Текст книги "Нуманция"

Ацилия оторвала флейту от губ, протянула легионеру:

– Хорошая… Не такая, как моя, но хорошая…

Ветеран украдкой стёр с глаз слёзы, отстранил её руку:

– Забирай! Разве после тебя я могу на ней играть?.. Я другую сделаю – для себя, попроще… А эту тебе дарю…

– Спасибо! – Ацилия прижала флейту к груди. – Спасибо большое…

– Эй, музыкантша, пора за работу! – окликнул её чей-то грубый голос, и Ацилия вернулась к работе. Но от пережитого волнения пальцы дрожали, и пока она вычистила пригоревшее в котле, изрезала себе все руки, от чувств не могла крепко удержать ножа в пальцах.

Но всё это уже мало волновало её, радость переполняла сердце…

Марций возвращался вечером и ещё издали услышал звуки флейты, сначала подумал – показалось, потом всё яснее и яснее, а когда зашёл к себе, онемел. Его рабыня сидела на триподе спиной к нему и играла на флейте. На самой настоящей флейте. И музыка красивая, за душу берёт до тоски невыносимой, до боли, аж зубы стиснул, шагнул к ней, боясь прикоснуться.

– Ацилия? – прошептали губы сами собой.

Она вздрогнула, убирая флейту, быстро вскочила на ноги.

– Ты умеешь играть?

Она ничего не ответила, отступила назад, пряча флейту от его глаз.

Он ещё раз спросил удивлённо:

– Умеешь играть?

– Вы в первый раз назвали меня по имени… – разомкнула пересохшие губы.

– Да? Не заметил… – Он только подбородком повёл. – А ты, смотрю, мастерица удивлять, то ты оказываешься девственницей после Овидия, то вдруг на флейте играешь… Что ты ещё от меня скрываешь?

– Ничего… – Она повела головой отрицательно, пряча флейту за спину, отступила ещё немного назад.

– Смотри, я ненавижу всякого рода сюрпризы…

– У меня нет никаких сюрпризов для вас, и ничем я не собираюсь вас удивлять. Я такая, какая я есть… Если что-то вас поражает во мне – не моя это заслуга… Ничего намеренно я не делаю… – потом добавила вдруг, – … для вас.

Он покивал головой, принимая её ответ, поставил трипод посреди и сел, обхватив себя за плечи, вздёрнул подбородок:

– Ну, сыграй что-нибудь. Весёленькое.

Она обомлела, вскидывая брови, отступила назад, выдыхая:

– Я не буду…

– Не будешь? – Она повела головой, отрицая. – Почему? – Он наклонился вперёд, упирая руки в колени. – А если я прикажу?

– Всё равно не буду…

– Почему? Для меня не будешь?

– Не буду и всё!

Он долго молчал, разглядывая её, смотрел в лицо.

– Ну-ну… – произнёс вдруг.

– Вы можете владеть моим телом, но не моими желаниями, вы можете применять силу и власть, можете сделать больно, но никогда не заставите любить вас, выполнять ваши желания с удовольствием.

Он помолчал, разглядывая её, и она не терялась под его взглядом, уверенная в себе, в своём решении. В любых бы других условиях это вызвало бы уважение, но она была женщиной, его женщиной, и тем более рабыней, принадлежащей ему целиком и полностью.

Он вытянул ногу.

– Развяжи!

Ацилия поджала губы, она всегда так делала, когда он приказывал ей что-либо сделать, как же, наверное, бесится она внутри, пересиливая себя. Шагнула к нему, машинально пряча флейту за пояс – обыкновенный полотняный жгут, как рабыне пояс ей не полагался.

Склонилась у ног господина, села на пол, завозилась с ремнями калига. За это время она многому научилась, приноровилась даже к этой работе, только, развязывая узлы, держала в этот раз указательный палец на левой руке в стороне. Марций поймал её за запястье, притянул к себе уже сомкнутый кулак, – но что ему с ней было справиться? – разжал её пальцы. Взгляд наткнулся на многочисленные порезы, свежие и уже зажившие, самый большой как раз на указательном.

Поднял на рабыню глаза:

– Ты что это, сама себя режешь?

Она потянула руку, силясь освободиться.

– Так получается иногда… Я чистила котлы сегодня и вчера… и до этого… Я только учусь всему…

Он хмыкнул:

– Хорошо, что ты не легионер-новобранец, а то и мечом бы кишки себе выпустила… Уродство!

