Текст книги "Дом, которого нет"

Дом, которого нет

Дом был сиреневого цвета, с высоким крыльцом, без палисадника и без огорода. Стоял на развилке Барсуковой и Казановки, но ни на одну из улиц не смотрел – только на дорогу, которая раздваивалась прямо у ступенек крыльца. Аленка с Варькой проходили здесь каждый день, и знали, что ничего красивее сиреневого дома в мире не существует.

– Ты хотела бы в нем жить? – спрашивала Варька в тысячный раз, и Аленка в тысячный раз кивала.

Для того чтобы жить в сиреневом доме, надо быть феей. Или эльфом. Или богиней из книжки Н. Куна «Мифы Древней Греции». В Заречье не водилось ни фей, ни эльфов, ни богинь. В сиреневом доме никто не жил. Варька спрашивала про дом маму, Аленка – бабушку. «Люди жили», – отмахивалась от Варьки тетя Рая. «Ушли люди», – вздыхала бабушка Соня, не глядя на Аленку.

Дом никогда не подкрашивали, но цвет всегда оставался свежим – не сильно ярким, без новенького глянца, но свежим и живым. Лопухи близко к дому не подбирались, жались к пыльной дороге. Трава вокруг сиреневого дома никогда высокой не вырастала – будто кто-то невидимый и неслышимый ее подстригал. Весной к дому подходила река. Подходила близко, под самое крыльцо, и тогда дом становился похожим на корабль, и каждый год казалось, что сиреневый дом уплывет куда-то, куда ему очень надо, но большая вода спадала, а дом оставался.

* * *

Аленка возвращается из школы одна – Варька осталась ждать тетю Раю. Сегодня первый день после весенних каникул. Весенние каникулы в зареченской школе всегда в разное время – как река из берегов выходит, так школу и закрывают. Дни после половодья настают теплые, ветреные – земля сушится на солнце, как постиранное перед большим праздником белье. У сиреневого дома Аленка сбавляет шаг – кажется, что если идти очень медленно, то оттуда может кто-нибудь выйти. Аленка останавливается перед высоким крыльцом и не верит своим глазам – дверь в сиреневый дом открыта, длинная занавеска убрана наверх. Если бы не эта занавеска, убранная точь-в-точь, как у Аленки дома, то она, наверное, не решилась бы подойти к крыльцу, не решилась бы ступить на нижнюю ступеньку, потом на следующую, и еще на одну, посчитать, что ступенек всего шесть, и перешагнуть через порог под занавеской, зацепленной на гвоздь в косяке двери.

Дверь из веранды в комнату тоже открыта. Света там мало, словно везде день, а в комнате – вечер. На стене портрет – темноволосая дама сидит на стуле, на руках держит маленькую девочку в кружевном платье, мальчик постарше стоит рядом, светловолосый мужчина – позади, за спинкой стула. Перед картиной, как перед иконой в церкви, стоит незнакомая женщина, ни капли не похожая ни на фею, ни на эльфа, ни на древнегреческую богиню. На ней брюки и обыкновенная кофта, светлые волосы убраны в короткий хвост. Аленка старается не дышать, не хочет, чтобы незнакомка ее заметила. Женщина не двигается и как будто тоже не дышит. Аленка спиной пятится к выходу, щурится от внезапно яркого солнца, медленно, стараясь не скрипеть, спускается по ступенькам крыльца, а затем пускается бежать – быстро-быстро, быстрее узких ручейков по краю дороги, быстрее своего громкого, громче весенней капели, дыхания.

– Гнался за тобой кто? – Бабушка Соня качает головой, достает из печи пахнущий квашеной капустой чугунок.

– Дом, – Аленка выдыхает одно-единственное слово и опускается на стул.

– Что дом-то?

– Сиреневый дом, дверь открыта, и женщина там…

– Какая женщина? – Бабушка Соня хмурится, оставляет чугунок на припечке.

– Стоит перед портретом и не движется.

Бабушка Соня накидывает на голову теплый платок, снимает с крючка телогрейку.

