю. Чего добиваюсь? Что хочу услышать? Не просто боль причинить… Да и вряд ли это в полной мере возможно. Неужели и правда хочу того же?

Но получить ответ от Рейнера не удается. Створки лифта в очередной раз разъезжаются, и в кабину входит незнакомая молодая пара.

– Доброй ночи.

– Доброй… – Андрей не дает закончить.

Отступает к выходу и, потянув за руку меня, выводит на этаж. В номер буквально заталкивает. Ненормальный! Приставив меня лицом к стене, сам сзади прижимается. Вдавливает с такой силой, что у меня кости трещат. Обжигает затылок тягостным выдохом.

Цепляя пальцами за шершавую отделку, готовлюсь к тому, что он просто задерет платье и отымеет меня у этой проклятой стены.

Однако Рейнер вновь удивляет. Отстранившись, еще раз шумно выдыхает и покидает номер, громыхнув напоследок дверью.

Дикий, жестокий, безумный… Зверюга!

Отлепившись от стены, обхватываю руками плечи. Пытаюсь взять под контроль разболтанные эмоции. Душ принимаю в каком-то трансе. Долго причесываю волосы. Даже втираю в кожу найденный в ванной отельный лосьон.

И все равно ощущаю себя бесформенной пульсирующей массой, которая отчаянно пытается стать человеком.

Снова нарушаю правила, забираясь в постель в халате. Намеренно скольжу ближе к центру. Сворачиваюсь под одеялом калачиком.

Долго не могу уснуть. В голове бесконечно крутятся самые разные мысли.

«Член к твоим губам приставлю, будешь сосать… Будешь. Тебе еще и понравится…»

«Умница, девочка…»

«Скажи, сколько ты хочешь, Тата? За свою любовь…»

«Пососи у меня… Соси, девочка…»

Какая любовь? Так ведь нельзя. Но почему я продолжаю об этом думать? Почему беспокоюсь из-за того, что его нет? Он ведь купил меня! Ужасно со мной обращается. И хочет, чтобы я после этого любила его?

Форменное издевательство!

Где же он? Где?

Когда из номера Саульских начинают доноситься приглушенные стоны и характерный стук изголовья, меня реально в жар бросает. В груди сразу такая ломота возникает, вдохнуть нормально не получается. Ладонь притискиваю, сердце не унимается. Так тянет, так ноет, что дыхание со свистом срывается.

Что же это такое?

Почему?

Смиряясь с тем, что без Андрея не усну, включаю настольную лампу и сажусь на постели. Беру в руки телефон, с целью почитать, но палец, словно произвольно действует. И вот я уже зависаю над зеленой трубкой у контакта «Рейнер».

Пару дней назад я скачала сборник Фицджеральда. На это и пытаюсь переключиться. Да ни в какую!

Вздрагиваю и подскакиваю, когда дверь в номер открывается.

Взгляд Андрея какой-то безудержной решительностью горит. Он стремительно, будто штормовая волна, движется в мою сторону. Моргнуть не успеваю, как этот медведь заваливает меня на спину.

Что за манера, блин?

Упираясь локтями в твердокаменную грудь, совершаю жалкие попытки его отпихнуть.

– Хочу тебя, – выдыхает Рейнер вместе с парами алкоголя.

И я понимаю, что он пьян. Очень пьян.

Сдавленно взвизгиваю, когда он дергает в стороны полы халата и, окатывая меня одуряюще-жадным взглядом, грубо сжимает ладонью грудь. Наклоняется и бьет по затвердевшему соску языком. Прикрывая веки, втягивает ртом до простреливающих покалываний.

У меня по коже не то что мурашки несутся… Я вся трясусь.