Она резко вырвала руку:

– Я никогда этим раньше не занималась. Что вы от меня хотите? – Быстро стала распутывать шнуры, снимая их с железных крючков, а Марций следил за её руками, действующими быстро и раздражённо.

– Тебе дают ножи?

Она замерла и подняла глаза, дрогнули губы:

– Потом их забирают. Они маленькие… только-только в ладонь.

Марций молча убрал ногу и выставил вторую:

– Посмотри, до чего ты довела себя. Я понимаю, работа работой, но посмотри на себя, как ты выглядишь – руки, одежда… Ты совершенно не похожа теперь на дочь патриция. Твой отец вряд ли гордился бы тобой сейчас…

Ацилия при его словах обратила внимание на подол своей туники, от постоянной чистки котлов тёмные пятна сажи не смывались, они же были и на руках, на пальцах, предплечьях. А что она могла сделать? Ацилия резко поднялась на ноги, глядя на хозяина сверху, заговорила:

– Если вам нужна женщина для близости, красивая, и ухоженная, и чистая – идите в палатки волчиц… Я работаю, мне некогда следить за собой, и это была ваша прихоть… У меня нет другой одежды, сажа не отмывается, и я действительно порезала свои руки, сама себе! Зато я не ем даром вашего хлеба, и мне лучше работать вот так, чем я… чем… – Она осеклась вдруг, и Марций поднялся, сам теперь глядя на неё сверху.

– Чем что? Договаривай!

Она помолчала секунду:

– Чем быть вашей наложницей. Я лучше буду носить воду, скрябать пригарки ногтями, но ни за что не буду вашей подстилкой, как вы выразились однажды…

– А совмещать одно с другим? – прищурился он.

– Тогда для вас я перестану быть патрицианкой. Вот такая вот… – Она дёрнула себя за подол туники. – А это же как раз тешит ваше самолюбие… И не надо меня стыдить, я сама прекрасно знаю, как я выгляжу, но уж лучше так, чем терпеть вас… и… – повела подбородком.

– Ух ты! – Удивлённо приподнял бровь Марций. – Какой я, оказывается, даже хуже пригоревшего горшка…

Она усмехнулась:

– Выходит, так…

Ну почему, почему она всегда такая?

Он взял её за локти больно впиваясь пальцами, и процедил в лицо:

– Мне нужна наложница, а не кухарка…

– А по мне уж лучше кухаркой десять раз! – также медленно бросила ему в лицо свой протест. Марций оттолкнул её от себя:

– Завтра же останешься дома, и всех я предупрежу.

– Нет! – возмутилась Ацилия.

– Я лучше Гая продам, всё на тебя переложу, но ты будешь рядом и только моя. Не хватало шкрябать котлы другим мужикам и таскать для них воду.

– Вы – собственник, у вас нездоровое самомнение, откуда такая больная жадность? Вы – самодур! То вам хочется, чтобы я работала, то, наоборот, не хотите!.. Да вы больной человек! Я ни капли не завидую вашим подчинённым… Вы же совершенно не знаете, что со мной делать. Отпустите тогда! Это так просто…

Он быстро сократил расстояние между ними, попытался поймать за запястья, но Ацилия увернулась, тогда он обхватил рукой шею, притиснул к себе спиной, заговорил в ухо:

– Ошибаешься. Что делать с тобой, я как раз знаю… Как тебя использовать по назначению…

– Да вы сума сошли! – Она попыталась вырваться, вцепилась в его предплечье руками.

– Мне плевать, что на тебе надето: грязная туника, чистая, по мне лучше вообще без неё…

– Пустите! – хрипло выкрикнула она. Сумела вырваться, метнулась в сторону. – Вы всё время думаете об одном и том же, как одержимый! Все мужчины такие! И странно, почему все в лагере считают вас немужчиной, неспособным…

– Что?!

– Можно подумать, вы этого не знаете?

– Только не тебе мне об этом говорить… Кто ты такая? – Он разозлился, скривил губы, и Ацилия прекрасно знала, что это значит.

– Да об этом даже рабыни судачат… – она усмехнулась, и эта её насмешка стала последней каплей.

