Текст книги "Крокодиловы слезы"

Елена Яковлева
Крокодиловы слезы

Глава 1.
ЗАЧЕМ ВЫ, ДЕВОЧКИ, КРАСИВЫХ ЛЮБИТЕ?

Любить супермена очень нелегко. Теперь я это доподлинно знаю, а прежде, провожая взглядом красивого мужчину, втайне вздыхала: «И ведь к кому-то он идет, и какая-то женщина открывает ему дверь, целует, млея от счастья, а он шепчет ей на ухо замечательные благоглупости». Счастливица, она может смотреть в его аквамариновые глаза, пока ей не надоест (да разве такое надоедает?!), а потому вся ее жизнь сплошной праздник и сладкая идиллия, которую даже малоромантичные занятия вроде штопки носков не в состоянии омрачить. Так думала я, но не мне вам рассказывать, что мечты и реальность всегда находятся в разных плоскостях.

Короче говоря, народная мудрость «Мужчина должен быть чуть-чуть красивее обезьяны» не для меня писана, потому что мне подавай Алена Делона, и ничуть не меньше. Жаль только, сами Алены Делоны редко удостаивают меня своим вниманием, если и подарят взглядом, то вскользь, мимоходом, и в их глазах нетрудно прочесть:

«А это что такое маленькое и незаметное? Просто мышка под буфетом».

Тимур был первым красавцем, задержавшим на мне свой взор дольше одной тысячной доли секунды, и этого с лихвой хватило, чтобы я влюбилась в него отныне и до веку. К тому же он не просто так на меня посмотрел, а еще и улыбнулся, а если бы вы знали, какая у него улыбка! А все остальное! Высокий, статный, спортивный, с породистым лицом гардемарина, одно слово – супермен. Помню, я страшно растерялась и выронила из рук папку со служебными документами, которые весело разлетелись в разные стороны, будто стая голубей, а Тимур наклонился, собрал с пола все до последнего листочка, с шутливой торжественностью вручил их мне и лукаво подмигнул:

– Ах, какая очаровательная дюймовочка!

И меня впервые в жизни не покоробил такой комплимент, при том, что обычно я встречаю их в штыки. Только не подумайте, будто я отъявленная феминистка, ну, из тех, что затевают скандалы, когда мужчины подают им пальто в гардеробе, со мной все намного проще – у меня застарелый комплекс, причина которого в моем невысоком росте. Какие мелочи, скажет кто-то, а вот и нет, потому что теперешняя жизнь словно специально предназначена в основном для топ-моделей. Даже при устройстве на работу смотрят не столько на деловые качества, сколько на внешность, предпочитая так называемую европейскую. Чтобы рост – метр восемьдесят, а ноги от коренных зубов; одна моя знакомая даже утверждает, что за длину ног полагается особая доплата, чуть ли не по сто долларов за каждые десять сантиметров. Я хоть и не особо в это верю, но все же втайне утешаюсь тем, что у долговязых красоток размер обуви сорок третий, а у меня тридцать четвертый, и из моей туфли при желании вполне можно пить шампанское.

Второй раз мы встретились почти как старые друзья – у Тимура были дела в рекламном агентстве, в котором я работаю, и он без особенных усилий заполучил мой домашний телефон. А еще через неделю ввалился ко мне без всякого приглашения, но с охапкой оранжевых герберов и бутылкой красного вина. Стоит ли уточнять, что, когда он выразил желание остаться до утра, я не стала чинить ему препятствий. Только не делайте большие глаза, ну знала я, знала, что он женат – было бы странно, если бы такой мужчина оставался бесхозным, – и тем не менее я совсем не распутная, а всего лишь влюбленная. Маленькая, кроткая и не самая красивая женщина, горячо влюбленная в супермена.