– Я с тобой! – Аленка выскакивает на улицу вслед за бабушкой.

Бабушка шагает непривычно широко – как будто хочет сократить путь. Аленка успевает за ней только бегом.

– Сколько лет? Сколько лет-то, а? – спрашивает бабушка, глядя под ноги.

– Я лица не видела, она спиной стояла, – отвечает, запыхавшись, Аленка.

– Лет-то прошло сколько, а? – Бабушка Аленку не слышит. – Восемьдесят пять минус сорок два, сколько будет?

Аленка останавливается, рисует в воздухе столбик – восемь минус четыре, пять минус два.

– Сорок три, бабушка! – Аленка догоняет бабушку Соню, дергает ее за рукав телогрейки.

– Сорок три, – повторяет бабушка и останавливается у высокого крыльца.

На крыльце стоит женщина в брюках.

– Бася? – Бабушка Соня снимает платок. Ветер поднимает белые волосы вверх.

– Не Бася – Злата. – Незнакомка крутит головой. – Бася – мама.

– Злата, – кивает, как будто соглашается, бабушка Соня и протягивает к женщине руки.

Женщина по имени Злата спускается по ступенькам медленно и так же медленно идет к бабушке Соне, а когда до бабушки остается всего шаг, бросается в бабушкины руки и утыкается лицом в ее грудь.

– Злата. – Бабушка соединяет руки на спине женщины и укачивает ее, как Аленку, когда та испугается.

* * *

«Завтраком его звали. Я потому и запомнила, что имя такое – Завтрак».

«Не имя, фамилия. По имени Захаром был».

«А огород-то рядышком, один забор на двоих… Как же он в полицаи-то, теть Сонь, а?»

«Кто ж сейчас разберет?»

«А я так кричала, так кричала…»

«Жена его, Стася, говорит, что до смерти твой крик в голове у него стоял».

«Помер?»

«С лестницы свалился, да и помер, Бог покарал».

Серый камень – высокий, ростом с Аленку, стоит сразу за знаком, на котором Заречье перечеркнуто красной линией. На камне табличка: «Здесь захоронены 963 мирных жителя». Злата трогает цифры – девятку, шестерку, тройку. «Все на три делятся», – почему-то думает Аленка. Бабушка крестится, хотя никакой иконы здесь нет, и Бога здесь тоже нет.

«Нет никакого Бога, теть Сонь, если и был, то помер. Когда на папу похоронка пришла, помер. Когда маму со двора выводили, помер. Когда брата Леньку в машину загоняли, помер. И когда Белка, собака наша, под крыльцом померла, Бог тоже, теть Сонь, помер».

«Как же выбралась, выжила-то как?»

«Из-под земли, теть Сонь, выбралась, а земля шевелилась. Я бегу, теть Сонь, а земля подо мной шевелится. Я и сейчас, бывает, иду, а она шевелится».

Камень стоит крепко, земля под ним ровная, вот-вот трава зазеленеет. Злата опускается на колени – прямо на землю, прямо в брюках, прижимается к земле ухом. На землю капают слезы.

По маме, по брату, по себе, выжившей, плачет Злата. Крестится и плачет по умершему Богу бабушка Соня. По собаке Белке и по сиреневому дому плачет Аленка.

* * *

Сирень в тот год зацвела только к лету. Дом с высоким крыльцом продали. Новые жильцы (молодые, шумные, детей то ли трое, то ли четверо) палисадник засадили тюльпанами, нарциссами и осенними астрами. На новоселье позвали соседей – с Казановки и с Барсуковой. И бабу Стасю – огород рядышком, один забор на двоих – тоже позвали.

Как будто смерти нет

В кладовке холодно. Лисицы склонились над банками с темным вареньем, улыбаются окоченевшими улыбками. Аленка в кладовку зашла случайно – перепутала дверь. Дверей в доме Сергея и Лиды много, и все они – закрытые. В доме Аленки и бабушки Сони вместо дверей занавески. Аленка вспоминает, что на свете бывают летучие лисицы, она читала про них в «Юном натуралисте». Летучие лисицы живут на острове, в который трудно даже поверить, не то что до него добраться. Лисицы в кладовке на летучих не похожи. Они похожи на мертвых. Потому что они и есть мертвые лисицы.