Марций поймал её, несмотря на все попытки увернуться от его рук, обхватил поперёк, притискивая к груди, выдавливая весь воздух из лёгких. Ацилия даже не заметила, в каком месте потеряла флейту.

– Что у тебя за поразительная способность выводить меня из себя?

– Да ну вас… – прохрипела в ответ.

Он повалил её на живот, придавливая сзади, поймал её руки, сжимая в ладонях хрупкие кисти. Ацилия начала сопротивляться в обычной своей манере, но он был сильнее и тяжелее её. Он прошептал в ухо с насмешкой:

– Ты так ещё не пробовала?.. Тебе понравится…

Ацилия аж захрипела от злости и бессилия, начала такую отчаянную борьбу за свободу, что удивила его не на шутку, но единственное, что сумела – лишь перевернуться на спину, а тунику Марций на ней порвал в клочья. Придавил всем телом, зажимая её руки ей же под спину, притиснул к полу лопатками, заговорил, с насмешкой глядя в глаза:

– А-а, тебе так больше нравится?.. Так бы и сказала сразу… Зачем царапаться?.. Я же тебя не бью…

– Плебей… – прошептала сухими губами. – Безродный…

А он засмеялся с чувством полного превосходства победителя. С этим же смехом на губах овладел ею, доказывая себе и ей, что все эти лагерные сплетни – полная чушь, не имеющая никаких оснований! Насиловал, как и в прошлый раз, грубо, ни о чём не думая, и всё говорил ей, глядя в бледное лицо с огромными тёмными глазами:

– Я могу владеть твоим телом? Так ты говорила, да?.. Могу тебе делать больно?.. Могу применять силу, да? Да плевать я хотел на твои желания… Хочу… Не хочу… Твоё дело!

Ответом ему были лишь её хриплые болезненные выдохи из сухого горла. А сопротивление её он чувствовал даже во взгляде, в сведённых бровях, она отворачивалась от его поцелуев, он находил лишь её упрямые поджатые губы, да и то если только держал силой за подбородок.

Больно придавливал обнажённое тело рабыни кожаной кирасой, ведь так и остался в одном сапоге и в ней. Зато девчонка получила то, что заслуживала.

* * *

Он и правда не пустил её никуда, запретил работать по лагерю и принёс новую тунику из тончайшей шерсти нежнейшего розового цвета. Ацилия сидела в своём углу, обняв себя за плечи, в сторону хозяина даже не глянула. Он положил одежду перед ней, стоял, повернув голову набок:

– Переоденься, я хочу посмотреть.

Она подняла глаза и разомкнула губы:

– Мне не нужны никакие подарки, тем более от вас.

– Это не подарок.

– А что это?

– Это вместо твоей… вчерашней…

Он смотрел на неё, она в плаще через грудь, с открытыми плечами, ключицами, и кожа белая, аристократическая, розовый должен был ей идти, специально подбирал для неё и денег не пожалел, хоть и стоила она дорого. Волосы, завиваясь, лежали на спине, отливали медью. Красивая у него рабыня.

– Что это? – Ацилия усмехнулась, дрогнув бровями, сверкнула в полумраке белыми зубами. – Запоздалая забота? Вчера вы как животное, а сегодня… Проснулась вдруг совесть? Не надо мне ничего! От вас я ничего не приму…

– Ты сама меня вчера вывела. Может быть, я и был немного груб, но…

– Немного? – вызывающе перебила она, хотя и знала, что он этого не любит. – Какая жалость, что у вас нет сестры, и она никогда не переживёт подобного к себе отношения, подобного человека, как вы… Вы – дикое, необузданное животное! И не надо мне ничего от вас, я не возьму…

Он помолчал какое-то время, с усилием сдерживая себя.

– Мне самому тебя переодеть? – Выдержка у него тоже была хорошая – на зависть любому оратору! – Только не жалуйся потом.

– А я и не жалуюсь! Я никогда не жалуюсь! А на вас тем более!..

– Мне тебе помочь?

– Ну попробуйте… – Она пожала плечами и вызывающе глянула снизу вверх.

– Я позову на помощь кого-нибудь из своих легионеров или даже несколько легионеров… Ты этого хочешь? Я так сделаю.