– Андрей, перестань… Перестань… – едва хватает сил чуть оттолкнуть его, чтобы оставил в покое хотя бы грудь. Встречаемся глазами, несмотря на то, что он своими вряд ли что-то видит. Просто безумием горит. – Я не хочу сейчас… Ты пьян… И ты меня пугаешь… Перестань…

– Не могу… – неожиданно лицом к моему лицу прижимается. Вздыхает громко и надсадно. – Тата… Не отталкивай… Татка… Дай мне. Хочу тебя трахать. Хочу. Сейчас хочу. Тебя… Давай…

Должна признать, эти горячие и, в какой-то мере, отчаянные просьбы махом губят обретенную решительность. Меня бросает в водоворот таких эмоций, которые я не в силах разделить и объяснить.

Я… Я тоже очень сильно его хочу.

В конце концов, ничего ведь не теряю. Он уже делал со мной все эти постыдные грязные вещи. Я обещала ему свое тело на полгода. Вот только… Сегодня мы, вроде как, замахнулись на повышение ставок.

Договор не состоялся. Но он заставил меня еще больше волноваться о том, не много ли я ему отдаю? Смогу ли забрать себя обратно?

– Андрей, пожалуйста, остановись… Не сегодня… Я очень устала…

– Я быстро… – и в шею мне зубами и губами впивается. Влажно, очень влажно и жестко целует и кусает. Как маньяк. Как одержимый. Мной. Ладонями грудь сминает. Напряженным пахом между ног толкается. – Я быстро. Отвечаю.

– Я сказала, нет, – пытаюсь звучать твердо, а у самой аж глаза закатываются.

Ожидаемо свирепеет мой медведь. Губы с такой силой закусывает… Когда отпускает, на них выступает кровь. Охаю и бесцельно смотрю на эти капли. Внутри все сжимается и горячо пульсирует. Мне жаль… Но я не знаю, что должна делать.

Андрей отстраняется. Выпрямляется. И… начинает раздеваться.

Неужели силой возьмет? Боже…

– Остановись… – мой сиплый шепот едва различим на фоне его тяжелого дыхания.

Нет, не слышит. Смотрит лишь на мое обнаженное тело. Распускает ремень, тянет вниз молнию и высвобождает член.

Я дергаюсь, он тут же руками ловит.

– Не бойся. Не трону, – вновь наклоняется к моему лицу. – Просто полежи так… Пожалуйста… Трахать не буду. Обещаю.

Да, под действием алкоголя Рейнер – зверь, но, как бы смехотворно это сейчас ни звучало, почти вежливый зверь.

Не трахает. Вместо этого обхватывает член рукой. У меня глаза от шока еще шире распахиваются, когда он слегка сжимает себя пальцами. Проводит кулаком по всей длине. И всем своим крупным телом содрогается.

Я возбуждаюсь, теряюсь и еще каким-то чувством наполняюсь… Поэтому, когда Андрей, не прекращая работать рукой, тянется и запечатывает мой рот поцелуем, обнимаю его. Выгибаясь в пояснице, судорожно прижимаю его к себе. Он стонет. Так громко и протяжно стонет… Прямо мне в рот.

Дальше происходящее превращается в откровенное сумасшествие. Я, как оголодавшая падшая женщина, обхватываю его ногами. Рейнер убирает руку. Сжимая мои бедра, толкается членом. Но не входит. Только трется. Я сама трусь. И целую его. Целую, словно одуревшая. Не стесняясь звуков и стонов, которые между нами разлетаются.

Это больше, чем мы договаривались… Это почти так, как он хочет… Так, как подсознательно хочу я…

Чувствую его твердый и горячий член между своих половых губ. На клиторе. В обилии вязкой смазки. Везде.

Коротит… Меня замыкает. Разбивает азбукой Морзе.

«Пососи у меня…»

Язык его засасываю. И разрываюсь, словно граната. Огненной волной все смываю. Горячее семя выстреливает мне на живот, когда я уже ору, как сирена, отправляя всей московской агломерации голосовое сообщение, что у меня, черт возьми, случился оргазм.

Какой контроль? С Рейнером, стоит ему проявить хоть каплю ласки, обо всем забываю.

Все или ничего.

Здесь и сейчас. Хочу. Все.

16
Барби

– Правила боя знаешь?

