Текст книги "Первый перелёт"

Случилась эта история более двадцати лет тому назад, в начале 90-х годов. Обнявшись на прощание с подругой, мы разъехались в разных направлениях: она на вокзал, а я – в аэропорт.

Опрометчиво решив, что всё самое лучшее и интересное осталось в прошедших днях московских каникул, я совершила ошибку номер один: упрятала модные новенькие босоножки в дорожную сумку, а сумку сдала в багаж. Ошибка номер один неизбежно повлекла за собой ошибку номер два, заменить босоножки на удобные, растоптанные туфли – лодочки.

Время ожидания в аэропорту пролетело незаметно, объявили рейс, трап подогнали к самолету. Стая белых птиц – стюардессы в накрахмаленных кофточках, выглядели торжественно как выпускницы на последней линейке. Будто не для меня, а для них это был первый самостоятельный полёт. Из хорошеньких, как куклы похожих одна на другую, девушек, выделялась одна. Она проверяла мой билет. Собственно, я специально выждала момент, чтобы попасть именно к ней. Мысленно окрестив её Моной Лизой, я подумала, что нужно при случае постараться лучше изучить это удивительное лицо.

Пассажиры расселись по местам. Прошло десять, потом пятнадцать минут, но никаких приготовлений к полёту не намечалось. И даже трап, как заметил один наблюдатель, оставался на месте. Спустя еще некоторое время пассажиры стали проявлять явные признаки нетерпения. Любители поострить то и дело объявляли: полёт окончен – покидаем самолёт.

– Не волнуйтесь, уважаемые пассажиры, мы ждем важную делегацию, которая прибудет с минуты на минуту, – выступила молоденькая стюардесса, и поток злословия перетёк в иное русло: уже сдружившиеся пассажиры щедро бросали непрекращающиеся остроты в адрес рейса, авиакомпании и всей страны. «Кого ждем, министра или президента?» – допытывался неутихающий пышный гражданин-заводила.

Однако появление делегации произвело эффект внезапно влетевшей шаровой молнии и волнение пронеслось по салону в порядке узнавания прибывших гостей, среди которых были артисты кино Георгий Жженов и Панкратов-Черный. Актеров рассадили по разным, отдаленным друг от друга, местам. Панкратов-Черный сидел на первых рядах у входа, а Георгий Жженов сидел наискосок от меня. Его кресло находилось также с краю, нас разделял проход, параллельно мне сидел гражданин заводила, за ним – актёр кино.

Можно не быть поклонником звезды, и все же, когда знаменитость сходит с экрана в салон самолета, на котором ты летишь, это, как минимум, впечатляет. Какое-то мощное энергетическое поле моментальное накрыло всех нас, зрителей. Мы знали появившихся гостей, смотрели фильмы, читали интервью. Но они – ничего не знали о нас, мы все стали единым целым – маленькой частью безликой публики. Вот там сидит актер Панкратов-Черный, здесь – Жженов, остальные – просто люди разных профессий и возрастов. Да, есть еще летчики и стюардессы…

С первых шагов Панкратова -Черного было понятно, что он собирается давать концерт на высоте десять тысяч метров над землей. Шумное приветствие, непрекращающиеся шутки и анекдоты. Стюарды и стюардессы подходили к нему под любым предлогом: «воду? чай? коньяк?», а пассажиры выстраивались за автографами. Рой поклонников не уменьшался возле кресла артиста, и он не обделял вниманием никого.

Мона Лиза тоже появлялась в салоне. Она шествовала с невозмутимым спокойствием королевы, уделяя больше внимание обычным пассажирам, нежели звездным. Несколько раз я видела её совсем близко, и её лицо не переставало удивлять меня. Ни одной правильной формы, каждая черта, если разбирать её в отдельности, представляла собой полное нарушение канонов красоты: тонкий нос с горбинкой, глубоко посаженные глаза, чрезмерно удлиненный овал лица и подбородок. Я смотрела на неё и ничего не понимала! В её внешности не было ничего, и было всё одновременно. Сколь не разбирай ее на «части», а загадка не разгадывается. На такую смотреть – не на смотреться. Живая Мона Лиза из плоти и крови ходит по салону, улыбается, разносит напитки.

Наблюдать за Жженовым было сложнее в связи с местоположением его кресла. Он сидел неподвижно в глубоком молчании. Высокий волевой лоб и крупная, как у художников или философов кисть руки, подпирающая лоб, создавали сократовский образ. Замер. Недвижим. Задумчив. Люди проходят мимо, смотрят с интересом, но не решаются нарушить то ли безмолвие, то ли глубокую внутреннюю работу. Он – воплощенное античное изваяние мыслящему человеку.

Происходящее так поглотило моё внимание, что я не сразу замечаю второстепенную, но крайне интересную сюжетную линию. Несколько молодых парней прохаживаются по салону, бросая на меня многозначительные взгляды. И не потому, что внешность у меня особенная. Как раз наоборот, внешность у меня самая обычная. Это очередное чистое везение! Ведь волей случая нашим рейсом летят дамы в возрасте, семьи с детьми, седые джентльмены.

Парням приблизительно лет по двадцать, и они не иначе как спортсмены, рослые как на подбор. Их шатания по салону принимают наступательный характер, один из них дважды «случайно» натыкается на моё кресло. Но я делаю вид, что ничего не замечаю и сосредоточенно копаюсь в сумке.

Не стихает взрывной хохот стюардов, окруживших Панкратова, артист продолжает своё выступление при полном аншлаге. Хорошо еще, что пилот остался в кабине. Да и Моны Лизы нет. Я тоже не иду туда, потому что комплименты он раздает щедро всем (можно представить, что свой я уже получила), а предназначение автографа и вовсе для меня непонятно. Гораздо больше меня интересует личность молчаливого Жженого.

Наконец перевожу свой взгляд на парней, показывая, что их намерения о знакомстве мне понятны. Так достигнута первая негласная договорённость, и хождения по салону на время стихают.

Наступает затишье. Куда-то отлучился Панкратов, стихли голоса, и тишина, как подушка безопасности, накрывает наш самолёт. Тишина, похожая на знамение, сейчас ангелы запоют хором дивных голосов, или шквал аплодисментов встретит Александра Панкратова-Черного, или что-то иное начн

...

конец ознакомительного фрагмента