Она усмехнулась, поднимаясь на ноги, говорила:

– Когда вы рвали вчера мою одежду, помощники вам были не нужны. – Он промолчал, и она продолжила, глядя ему в лицо, – Вы – эгоист, если вы, конечно, знаете значение этого слова, вы живёте только для себя, вам плевать на людей, что окружают вас, вам безразлична чужая боль, чужие чувства… Вам безразлично, что своими поступками вы вызываете только ненависть к себе… Нет ничего удивительного в том, что у вас столько врагов здесь, мне даже думается, что у вас нет ни друзей, ни любимой женщины… Чтобы быть любимым, ценимым другими человеком, надо обладать другими качествами, у вас таких нет…

– Ты ничего не знаешь обо мне, как ты можешь об этом говорить?

– Да что тут знать? – Она вздохнула и подобрала с пола новую тунику, развернула её в полный рост. – Отвернитесь!

– Что?

– Отвернитесь, пожалуйста, господин…

Он долго глядел ей в лицо, губы тронула улыбка:

– Чего ж я у тебя не видел?

– Тогда уж точно забирайте назад! – Бросила ему под ноги тунику и отвернула голову, закрывая глаза, так и стояла, обняв себя за плечи, прижимая к груди свободный плащ, и тот опускался вниз к открытым ногам мягкими складочками. Упрямая! Ну не раздевать же ему её в самом деле?

Марций вздохнул, развернулся и вышел за штору в атриум палатки.

Ацилия осталась одна, открыла глаза, облегчённо переводя дыхание. Что за человек? Глянула на тунику, лежащую на полу: красивая, мягкая, и цвет – самый любимый её, как знал как будто. Она такие дома носила, и снизу оборками плиссировка – стола. Гордость гордостью, а одежда ей нужна, не ходить же ей голой, с одним этим плащом?

Подобрала тунику, откинула плащ, на мгновение оставшись обнажённой, быстро накинула тунику и расправила складочки на груди, на бёдрах. Хорошая, так и льнёт, мягкая шерсть, и рукава втачные доходят до локтя, открывая белые предплечья, хотя по сравнению с другими частями тела на них уже лёг еле заметный загар. Ерунда!

Ацилия вышла к хозяину, чувствуя, как ткань новой туники ласкает ноги, играет складочками вокруг икр, дорогая, наверное.

– Вы, по-моему, хотели посмотреть… Пожалуйста.

Он стоял к ней спиной и медленно обернулся, глядел теперь на неё с лица и до пят. Ацилия закинула руки, вытаскивая волосы из-под туники на спине, быстро свернула их в узел на затылке, не сводя глаз с хозяина. При её движениях туника играла, мягко обрисовывая её тело, грудь, ноги. Марций сомкнул губы, сглатывая.

– Посмотрел… Красиво. – Отвернулся, собираясь выйти.

– Господин? – позвала вдруг, и он обернулся к ней, задержавшись. – Спасибо… – промолвила негромко, глядя в глаза его, и он опешил от этой неожиданной благодарности, задрожали ресницы под нахмуренными бровями. Ацилия улыбнулась вдруг, – Скажите, что благодарности принимать куда приятнее, чем признания в ненависти?

Марций выдохнул, откидывая голову назад, улыбнулся вдруг неожиданно, открывая белые зубы:

– Вон, на столе, твоя флейта, я нашёл её утром…

Ацилия дрогнула бровями удивлённо:

– Спасибо…

Он хмыкнул и вышел на улицу. Ацилия поджала губы. Неужели сердце его ещё способно на доброту? Ведь отпустил же он её тогда, в Нуманции, и у Овидия выкупил, но вчерашнее… Боги… Она закусила нижнюю губу и замотала головой, понимая, что вчерашняя пережитая боль и вчерашнее унижение затмевают всё. Святые боги.

Она вздохнула, поникая плечами. Выбираться надо отсюда. Но как?

* * *

Полог палатки был подвязан, и солнечный свет падал в атриум, освещая рабыню, сидящую на триподе посреди помещения, она расчесывала свои волосы, аккуратно разбирая ещё влажные тёмные пряди. Марк наблюдал за ней исподволь, покусывая кончик стиля: он писал письма и приказы. Обдумывая их содержание, смотрел на девчонку, на её чёткий профиль; она сидела боком к нему, свет очерчивал её лицо, и, увлечённая, она не замечала, что на неё смотрят. Но скоро солнце зайдёт, уже глубокий вечер, и в палатку входят лишь последние лучи. Девчонка осторожно провела по волосам гребнем и дёрнула губами от боли, что-то осталось ещё в этой пряди недочесанное.

