Текст книги "Криминалистика по пятницам"

– Ну, кое-что предполагаю. Но жажду выслушать компетентное мнение.

Синцов усмехнулся, не отводя глаз от золотого блика в коньячном озерце.

– Маша, что ж ты мужа не просвещаешь? О чем вы, интересно, говорите в постели долгими зимними ночами? Неужели не о об ужасных преступлениях и не о злодеях с кровавыми руками? Не верю.

Я фыркнула. На самом деле Синцов прямо в точку попал. Но ни ему и никому другому тоже я признаваться в этом не намерена.

– Ну, тогда слушай, – он крутанулся на стуле в Сашкину сторону, хотя продолжал упорно гипнотизировать взглядом бокал. Посылал ему, что ли, мысленные импульсы – чтоб коньяк в нем не кончался?

– Преступления он совершает в особом эмоциональном состоянии, на подъеме. И в этот момент находится во власти своих инстинктов. И любое свое действие считает оправданным и необходимым. А позже, когда эмоции гаснут, он уже по-другому оценивает содеянное. И ужасается. И понимает, что сам остановиться не может, значит, надо, чтобы кто-то его остановил.

– Ага. – Сашка снял с плиты кофе, ловко разлил по чашкам (две чашки, как и два бокала, конечно, я кофе не пью, равно как и коньяк, и муж об этом знает, но все же существуют приличия, черт подери). – Хочет, чтобы его остановили, но прямо попросить об этом не может, да?

Он присел за стол, они чокнулись коньяком и выпили. Надеюсь, за мое здоровье. Я откинулась на стуле, балансируя на двух ножках с риском для жизни, и прислонилась к стене, но даже эти мои акробатические упражнения не заставили отвлечься и обеспокоиться за меня. Интересно, кто тут следователь, я или доктор Стеценко (вопрос риторический)?

– Ну да, – продолжил Синцов. Все-таки он здорово вырос как специалист с того времени, как бросил заниматься банальной организованной преступностью и переключился на маньяков. – Поэтому и подает завуалированные сигналы бедствия. Он ведь мог просто заглянуть в любой секс-шоп, правильно? И выбрать, что понравится? Но ему зачем-то понадобилось звонить и вопрос задавать такой, чтоб внимание привлек и запомнился. «Есть ли что-нибудь, чтобы не насиловать малолетних»…

– Послушай, Андрей. – Сашка выглядел по-настоящему заинтересованным. – А может, это вовсе не мольба о помощи? А, наоборот, бравада? Нервы он себе щекочет? Ведь если он осознанно сформулировал такой вопрос, то ведь не мог не понимать, что его там могут ждать с милицией, а?

Я напряглась – не дай бог, мы вернемся в начальную точку и сейчас снова прозвучит горестное синцовское заклинание про охранные структуры, но Андрей только качнул рукой, взметнув остатки коньяка в бокале, и грустно усмехнулся:

– Может, он в милиции работает, сукин сын? И знал прекрасно, что никто задницу не оторвет, даже попроси он мешки для упаковки расчлененного трупа?

– Вряд ли, старик. Это слишком. Тогда уж проще было в дежурку РУВД позвонить с тем же вопросом.

– Но при этом он так ничего в секс-шопе и не купил, – грустно отметил Андрей.

– Ничего не глянулось? Или маленький ассортимент?

– А черт его знает! Может, и прав ты, он звонил и приперся потом туда, только чтобы нервы себе пощекотать. В понедельник надо идти туда со следователем, допрашивать продавщицу, что она ему предлагала и какая была реакция.

– А почему в понедельник? – вмешалась я. – Завтра еще только воскресенье.

Синцов поднял на меня глаза, полные мудрой тоски пожившего на свете аксакала.

– Да что ты, Маша. Дай бог следака в понедельник выманить из насиженного кабинета! На коленях придется стоять. Будет ведь клянчить, чтобы я ему девицу притащил за шкирку, потом начнет ей грозить, сломает контакт и в итоге запишет три строчки ерунды, которой место в корзине.

– Андрюша, ты утрируешь, – усомнилась я. – Тебе сейчас все кажется слишком мрачным по причине плохого настроения.

– Да что ты, Маша, сейчас у меня настроение лучше некуда, – горько усмехнулся он. – Избавляюсь от иллюзий, пора уже.

– Каких иллюзий? – не поняла я.