Андрей взял меня за руку еще перед входом на спортивную арену, и сейчас я, под шквалом криков и витающего в воздухе адреналина, нервно сжимаю его пальцы.

– Нет, – не уверена, что расслышал. Для наглядности еще и головой мотаю. – Я не люблю агрессию, – почти кричу, не забывая настороженно оглядываться.

По спине озноб скатывается. Отчаянно хочется повернуть обратно к выходу. Только сама не решусь, а Рейнер уверенно двигается вглубь зала и меня за собой ведет.

Возможность продолжить разговор появляется, только когда мы занимаем свои места.

– В боксе нет агрессии как таковой. Это спортивное состязание, в первую очередь. На силу и выносливость, безусловно. Но, чтобы ты понимала… Дабы попасть на этот ринг, требуется приложить большой труд. И чтобы удержаться, постоянно оттачивать мастерство.

– Ты раньше тоже этим занимался? – подвожу к тому, что интересно лично мне. – Помню, что у тебя был какой-то спорт…

– Спорт помнишь, меня не помнишь, – зачем-то припоминает брошенную мной в волнении ложь.

Под прицелом его настойчивого взгляда лицо, словно тысячами иголок жжет, но я упорно избегаю зрительного контакта.

– Помню, конечно. И тебя, и спорт твой… – признаю якобы равнодушным тоном.

Рейнер выдерживает неясную для меня паузу. Чувствую только, что продолжает смотреть. Так пристально, кожа горит.

– Да, я пятнадцать лет занимался боксом, – делится явно неохотно.

И на этот раз замолкает с выверенными интонациями и четким посылом, что тема закрыта.

Поднимая к Андрею глаза, гашу внутри себя невыразимое желание вновь взять его за руку.

– Все-таки очень жаль, что так получилось.

– Как? – Рейнер прищуривается.

Не зря. Знаю, что мои слова ему не понравятся, но удержать их попросту не могу.

– Что ты не смог уйти и не вернуться.

Он с силой стискивает челюсти и выразительно-медленно вдыхает.

– Да, – все, что отвечает.

А я, ощущая себя поистине кровожадной, чувствую скребущее неудовлетворение. На что рассчитывала? Что он вспылит? Взвалит меня на плечо и унесет из этого места. Туда, где мы сможем остаться одни и бесконечно выяснять отношения?

В кошмар превратилась не только моя жизнь… Я сама.

Звук хочу громче. Эмоции сильнее. Словами ударить больнее.

Что он со мной сделал?

По телу мурашки идут, но зрительный контакт не разрываю.

Нас оглушает рев толпы. Он гремит между рядами и вибрирующей пульсацией скатывается к помосту ринга, а так как мы занимаем первый ряд, то кажется, что вся бушующая агрессия и адреналин летят просто нам в спину.

– Дамы и господа, – даже голос конферансье звучит мощно и как-то ошеломляюще помпезно. Направляю, наконец, взгляд в центр. – Этим вечером на ринге столкнутся два невероятно сильных и стойких бойца. Два действующих чемпиона. Сейчас невозможно предсказать, чем закончится этот поединок. Но могу обещать с твердой уверенностью: нас ждет по-настоящему зрелищный, поистине жесткий и кровавый бокс!

Если до этого кто-нибудь из зрителей еще оставался спокойным, последнее вербальное подстегивание не оставляет никаких шансов на мирную атмосферу. По всей видимости, слова конферансье глубоко затрагивают всех фанов и почитателей бокса. Они взрываются одобрительным гулом и режут общий шум стойкими высокими выкриками.

Гаснут прожектора, и огромный душный зал погружается в кромешную темноту.

– Боже… – невольно вырывается у меня.

– Дамы и господа! – конферансье снова делает характерную паузу. Расчетливо усмехаясь, позволяет толпе свистеть и вопить. – Левый угол ринга. Действующий чемпион мира по версии WBO[!WBO – Всемирная боксерская организация.!] в полутяжелом весе – Стальной Русский Волк – ЕГОООООР АРРАААААВИН!