Аленка выходит из кладовки, плотно закрывает за собой дверь. Ей кажется, что лисицы подняли головы и смотрят сквозь дверь пустыми глазницами.

– Я даже не знаю, где у нас чистые полотенца лежат, – говорит Сергей за еще одной закрытой дверью.

– В шкафу погляди, на верхней полке, – отвечает ему бабушка Соня.

Аленка заходит в комнату, где в сумерках за пустым столом сидят Сергей и бабушка Соня.

– Я ж все для нее, теть Сонь. – Сергей держит голову руками. – А она что? Бросила она меня, теть Сонь, вон что.

– Даст Бог – вернется. – Бабушка Соня медленно крестится.

– Шубу ей хотел к зиме справить, – Сергей поднимает и опускает руку.

– А ее ты спросил про шубу? То-то и оно, что не спросил. Не любила она твою охоту. Ох как не любила. – Бабушка Соня встает, включает свет. Темнота на дворе зажмуривается и придвигается ближе к окну.

Лида, когда провожала Сергея на охоту, всегда плакала. Стояла у калитки – молодая, с прямой, как у царицы, спиной, длинные волосы собраны в высокий хвост, – стояла и смотрела, как Сергей упаковывает мотоцикл (заботливо, будто младенца, кладет в коляску завернутое в мягкую фланель ружье, разворачивает и снова сворачивает громадный мешок), и плакала, закрыв ладонями лицо. «Как на смерть отправляешь!» – ругалась и трижды плевала вслед мотоциклу бабушка Соня. «Куда ж, как не на смерть», – беззвучно всхлипывала Лида.

– Жалела она зверье. – Бабушка Соня смотрит в окно. Над черной лужей висит отражение круглого абажура – бледное, словно умирающая луна.

– А я сегодня на рассвете лосиху встретил. С лосенком. – Сергей улыбается. Аленка вспоминает мотоцикл, коляску, спеленутое ружье и чувствует, как в животе что-то сжимается в комок. Комок поднимается вверх, дышать становится так трудно, будто горло склеил застывший воск. Аленка открывает рот, хватает затвердевший воздух и заходится в плаче – громком, горестном, с горячими, как из нагретого чугунка, слезами.

– Ну чего, чего разревелась? – Бабушка Соня гладит Аленку по спине.

– Не стрелял? – На Сергея бабушка Соня смотрит строго, строже Богородицы на картонной иконе, строже младенца на руках Богородицы.

– Кто ж в лошу-то стреляет? – удивляется Сергей и присаживается перед Аленкой на корточки.

Аленка вытирает кулачками слезы.

– А лосенок – он какой?

– Как теленок, только больше. – Сергей снова улыбается и смотрит на Аленку грустными глазами. «Как у большого теленка», – думает Аленка и гладит Сергея по шершавой голове.

* * *

Верхушки сосен складываются в рождественский венок. Лида идет по земле, усыпанной сухими иголками. Тропинка петляет между соснами, запутывает, грозится бесконечностью осеннего леса. Лида ступает уверенно, леса не боится. Два раза левее, потом прямо по просеке, и старые сосны останутся позади. На широкую дорогу, которая ведет к маленькой, со стеснительным названием Прилесье, деревне, выбегают только молодые, недавно родившиеся сосенки. Лида до замужества жила здесь, второй дом от леса. Самый ближний к лесу дом – нежилой. Черный, низкий, как будто сложенный из бревен давно умерших деревьев, поздней осенью и ранней весной он виден уже с просеки. Летом и зимой дом прячется – словно стыдится своего темного старческого тела. Когда Лида родилась, дом уже был нежилым. И никто в Прилесье не мог рассказать, кто в том доме жил раньше. Лида думает, что в нем никто никогда не жил. Что дом тот построил сам лес, чтобы отделить себя от деревни и дать убежище тихим лесным духам.