– Таких. Пока я работал с тобой и Горчаковым, я наивно верил, что в прокуратуре все такие. Этот наив мне дорого обошелся. Ладно, проехали. Вот интересно, откуда он телефон этого секс-шопа взял, а? И почему именно туда звонил, живет он рядом, что ли?

Тут я отвлеклась от их беседы. Не может быть, чтобы Андрей не спросил девушку из секс-шопа, где можно получить их телефон. Мне уже было понятно, что ближайшие дни Синцов потратит на обход всех магазинов интимных товаров в городе, чтобы выяснить, не звонил ли туда кто-либо когда-либо с подобным интригующим вопросом об ассортименте. И не приходил ли некто с приметами, названными умненькой продавщицей с улицы Восстания. И в зависимости от собранной информации Синцов будет определяться с территорией, к которой имеет притяжение этот загадочный злодей. И конечно, он прав насчет того, что продавщицу надо допрашивать не в кабинете следователя, а по месту работы: чтобы сразу посмотреть своими глазами, что она ему предлагала. А потом логично прямо сразу и протокол осмотра всего этого добра составить, с фотографиями. Не исключено, что при случае специалисты смогут из собранной информации вытянуть что-нибудь дельное для составления психологического профиля злодея.

Перебрав в уме свои скучные дела (пара пустяковых взяток, превышение должностных полномочий, разбойное убийство, два старых мафиозных «глухаря», загубленных на корню великими деятелями из горпрокуратуры, и скинутых в наш район, как в помойку, – тьфу, даже вспоминать не хочется), я загрустила, прекрасно понимая, что эту «вкусную» серию мне никто не даст. А если кто и даст, то руководство не слезет с меня по тем делам, что уже занимают мой сейф, а в эту серию надо погружаться с головой, иначе толку не будет. Вот так всегда: кому-то увлекательные и перспективные криминальные загадки, а кому-то унылая рутина из пожухлых «корочек».

Так я себя жалела и переживала, и сознание мое включилось лишь на кодовое слово, вернее, фамилию: «Горчаков». Заслышав ее, я встрепенулась, пытаясь понять, не вынашивают ли два эти ренегата коварных планов по приобщению моего друга и коллеги Алексея Евгеньевича к сему козырному расследованию. С них ведь станется: сначала баранину сварили, потом коньяком обошли, а в конце концов увели дело из-под носа. Как говорит наш общий знакомец Кораблев, сначала конфетка с ромом, потом ром с конфеткой, а потом бабушку убил.

Но нет, они просто перемывали косточки знакомым, в том числе и Лешке. Помянули все его последние романы, обсудили, с тонким психологизмом, сначала причины его патологической любвеобильности, потом – причины его патологического матримониального постоянства, отметив, что ни одной юбки Леша не пропустит, но из дому в пампасы совсем уж не рвется, как-то совмещает. И Ленка может быть уверена, что ее муж никогда не бросит. Хотя в последнее время я что-то не слышу про его романы; зато дела семейные у него с уст не сходят. Теперь он играет в Папу с большой буквы. Активно взялся за воспитание деточек, наверстывает упущенное за долгие годы следственной лямки.

Под монотонные речи мужчин я выглянула в окно. На улице уже совсем стемнело; и Синцов тоже посмотрел в окно, а потом на часы и потянулся.

– Спасибо вам, ребята. Вернули к жизни. Уже опять чертовски хочется поработать.

Мы с Сашкой понимающе улыбнулись, и я боднула Синцова в плечо.

– Может, останешься, Андрюша? Чего тебе тащиться через весь город на ночь глядя? Вот-вот мосты разведут.

– Ну, теперь для таких, как я, всегда есть вантовый. А потом, – он встал между нами и приобнял нас, сидящих, за плечи, – устал я, ребята, ночевать не дома. То в кабинете сплю. То лень на пару часов домой переться, вот и кемарю в машине… Спасибо вам, конечно, мне у вас хорошо. Но все-таки двину восвояси.

Надев пиджак и подойдя к двери, он привычно проверил в карманах наличие ключей от машины и удостоверения, а потом вдруг строго спросил меня:

– Тебе Катушкин звонит? Интересуется про убийства с отчленением голов?

Я растерянно кивнула.

– Вот и мне звонит, – сказал Синцов. – Ну, пока.

И он уехал.

А мы с Сашкой сидели в нашей уютной кухоньке, вдыхая горьковатый ночной воздух, подкрашенный тонким ароматом сваренного и уже выпитого кофе, и смаковали послевкусие мирной посиделки.

– Сашуля… Вот почему Синцов бобылем живет? Умница, симпатичный, настоящий мужик… Столько женщин вокруг неустроенных, да вот хотя бы в ГУВД у них, почему никто из них его к рукам не прибрал?

Муж отвел глаза от последних светящихся окон в доме напротив и повернулся ко мне, на губах его играла какая-то двусмысленная усмешка.

– Женщин много, говоришь? А скажи мне, какой из них тебе не жалко было бы отдать Синцова?

– Ты что?! – Я возмутилась. – Ты что, думаешь, я его нарочно при себе удерживаю? Сашка! Ты ревнуешь, что ли? Уж от тебя не ожидала, ты же умный человек! Он мне друг!

Сашка рассмеялся, уже не сдерживаясь.

– Ишь как ты разошлась! – Он притянул меня к себе, погладил по голове. – И почему я тебя так люблю? Сам иногда удивляюсь.

– Так ревнуешь?

– Нет. Я имел в виду другое. Какую из известных тебе неустроенных женщин ты видишь рядом с Синцовым? С кем ему будет хорошо?

Сашка, как всегда, попал в точку. Перебрав мысленно всех знакомых кандидаток, я вздохнула: могу поклясться, ни одна из них ему не суждена. И не в них дело, а в нем. Так что, боюсь, до конца дней Синцов обречен ночевать на чужих диванах и кофе с коньяком пить в гостях, посматривая на часы. Сейчас я испытывала к нему болезненную нежность и жалость, особенно из-за того, что плечом ощущала мягкую Сашкину спину. Мы вдвоем, и того же непередаваемого чувства теплой близости родственной души я искренне желала своим друзьям, и Андрюхе в первую очередь; пусть и у него все будет так же, как у нас с Сашкой…

Синцов позвонил мне в субботу утром, на следующий день, когда я потягивалась в постельке, щелкая пультом и скача по всем телеканалам вместо зарядки, и еще не отошла от болезненной нежности, ему адресованной. И сказал только два слова:

– Ну, Маша!

И повесил трубку.

У меня внутри похолодело. Интонация, с которой эти два слова прозвучали, а главное, эти безжалостные короткие гудки в трубке, по-моему, могли означать только одно: я чем-то так нагадила Синцову, что он даже не считает нужным со мной объясниться и навсегда вычеркивает меня из списков живущих, забыв про наше боевое прошлое, про то, что когда-то был ко мне неравнодушен, и про то, какие хорошие вещи вчера говорил мне в минуты душевного расслабления.

Выходные прошли в атмосфере мрачных предчувствий. Нехорошие мысли об отчлененных головах, предсказанных Катушкиным, перемежались с пугающими соображениями о том, чем я насолила Синцову. Мой номер он, видимо, сразу после телефонного крика души загнал в «черный список», дозвониться ему за объяснениями я так и не смогла, а потом гордо плюнула с видом «не больно-то и хотелось», но кошки на душе скребли.

Если бы я знала вчера, что аккурат после моего предложения отключить трубку ему действительно стали названивать заинтересованные лица, чтобы сообщить об очередном преступном эпизоде Скромника (как я уже успела обозвать про себя нового маньяка)! Но не дозвонились. Уехав от нас, он так до утра и не включил телефон, просто забыл, потому что никогда раньше так не делал, не оставался без связи, а тут внял моему дурацкому совету… И в результате не попал на место происшествия в те важные первые часы, когда еще можно предотвратить утрату ключевых доказательств, найти то, что через пару дней уже скроется от глаз людских, и не дать свидетелям забыть тончайшие нюансы всего, что они видели, слышали и осязали, – нюансы, которые испаряются из свидетельской памяти легко и незаметно, словно дымок от сигареты на свежем воздухе. А вместо этого он смаковал коньяк на нашей кухне и точил лясы ни о чем с двумя даже не родственниками. Но об этом я узнала только в понедельник, придя на работу и выслушав в канцелярии последние сплетни.

В принципе, у нас в районе можно даже сводок не читать, пока есть Зоя. Уж откуда она черпает всякую конфиденциальную информацию, могу только догадываться. Сама она, с загадочным видом вываливая свежайшие новости из всех абсолютно сфер – прокурорских ли, милицейских, интимно-светских, – не колется, приговаривая, что у каждого свои источники. Но учитывая, что везде – и в милиции, и во всех подразделениях прокуратуры – есть секретариат, куда, словно в Рим, ведут абсолютно все дороги и куда приходят отдежурившие следователи – сдавать наработанные материалы…

И в это утро именно Зоя живописала мне, как страдал и убивался Синцов, – как обычно, тщательно скрывая от меня, откуда она это узнала, но не забывая через слово поминать, что это по моей вине Андрей оказался информационно отрезанным от всего мира. Жестоко, в общем, со стороны старого друга. Но после всех страшных разочарований, выпавших на его долю, обижаться на Синцова было невозможно, надо понимать, что он и так деморализован и слегка не в себе, стало быть, придется исправлять положение.

Нет, мне известны, конечно, случаи, когда следователи спустя какое-то время и даже через много лет умудрялись выцепить нечто сенсационное и раскрыть на этом дело. Да чего там, я сама как-то раз, на втором году работы в прокуратуре, получив в производство безнадежное дело пятилетней давности об исчезновении маленькой девочки, которое шеф вытащил из пыльного архива перед очередной проверкой и сунул мне, чтобы было с кого спрашивать, решила, не питая никаких иллюзий, провести повторный осмотр квартиры, где видели пропавшую девочку в последний раз.

Там жил ее детсадовский приятель, в день исчезновения она была отпущена к нему в гости. Дети мирно поиграли, пообедали, потом мама девочки позвонила маме мальчика и попросила отправить девочку домой, через двор, не нужно было даже переходить через дорогу. Мама мальчика предложила довести подружку сына до квартиры, но подружкина мама ответила – не надо, дочка самостоятельная, доберется сама, мы и так злоупотребили вашим гостеприимством. Трубку передали девочке, она выслушала от мамы последние наставления, мальчик помахал подружке с балкона… И больше малышку никто не видел. Домой она не пришла, ее не нашли ни живой, ни мертвой.

Не знаю, что мне стукнуло в голову, скорее всего – обычная следственная добросовестность, но я решила для начала тупо провести повторные осмотры, сначала жилища девочки, а потом жилища мальчика. В квартире безутешных родителей малышки, где все выглядело так, будто их дочка сейчас вернется из песочницы во дворе – они сохранили все ее игрушки, все рисунки, все платьица, – осмотр оказался проформой, ничего даже мало-мальски значительного я не нашла. Зато в квартире мальчика…

За прошедшее время в той семье родился еще ребенок, но, к моему следовательскому счастью, обстановка осталась прежней, даже обои не переклеивали, это я проверила по фототаблице, составленной пять лет назад. На вид все было мило и благопристойно, а семья вполне могла претендовать на звание образцово-показательной ячейки общества: папа-врач, мама-домохозяйка, интеллигентные и симпатичные, детки – ныне уже десятилетний дружок пропавшей, серьезный красивый парень, и младший, четырехлетний ангелочек. Хозяева с пониманием отнеслись к моей просьбе разрешить еще раз взглянуть на их квартиру; пока мы с криминалистом и медиком осматривались, они даже напоили нас кофе и вообще были чрезвычайно любезны. У хозяйки на глазах то и дело показывались слезы при воспоминаниях о том ужасном дне, когда пропала маленькая девочка; она все сокрушалась, что послушалась ту маму и не проводила малышку до дому. Да старший парень, строго глядя на наши манипуляции огромными карими очами, часто отворачивался и горько заламывал бровь.

Я написала подробнейший протокол осмотра, зафиксировав в три раза больше деталей, чем мой предшественник пять лет назад по горячим следам. Но все это не имело никакого значения. Мы уже собирались отбыть восвояси, как вдруг… Вдруг мне показалось, что два куска обоев в детской чуть-чуть, ну самую капельку не совпадают по рисунку с остальными. То ли цветочки на них были на одну десятую тона светлее, чем на соседних полотнищах; то ли пестики с тычинками смотрели не в ту сторону, я сейчас уже и не вспомню. Я безразличным тоном спросила, когда делали ремонт в этой комнате. Хозяева переглянулись, и женщина ответила, что за год до того печального события, а что? Я пробормотала, что понравились обои, где купили?… Получив ответ и поблагодарив хозяев, мы отбыли.

От дома радушных хозяев я помчалась прямиком в названный ими магазин. К счастью, за пять прошедших лет магазин вместе с хозяином не разорился и не исчез, а наоборот, окреп и разросся. На мою удачу, на складе даже работал тот же кладовщик, что и пять лет назад, крепенький отставник с цепкой памятью. Я показала ему фототаблицу из дела со снимками интерьера детской комнаты и спросила про обои. Отставник кивнул и выудил из нижнего ящика стола пыльную амбарную книгу. Плюнув на палец, он долго листал ее, потом поднял на меня глаза.

– Эти обои мы в Белоруссии закупали, пять лет назад продали последнюю партию. Немножко бракованную, там на десяти рулонах цветочки были светлее, чем на основной партии. Больше в Белоруссии не брали обоев, теперь только импортом торгуем.

– Сергей Осипович, миленький, а не вспомните ли, было такое, что кто-то докупал такие обои? – взмолилась я, отчетливо понимая невозможность помнить подобные детали на протяжении пяти лет.

Но бодрый отставник снова плюнул на палец и полистал амбарный том.

– Если кто докупал, мы со скидкой продавали. Вот, люди чек предъявили на основную покупку, мы им два рулона отпустили со скидкой.

Не знаю, что меня толкало в спину, но со склада я снова полетела на квартиру, благо медик и криминалист находились при мне и ждали распоряжений.

Теперь хозяева квартиры были не столь радушны и не столь спокойны. Открыв нам дверь, они даже не улыбнулись. И на нас пошла от всей семьи, включая даже четырехлетнего малыша, ощутимая волна напряжения, смешанного со страхом.

Вежливо отодвинув их, мы прошли в детскую. Я присела и стала рассматривать плинтус в углу детской комнаты, под полотнищами обоев, которые явно – теперь я в этом не сомневалась – были переклеены позднее основного ремонта. Криминалист без слов присел рядом со мной и, достав из своего чемодана какие-то инструменты, подцепил плинтус и приподнял его. Плинтус треснул, от него отломился кусок, и криминалист осторожно его перевернул. Хозяева дома, стоявшие с каменными лицами в дверях детской, не проронили ни звука. Настала очередь медика, он, тоже молча, показал нам на бурые затеки с внутренней стороны плинтуса, и, достав белую полоску экспресс-анализа на кровь, смочил ее и приложил к одному из затеков.

Что было дальше?

Плинтус с затеками мы изъяли, равно как и фрагменты обоев с брызгами крови из-под второго слоя, наклеенного после происшествия. Первым не выдержал папа-врач. Мы не успели еще получить результаты экспертизы следов крови на плинтусе и под обоями, как он уже рассказывал нам, что же произошло в тот день, пять лет назад.

Девочка действительно собиралась домой, но ей захотелось взять с собой какую-то игрушку, с которой не желал расставаться ее друг. Дети банально подрались, таща эту игрушку каждый к себе, мальчик не рассчитал силы и дернул что есть мочи, девочка потеряла равновесие и шлепнулась в угол, ударившись виском о большую металлическую пожарную машину, игрушечную, естественно.

Когда на дикий вопль парня в детскую прибежала мама, девочка была уже мертва. «Скорую» вызвать она побоялась, сидела, крепко прижав к себе сына, до прихода мужа. Папа-врач подтвердил, что девочку уже не спасти. Сказать обо всем ее родителям? Признать, что их сын убил девочку? Отдать сына в милицию, в какое-нибудь спецучреждение, что ему там еще грозит, они точно не знали. Да и не хотели знать.

В большой сумке они вынесли тело девочки к машине, врач отвез его за город и сбросил в болото. Посмотрел, как над сумкой чавкнула трясина, и вернулся домой. Двумя часами позже он с женой, вместе со всем двором, активно участвовал в поисках девочки.

На уличной операции он бродил по болотистой равнине очень долго, пытаясь найти то самое место, все-таки пять лет прошло… Удивительно, но специалисты с третьей или четвертой попытки все-таки достали сумку, в которой оказалось довольно хорошо сохранившееся тело девочки. И погнутая, проржавевшая пожарная машина…

Вот так. Но это – исключительный случай. Зная «высокую» квалификацию современных следователей (старость, видимо, подкралась незаметно, поскольку я спокойно об этой поросли ни говорить, ни думать не могу), не сомневаюсь, что по закону подлости наиболее важную деталь они затопчут или потеряют, или выкинут.

У меня аж под ложечкой засосало от всепоглощающего чувства вины перед человечеством в целом и перед Синцовым в частности. Заслужить прощение можно было единственным способом: пойти и взять все «глухари» себе. Я посидела немножко, привыкая к этой мысли, потом, кряхтя, поднялась и поплелась к начальству клянчить дела себе на шею. Плелась и думала про то, что отрезанных голов, однако, за выходные не случилось.