Длинный боковой коридор вспыхивает оранжевыми лампами и движущимися черно-желтыми лентами с англоязычными надписями: «EGOR ARAVIN». Толпа буквально на мгновение притихает, позволяя первым аккордам спортивного музыкального трека пробить пространство мощными ударными ритмами.

Начинается стандартный, как поясняет Саульский, проигрыш, знаменующий выход спортсмена. Господин Ставницер, невзирая на возраст, резво подскакивает с места. Похоже, он тоже готовится кричать и громко комментировать поединок.

Тысячи различных голосов скандируют фамилию этого чемпиона. И я заинтересованно фокусирую взгляд на играющем яркими огоньками коридоре. Вместе со всеми наблюдаю за неторопливым и уверенным продвижением Аравина по проходу. Он гораздо моложе, чем я представляла. При этом выглядит жестким, опасным, сосредоточенным и хладнокровным.

Прежде, чем подняться на ринг, чемпион направляет взгляд на наш ряд. Теряясь от волнения, я вся сжимаюсь. Пока не понимаю, что смотрит он не на меня, а на сидящую рядом со мной девушку. Вызывая недоумение у всей достопочтенной публики, чемпион притискивает правую перчатку к сердцу. Девушка повторяет это движение, касаясь кулаком своей груди, и следом за этим отправляет ему воздушный поцелуй.

Очевидно, во мне все же тайно живут две безнадежные ипостаси: глупый романтик и безумный фантазер. Потому как это короткое действо настолько меня захватывает, что принимаюсь вместе со всеми хлопать и улыбаться, ощущая, как в корне меняю изначальный настрой касательно того, что должно здесь происходить.

Теперь совсем другими глазами смотрю на этого боксера. Подслушиваю разговор девушки и, должно быть, ее друга, пока объявляют выход второго боксера.

– Улыбайся, принцесса. Демонстрируй силу. Взбодри чемпиона.

– А если ее нет, Дим?

– Куда ж она делась? Ну же, подари улыбку своему гладиатору, – настойчиво уговаривает парень, сжимая ее руку. – Знаешь… Иногда даже самым сильным нужно быть кем-то любимым.

Девушка смеряет его долгим взглядом.

– Спасибо, Дима, – благодарит как-то вымученно.

Но, поднимая глаза к рингу, улыбается.

Я ничего не понимаю в боксе. Попросту – полный ноль. Больше концентрируюсь на сердечных волнениях девушки. Сопереживаю ей и, конечно же, беспокоюсь о том, чтобы все закончилось благополучно. Даже в самые жесткие моменты боя не могу отвернуться. Сжимаю кулаки и планомерно цежу воздух сквозь зубы.

– Что он делает? Это нормально? – шепотом к Андрею взываю.

– Нормально. Хороший парень. Удар жесткий. И блок хорошо держит. Отлично идет.

– Заметили, как он провел этот апперкот, а? Видели? – восклицает с задорным смехом Ставницер. – Давай! Давай! Резче! Ну, красавец!

Девушка Аравина тоже что-то выкрикивает. Мается, переживает и всячески его поддерживает. У меня самой сердце ноет и из груди рвется. Не представляю, как она, бедная, держится…

Невольно перевожу взгляд на Рейнера. Он, как будто ожидая этого, сразу принимает контакт.

«Иногда даже самым сильным нужно быть кем-то любимым…»

Вот зачем он так сделал? Зачем?

– Все в порядке? – хмурится, когда спрашивает.

– Да. Все нормально.

После череды неясных действий, во время которых я неосознанно нахожу ладонь Андрея и принимаюсь мысленно молиться, маневр Аравина, подобно грому небесному, шокируя всех присутствующих своей внезапностью и мощью, выверенным ударом отбрасывает противника на добрых два метра. Тысячи пар глаз, словно в замедленной съемке, напряженно прослеживают за тем, как крепкое тело боксера рассекает воздух. Мышцы сокращаются, сопротивляясь законам физики. Широкая спина с грохотом приземляется на помост.