Родители Лиды – оба невысокие, грубо, но крепко сложенные, с узкими, будто вечно прищуренными глазами и выражением упрямого благополучия на лицах, и сейчас живут в Прилесье. Корову не держат – только кур и свиней. Первый поросенок появился в хозяйстве, когда Лиде исполнилось девять. Прямо в Лидин день рождения. Отец достал поросенка из мешка и вручил Лиде. «Подарок», – разулыбалась мать и повязала поросенку на шею большой праздничный бант, купленный для Лидиного 1 сентября. Дрожащего от мартовского холода поросенка Лида назвала Федей, потому что имен Лида знала мало, и Федя пришел в голову первым. Мать постелила у печи старую Лидину пеленку и поставила миску с утрешним молоком, которое брали у соседки тети Али. Лакал Федя громко. Белые брызги салютом взлетали вверх и падали на пеленку. Налакавшись, Федя повалился на бок и уснул. Лида тоже прилегла на пеленку, осторожно прижалась к согретому печкой Фединому боку. Федя во сне улыбнулся – мокрой молочной улыбкой.

Когда Федю перестали кормить, на дворе уже был декабрь. Мать достала с чердака рождественский венок, а отец принес от ветеринара дяди Гриши журнал «Свиноводство». В журнале, сразу после оглавления, был нарисован улыбающийся поросенок, расчерченный как будто для игры в ножички. В Прилесье все дети играли в ножички – рисовали на земле круг, делили его на части, подписывали части названиями стран и тупым ножичком отвоевывали друг у друга земли. Части поросенка тоже были подписаны – щека, шея, рулька, нога, даже почему-то челка. За ушами в узком прямоугольнике было написано «зарез».

Лида Федю подкармливала. Тайком от родителей приносила в хлев почищенную морковку и мисочку с вечерним молоком от тети Али. Федя – высокий, мускулистый, с широкой мордой, выставлял нос в щель деревянной перегородки и громко дышал в Лидину ладошку.

В то утро был первый мороз. Лида из своей комнаты не выходила, сидела на кровати, зажав подушками уши. На дворе отец переговаривался с ветеринаром дядей Гришей, а мать ласково уговаривала Федю, будто убаюкивала. Вечером в доме было шумно и душно. Взрослые долго ужинали, поднимали рюмки, отец говорил громче обычного, мать затягивала и останавливала на полуслове одну и ту же песню.

Лида выскочила из дома незамеченной. Во дворе, там, где недавно висел распятый Федя, стояла черная лужа. Лида хотела закричать, но в горле застыл ком – твердый и липкий. Лида бросилась со двора, добежала до нежилого дома. Остановилась, посмотрела в пустые глазницы окон. Дом тоже посмотрел на Лиду – строго и жалостливо, как младенец Иисус на иконе, перевязанной всегда чистым полотенцем. Ту ночь Лида провела в черном доме. Легла на широкую лавку, руки скрестила на животе да так и лежала, пока ком в горле не растаял, не потек из глаз горячими слезами. Наплакавшись, Лида уснула, и проснулась только с рассветом – бледным, продрогшим, непохожим на рождение нового дня. Лида встала с лавки и услышала шорох. Медленно, как будто еще во сне, обернулась – в углу сидел подросший лисенок и смотрел на Лиду любопытными черными глазами. «Федя», – тихонько позвала Лида, и лисенок бросился к выходу, выскочил на порог, мелькнул и скрылся за молодыми сосенками рыжий, с белым пятнышком, хвост.