Она из Нуманции, родилась в ней, родители её – коренные римляне, отец Гай Ацилий Юстас – скандальный сенатор, его обвинили в неблагонадёжности и выслали из Рима, посчитав опасным для Республики. Марций плохо знал, что именно опасного он сделал, но фигура сенатора сомнительная, он и сам-то об этом узнал через вторые руки, буквально перед тем, как оказаться здесь, в Ближней Испании. Ацилий Юстас – видный человек в Нуманции… был, один из подстрекателей бунта, только подливал масла в огонь. Хотя в Риме у него остались влиятельные и богатые родственники, если они узнают, что дочь его жива и в рабстве…

Марций вздохнул.

Маленький городок заявил о своей самостоятельности от Рима ещё во времена цензора Котона, более пятидесяти лет назад, и за это время успешно отражал все атаки римских армий. Это надо же, что позволили?.. Пока за дело не взялся новый консул – Публий Корнелий Сципион Эмилиан. Он разрушил Карфаген, что ему какая-то Нуманция в Испании? Хотя город выдержал осаду в восемь месяцев.

И она была там, по ту сторону стен…

Марций сощурил глаза, наблюдая за Ацилией, спросил вдруг:

– Ты когда-нибудь в Риме была?

Она вздрогнула, повернула к нему голову, ответила:

– Нет… Я не покидала Нуманции… Далеко это… Нет…

– Что с твоим отцом? Ты знаешь?

– Нет. – Она сверкнула глазами, хмурясь. – Он ушёл в Совет, и я больше его не видела, наверное, его уже нет в живых…

– У тебя были ещё родственники, кроме него?

– Старший брат… Гай…

– Что с ним?

– Я не знаю, с первых же дней осады его призвали на оборону, он был где-то на стене у Главных Ворот… По-моему, в восточном секторе…

– Моя центурия входила в город в этом месте. – Ацилия промолчала, отворачиваясь, спряталась за стеной волос. – Там было жарко. Я потерял там почти половину своих легионеров…

Она вскинула голову, снова глянула ему в лицо, но ничего не сказала, и Марций снова спросил:

– На тебе была туника простолюдинки, я принял тебя даже за рабыню. Ты хотела сбежать таким образом? Чья это была идея?

– Моя! А что? – Она дёрнула подбородком раздражённо.

– Да ничего. – Марций пожал плечами.

– Если бы вы сразу знали, что я дочь Ацилия, вы бы не отпустили меня, да?

Он опять пожал плечами.

– Не знаю. Я сам себе удивлён. Но вряд ли меня купила твоя одежда, больше тронули твои слова…

Она вскинула брови:

– Вы, оказывается, умеете слушать?

– Представь себе. – Он сделал вид, что не понял её издёвки.

Они помолчали некоторое время, и Марций сказал ей то, что могло быть ей интересным:

– Из города четыре тысячи человек взяли, многих казнили, остальных продали в рабство. Сципион Эмилиан приказал разрушить город до основания… Больше ты никогда его не увидишь. – Его голос был тихим, он не издевался над ней. И Ацилия задрожала от его слов, от тона его голоса, от прошлого, что уходило от неё безвозвратно. Вытащила из-за пояса флейту и поднесла к губам. Марций не шевелился, слушал её музыку, смешанную напополам со слезами и невыносимой тоской. Она плакала в ней, в этой музыке, рвала душу на части и себе, и ему. Не доиграла, оторвала её от губ, закрыла лицо руками и зарыдала.

Уж чего-чего, а слёз женских он не любил, они разрывали ему сердце. Он вспоминал слёзы своей матери в далёком бессильном детстве, когда не мог ничего изменить. Поднялся и подошёл к ней, встал рядом, взял за плечи, прижимая головой к себе.

– Успокойся. Своими слезами ты ничего не изменишь…

Она дёрнулась, освобождаясь от него.

– Оставьте меня, ради Юпитера… Вы тоже хороши… Мой дом… Моя Родина… Вам бы только всё жечь, всё рушить… Ненавижу вас всех, а вас особенно!

Вскочила на ноги, стирая слёзы с лица, и убежала к себе. Марций только проводил её глазами и вздохнул. Он просто выполняет приказы, что ещё он может сделать?