И потом… С женой у него не очень ладилось, иначе стал бы он ходить на сторону? Типичная история: женился в девятнадцать лет на ровеснице, чувства со временем притупились, в развестись мужества не хватает, а может, совесть не позволяет. Все-таки сорокалетний мужчина и сорокалетняя женщина – далеко не одно и то же, особенно если последняя отягощена целым набором хронических болезней, а Тимуров случай именно такой. Но я же не какая-нибудь мегера, а потому принимала своего супермена в любом виде и ничего от него не требовала. До того ужасного дня…

Не знаю, что на меня нашло, может, не с той ноги встала, может, нелады на работе сказались, но тогда мы впервые поругались. Строго говоря, это и не ссора была, потому что Тимур выслушал мои упреки молча, не предприняв ни единой попытки оправдаться. Получалось, что я скандалила сама с собой, а мой супермен при этом только присутствовал. Мне бы остановиться, а я распалялась все больше и больше и в конце концов завела совершенно постыдную волынку:

– Сколько это может продолжаться? Я так больше не могу: ты приходишь, когда тебе вздумается, уходишь, ничего не обещая, а я все жду, жду… Неизвестно чего…

– А ты не жди, – совершенно спокойно посоветовал Тимур, повязывая перед зеркалом дорогой галстук, безупречно подобранный в тон к костюму, и, очень даже возможно, подобранный его женой, к которой он уходил от меня без тени сомнений!

– А-а-а… Вот и не буду! – выпалила я отчаянно, чувствуя, как земной шар под моими ногами завертелся в обратную сторону и того гляди сменит орбиту. – Не буду я тебя ждать, учти!

– Ну тогда я ушел, – будничным тоном объявил Тимур и чмокнул меня в макушку. Он не сказал «навсегда», но сердце мое оторвалось и полетело в тартарары вслед за земным шаром.

И он ушел. Скорее всего я бы бросилась за ним, если бы только у меня доставало сил, но, так как они меня покинули, я со сдавленным стоном опустилась на пол и уставилась в черную дыру, образовавшуюся после Тимурова ухода. Дыру, которую мне нечем было заполнить, сколько бы я ни старалась. Посидев так минут пять, я рухнула ниц и заскулила, как побитая собачонка. Было ясно, что Тимур ко мне больше не вернется, я сама, сама прогнала его!

Не помню, сколько я так пролежала, но когда поднялась, лицо мое распухло от слез, а голова – от тяжких раздумий. Меня буквально раздирало на части от противоречивых желаний: то я была близка к тому, чтобы достать из нафталина изрядно полинялый флаг женской гордости и, сцепив зубы, пережить эту потерю, то отчаянно боролась с соблазном немедленно позвонить Тимуру и умолять его забыть мои упреки. Борьба, между прочим, была неравной, потому что в прихожей еще не успел рассеяться запах его одеколона, и я бросилась к телефону. Офис Тимуровой фирмы упорно молчал, дома же трубку подняла жена, отозвавшаяся равнодушным голосом:

«Да?» Бросив трубку на рычаг, я громко разревелась. Что я натворила, что я натворила, идиотка несчастная!

Всю ночь я ворочалась в постели, будто на горячих углях, а едва продрав глаза, снова принялась звонить Тимуру на работу. На этот раз мне ответила секретарша, зло и раздраженно (еще бы, я беспокоила ее без семи минут девять, когда она на вполне законных основаниях припудривала себе нос!).

– Можно Тимура м-м-м Алексеевича? – пролепетала я, робко откашлявшись.

– Его нет, – отрезала эта стерва и дала отбой.

Я пятнадцать минут просидела на полу, прижав к груди противно пикающую трубку, потом снова набрала номер фирмы. Ответ был аналогичным, тон секретарши – тоже. Повторив эту процедуру раз пять в течение часа, я с трудом заставила себя подняться с пола, одеться и отправиться в родное рекламное агентство. Оттуда я несколько раз пыталась дозвониться до своего супермена, но все безуспешно: теперь номер был постоянно занят. Можете себе представить, что я чувствовала, хотя в целом день прошел еще туда-сюда. Хоть я и не отношу себя к трудоголикам, но согласна с их мудрым наблюдением, что работа – универсальное средство если не от СПИДа, то, по крайней мере, от очень многих напастей. Я бы даже сравнила ее с местным наркозом. Женщины, которым приходилось делать аборты, хорошо знают, что это такое. Вкалывают в вену обезболивающее, и ты вырубаешься, но только наполовину, и возникает странное ощущение, будто тебя обшивают фанерой, после чего принимаются пилить тупой ножовкой. Так и я полдня провела на переговорах, точно в деревянном ящике, ножовка боли взвизгивала совсем рядом, но я прилежно водила ручкой по блокноту, думая об одном, об одном…

Но рабочий день кончился, а с ним и действие местного наркоза. Тогда я обеспечила себе общий. Попросту наглоталась снотворного. Нет, не для того, чтобы заснуть навеки, а хотя бы на несколько часов, чтобы не свихнуться и не вытворить чего-нибудь из ряда вон! Например, в окошко выпрыгнуть. Этаж у меня, правда, второй, но высокий (я живу в доме сталинской постройки), сверну ли шею, неизвестно, но ноги-руки переломаю запросто.