Лес отступает назад. Лида идет по знакомой просеке. За голыми соснами вместо черной крыши белые купола. Лида проводит ладонью по глазам. К куполам добавляется домик ярко-оранжевого цвета. Небо за деревьями кажется альбомным листом, на котором художник прямо сейчас пишет новый пейзаж. Лида выходит из леса. На месте старого дома – новенькая церковь. Лида останавливается у деревянного крыльца, зажмуривается на крест, победно рассекающий серые облака. На крыльцо выходит священник – молодой, со свежим, будто только что умытым лицом. В его глазах – радость, чистая, ничем не омраченная. Лида легонько кланяется, священник кланяется в ответ. Лида крестится – неловко, с остановками, и чувствует, как радость пробирается и в ее глаза. Лида поднимает глаза к небу. Купола белеют так празднично, как будто Иисус воскрес, минуя муки, как будто вознесся Христос, минуя смерть.

* * *

Морозы в декабре припозднились, не пришли даже к Рождеству. Прозрачным, уже согласившимся с вечной осенью утром Сергей вынес из дома мертвых лисиц. Укутал в мягкую фланель, уложил в коляску мотоцикла и увез в райцентр – по 10 рублей за штуку. Из райцентра вернулся с коробкой елочных игрушек.

Аленка помогает Лиде украшать елку. Вешает на широкие ветки золотистую шишку, деда-мороза с суровым лицом и большой зеленый шар, в котором отражаются диван с деревянными подлокотниками и Лида с распущенными волосами, сидящая на диване. Руки Лида скрестила на животе. Лидин живот такой же, как и раньше, но бабушка Соня сказала, что у Сергея и Лиды будет ребеночек.

Аленка укутывает тонкую елочную шею в стеклянные бусы и заглядывает в зеленый шар. Из шара на Аленку смотрит красивая взрослая дама – в шляпе и обязательно в длинном платье. Рук у дамы не видно, но Аленка знает, что та держит их на животе. На том самом Аленкином животе, в котором прямо сейчас что-то переворачивается ожиданием незнакомой радости. Аленка закрывает глаза и представляет сказочного царевича – того, для которого Крошечка-Хаврошечка сорвала яблоко. Яблоко видится маленьким и сладким – ранетка из бабушкиного сада.

Аленка присаживается на корточки – ищет в коробке рождественскую звезду. До верхушки елки Аленка не дотягивается, и тогда Лида встает с дивана, помогает. Звезда большая, блестящая, Аленка и Лида отходят подальше – любуются. Из соседней комнаты звездой, Аленкой и Лидой любуется Богородица на картонной иконе. И младенец на руках Богородицы тоже любуется.

Желание

А потом все закричали: «Дед Мо-роз! Дед Мо-роз! Дед Мо-роз!» Громче всех зовет Родионовна. Она выкрикивает слова неестественным басом и сильно трясет головой. Из высокой прически Родионовны черной стрелой вылетает шпилька и падает Аленке под ноги. Аленка вместе со всеми не кричит и даже не делает вид, что кричит. Аленка крепко сжала губы и вцепилась руками в серебристый дождик на подоле белого платья.

– Ты чего? – громко шепчет Владик Залевский и толкает Аленку мохнатым локтем. Аленка – Снежинка, Владик – Медведь. Мама Владика – крикливая тетя Аля – ради утренника порезала покрывало – мягкое, плюшевое, всего с одной, маленькой, дырочкой. «Для тебя, дурня, стараюсь», – сказала тетя Аля и мелом нарисовала на покрывале уши. Уши получились длинными и висячими. Когда Владик наклоняет голову, он похож не на медведя, а на Шарика, когда тот просит, чтобы его погладили.

Платье из белой гардины для Аленки сшила мама, строчила всю ночь на швейной машинке. Машинка черная, важная, бубнит строгим чужим голосом. Аленка старалась не уснуть, но уснула, и ей приснилось, что мама ее целует, и скрипит половица, и мягко хлопает дверь. Когда Аленка проснулась, мамы уже не было – она уехала в Минск утренним поездом. «На первый не успела, вторым поехала», – сказала бабушка Соня и покачала головой – волнуется, что мама на работу опоздает и что за это у нее отберут новую комнату в общежитии – 20 метров, с удобствами в блоке. Мама туда еще не заселилась, так и живет на квартире (кровать за занавеской, кухней хозяйской только утром пользоваться можно), но бумажку о том, что комнату ей выделили, мама получила и даже расписалась в той бумажке красивой длинной подписью – буква «К» вырастает из буквы «Я», кудрявится мелкими завитушками и заканчивается скрипичным ключом из учебника по пению. В новую комнату мама пообещала забрать и Аленку.

Платье Снежинки лежало на маминой заправленной кровати. Аленка сразу вспомнила, что заправлять кровать, пока тот, кто на ней спал, в дороге – плохая примета. Еще Аленка вспомнила, что на школьном утреннике будет новый Дед Мороз, и это тоже плохая примета. Аленка натянула через голову прохладное платье, посмотрелась в зеркало на шкафу. Платье получилось красивым. И Аленка в платье получилась красивая и новая – словно кукла, которую только что вынули из коробки. Аленка уткнулась носом в зеркало и поморгала глазами. Новая Аленка близко-близко поморгала в ответ.

– Дед Мо-роз! – кричит Родионовна и машет руками с длинными красными ногтями.

– Заблудился наш дедушка в снегах глубоких да в лесах дремучих. – Снегурочка прижимает руки в голубых варежках к щекам, и кажется, что она сейчас расплачется. Снегурочкой уже третий раз назначают старшеклассницу Люсю Королеву, у нее кудрявые белые волосы и всегда румяные щеки. В следующем году Люся школу закончит, и надо будет назначать новую Снегурочку. Нового Деда Мороза назначила Родионовна. Родионовна раньше училась в зареченской школе, потом закончила институт и стала большим человеком в районе. Настолько большим, что не боится даже директрису – громкоголосую Татьяну Юрьевну, которую немножко боятся все – и дети, и учителя, и родители. На школьный утренник Родионовна пришла из-за шефов. Шефы – высокий мужчина в очках и худенькая девушка в узком платье – привезли пахнущие магазином баскетбольные мячи и красные пластмассовые будильники, в которых лежат конфеты. В прошлый Новый год конфеты были в зеленых шишках, а в этот – в красных будильниках. Будильники будет вручать новый Дед Мороз, потому что старый – хромой и шепелявит.

– У тебя дождик оторвался. – Варька протягивает Аленке кусочек колючей мишуры и поправляет бумажную корону. Варька – Снежная королева. Длинное платье из белых атласных лент Варьке прислала бабушка из Одессы. Еще в прошлом году Аленка тоже захотела бы себе такое платье, а сейчас Аленка хочет, чтобы утренник поскорее закончился и чтобы новый Дед Мороз на него не успел.

Школьный завхоз дядя Леня Дедом Морозом был всегда. И школьным завхозом он был всегда. А еще – школьным сторожем, вахтером и учителем трудов. В прошлом году дядя Леня вел еще географию и природоведение, потому что географичка вышла замуж и из Заречья уехала. «Глобус вона какой махонький, а земля огроменная», – говорил всегда дядя Леня в начале урока и надолго задумывался. В сентябре в школе появился новый географ – Игорь Сергеевич, молодой, по распределению. Именно его Родионовна и назначила новым Дедом Морозом, и дядя Леня запил.

Дядя Леня запивал и раньше – раз или два в год. «По прошлой жизни пьет», – объясняла бабушка Соня, когда дядя Леня несколько дней не появлялся в школе. В прошлой жизни дядя Леня был военным летчиком, жил в настоящей Африке и видел настоящего попугая. Прошлая жизнь – большая, как книга Фенимора Купера, уместилась теперь на маленькой черно-белой фотокарточке – дядя Леня там в форме летчика стоит у самолета рядом с незнакомым мужчиной, щурится от солнца и держит на плече большого попугая.

Раньше перед Новым годом дядя Леня не запивал – готовился исполнять желания. Желание Аленка всегда загадывала заранее, а потом, в общем хороводе, у большой, похожей на разряженную цыганку, елки еще раз про себя повторяла. Все остальные – и дети, и учителя, и строгая Татьяна Юрьевна – тоже повторяли про себя свои желания, а может, кто-то загадывал на ходу. Дядя Леня в костюме Деда Мороза смотрел в это время вверх – выше звезды на елке, выше лампы на потолке актового зала, выше печной трубы на школьной крыше. Дядя Леня передавал зареченские желания кому-то на небе. Тому, кто знал дядю Леню по прошлой жизни.

Аленкины желания всегда сбывались. Варька говорила, потому что они слишком простые. Сама Варька на Новый год загадывала сложные желания, но они тоже сбывались, хотя бы наполовину. В прошлом году Варька загадала, чтобы старшеклассник Женька Иванов пригласил ее на горку. На горку приглашают тех, с кем собираются ходить у всех на виду. Женька Варьку никуда не пригласил, но они два раза вместе возвращались из школы.

Аленка в этом году желание загадала сложное, сложнее всех вместе взятых Варькиных. И без дяди Лени Аленкино желание точно не сбудется.

– Дорогие ребята. – Татьяна Юрьевна берет микрофон, и утренник сразу превращается в линейку. – У Деда Мороза перед Новым годом много дел, поэтому он задерживается. А точнее, опаздывает.

Татьяна Юрьевна смотрит на Родионовну, и та краснеет до самой прически.

– У наших уважаемых шефов, – продолжает Татьяна Юрьевна, – тоже очень много дел, и сейчас они вручат вам подарки…

– Подарки без Деда Мороза? Ишь чего удумали! – Дядя Леня опирается на обклеенный цветной бумагой посох и грозно шепелявит.

– Дед Мороз! Дед Мороз! – кричит Аленка и дергает Владика за мохнатую ладошку. Владик кричит вместе с Аленкой, вместе с Владиком кричит Варька, и Снегурочка кричит, и Татьяна Юрьевна, и даже худенькая девушка из шефов хлопает в ладоши. Родионовна вместе со всеми не кричит и Деду Морозу не радуется. Она сидит одна на стуле и смотрит на ногти с красным лаком.

И снова рождается елочка, и кружится хоровод, и держатся за руки желания. Аленка зажмуривается, готовится повторить свое желание про себя – повторить правильно, так, чтобы понял дядя Леня и чтобы наверху тоже поняли.

– А второго Деда в хоровод возьмете?

Аленка открывает глаза. У двери стоит новый Дед Мороз – Игорь Сергеевич. В одной руке Игорь Сергеевич держит газету, в другой – клетку. В клетке – птица с зелеными и красными перьями.

– А у меня тоже есть подарок, – объявляет новый Дед Мороз.

Родионовна встает со стула и поправляет прическу.

– И подарок мой, – Игорь Сергеевич улыбается в белые приклеенные усы, – для главного Деда Мороза нашей школы.

Игорь Сергеевич протягивает дяде Лене газету. Дядя Леня смотрит в газету, и Татьяна Юрьевна тоже смотрит в газету. «Где мои очки?» – спрашивает Родионовна и роется в сумочке. А потом все плачут и смеются, а Игорь Сергеевич рассказывает, что газету увидел случайно и сразу узнал фото – то самое, где дядя Леня с самолетом, незнакомым мужчиной и попугаем. И что этот мужчина ищет дядю Леню, потому что дядя Леня его спас, и он думал, что дядя Леня в госпитале умер, и все время искал, и надеялся, что дядя Леня жив.

Шефы раздают пластмассовые будильники. У высокого мужчины покраснел нос, а худенькая девушка всхлипывает.

Аленка берет будильник и подходит к клетке с попугаем. Птица сидит тихо, смотрит с любопытством. Она маленькая и совсем не похожа на того, черно-белого, попугая с фотографии. «Я хочу уехать с мамой и хочу остаться здесь», – повторяет про себя Аленка и идет со своим желанием к выходу. Спускается со школьного крыльца, доходит до развилки – налево дорога уходит к станции, правее – сворачивает к дому. Аленка задирает голову. Замерзшее солнце прячется за серое облако.