* * *

В этот вечер он аккуратно чистил свой меч. Сначала наточил точильным камнем с крупным зерном, потом подправил мягким оселком, внимательно осматривая против света острый режущий край, хмурился, щурил тёмные глаза. Видно было, что он любил свой меч, какими ласковыми были движения его, как с ребёнком или любимой женщиной. Но Ацилия знала – у него их нет. Она следила за ним с угла, где сидела на триподе, расчесывая перед сном волосы. Теперь, убрав точильные камни, Марций натирал лезвие меча мягкой тряпочкой, смоченной в масле. Почему-то её раздражали эти его движения, заботливые, аккуратные, неужели он мог быть таким только с оружием, только с орудием убийства? Разве это справедливо? Почему убивают людей, рушат города, сжигают дома, а любят и заботятся о мечах?..

Она вздохнула, и Марций поднял лицо. Спросил вдруг:

– Сколько тебе лет?

Она вспылила без видимой на то причины:

– Какая вам разница? Не всё ли равно?

– Ты из той породы женщин, что скрывают свой возраст? Думают, что этим они прибавят себе цену, заинтересуют…

– Нет, я не из той породы женщин, и никого я не собираюсь заинтересовывать, по-моему, это не должно иметь для вас какого-либо значения… Мне восемнадцать будет!

Он некоторое время молчал, и Ацилия подумала, нагрубит, но он произнёс лишь:

– Что-то много, и ты ещё не замужем, твой отец, наверное, очень тщательно выбирал тебе жениха…

Ацилия вздёрнула подбородок, отбрасывая волосы за спину:

– Мой отец сильно любил меня и не хотел расставаться.

– А-а, – протянул Марций, оглядел лезвие меча критическим взглядом и убрал в ножны, поднялся с низенькой скамеечки. – Но жених-то у тебя точно был?

– Я обручилась ещё два года назад, после своего шестнадцатилетия… – Она заплетала волосы в косу закинув руки назад, сидела, выпрямившись, прогнув спину, прямая, гордая.

Марций хмыкнул:

– Аристократ? Патриций?

– Из всадников… – Ацилия прикрыла глаза, говоря через зубы.

– Молодой? Симпатичный?

Ацилия перебросила косу на грудь, доплетая её здесь, говорила, не глядя на него, смотрела на свои руки:

– Когда я видела его, а видела я его лишь однажды, на обручении, ему уже было тридцать восемь, и он уже похоронил двух жён… – договорив, она подняла глаза, глядя Марцию в лицо, словно вызов бросала.

Марций долго молчал, будто не верил ей, тщательно мыл руки в тёплой воде, взял полотенце, вытирая воду.

Вернулся, плеснув в лицо, пригладил мокрой рукой волосы назад. Ацилия доплела косу, рывком перебросила на спину, думала, он больше не спросит ни о чём. Но…

– Естественно, ты его не любишь?

Ацилия презрительно хмыкнула, скривив губы:

– Любовь?! О чём вы говорите? Что за бред! Её просто придумали. Писатели и поэты, романтические юноши и вспыльчивые девицы… Полная чушь!

– Ты не веришь? – Он вскинул брови. – Любят же матери своих детей, и дети – своих матерей…

Она перебила нетерпеливо:

– Это любовь другого рода! Вы же не эту любовь имели в виду… Да, любить можно ребёнка, сыр, розы, хорошую погоду, но… – Усмехнулась. – любви между мужчиной и женщиной не существует. Этот мир придуман для мужчин, вся власть, вся сила в их руках, они управляют жизнями и женщин, и детей, они управляют семьями и государствами… Жён они выбирают как будущих матерей для своих детей…

– А как же главное проявление любви… – спросил он негромко, принимая её вспыльчивые слова. – Как же близость между мужчиной и женщиной?

– Ха-ха, – она засмеялась. – Чего? Вы считаете это проявлением любви? Большего бреда я не слышала!

– Но не всякий раз, не с каждой женщиной… Иногда мужчины просто развлекаются или расслабляются… Но, когда они женятся, когда выбирают одну из всех, они клянутся жить для неё, защищать её и её детей…

Она опять перебила:

– И поэтому существует развод и понятие patter familias, когда мужчина вправе решить участь любого члена своей семьи вплоть до убийства? Мужчины пользуются женщинами, отсюда толпы волчиц при гарнизоне, насилие в городах… Что делают военные…

– Это совсем другое.