Нет, выпасть из окошка – это не по мне, а вот из реальности – то, что доктор прописал. И благодаря снотворному эта затея мне удалась, целых двенадцать часов я спала, не вспоминая о Тимуре и не спрашивая себя поминутно, как бы его вернуть. Целых двенадцать часов я могла обходиться без его аквамариновых глаз, понимающей улыбки и заразительного смеха! И даже проснувшись, я пребывала в некоторой прострации до тех пор, пока не выпила три чашки кофе одну за другой. Лучше бы я этого не делала, ибо как только голова моя немного прояснилась, мне стало еще хуже, чем накануне.

И все же я не сразу схватилась за телефон, а еще минут сорок мужественно боролась с искушением, прежде чем набрать заветный номер Тимурова офиса. С минуту трубка выдавала мне в ответ только длинные гудки, а потом равнодушно брякнула:

– Фирма «Дом под ключ». Я немного растерялась, потому что голос был мужской, хотя и не Тимура.

– А… мне… Можно поговорить с Тимуром Алексеевичем?

– Нельзя, – отрезал неизвестный мужик.

– Е-его нет? А когда он будет, не скажете?

– Никогда, – недовольно произнес тот же голос и уточнил:

– А кто его спрашивает?

– Знакомая, – скучно представилась я. А как иначе я могла отрекомендоваться: любовницей, дамой сердца или подругой детства? Наверное, можно было бы придумать что-нибудь и поинтереснее, но до того ли мне?

– Понятно, – вздохнула трубка и выдала нечто совершенно несусветное:

– С Тимуром Алексеевичем произошло несчастье, он попал в автомобильную аварию.

– Что?!! – заорала я и добавила, чуть отдышавшись:

– В какой он больнице?

На другом конце провода возникла ватная пауза, похоже, мой собеседник прикрыл мембрану рукой, чтобы переговорить с кем-то еще, а я все кричала и кричала в пустоту:

– В какой он больнице?!

То, что я в конце концов услышала… О господи, коленки дрожат при одном воспоминании… Сейчас, сейчас, вот только соберусь с мыслями,. Я услышала: «Он не в больнице, он погиб. Похороны через час на Новониколаевском кладбище». А потом: ту-ту-ту, то ли в трубке, то ли у меня в голове.

Так я выпала из реальности во второй раз – теперь уже без помощи транквилизаторов, а вернувшись в нее через какое-то время, стала лихорадочно собираться. Честно признаться, мне так и не удалось в полной мере осознать то, что я услышала по телефону, просто в виске у меня пульсировало: «Через час на Новониколаевском кладбище, через час на Новониколаевском кладбище…»

* * *

Таксист выжимал из потрепанной «Волги» все, что мог, но я так и не успела. Всему виной были раздолбанные городские дороги, пребывающие в перманентном ремонте и тем самым создающие вечные пробки. Да и Новониколаевское кладбище не маленькое, растянулось на несколько километров. Выскочила я из такси у гипсовой арки центрального входа, не соображу, куда бежать, стою, глотаю слезы и мычу, как Герасим, утопивший Муму. Хорошо, хоть старушка сердобольная попалась из местных побирушек, догадавшаяся, в чем дело.

– Там! – прошамкала она беззубым ртом. – Как раз хоронят того, что разбился, в закрытом гробу. Туда беги, туда! – И она махнула рукой в сторону еловой аллеи, синеющей за гипсовой аркой.

И я побежала, задыхаясь и размазывая по щекам слезы. Я все еще отказывалась верить в то, что мой любимый мужчина, мой супермен с аквамариновыми глазами в эти минуты лежал в закрытом гробу. Это ошибка, это трагическая ошибка или идиотская шутка. На месте нужно убивать тех, кто так шутит. Слух резанули надрывные безнадежные звуки похоронного марша, доносившиеся откуда-то слева. Остановившись, я слегка перевела дух и снова понеслась между могил на нестройный плач духового оркестра. Наконец скорбные ели расступились, и я увидела автобус и большую группу народа, собравшегося у могилы, в которую как раз опускали гроб. Силы покинули меня, голова закружилась…

Если бы чьи-то руки меня не поддержали, я бы почти наверняка разбила голову о ближайшее гранитное надгробие, так и не узнав, кого же в самом деле хоронили в закрытом гробу: Тимура или кого-то другого. Впрочем, может, так для меня было бы даже лучше.

– Осторожно, – послышался скрипучий голос.

Я подняла взгляд и уткнулась им в физиономию незнакомого типа, на редкость антипатичную, надо признать. Странно, особенно если учесть состояние, в котором я находилась, но первое, о чем я подумала, когда звон в ушах немного утих, о том, что подхвативший меня за плечи субъект поразительно похож на Урфина Джюса с иллюстрации к сказке «Волшебник Изумрудного города». Нависшие, как у неандертальца, надбровные дуги, мясистый нос, громадный, будто второй, подбородок, кадык, короче, этому бедняге оставалось только посочувствовать. Сколько комплексов должно быть у такого человека. При всем том он держался совершенно спокойно и естественно, стоял в тени серебристой кладбищенской ели, курил и индифферентно наблюдал за траурной церемонией.

– Не знаете, кого хоронят? – спросила я тихо, облизывая пересохшие губы.

– Понятия не имею, – беззаботно отозвался Урфин Джюс, бросил под ноги окурок, затоптал его пыльным рыжим ботинком, повернулся ко мне спиной и, не прощаясь, скрылся в кладбищенских кущах.

Я даже не успела поблагодарить его за помощь.

Еще минут пять я не решалась приблизиться к могиле, которую уже засыпали землей два крепких парня в темных спецовках, слаженно размахивая лопатами, не торопясь, как роботы. Еще бы, для них это была всего лишь работа и только, насыплют холмик, отойдут в сторонку и выпьют за помин души усопшего. А то, что под тем холмом чья-то любовь, их не касается.

Пришедшие на похороны люди тоже стали постепенно расходиться, одни, тихо переговариваясь, занимали места в автобусе, другие медленно разбредались по аллее, ведущей к выходу с кладбища. У свежей могилы остались всего несколько человек, видимо, родственники: высокая блондинка в темном, закрытом до подбородка платье и темной газовой косынке, красиво обтекающей скорбно склоненную голову, коренастый крепыш в коричневом костюме, поддерживающий женщину под локоть, и еще трое мужчин весьма официального вида чуть поодаль. Один из них, тот, что стоял ближе ко мне, отвернувшись и прикрывая ладонью рот, односложно переговаривался по мобильному телефону, то и дело повторяя гнусавым тоном: «Короче, я сказал…»

Я смотрела на удалявшихся с кладбища людей, пытаясь выбрать кого-то спросить, спросить… Наконец я выбрала женщину среднего возраста с бесцветным лицом профессиональной плакальщицы, чтобы задать бесконечно мучивший меня вопрос:

– Извините… Не по-подскажете, к-ко-го это похоронили?

Женщина вскинула на меня подслеповатые глаза, в которых не заметно было особенной печали, зато угадывалось любопытство.

– Тимура Алексеевича Проскурина, – ответила она с готовностью, не сводя с моего лица пытливого взора.

Глава 2.
Я И КЛАДБИЩЕНСКАЯ МАФИЯ

Если вы спросите меня, что происходило после того, как имя Тимура было наконец произнесено, я вряд ли смогу вам это объяснить сколько-нибудь толково. Нет, я не грохнулась в обморок в очередной раз и не впала в буйное помешательство, я как бы перестала существовать. Кто я без своего супермена? Никто! Меня нет, как нет отражения в зеркале в пустой комнате. Даже удивительно, что высокая блондинка в трауре посмотрела на меня, чуть-чуть приподняв черные очки, когда я заплетающимся шагом подошла к могиле (разве я не невидимка?). А сам Тимур приветливо улыбался мне с большого, утопающего в цветах и венках портрета, словно приободряя. Портрет был цветной, а потому его роскошные глаза имели совершенно живое выражение, как на голографическом снимке, и чуть ли не подмигивали мне. Мол, не унывай, Дюймовочка, это все не правда, на самом деле я жив-здоров и этот сырой могильный глинозем не имеет ко мне ровным счетом никакого отношения.

Горло мое сжал спазм, я попыталась откашляться, но издала гортанный звук, похожий на птичий клекот, испугалась и зажала рот ладонью. Высокая блондинка, подпираемая коренастым крепышом в коричневом костюме, вздрогнула и посмотрела на меня, а я на нее. Неужто это и есть жена Тимура, вернее, теперь уже его вдова, обремененная сонмом хронических болезней, благодаря которым он ее и не бросал. Что-то она подозрительно розовая и цветущая, несмотря на глубокий траур! Я вспомнила, что Тимур от нее все-таки ушел, хоть и не ко мне, и протяжно-малодушно всхлипнула.

Блондинка притронулась пальцем к дужке очков и что-то шепнула на ушко коренастому типу в коричневом костюме, в ответ тот повернулся в мою сторону и удостоил меня оценивающим взглядом. Судя по тому, как он скривил губы, оценил невысоко, но какое это имело значение теперь, когда Тимур улыбается мне с портрета, утопающего в могильных цветах? Я крепилась из последних сил, чтобы не разрыдаться в голос, и ждала, когда они все уйдут, оставив меня с моим горем. Произошло это минут через пять. «Пора», – пробормотал коренастый и сжал в крупной ладони хрупкие пальчики безутешной вдовы. Та не стала противиться и послушно пошла за ним, даже не оглянувшись, чтобы бросить прощальный взгляд на могильный холм.

Оставшись наконец одна, я первым делом всласть наревелась, в перерывах между рыданиями обращаясь к Тимурову портрету с трогательными пространными речами. Нет, я не допытывалась у него, на кого он меня покинул, я спрашивала, как все случилось, как он, классный водитель, мог попасть в аварию, уж не наша ли с ним последняя ссора тому причиной?

– Я же не хотела, чтобы ты ушел, совсем не хотела! – ломала я руки, не сводя глаз с его фотографии. – Я… я… Честное слово, я так тебя люблю, я никого и никогда так не любила… Ты, ты… Да лучше тебя никого нет, и, кроме тебя, мне никто не нужен, поверь, поверь!..

Не знаю, долго ли я убивалась, потому что перестала ориентироваться во времени и очнулась, только когда кто-то тронул меня за плечо, пробормотав:

– Да хватит тебе, дите, убиваться, все там будем.

От неожиданности я отшатнулась: передо мной стоял щуплый беззубый бомж, весь высохший, с обветренной и изборожденной морщинами физиономией, на которой отразилось некоторое замешательства.

–Тю… Да это баба, а я думал дите…

Я только растерянно хлопала ресницами, надеясь, что нежданное видение с минуты на минуту рассеется. Присутствие посторонних, особенно попахивающих прокисшей мочой и крепким перегаром, сильно снижало патетику момента.

Однако нарушивший мое скорбное уединение бомж продолжал ковырять в носу пальцем, пытливо вглядываясь в портрет Тимура. Мало того, он подошел к могиле поближе, подслеповато прищурил глаза и по слогам прочитал указанные на табличке фамилию, имя, отчество, дату рождения и смерти. Склонив голову, задумался и снова выдал:

– Сорок лет, мог бы еще пожить… Мужик твой, что ли?

Я молча сглотнула подступивший к горлу комок.

– Видать, не из бедных, цветов сколько… – Бомж и не думал униматься. – Только… – он крякнул, – этой же ночью все растащут. Бабы тут такие ходят, собирают цветы и на рынок их – торговать. И венки по новой в дело идут…

Я вздрогнула и испуганно уставилась на привязчивого типа.

– Точно говорю, – заверил он, а потом прибавил, воровато глядя по сторонам:

– А я могу проследить, чтобы никто тут не шарил…

Я взглянула на свежий холмик, на портрет… Не то чтобы мне было очень жаль этих цветов и венков, но представить, что кто-то будет орудовать на могиле…

– Сколько вы хотите? – спросила я, расстегивая сумочку.

– Мы? – Сначала бомж несколько опешил, видно, давно уже к нему никто не обращался столь уважительно. Потом сообразил и обрадованно потер заскорузлые ладони. – Так это… Много не надо… На бутылочку беленькой всего-то делов. Опять же помяну новопреставленного. Отчего он помер-то?

Я не ответила, достала из кошелька двадцать пять рублей и протянула кладбищенскому пьянчуге. Тот сразу затрепетал и упрятал купюры в лохмотьях, приговаривая, как заклинание:

– Все будет в порядке, теперь ни один цветочек не пропадет, ни один цветочек…

Я и глазом моргнуть не успела, как он испарился. Не иначе, взял курс на ближайший ларек, в котором торгуют горячительным. Скатертью дорога! Теперь-то я наконец дам волю чувствам. Я снова сконцентрировалась на Тимуровом портрете, на моих глазах навернулись слезы и…

– Какой красавчик… э-э-эх… – раздался за моей спиной нарочито горестный вздох.

Черт, опять кого-то принесло, не дадут как следует оплакать любимого мужчину.

Теперь мое уединение нарушила та самая старушенция, что указала мне дорогу к могиле Тимура, когда я металась у кладбищенских ворот, не зная, куда податься. А этой-то что надо? Тоже на бутылку?

– Ой-ой-ой, – запричитала она пуще прежнего, – всего тридцать годков. – Бабка была явно не в ладах с арифметикой, бомж с задачкой на вычитание справился куда успешнее. – Это тот, что разбился, который в закрытом гробу?

– Да, это он, – процедила я сквозь зубы, демонстративно отвернувшись.

– Не пожил, совсем не пожил, – снова завелась бабка и зацокала языком, – что ж такое деется, люди добрые, молодые в могилах, а мы все белый свет коптим… – Судя по всему, она решила надолго расположиться у могилы, чуть ли не бивак разбить. По крайней мере, свою замызганную безразмерную сумку она пристроила у себя в ногах, а сама оперлась о костыль и выжидающе уставилась на меня. Можно подумать, не она мне мешала, а я ей. Нахальная старуха, неужели непонятно, что я здесь не просто так прохлаждаюсь, или… Ну конечно, как я сразу не догадалась! Она же пришла собрать цветы с могилы, чтобы потом торгануть ими на рынке, а тут я совсем некстати. Впрочем, зачем ей идти на рынок, когда она запросто может реализовать ворованное прямо на кладбище? Ведь зачем-то она сидела у входа? Все ясно, бабка – яркая представительница кладбищенской мафии, так же, как и бомж, от которого я откупилась своими кровными денежками. А что, если они теперь потянутся ко мне косяком, все эти фальшивые калеки и прилипчивые нищие? Да я просто в трубу вылечу!

Разобравшись в грозящей моему кошельку угрозе, я решила не утруждать себя с бабкой излишней вежливостью, как с тем бомжом, что выклянчил у меня на бутылку десять минут назад.

– А ну шуруй отсюда! – двинулась я на старушенцию.

– Ты чего, милая, с горя умом тронулась? – Кладбищенская ведьма весьма резво для своего преклонного возраста подхватила замызганную сумку и отскочила на безопасное расстояние.

– Давай отсюда! – повторила я с устрашающими нотками в голосе. – И чтоб духу твоего здесь не было!

С бабули моментально слетела шелуха притворного сочувствия, и, удаляясь по аллее в сторону кладбищенских ворот, она вполне профессионально покрыла меня непарламентскими выражениями, окончательно сбившими мой настрой на высокую и светлую печаль. У-у, карга!

Только бабка скрылась за елями, я снова сосредоточилась на своей невосполнимой утрате, вернее, попыталась сосредоточиться. Не могу сказать, чтобы это мне удалось в полной мере, ибо мысли мои то и дело возвращались к печальной перспективе грядущего разграбления могилы любимого. Стоит мне уйти, думала я, как тут же объявится старая ведьма и начнет собирать розы с гвоздиками и складывать их в свою безразмерную сумку. Даже темноты дожидаться не станет. И бомж, которому я щедро отвалила четвертак на бутылку, ей, конечно же, не воспрепятствует, а то и поможет, ведь потом ему нужно будет на что-то опохмелиться. Нет, следует положить конец этому безобразию, должен же кто-то отвечать за порядок на кладбище! Я нежно посмотрела на портрет любимого, сказала извиняющимся тоном: «Я ненадолго, дорогой, буквально на десять минут», – и решительно направилась к главному входу кладбища, где, по логике вещей, должна находиться кладбищенская контора, или как там она называется.

Приземистый одноэтажный флигелек с табличкой «Администрация Новониколаевского кладбища»(?!!) и впрямь обнаружился неподалеку от центрального входа. Выглядел он совершенно обшарпанным и заброшенным, правда, его облупленный фасад украшал венок из синих бумажных розочек с выгоревшими на солнце траурными лентами. Я поднялась на крыльцо, толкнула со скрипом подавшуюся внутрь дверь и очутилась в небольшой комнате с низким потолком. В глазах у меня сразу зарябило от обилия аляповатых венков, висящих на стенах и штабелями сложенных на полу. Из мебели в комнате имелся хромоногий канцелярский стол, залитый чернилами, за которым сидели два типа, выглядевшие чуть-чуть поприличнее достопамятного кладбищенского бомжа, и увлеченно резались в «дурака».

Похоже, мое явление спутало им карты в прямом и переносном смысле. По крайней мере, тот, что сидел ко мне лицом, – рябой, с маленькими юркими глазками, отвлекся от игры и уставился на меня с досадой во взоре. Мол, чего приперлась?

– Что тут у вас творится? – завелась я с пол-оборота, впрочем, не вполне уверенная, что мои обоснованные претензии направлены по нужному адресу. Уж больно непрезентабельный вид был у этой парочки.

– А в чем дело? – Теперь уже ко мне обернулся второй, плюгавенький, в старомодных роговых очках.

– Да у вас… у вас тут… вандализм! – выпалила я.

– Где? – Картежники переглянулись, а плюгавенький даже предпринял попытку приподняться со стула.

Поскольку со стороны кладбищенских клерков обнаружился какой-никакой, а интерес, я приободрилась и выдала им по первое число:

– По кладбищу бродят подозрительные личности, грабят могилы, собирают цветы, чтобы… Чтобы потом продать их!

Эти двое опять переглянулись, после чего плюгавенький вежливо осведомился:

– А вы кто?

– Я? – Честно говоря, я растерялась. – Я… Я… эта… посетитель, – поняла, что сморозила глупость, и поправилась:

– У меня здесь родственник похоронен.

– И у вашего родственника украли цветы? – уточнил плюгавый.

– Пока не украли, но в любую минуту могут украсть… – Я шмыгнула носом и неожиданно разревелась.

Плюгавый покосился на рябого и буркнул:

– Пойди посмотри.

Тот с тяжким вздохом поднялся, и оказалось, что он высокий и крупный. Он сладко, с хрустом, потянулся и сказал:

– Ладно, пойдем.

При этом было заметно, что куда-то там идти ему совершенно не хочется: на улице жара, а во флигельке прохладно, тихо и уютно.

– Ну и что? – спросил этот неразговорчивый кладбищенский муж, когда мы очутились возле могилы Тимура, пока еще утопающей в цветах. То-то и оно, что пока.

– Но ведь когда никого не будет… – начала я оправдываться.

– Какая разница, – пожал плечами рябой, – все равно они завянут. – Видимо, он имел в виду цветы.

Пришлось мне долго и подробно объяснять, что дело даже не в цветах, а в принципе, будто и без того непонятно, и, пока я распиналась перед сонным кладбищенским тружеником, живые глаза Тимура смотрели на меня с цветной фотографии почти умоляюще. Как будто он просил меня позаботиться о нем. Не бойся, Тимур, я тебя не оставлю, я буду каждый день тебя навещать, мысленно пообещала я портрету.

Кончилось все это самым банальным образом. Говорила все время я, а рябой молчал и почесывал затылок, так что я теперь и не припомню, каким образом мы пришли к договору: за энную сумму он обеспечит уход за могилой и ее охрану, разумеется, после чего эта самая сумма перекочевала из моего кошелька в его карман. Через минуту кладбищенский страж с достоинством удалился, я еще немного поплакала и засобиралась домой, поклявшись портрету завтра же, после работы, его навестить.

У ворот сидела все та же старуха, причем не одна, а в приятной компании. По левую руку от нее на траве развалился бомж, разоривший меня на двадцать пять рублей и теперь делавший вид, будто совершенно меня не знает, по правую – еще одна старушенция, которая, между прочим, ловко вязала букеты из слегка привядших цветов, наверняка собранных со свежих могил. Самая настоящая мафия, ни дать ни взять!