Вся арена разом ахает и застывает. Гул голосов переходит в тихий взволнованный шепот.

Первым на ноги вскакивает друг этой девушки.

– Он сделал это! – орет во всю глотку.

Отошедшие от потрясения зрители взлетают следом. Задолго до окончания отсчета рефери.

– Он, черт возьми, это сделал… Адский гладиатор! Мать твою… – ликующе выкрикивает тот же парень, зарываясь пальцами в волосы и заходясь радостным хохотом.

Девушка боксера же явно слезы сдерживает. Прижимая к лицу ослабевшие руки, пытается взять под контроль все свои чувства.

Этот Дима ее коротко обнимает и, не медля, тянет к рингу.

– Дамы и господа! – выдержанная весомая пауза конферансье. – Победу в объединительном поединке за чемпионство по версиям WBO и IBF[!Международная боксерская федерация.!] разгромным нокаутом одержал ЕГООООР АААААААРАВИН.

Я ликую вместе со всеми. И едва не плачу, когда девушка поднимается к чемпиону на помост. Они обнимаются, смотрят друг в глаза и целуются.

– Невероятная пара… – вздыхаю, после того как заканчивается награждение и обе команды уходят.

– И все? – смеется Юля. – Ты словно кино, а не бокс, смотрела.

Я смущаюсь, но эмоций не скрываю.

– Да. Мне гораздо интереснее было наблюдать за взаимодействием пары, чем за поединком.

– Мне, честно говоря, тоже! Ром, а тебе?

– Девчонку заметил, только когда она на помост выскочила. А бой мне понравился. Крутой и зрелищный. Не зря летели.

– Да вы что! – взрывается восторгом господин Ставницер. – Это вот то самое! Я полжизни именно такого боя ждал! Уже позабыл, как это… Саульский, как ушел – и все, – в сто пятый раз сокрушается. Правда, самому Роме явно плевать. – Так! Я требую продолжения банкета! Давай, Сауль, пробей по точкам. Тебя же здесь все знают. Хочу с пареньком лицом к лицу говорить.

– Витя, ты не охренел? – вздергивает брови Саульский. – Запросы у тебя…

Безусловно, его все знают. Он бывший чемпион мира по боксу. Юля обмолвилась, что в 95-ом все пояса у него были.

– Давай, давай… Не ерепенься. Порадуй старика. Мне, может, недолго осталось.

– Не дави на жалость. Не идет тебе.

– Давлю, давлю… Давай, – все не унимается Виктор Степанович.

Мы с Юлей переглядываемся и хохочем. Напряжение только начинало отпускать. Однако стоит услышать, что нас проведут в раздевалку к Аравину, по новой нарастает.

Я, в отличие от Ставницера, никак не могу понять, нужно ли мне столько эмоций?

Все решается как-то само собой. Рома отходит к рингу и возвращается за нами с каким-то мужчиной. Тот приветствует всех и представляется, но последнее я оставляю без внимания.

Зрители успели покинуть зал. Остается только персонал, когда мы идем за Саульским по тому самому коридору, через который выходили боксеры. Вся подсветка давно отключена. Работает лишь общее желтоватое освещение.

– Андрей, я… – взволнованно запинаюсь.

– Если не хочешь идти, говори, – сухо отзывается Рейнер. – Поедем сразу в отель.

Пинок срабатывает в обратную сторону. Потому как перспектива оказаться с ним наедине после того, что происходило вчера, беспокоит меня сильнее, чем встреча с Аравиным. И ведь уединение в любом случае неизбежно… Но я, как обычно, малодушно тяну время.

– Все нормально. Пойдем со всеми.

– Со всеми, так со всеми.

– Да… Так хорошо.

Один участок коридора оказывается лишенным какого-либо освещения.

Андрей неожиданно притягивает меня ближе за талию, прижимается губами к уху и, пробуждая полчище мурашек, хрипловато выдыхает:

– Все равно ночью снова моей будешь.