– Другое, говорите? Да все мужчины лишь используют их как необходимую вещь… Как вы там сказали? «Развлекаются»? «Расслабляются»? Не знаю, что уж двигает ими, какая сила, но все мужчины – сволочи, они думают только об одном…

– Женщины думают о том же… – Он был поразительно спокоен на фоне её раздражённости.

– Неправда! – отрезала она. – Мужчинам просто хочется в это верить, они этим успокаивают себя, на самом же деле всякий раз они унижают женщину, делают ей больно, они оскорбляют её…

– Вот это уж точно неправда! – Он покачал головой, сомневаясь в её словах. – Женщины переживают то же, что и мужчины… Именно поэтому существуют такие женщины, что испытывают азарт и меняют мужчин, заводя всё новых и новых любовников…

– Ерунда!

– Они испытывают то же удовольствие, что и всякий мужчина…

– Ложь всё это!

Он замолчал, нахмуриваясь:

– Ты хочешь сказать, что за всё это время ты не испытала ничего?

– Кроме злости и унижения! И боли! – отрезала она. Он долго молчал, не веря её словам. Произнёс еле слышно, приподнимая бровь:

– Ничего?

– А что бы вы хотели? – Она раздражённо поднялась на ноги, не скрывая своего отношения к нему, скривила губы. – Вы же всё время как насильник… Как животное… Да, впрочем, какая разница?.. Все мужчины такие… Как вы… Никакой разницы! Что Овидий, что Лелий, что вы – не всё ли равно!

Он удивился её словам. Так и стоял с вскинутыми бровями. Ацилия хмыкнула и ушла к себе. Она уже разделась, собираясь ложиться, когда Марций вдруг зашёл к ней, когда раньше никогда этого не делал. Ацилия быстро успела прижать к груди свою розовую столу, попятилась обнажённой спиной к стене палатки, нахмурилась недовольно, зашептала:

– Вы бы хоть предупредили… Что вам надо?

Он, не говоря ни слова, прошёл прямо к ней, она лишь вскинула тёмные глаза удивлённо, разомкнула губы, собираясь спросить, но он не дал:

– В самом деле, между нами ни разу не было ничего нормального… Одно насилие… Одна боль…

– Нормального? Что вы имеете в виду? – Она попыталась ещё больше отступить назад, но он поймал её за плечи, удерживая, потянул к себе, сламывая её немое сопротивление, обнял за обнажённую спину. Быстрые пальцы стали распускать её волосы, пряди заскользили по лопаткам, защекотали позвоночник, упали вниз на ягодицы.

Ацилия дёрнулась, выгибаясь, избегая его рук, выдохнула:

– Пустите! Не надо…

Но он держал крепко, прижимая к себе, зашептал на ухо, касаясь губами рассыпавшихся волос:

– По твоим словам, как любовнику мне грош цена…

Другим ты меня и не знаешь… А я могу… Могу быть другим… Я хочу, чтобы ты это знала…

– Прошу вас! Пожалуйста, господин… – Она мотнула головой в сторону, отворачивая её, чтобы не слушать его. – Отпустите! Ничего я не хочу! Не надо, прошу вас!.. Пожалуйста… Не надо, не вынуждайте меня… – она зашептала, пытаясь освободиться от ненавистных мужских рук.

Марций перехватил её за локти, отстраняя от себя на вытянутых руках, – туника упала к ногам Ацилии мягким комом, – встряхнул и снова притиснул к себе уже обнажённое девичье тело.

– Успокойся… Я не сделаю тебе ничего плохого… Всё будет хорошо… Слышишь меня? – Он шептал ей на ухо, лаская спину прямо по волосам. – Тебе не будет больно… Всё будет по-другому… Совсем не так… Только позволь мне, прекрати сопротивляться… Не заставляй опять делать больно… Я не хочу сегодня так… Слышишь меня?..

Но Ацилия лишь хрипло дышала, пытаясь вырваться из тесных объятий, пока в этой немой борьбе Марций не повалил её на расправленную постель, подмял под себя, прижал руки ладонями справа и слева от лица.

– Отпустите… – выдохнула она ему в лицо.

