Текст книги "Охота на вампиров"

– Ну что, съела?

Крыть мне было нечем. Я развернулась на каблуках и пошла в секционные, по пути пытаясь понять, зачем такие люди становятся следователями. Ну форменное обмундирование, ну проезд бесплатный, ну пайковые там всякие… Но неужели только за этим?…

Душевное равновесие вернулось ко мне лишь при общении с экспертами. Юрка не поскупился и выделил мне самых моих любимых специалистов – толстого, но милого Панова и Марину Маренич. О большем я и мечтать не могла.

Пока эксперты, колдуя над объектами исследования, добирались до самого сокровенного, я в коридоре штудировала анамнез обоих объектов. Анамнез ничего утешительного не содержал.

Товарищ, доставшийся толстому, но милому Панову – дяденька с пролетарской внешностью, – найден был довольно далеко от канавы, из которой мы ночью выудили мужика с колом в груди. Личность его, как следовало из сопроводительных документов, установлена не была. Обнаружили его в проходном дворе старого дома с расселенным флигелем – вот, пожалуй, единственное, что как-то связывало его с нашим вампиром. В протоколе осмотра места происшествия, накорябанном торопливой рукой участкового, было указано, что лежал бедолажка лицом вниз и внешних признаков насильственной смерти не имел. Вполне логично заподозрив алкогольную интоксикацию или в крайнем случае черепно-мозговую травму в результате падения с высоты собственного роста, что редко, но все-таки случается не только в милицейских мечтах, но и в реальной действительности, участковый не стал вызывать прокуратуру и судмедэксперта, а ограничился труповозами. В конце концов, как поется в древней студенческой песенке, «патанатом – лучший диагност». Поэтому нам оставалось только гадать: были ли на шее несчастного работяги в момент осмотра тела участковым пресловутые четыре пятнышка или они появились позже, и если позже, то когда?

Дотошный Панов, несмотря на свою внушительную комплекцию, летавший по моргу, как бабочка, углядел-таки на теменной части головы работяги небольшую гематомку, но после трепанации заверил меня, что признаков черепно-мозговой травмы нет.

– И что это значит? – задала я дежурный вопрос.

– Прочитай-ка мне еще раз протокол, – попросил Панов, кружа возле прозекторского стола, словно не зная, с какой стороны подобраться к этому загадочному случаю.

Я старательно огласила пассаж про то, что клиент на момент обнаружения располагался лицом вниз, и Панов согласно хмыкнул.

– Да у него и одежка опачкана только спереди, и на физиономии отпечаток рельефа местности. Он не падал на затылок, это наркоз.

– Какой наркоз? – не поняла я.

– Обыкновенный, немедикаментозный. Ну, наркоз по голове. Знаешь, как раньше, в глухие времена, на поле брани воинов чинили? По башке обухом дадут, пациент в отключке, а ему в это время ногу ампутируют.

– Ужас, – я содрогнулась, а Боря тыльной стороной согнутой руки погладил меня по голове, стараясь не запачкать кровью.

– Бедненькая, неужели ты еще не привыкла к этим ужасам? Скоро на заслуженный отдых, а ты все как девочка…

Я злобно выдернулась из-под его руки и попросила не отвлекаться от существа вопроса.

– Извини, – покладисто сказал Боря, – я не знал, что ты так болезненно реагируешь на упоминание о возрасте; так что там у нас на повестке дня?

– Причина смерти, голубь, – напомнила я, вертя протокол осмотра трупа, который уместился на одном листочке с оборотом.

– А причина смерти, милая моя, кровопотеря. На это указывает в первую очередь шоковая почка: кровенаполненность пирамидок и бледность коркового вещества. Кроме того, сердце – спавшиеся коронарные сосуды, мелкоточечные кровоизлияния в трабекулярных мышцах…

– Кровопотеря, значит? А ты можешь мне объяснить, каким образом он потерял столько крови? Кстати, сколько?

– Пять с половиной литров, это стандарт, – пробормотал Боря.

– Послушай, Боря. – Я подошла к трупу и уткнулась носом в аккуратно приподнятый кожный лоскут с шеи. – Не хочешь ли ты мне сказать, что пять с половиной литров крови вытекли из этого субъекта через четыре маленькие дырочки на шее?

– Вообще-то проколота сонная артерия, – пробормотал Панов, раскладывая кожный лоскут с дырочками поровнее.

– Пусть даже так. А вот второй вопрос посложнее: куда они вытекли?

– Куда? – Боря попытался почесать затылок, но вовремя вспомнил про то, что у него еще перчатки на руках. – Почеши-ка мне репу, Маша, может, я быстрее сосредоточусь. А действительно, куда? – задумался он после того, как я выполнила его просьбу.

– Во-первых, в протоколе ни слова про лужи крови под трупом, – я помахала перед его носом этим лаконичным документом. – Во-вторых, на его одежде и теле никаких следов крови, кроме вот этих самых пятнышек. А кстати, как эти дырки получены?

– Вообще-то это колотые раны, – пробормотал Панов, вертя лоскут кожи так и сяк и любуясь им, как шедевром изящного искусства.

– Уже хорошо. Не укусы, значит?

– А черт его знает, – признался Панов, утирая вдруг вспотевший лоб. – Там четыре полулунных ранки, расположенных не по прямой линии, скорее по дуге. Они довольно глубокие, проникают в сонную артерию.

– Это могут быть зубы? – не отставала я.

– Зубы? Человеческие, имеешь ты в виду? Или зверя какого-нибудь?

– Не важно.

– Да. Но если только зубы полые.

– Это как?

– Знаешь, если высверлить заднюю стенку у зуба, получится такой инструмент полулунной формы.

– А зачем высверливать? – поежилась я, не представляя себе индивидуума, добровольно проделавшего над собой такую операцию.

– Ну, мало ли идиотов. Вот вернется Санька, спроси его, что говорит его опыт стоматолога.

– Санька вернется только через неделю, – отмахнулась я. – Лучше я у Щеглова спрошу.

– Бога ради. – Панов все вертел кожный лоскут. Видно было, что он уже зациклился на нем, и я спокойно отправилась к Юре выяснить насчет полых зубов.

Марина Маренич, по-женски более скрупулезная, чем Панов, но ни в коем случае не медлительная, еще пока не нуждалась в моем присутствии, хотя мне хотелось с ней поболтать на некоторые отвлеченные темы. Приближался заветный день моего бракосочетания с любимым мужчиной; вдумчиво гулять по магазинам мне было некогда, оставалась робкая надежда, что свадебный наряд – не белый, конечно, с фатой, а что-нибудь поскромнее мне сошьют в ателье, но, стоило мне сунуться в единственное наличествующее в районе моей работы ателье, чудом уцелевшее в окружении бутиков, там быстренько охладили мой пыл тем, что на пошив нарядного туалета им требуется не меньше двух месяцев. И предложили взять платье с кринолином напрокат. Но я отказалась. Добрые люди мне подсказали, что у Марины есть чудная портниха, которая в состоянии сварганить приличный туалет буквально за два дня, поэтому я расслабилась и решила, что времени у меня еще уйма, главное, не забыть за два дня до бракосочетания поговорить с Маринкой.

– Юра, – сказала я с порога, появившись в его кабинете, – ты видел когда-нибудь полые зубы?

Если я рассчитывала ошарашить его этим вопросом, то расчет себя не оправдал.

– Видел сегодня утром, – спокойно ответил Юра, правя экспертное заключение.

– Интересно, где? – заорала я, и Щеглов поморщился.

– Да не вони ты так. У твоего страшилища как раз такие полые зубы.

– Ты вообще понимаешь, о чем я говорю? – пританцовывала я вокруг него, а он исподлобья наблюдал за моими телодвижениями.

– Понимаю. У трупа, который я вскрыл по твоей просьбе, зубы имеют полость. По крайней мере, клыки.

– А почему ты мне ничего не сказал при вскрытии?

– О Господи, да я вообще не придал этому значения. Вот ты завопила, я и вспомнил. Это же никак не связано с причиной смерти, согласись.

– А где этот труп? Еще в секционной?

– Нет, уже зашили и убрали в холодильник, а что?

– А нельзя его вытащить?

– Знаешь, Маша, – вздохнул Щеглов, – когда ты тут клубишься, я перестаю понимать, на что я сдался. Мне кажется, что это ты руководишь моргом, а я так, зашел случайно. Не была б ты членом семьи сотрудника бюро…

Я схватила его за руку и потащила из-за стола.

– Юрочка, миленький, пойдем, посмотри на труп, который Панов вскрывает.

– Да зачем? – вяло сопротивлялся Юра, пока я волокла его по коридору, благо до первой секционной было не очень далеко.

– Посмотришь и скажешь, могли ли повреждения на трупе быть причинены полыми зубами вампирюги.

– Маша, ты бы сказок на ночь поменьше читала, – посоветовал Щеглов, уже входя в секционную.

Теперь за кожный лоскут с шеи схватился Юра, они с Пановым буквально выдирали его друг у друга и в конце концов приняли решение отсепаровать его, к чертовой бабушке, совсем и отправить медико-криминалистам на третий этаж.

– Ну что? – спросила я, не поняв, к какому выводу они пришли.

– Нет, Маша, в данном случае действовал более острый предмет, – покачал головой Юра. – Но в принципе похоже.

– А на повреждения на шее криминалиста похоже? Ты же их видел, Юра, а?

– Видел. Похоже. Но криминалист, слава тебе господи, пока не умер, и его шейку мы на исследование не пошлем. Когда ты успокоишься?

– Ладно, – я не желала успокаиваться, – а теперь скажите мне, столпы науки, каким образом эти люди теряют огромное количество крови, не имея на теле никаких серьезных ран? И куда эта кровь девается, раз ее нет на месте происшествия?

Панов и заведующий моргом переглянулись.

– Напрашивается одно, – наконец вымолвил Юра. – Через эти ранки кровь можно только высосать.

* * *

С Мариной Маренич мне удалось поговорить обо всем кроме моего свадебного туалета. Вернее, не то чтобы «обо всем»; наша светская беседа вертелась, конечно, вокруг судебно-медицинских тем.

Повреждения на трупе девушки, который вскрывала Марина, были похожи и не похожи на те, что выявил Панов. По крайней мере дырочки на шее, когда с них смыли засохшие капельки крови, были абсолютно идентичными. Прибежал Боря с кожным лоскутом в руках, они пристраивали его к шее трупа девушки для сравнения и чуть не подрались в ходе высоконаучной дискуссии о механизме причинения данных повреждений. Боря настаивал на том, что это следы зубов, а Марина доказывала, что проколы причинены инструментом.

– Ты что, не видишь, слепня клиническая, – орала она на Борю, – эти дырки один в один. Форма ран, размер один и тот же!

– А если это инструмент, – вопил в ответ Боря, – почему тогда расстояние между ранами не совпадает?

– Да потому, что это четыре укола одним и тем же инструментом, балда стоеросовая!

Они пихали друг другу в нос кожные лоскуты и сопровождали свои действия непереводимой игрой слов, поскольку оба имели репутацию тонких лингвистов, виртуозно владеющих даром убеждения. Но так ни до чего и не договорились, порешили дождаться вердикта медико-криминалистов. А потом с чудовищным энтузиазмом – я только крякала на особо заковыристые речевые обороты, привести которые нет возможности из цензурных соображений, – принялись обсуждать судебно-медицинский диагноз. И вот тут-то полезли противоречия в картине смерти двух объектов исследования, зато отмечалось небывалое единство мнений двух непримиримых авторитетов судебной медицины.

У девушки помимо повреждения мягких тканей теменно-затылочной области головы обнаружились еще и повреждения черепа, а затем и внушительный ушиб головного мозга. И смерть, несомненно, наступила именно от этих повреждений. А я-то уже рассчитывала, что и тут имеет место острая кровопотеря…

– Ничего не понимаю. А как же колотые раны? Тоже ведь в сонную артерию? – обратила я растерянный взор к экспертам.

– Не переживай, Машенька. Из этого тельца тоже кровушки повыцедили, вон, сосуды пустые, – утешила меня Марина.

– Но смерть-то не от острой кровопотери?

– Нет, и я тебе больше скажу – кровь она потеряла посмертно. Литра полтора, уже после того, как ее по головушке приложили.

– Ничего не понимаю, – искренне призналась я и зашелестела страничками протокола осмотра трупа. Покойная девушка прибыла в морг после осмотра, сделанного следователем прокуратуры с участием судебно– медицинского эксперта, поэтому протокол, в отличие от предыдущего, написан был не на одном листе – аж на пяти. Из него явствовало, что найдено было тело несчастной в расселенном доме. Ну, понятно, обстановку расселенного дома в протоколе надо описывать или на двадцати листах, или двумя словами. Девица лежала на лестнице – разбитой, с провалившимися ступеньками – вниз головой. Если она падала сверху и ударилась затылком, то, скорее всего, так и осталась бы лежать лицом вверх; но лежала ничком. И ее мешковатая одежда была запачкана серой пылью только спереди. И эти колотые раны на шее – откуда они?

– Я тебе объясню, откуда они, – решился наконец Боря Панов. – На них обоих напал вампир и выпил кровь.

– А по голове зачем?… – уточнила я.

– Я ж тебе сказал – наркоз. Ты попробуй выпей кровь у живого человека, который еще и сопротивляется. Это только в кино возможно, – подхватив Марину под талию, он запрокинул ее, как партнер в танго, и сделал вид, что сейчас укусит за шею; Маренич закатила глаза и изобразила сладкий обморок. – А в реальной жизни вампир свою жертву по чайнику тресь, жертва с катушек долой, вампир кровь выпивает и был таков. У-у! – Для пущей убедительности он теперь навис надо мной, пугая скрюченными пальцами.

Марина, приняв вертикальное положение, согласно кивала головой. Я вспыхнула.

– Ты понимаешь, что ты несешь? «Вампир», «в реальной жизни»… Какие еще вампиры в реальной жизни, а?

– На тебя не угодишь, – обиделся Боря и, похоже, собрался повоспитывать меня на тему моей неблагодарности, но меня позвали к телефону.

Сдрейфив почему-то, что шеф передумал и требует обвинительное заключение сегодня, я на дрожащих ногах потащилась в кабинет заведующего, где улыбающийся Юра и сунул мне телефонную трубку со словами:

– Суженый звонит.

– Сашка? – Я прижала трубку к уху.

– Если невесты нет ни дома, ни в прокуратуре, значит, она где? В морге, – раздался жизнерадостный голос моего любимого мужчины. – Ну что, вышла на тропу войны с потусторонними силами?

– Приезжай скорей, Сашуля, хоть помоги мне, а то все эти некомпетентные докторишки в простейших случаях разобраться не могут, – говоря это, я кинула вредный взгляд на Щеглова; он вздохнул и отгородился от меня бланком экспертизы.

– Приеду, конечно, весь из себя усовершенствованный, такому и жениться не грех, – заверил меня Стеценко. – А у вас что там, правда, вампиры?

– Вампиры и их жертвы, – подтвердила я. – Ужасное страшилище, весь в язвах, и обескровленные трупы.

– Приеду разберусь, – пообещал Сашка. – Говоришь, весь в язвах? Радиоактивное поражение исключили?

– Костный мозг в норме, – отрапортовала я, как студентка-отличница; такое в моей практике уже было, и я усвоила признаки радиоактивного поражения.

– А системное заболевание?

– Системное? А что это такое?

Щеглов закатил глаза по поводу моего невежества, отобрал у меня трубку и отчитался перед доктором Стеценко сам:

– Как ты можешь жениться на женщине, которая понятия не имеет, что системное заболевание затрагивает иммунную систему? Вам просто не о чем будет поговорить в постели. Нет, Саня, на ВИЧ не похоже; я было подумал про сочетанное действие токсичного вещества… Ну хотя бы компонент ракетного топлива, но потом отбросил. А это никак не проявляется.

– Ну все, отчитался? Можно теперь мне с женихом поговорить? – я завладела трубкой и продолжила. – Ты бы видел этого выходца из преисподней!

– Я так понял, что там у вас полный набор? И выходец из преисподней, и обескровленные трупы?

– Да-а, а у этого выходца клыки в ультрафиолете светятся! – пожаловалась я.

– Он-то хоть не обескровлен?

– Вроде нет.

– Последнее дело – ставить судебно-медицинские диагнозы по телефону, но вы бы взяли у него из крупных сосудов жидкую кровь и сделали бы хороший клинический анализ – ну там формула крови, морфология эритроцитов; скажи Юре, он сделает. Ты платье себе сшила?

– Нет еще, мне некогда, – застыдилась я.

– Поговори с Маринкой, у нее портниха есть.

– Точно, я как раз собиралась, но мы заспорили про механизм образования колотых ран.

– Это святое, – я прямо увидела, как мой любимый усмехается. – Как Хрюндик? Я звонил, он жаловался, что ты его притесняешь.

– На него где сядешь, там и слезешь, – пробормотала я.

– Приеду, займусь им, – пообещал Сашка. – Между прочим, он мне успел поведать, что Лермонтов был декабристом и женился на Анне Карениной. Ты бы его просветила немножко, а?

– Да, у него удивительная каша в голове, – согласилась я. И хотя Сашка, конечно, не ставил целью меня пристыдить, я почувствовала, как заливаюсь краской.

Закончив разговор и положив трубку, я отчетливо поняла, что на сегодня морга с меня хватит. Домой, к ребенку. И уехала, забыв поговорить с Мариной про портниху.

Домой я добралась часам к пяти. Ребенка еще не было, насколько я помню, у него сегодня восемь уроков. Я заглянула в его комнату и привычно содрогнулась, не понимая, как можно жить в такой помойной яме.

У телефона лежала записка: «Ма, тебе звонили из Англии, приглашали потусоваться. Сказали, что можно со мной, будут звонить еще. Утром Саша звонил, я сказал, что ты не ночевала». Добрый мальчик, подумала я; это он так прикалывается над родительницей. Приглашать потусоваться могли только мои старые знакомцы из Скотленд-Ярда, с которыми я встретилась пару лет назад на семинаре в Колчестере.

До прихода сына я успела сварить макароны, имея в виду присланный нам из Италии настоящий соус песто из томатов и базилика. Соус прислал мой старый кореш, итальянский полицейский Пьетро Ди Кара, когда-то преданно за мной ухаживавший, а теперь ограничивающийся продуктовыми посылками, а по важным датам – еще и открытками с видами упущенной мной выгоды: белоснежных пляжей Сицилии и разноцветных итальянских базаров.

Как только я начала тереть сыр, затрезвонила междугородка. Сняв трубку, я услышала размеренный глуховатый баритон Иена Уоткинса:

– Рад, что застал вас, Мария. Мы хотели бы пригласить вас на небольшую конференцию в Лондон, а потом будет культурная программа по вашему выбору. Вчера я имел честь познакомиться с вашим сыном, он блестяще говорит по-английски.

Я зарделась от удовольствия, лихорадочно соображая, в чем дело – в подлинно британской галантности Йена, который искренне хочет сделать мне приятное и выдает желаемое за действительное, или в каких-то потаенных талантах моего сыночка, который скрыл от меня блестящее владение английским языком. (Впрочем, скрыл не только от меня, но и от учительницы английского, поскольку последней виденной мной оценкой была тройка.)

– Йен, спасибо, очень хочу вас повидать, а когда?

– Конференция восемнадцатого, согласие от вас нужно получить не позднее завтрашнего дня.

– А условия? – ребенок упоминал, что приглашали и его, поэтому мой ответ зависел от суммы, в которую обойдется его поездка.

– Вы, Мария, будете на полном обеспечении, а сыну оплатите дорогу. Проживание и питание – за счет принимающей стороны для вас обоих.

Йен принялся рассказывать, что конференция по вопросам борьбы с организованной преступностью пройдет в Лондоне, в отеле «Ройял Ланкастер» с видом на Гайд-парк, а потом участникам конференции предлагается культурная программа с посещением достопримечательностей старой Англии, в основном – университетских центров. Я могу высказать свои пожелания, небольшие отклонения от основной программы предусмотрены.

Согласие я выразила сразу. Черт с ним, влезу в долги, но такая возможность показать ребенку Англию вряд ли еще представится. Что касается меня, то после ооновской учебы в Эссекском университете приглашения сыплются на меня, как золотой дождь; я уже поняла, что тут главное – попасть в обойму, в конце концов, на таких мероприятиях мелькают одни и те же лица.

Правда, учитывая некоторую стесненность в средствах (ха-ха, мягко говоря), я вынуждена отказываться от заманчивых приглашений, но прямо говорить об этом зарубежным коллегам стесняюсь и валю обычно на безумную загруженность работой. Один раз мне прислали приглашение на международный семинар по соблюдению прав человека в сфере уголовной юстиции, который должен был проходить в Швейцарских Альпах. В проспекте красочно описывались пятизвездочный отель на берегу хрустального озера, экскурсии к швейцарским водопадам, и только в конце мелким шрифтом ненавязчиво упоминалась необходимость внести в фонд семинара по тысяче долларов от каждого участника. Я даже не стала отвечать на это приглашение, бросила его где-то. По слухам, оно долго болталось по различным юридическим структурам, и, по-моему, туда не поехали даже адвокаты.

Что касается Англии, основная проблема заключалась в том, чтобы успеть на собственную регистрацию брака. И еще одна проблема, но о ней я вспомнила не сразу, – покупка новых сапог. Мои, испачканные мазутом, не для Европы. И, кстати, хорошо, что я не успела договориться с Мариной насчет портнихи; там, в Лондоне, и прибарахлюсь. Не в «Хэрродсе», конечно, есть в английской столице магазины и подешевле…

Йен с невероятной быстротой произвел подсчет необходимой мне суммы, назвав ее и в долларах, и в фунтах, и я, как всегда, испытала жгучую зависть к коллегам из зарубежных правоохранительных органов – у них такая сумма не вызывает печеночных колик.

Горчаков недавно, накопив бешеные деньги – пятнадцать тысяч рублей, компенсировавшие ему какие-то недоданные прокуратурой за восемь лет плащи и шапки, заявил, что хочет отдохнуть, как белый человек, и поэтому собирается потратить все нажитое непосильным прокуратурским трудом на поездку за границу. Я-то, уже наученная горьким опытом, недоверчиво хмыкнула, прекрасно отдавая себе отчет, что даже на всем готовом ты неизбежно потратишь за границей энную сумму, но Лешка, отвергнув советы бывалых, гордо отправился в ближайшую турфирму и довольно быстро вернулся оттуда как побитая собака, выяснив, что его авуаров в лучшем случае хватит на трехдневный круиз Швеция – Финляндия, и то если не покупать сигарет на пароме.

Мечта об отдыхе, достойном белого человека, развеялась как дым. Лешке опять предстояло сгребание снега на дачном участке Ленкиных родителей, поэтому единственным, кто выиграл в этой ситуации, оказался наш районный прокурор: как только впереди замаячат сельхозработы, Горчаков сразу оказывается по макушку загружен уголовными делами и вынужден даже в выходные просиживать за бумажками у себя в кабинете. А если еще учесть, что в выходные прокуратура закрыта для посетителей и просто так с улицы в нее не попасть, Горчаков, в полной безопасности от бдительной жены, строчит обвинительные заключения, попутно объедаясь деликатесами из рук нашей секретарши Зои.

Конечно, там не обходится и без других деликатесов, но, учитывая, что Горчаков является примерным семьянином, – пуркуа бы ему и не па составить счастье сразу двух достойных женщин? Как оно принято на Востоке: до четырех жен можно иметь, если только ты в состоянии прокормить, одеть и удовлетворить каждую следующую жену, не говоря уже о ее многочисленных родственниках. В нашей Азиопе, правда, женщины в состоянии сами себя одеть и прокормить, так что речь идет только об «удовлетворить», но, видимо, в этом и состоит суть прогресса. Правда, размышляя о тернистом половом пути коллеги Горчакова, я всегда прихожу к выводу, что ему, конечно, надо поклониться в пояс, но я бы лично не хотела оказаться на месте ни одной из его женщин.

Как-то на дежурстве я наткнулась на забытый предшественниками глянцевый журнал и зачиталась: редакция прикалывалась тем, что предлагала уважаемым людям что-нибудь рекламировать, и публиковала отчет о реакции уважаемых людей. На фоне базаров о цене услуг выделилась известная писательница, автор детективов про сотрудницу уголовного розыска; она отказалась рекламировать детективное агентство, объяснив, что ничего не имеет против съемок в рекламе, но только если это касается других. Вот так и я ничего не имею против любвеобильного мужского сердца, только если это касается не меня.

Как-то я даже высказала Горчакову собственное мнение, не особо заботясь о его чувствах, и он, негодяй, стал меня упрекать в необъективности и тыкать мне в нос мои собственные адюльтеры. Толстокожий чурбан так и не врубился, что мои адюльтеры имели место не от хорошей жизни, и с мужем я развелась как раз из-за того, что неспособна, как Горчаков, одинаковые чувства испытывать и к законному супругу, и к любовнику. Ну да ладно…

Последний вопрос Иен задал мне по поводу культурной программы, и я неожиданно для себя заявила, что меня интересует все, что касается вампиров.

Услышав такое, Уоткинс озадаченно замолчал, видимо, соображая, правильно ли он меня понял, но я обозначила ему по буквам предмет моего интереса, и он, как истинный британец, невозмутимо заметил, что вполне возможно разработать программу с учетом моих запросов. Более того, он добавил, что может походатайствовать о допуске меня к материалам дела Джона Хейга, известного под именем Лондонского вампира, который после войны убивал в Лондоне женщин и пил их кровь. Любезность моего британского приятеля не имела границ, он, конечно, понял, что мой интерес вызван служебной необходимостью, и был рад оказаться полезным.

Мы тепло распрощались, и я тут же задумалась, откуда взять деньги. Занять у Лешки так и непотраченные им пятнадцать тысяч? Ну ладно, это пятьсот долларов; Гошкин билет на самолет будет стоить около четырехсот, в Англии мне надо, во-первых, побаловать ребенка – сводить его в музеи, рестораны и магазины, а во-вторых, купить себе свадебный туалет. В сотню не уложиться; ладно, перехвачу у кого-нибудь по чуть-чуть…

Как раз в этот счастливый момент с легким привкусом финансовой горчинки явился домой мой малолетний разгильдяй. Глядя на него и тихо зверея от его грязнущих кроссовок, широких рэперских штанов, болтающихся на краю попы, и старательно поставленной новомодными пенками челки, я почувствовала, что желание чем-нибудь побаловать этого типа тает на глазах.

Свиненыш пока не понял моего настроения и доверчиво подсунул ведомость с отметками за неделю, предлагая расписаться в том, что я вырастила тупоумного ленивца, не способного к наукам и отличающегося бандитским поведением. Скрипя зубами, я расписалась и, сама сатанея от гнуснейшего звука своего голоса, начала воспитательный процесс.

Процесс закончился швырянием на пол посуды, ревом и взглядами, обжигающими ненавистью. Причем исключительно с моей стороны. Со стороны оппонента наблюдалось полнейшее безразличие как к собственной судьбе кандидата в отбросы общества, так и к судьбе несчастной матери, хватающейся за сердце в отчаянии от своего педагогического бессилия.

Оппонент мрачно удалился в свое захламленное логово и врубил на всю мощность какую-то омерзительную какофонию, естественно, желая поглумиться над несчастной матерью еще больше. Я тут же приняла решение не брать его ни в какую Англию, но, заглянув в берлогу, чтобы злорадно сообщить ему об этом, с удивлением увидела, что он и не думает глумиться, а, забившись в уголок дивана, глотает слезы. Тут же мое материнское сердце растаяло; я готова уже была кинуть к его ногам весь мир, удержал меня от этого локальный скандальчик – мне хотелось прижать ребенка к своей груди, а ребенок резко отрицательно относился к объятиям.

В общем, я не удержалась, и тут же растрепала ребенку в подробностях про грядущую поездку. И хорошо, потому что сразу решился финансовый вопрос. Ребенок признался, что папа обещал ему на Новый год «Плейстейшн-2» за пятьсот долларов. Выбив из меня обещание, что к Новому году я раздобуду либо деньги, либо «Плейстейшн», он обязался уговорить папу подарить ему пятьсот долларов прямо сейчас, на поездку в Англию.

Не откладывая дела в долгий ящик, мы позвонили Игорю, с которым у меня в последнее время вроде бы стали налаживаться отношения. Во всяком случае, он уже не бросал трубку, заслышав по телефону мой голос, снисходил до того, чтобы поинтересоваться у меня успехами сына, и как-то в порыве благородства оставил номер своего мобильного телефона.

Может, к потеплению климата привело то, что Игорь ушел из милиции, устроился в какую-то охранную фирму, завел даму сердца, у которой вроде бы и проживает, и, главное, стал неплохо зарабатывать.

Когда ребенок, волнуясь, изложил папе по телефону проблему, папа тут же заявил, что для родного дитятки ему ничего не жаль, не надо покушаться на новогодний подарок, уж такие деньги он заработает, и с ходу предложил оплатить ребенку поездку и еще спонсировать умеренный ребенкин шопинг.

Таким образом, мне осталось раздобыть денег на собственный умеренный шопинг и, прикинув, что платье, купленное в Лондоне, может обойтись мне даже дешевле, чем сшитое у местной портнихи за два дня, я и вовсе успокоилась. Жизнь потихоньку становилась прекрасной.

Так что вечер прошел относительно спокойно, если не считать еще одной небольшой перебранки, случившейся после того, как я своими ушами услышала от ребенка, что он искренне полагает Лермонтова декабристом, а Анну Каренину – его женой. Я раздраженно достала с книжной полки томик Лермонтова, открыла и сунула ребенку в нос страницу с датами жизни и смерти поэта и, указав на год рождения – 1814, спросила, в каком году, по его мнению, было восстание декабристов. Услышав безмятежный ответ, что в «тысяча девятьсот семнадцатом», я тихо застонала и стала втолковывать сыну, что это было гораздо раньше, в 1825 году.

– А теперь подумай своими куриными мозгами, сколько лет было Лермонтову в 1825 году и мог ли он принять участие в восстании декабристов?

Сын продемонстрировал незаурядные математические способности, с легкостью подсчитав, что великому поэту было всего одиннадцать лет, и задумчиво спросил:

– А кто же тогда из декабристов женился на Анне Карениной?

К счастью, позвонила подружка Регина, отвлекшая меня от тягот воспитания. Я, конечно, не удержалась, пофыркала по поводу тотального невежества, но Регина меня успокоила:

– Ты что думаешь, он один такой? Да тебе еще повезло, что у тебя сын не нюхает, не колется, в стельку не напивается! Хоть дома ночует! Ты на моих посмотри: нога – сорок пятый, мозги – нулевой!

Далее Регина в терапевтических целях порассказывала ужасы про своих детей, по ее выражению, «тупых, как олени».

– И твой, и мои выросли в доме, где книги используют не только в качестве подставки под кастрюли! – Регина, как всегда, употребила слишком энергичное выражение: мне доподлинно было известно, что за библиотеку ее отца в свое время давали двести тысяч долларов, и не менее доподлинно известно, что в ее доме библиотека служила не только украшением интерьера. – А сколько твой за свои годики книжек прочитал? Не считая «Курочки Рябы»? Вот именно, и мои не больше. Музеи – отстой, театры – древность…