Он снова заговорил:

– Ты же сама знаешь, что я смогу справиться с тобой, это бессмысленное сопротивление… Но, если так, то всё опять будет как всегда… С болью… Ты этого хочешь? Этого? – Он стиснул её запястья пальцами. Ацилия, закусив губу, смотрела в сторону, замотала головой. – Ну вот, видишь?.. Я тоже так не хочу… Но, чтобы было по-другому, ты должна помочь мне… – Она рывком перевела не него глаза:

– Никогда…

– Ты просто не мешай мне… Можешь даже не смотреть на меня, можешь закрыть глаза… – Она усмехнулась, но он продолжал как ни в чём не бывало, – Так даже лучше… Просто слушай себя, своё тело. Всё, что будешь чувствовать…

– Я не хочу… – Упрямо поджала губы, глядя ему в глаза.

– Не хочешь, потому что не знаешь, что это такое…

– Прекрасно знаю, вы уже показывали это не раз… Хватит!

– Глупая! – Он улыбнулся. – Это совсем по-другому…

– Нет! – Она отвернулась, поднимая голову вверх, открывая подбородок, незащищённую шею.

В неё-то он и стал её целовать, нежно, аккуратно, ласково, ловя биение пульса под губами. Первое время девчонка ещё сопротивлялась, пыталась отворачиваться от него, кривила губы, негодующе вспыхивала глазами. Но Марций сумел протолкнуть одно колено между её бёдер и, когда сопротивление её было слишком отчаянным, он надавливал им, и она смирялась, зная, что находится в его полной власти.

Он целовал её лицо, неподатливые упрямые губы, шею, верх обнажённой груди, белые ключицы. Постепенно разомкнул пальцы, освобождая её запястья, и она не воспользовалась свободой рук, не вцепилась в лицо или в волосы, упруго упёрлась тонкими пальцами в плечи чуть выше локтей, в ямочки у бицепсов. Запрокинула голову, вздохнув, закрыла глаза, и это была его первая победа.

Теперь ему помогали и руки, не только губы, он ласкал её всю, перекатившись на бок, лежал с ней рядом, уже не придавливая её, не удерживая. Грудь, живот, бёдра, тонкие руки, запястья. Сумел освободиться от своей одежды, ощущая теперь девичье тело целиком.

Она завела его, сначала своим сопротивлением, своей неопытностью, а потом такими искренними открытыми эмоциями. Она вздрагивала на каждое лёгкое прикосновение, хрипло дышала, дрожа ресницами, когда ласки его были особенно нестерпимыми. Он открывал для неё новый мир чувственных плотских удовольствий, неизведанный, скрытый для неё им же самим, его недавней грубостью, жёстким напором. А ведь она так открыта, так искренна. До головокружения.

На этот раз он был нежен и аккуратен, как никогда, она, наверное, даже не поняла, как всё получилось, только глянула из-под ресниц да уголки губ задрожали. Но Марк снял это напряжение с губ мягким поцелуем.

Всё время он ждал от неё хоть одного звука, но она молчала, закусывая нижнюю губу. Лишь в последний момент, когда задрожала всем телом, он сумел поймать её стон-выдох в поцелуй и замер сам, ловя последние секунды, чуть не теряя сознание от пережитых чувств.

Потом долго лежал на спине, глядя в потолок, нашёл руку рабыни, стискивая пальцы, и она не отстранилась впервые за всё время. Он пытался рассмотреть её лицо, но она отвернулась, да ещё и правую кисть поднесла к губам.

– Твоему будущему мужу можно позавидовать… – первым заговорил он, и Ацилия рывком вдруг вырвала руку из его пальцев, с изумлением отметив про себя, что коснулась при этом его обнажённого бедра. Отстранилась на возможное расстояние, словно только сейчас понимая, что произошло, что она пережила…

О, Юпитер! Боги святые! Что это было!

Он заметил её смятение, но ничего не сказал.

Ацилия поднялась и села, собирая волосы на затылке в косу.

– Зачем? – с улыбкой спросил он, видя, как свободные длинные пряди ускользают со спины в тугой жгут косы под руками рабыни.

– Жарко от них… – отмахнулась, но подтянула к себе свою розовую столу, прикрылась, снова легла на постель, но легла боком, чтобы занимать как можно меньше места и не касаться его тела.

Они долго молчали, первым заговорил сам Марций, заговорил негромко, словно думал вслух: