Текст книги "Колдовская любовь"

– Ой! Доченька моя пришла, То-о-нечка, а мы гуляем, дочк! Мне ведь сегодня сорок годочков уже стукнуло, ик! – Мать, расчувствовавшись, собралась обнять меня, но ее резко шатнуло.

Я успела поддержать ее, чуть не выронив при этом пирог. Она тотчас забыла обо мне, отошла к отчиму и попыталась с неловким кокетством облокотиться на его плечо. Грубым рывком он усадил ее и, не глядя на меня, молча ткнул рукой в сторону свободного места. Я поколебалась, но все же села, чего уж там выламываться, коли пришла. Все как-то немного попритихли, и я решила не тянуть кота за хвост, момент подходящий, встала и громко произнесла здравицу матери. Гости обрадованно зашумели, торопясь наполнить стаканы и кружки, и все полезли чокаться со мной, отчего сделались гвалт и сумятица.

– Ты что воду-то пьешь? Ишь фря какая! – забурчал сосед, предлагавший мне водку.

Я несказанно изумилась, разглядев его. Это был Семка Банников, по прозвищу Марсианин. Ну надо же, обалдеть можно, первый раз я видела его в приличном виде, думала, незнакомый кто. Кой же черт его сюда пригласил? Да Марсианина ни в один дом не зовут, а тут на тебе! Опять затеялись танцы, и Семка энергично принялся дергать меня за рукав. Для счастья мне не хватало только танцев в обнимку с Марсианином! Я пробормотала:

– Сейчас, минуточку одну, доем вот, – но только он, успокоившись, отвернулся, быстренько дала деру, и из-за стола, и вообще из дому. Погостевала – хватит! Возле нашей калитки я задержалась, а потом вовсе присела на лавочку, все никак не могла слезы унять, все льются ручьем да льются, предатели.

– Чего это ты, интересно знать, ревешь, а? – раздался вдруг низкий голос чуть ли не у самого моего уха.

Я сильно вздрогнула от неожиданности.

– Кто здесь?

– Ну что ты так перепугалась? Я это, я, не шарахайся. – От куста отделилась чья-то тень.

Я вгляделась сквозь непросохшие еще слезы:

– Александр Николаевич, вы? Да как же вы это? А где же ваша машина?

– Ну вот, что же мне теперь, без машины и появиться уже нельзя? Да за углом моя машина.

– Александр Николаевич, а вы чего приехали-то? Поговорить хотите? – спохватилась я и покосилась на него. – Может, лучше в другой раз? А то поздно уже, мне домой надо, бабушка уже ждет.

– Раз ждет, иди, – разрешил он мне равнодушным тоном, а сам пошел ссутулившись и не попрощался даже.

Обиделся на меня, наверное. Да только о чем говорить мне с ним? Нет у нас ничего общего, мы с ним как с разных планет. Ужасно, что он не понимает этого, умный вроде мужик, а не понимает. Эх, и чего не везет так хорошим людям? Совсем понурая вошла я в дом, все думала, как буду бабке про мамкин праздник рассказывать, но мудрая бабулька ни о чем не спросила, погладила меня по голове да молча кружку своего излюбленного молока мне подвинула.

– Тоня, вставай, детка, беда! – говорила надо мной бабка каким-то не своим, сдавленным голосом и трясла меня за плечо.

С трудом разлепив веки, я огляделась. Чувствовалось, что еще очень рано.

– Да что такое случилось-то, баб? Я сильно спать хочу, может, еще посплю, а? Хоть пять минуточек.

– Дом сгорел, Ми-и-тин дом сгорел, – с тихим подвыванием и совсем непонятно ответила она.

– Да какого еще Мити, баб? – Но не успела я договорить, как поняла уже и схватила бабку за сухонькую ее руку. – А мама, мама моя где?

Бабка молчала, только губы у нее дрожали на белом, неживом лице, да и все ее тельце тряслось, как осинка под ветром. На нее было страшно смотреть, я отвернулась и напялила на себя первое, что под руку попало, и рванулась к двери. Бабка перехватила меня, прижала к себе с неожиданной силой и тоненько закричала:

– Не пущу! Вот что хошь делай, не пущу!

Я рвалась как безумная из ее цепких рук.

– Горит ведь, тушить же надо, мамка моя там!

– Нечего уж там тушить, детка, нечего. Что потушили, что само погасло, – по-прежнему прижимая к себе мою голову, тихо, но твердо сообщила мне бабка.

– Врешь ты все, не верю я тебе, не могла она сгореть, где она?! – закричала я и, захлебнувшись воздухом, закашлялась.

– Нет, не сгорела мамка твоя, только немножко обгорела. Вытащили ее из огня-то. Набежали люди и вытащили. Не сгорела она.

– Да что же ты мне сразу-то…

Но она не дала мне договорить, опять прижала меня и шепотом в самое ухо досказала самое страшное:

– Топором он ее, ирод, топором, а дом-то уж потом поджег. Не ходи туда, Тонечка, не ходи, кровинушка моя, страсть там одна.

Я рванулась от бабки прочь, чтоб не слышать больше ее жутких слов, они мне дышать мешали, эти ее слова, и мне захотелось на улицу, на воздух, где солнце встает румяное и веселое, где ждет меня улыбающаяся мамка и с папкой все в порядке, просто он задержался где-то.

Несколько дней были у меня смутными. Я то без сознания была, то плавала в каком-то зыбком мареве. Однажды проснулась на рассвете с отчетливой мыслью, что жить мне больше не стоит. Я так обрадовалась пришедшему решению, что повторила эту мысль вслух.

– Нет, что ты, надо жить. Ты молодая, еще все хорошо у тебя будет, – послышался чей-то тихий, незнакомый мне голос, странно выговаривающий слова, словно бы с акцентом. И большая, шершавая ладонь пригладила мне волосы на лбу.

Чтобы посмотреть, кто говорит со мной, я повернула голову. На самом краешке постели сидел Тимоха и поглаживал через одеяло мою руку.

– Ты что, шпион? – вяло поинтересовалась я.

Он удивился:

– С чего это ты решила?

– Ты говоришь как-то чудно, как иностранец.

Тимоха расплылся в улыбке:

– Я же не говорил долго, недавно начал, не привык еще.

Тут я вспомнила, что он немой и говорить не может никак, ни с акцентом, ни без акцента, и подивилась реальности моего бреда.

– Вот здорово, Тонь, ты выглядишь прямо как скелет! – восторгалась Симка.

– Чего же тут хорошего? – удивилась я странному комплименту подруги.

– Ну да! Ты глянь лучше на меня. – И она вытянула вперед округлую, сильно загорелую и покрытую светлым пушком руку. – Видала? Толстая, как корова!

– Ну что ты дурью маешься, Симка! Да уж лучше бы я растолстела, как бочка, только мамка была бы жива.

Симка побагровела и опустила глаза.

– Извиняюсь, я забыла просто, – прошелестела она виновато.

Я было подивилась ее смирению, но оказалось, что это состояние у нее ненадолго. Помолчав, Симка мне выдала:

– Не переживай, у тебя все равно мамки почти и не было.

Ну вот что с ней такой делать?

– Слушай, Тонь, а где твой отчим, как думаешь? – разбила Симка вдребезги мою задумчивость неуместным вопросом.

– Откуда же мне знать, где эта погань обретается? – сморщилась я.

Но Симка не унималась:

– Может, сгорел он, а? Вот как есть весь сгорел и головешек не осталось!

– Ты, Симк, совсем сбрендила! – разозлилась я уже не на шутку. – Как он мог сгореть, когда пожар-то был совсем ничего, в таком пожаре и кошка не сгорит.

– А ежели не сгорел, то где он? – округлила она глаза и рот.

Я поймала себя на сильном желании треснуть эту дурищу по ее глупой голове, поэтому молча отвернулась от нее. Но долго молчать Симка не умела.

– А ты что, жить там теперь будешь? – прицепилась она ко мне с другого бока.

– Мне и так почти каждую ночь ужасы снятся, ору как недорезанный поросенок и бабку своим криком бужу, а там я и вовсе свихнусь.

– Ну да, я тоже боялась бы. Только что тогда там Тимоха копошится?

– Где это он копошится? – привстала я от удивления с лавки.

– Вот непонятливая какая! В доме твоем. Все делает, прибивает… Или он сам там жить собирается? – Подруга пытливо и подозрительно посмотрела на меня.

– Да не знаю я ничего, Сим, ей-богу, не знаю! И бабка не говорила мне ничего, – покачала я головой, удивляясь новостям, которые уж я-то, кажется, совсем не от Симки должна была бы узнать.

– Жить ему негде, в лес-то не набегаешься, вот и надумал. Тимоха хоть и дурак, а руки у него дай бог всякому.

– Да никакой он не дурак вовсе, – машинально отмахнулась я, думая о своем.

– Ну да, ну да, – хитренько прищурилась подружка. – Я уж давно чую, к чему у вас дело идет. Вдвоем вам сподручнее будет. – И она уже откровенно хихикнула, очень довольная своей проницательностью.

– Вот как? И к чему же это у нас дело, по-твоему, идет? – Я говорила спокойно, хотя внутри у меня все так и кипело. Рукой я даже нашаривала на земле прут потолще. Настала пора вздуть эту ехидину как следует.

– Только попробуй! – вскочила Симка с лавки, мигом разгадав мои намерения. – Так тебе дам! В Америку улетишь, там жить будешь, вот только Тимоха плакать станет, – продолжила она ехидничать.

Проклятущий прут наконец-то нашелся, но моим планам вздуть Симку не дано было сбыться. Только что приплясывавшая и кривлявшаяся Симка уже не смотрела на меня. Лицо ее порозовело, а рот приоткрылся. К нам подходил незнакомый здоровенный детина лет тридцати, не меньше, как мне показалось. Был он страшно конопат, соломенные волосы на голове торчали коротким ежиком.

– Ленечка! – выдохнула подружка и всплеснула пухлыми ручками.

– Здорово, а вы птиц гоняете? – приветствовал он нас, косясь с подозрением на прут в моих руках. – Сим, в клуб пойдем? Там картину новую привезли, хорошую, боевик американский, – обратился он уже непосредственно к ней.

Она же только пялилась на него, блаженно улыбалась и молчала. Такую Симку я, пожалуй, и не видела никогда.

– Так не пойдешь? – явно огорчился конопатый кавалер моей подружки.

– Пойду, пойду, – очнулась она от сладкого своего сна. – А ты когда приехал-то, Лень?

– Приехал вот, – совсем невразумительно ответил ей ухажер. – Это тебе, на! – И без дальнейших околичностей он сунул ей в руки бархатную синюю коробочку.

Симка торопливо принялась открывать ее дрожащими руками, а как открыла, то остолбенела. Брошь в коробочке поблескивала даже в скудном свете заходящего солнца, и, судя по белой бирочке, блеск этот был натуральным. Я подумала, что парочка будет чувствовать себя свободнее без свидетелей, и стала тихонько подвигаться к калитке. Но зря я так уж старалась, могла бы топать и шуметь, как носорог в чаще, ничего они не услышали бы. Симка все еще пялилась на подарок, а ее кавалер столь же неотрывно – на Симку.

После нескольких холодных, дождливых дней выглянуло солнце, подсушило грязь и мокрую траву. Бабулька давно убрела домой, а я все сидела на чурбачке возле уже просевшего холмика. Прошел месяц, как мамки нет, а душа по ней болит у меня почти так же, как и в первый день. Как подумаю, что ей бы еще жить и жить, разве это возраст, сорок-то лет? Нельзя мне было тогда уходить с праздника, оставлять ее на милость этого изверга, может, при мне он и не убил бы ее, кто знает? Тут мне вспомнился тот ужас и состояние беспомощности, испытанные несколько лет назад, когда этот садюга в пьяном угаре зверски избивал мать, а я полезла заступаться за нее. Мне тогда так досталось, что я едва выжила, три месяца провалялась в больнице и до сих пор хромаю.

Симка опять потянула меня за реку, но я уперлась, что называется, всеми четырьмя конечностями. Поэтому она ныла до тех пор, пока не наткнулась на россыпь лисичек. Тут сразу замолчала, а как следом за ними приметила и красные шляпки подосиновиков, то даже взвизгнула от удовольствия. С этого момента я только пыхтение ее и слышала. Мне сразу повезло. Откинув кучку еще не слежавшихся желтых листьев, я нашла целое семейство боровиков, крепеньких, как камушки. Симка, увидав мою находку, вздохнула и начала с удвоенной энергией шарить кругом. Нас охватил охотничий азарт. Корзина моя наполнилась довольно быстро, и я поняла, что обратной дорогой, пожалуй, изрядно натру себе плечо лямкой.

– Сим, может, хватит, а? Не последний же день.

Но Симка не слушала меня. Я полюбовалась, как она, не разгибаясь, споро передвигается на карачках от находки к находке, и достала из кармана большой пакет. Подняв в очередной раз голову, я заприметила впереди что-то странное, не похожее ни на один гриб. Это была кепка, очень грязная и совершенно мокрая. Я позвала Симку, показала ей на странную находку, валяющуюся в траве, поднимать я ее, конечно, не стала. Симка дернула плечом и пренебрежительно хмыкнула. Эка невидаль!

– Нашла что показывать, грибник какой-нибудь потерял, а ты радуешься.

– Ежели бы грибник, то она чистая была бы, а то глянь какая, аж корой от грязи обросла.

– Ну не грибник, так алкаш, ты что ко мне пристала?

Я все-таки продолжала сомневаться:

– Откуда здесь, посреди леса алкаш возьмется, что ему тут делать?

Она промолчала, ей было плевать на мои рассуждения. Я подняла прутиком мою находку вверх.

– Да она вся в крови, глянь, Сим!

Тут уж и подружка не утерпела, подошла. Оглядела, сморщив нос, кепку:

– И что тебе все неймется, Тонь? Теперь в деревню эту пакость потащишь?

– Нет уж, пускай валяется.

– Нечего было мне голову зря морочить! – рассердилась Симка.

На обратной дороге усталая, но очень довольная она похвалила меня за то, что я привела ее в эти места. Я только плечами пожала. А Симка вдруг ойкнула и ткнула рукой в сторону большого куста.

– Глянь, Тонь, что там такое?

Я глянула, но близко подходить не стала, что-то там определенно было, непонятно, что именно, но у меня засосало под ложечкой. Симка затопталась на месте. Чувствовалось, что ей до смерти хочется посмотреть и в то же время страшно. Я решительно двинулась в другую сторону, надеясь, что она, как обычно, поплетется за мной, но просчиталась. Ее любопытство оказалось сильнее страха. Обернувшись, я увидела, что Симка мелкими шажочками, как-то боком, словно ворона к падали, подходит к раскидистому кусту. Я нисколько не удивилась, когда она заорала дурным голосом, разглядев, что же скрывал куст. Странным было то, что орать-то она орала, но с места не трогалась, разглядывая окровавленный труп с каким-то непонятным мне жадным вниманием. Меня замутило при одном только взгляде на него, а она стоит как вкопанная и смотрит, смотрит. Еле утащила я ее оттуда.

– Жуть-то какая, Тонь! Это что же делается? В лес стало нельзя ходить, на что-нибудь да наткнешься! – весьма энергично взялась причитать Симка.

– Слушай, Сим, а ты не разглядела, кто это? Ты же так долго на него таращилась, – поразмыслив, спросила я.

– Да как же разглядишь, коли башки у него нет?!

Я даже остановилась:

– Что, совсем нет? А мне показалось, вроде есть.

– Разбита вся, не разглядишь, прямо всмятку все!

Я поежилась после ее слов и ускорила шаг. Симка права, что-то неладное творится у нас в округе, а ведь раньше тише наших мест в районе не было.

Наше с Симкой сообщение о находке в лесу окровавленного трупа вызвало в деревне целый переполох. Впрочем, я-то сразу устремилась в администрацию, а ей велела помалкивать. Но разве ее удержишь! Она успела прямо на ходу двоим-троим встречным несколько слов кинуть, сгущая и без того мрачные краски. Петр Семенович, выслушав меня, сразу принялся звонить в милицию. Потом повернулся ко мне:

– Одна морока мне с тобой, Кострикова. То пожар у тебя и труп, теперь опять труп, на этот раз неизвестно чей. – И он поджал губы, отчего нос его стал казаться еще острее, прямо не нос, а птичий клюв.

– Я-то тут при чем? – с трудом отведя взгляд от его носа-клюва, вяло возмутилась я.

Устала я сегодня просто ужасно, сколько по лесу ходили, потом находка эта страшная, а глава велел мне милиции дожидаться, да еще ко мне придирается, чурбан бесчувственный! Симка рядом возмущенно заерзала.

– Это же я его нашла, я! А вы ноль внимания на меня! – выпалила она и добавила ни к селу ни к городу: – А я такая же трудящаяся… почти.

Менты и вправду приехали в рекордно короткие сроки, наверное, потому, что сам глава их вызвал. Пришлось опять все подробно рассказывать, где, как и что, после чего они велели проводить их к этому месту. Симка ничего не имела против, она вся так и таяла от усиленного внимания стольких мужиков сразу, но у меня от одной только мысли, что придется опять возле того куста оказаться, начался приступ нешуточного отчаяния. Неожиданно заявилась моя бабулька, и на сегодня я была избавлена от дальнейших приключений. Оказывается, нашлась какая-то добрая душа, не поленилась, добежала до моей бабки и объявила ей, что меня арестовали за убийство и собираются увозить в тюрьму. Хорошо, что от такого известия бабка не скончалась на месте, быстро взяла себя в руки, полетела жаловаться, а обнаружив ментов и меня, подняла такой крик, что меня отпустили. Наверное, решили, что и одной Симки хватит.

– Вот только посмей не прийти, Тонь, насмерть обижусь! Ты подруга или нет?

– Подруга, но не могу я пойти, как ты не понимаешь? Какие мне праздники праздновать, когда я только мамку похоронила?

– Ничё себе только, когда давно уже! – завопила Симка, однако, заметив в окошке бабкину голову, понизила тон. – Как хочешь, но чтоб была! Знать никаких твоих настроений не хочу!

Я вздохнула, уперлась она помолвку праздновать, насмотрелась в сериалах!

– Бабуль, меня Симка на помолвку зовет, не придешь, говорит, обижусь, – выпалила я новости, зайдя в дом.

– Куда она тебя зовет? – изумилась бабка.

– На помолвку, ну, сватовство, обручение по-нашему, или как там, сговор, что ли?

Бабулька помолчала, подумала, потом вымолвила:

– Иди, если зовет.

– Бабуль, я же в трауре, какой мне праздник?

– В этом трауре, детка, ты всю жизнь будешь. Вот только подарить тебе ей нечего, – запечалилась она.

– Вот еще! – фыркнула я. – Какие подарки? Главный подарок для нее – это Леня! Так он теперь всегда при ней будет.

– А какой он из себя-то? Я и не видала его, – заметно оживилась бабка.

Я усмехнулась:

– Вроде ничего, симпатичный, здоровенный такой, и к Симке хорошо относится, задарил всю.

– По первости они все подарки подносят, – рассудила бабка. – Пусть живут да милуются на здоровье.

Я так сильно волновалась, что мне вдруг смешно сделалось: разве это моя помолвка? Принаряженная Татьяна Сергеевна стала пристраивать меня возле Валеры, который от меня демонстративно отвернулся. В этот момент ко мне подлетела Симка, одетая в новое голубое платье из кашемира. На груди у нее полыхала брошь, подаренная женихом. Не говоря ни слова, она сдернула меня со стула и потащила на место рядом с собой, невзирая на неодобрительные возгласы матери.

– Рядом со мной будешь, ты ж подруга моя самая близкая.

Справа моим соседом оказался какой-то незнакомый мне, сильно чернявый парень. Густая шапка волос закрывала ему весь лоб, а под широкими, сросшимися бровями глаза посверкивали как два уголька.

Уж не цыган ли? – удивилась я. Да вроде бы не было ни у Симки, ни у ее родителей знакомых цыган. Парень был интересным, но мне он не понравился. Раздражал его цепкий, так и шныряющий по мне взгляд. Парень настаивал, чтобы я выпила водки. Прицепился ко мне не на шутку. А когда поднес к самым моим губам стакан, собираясь насильно влить в меня эту гадость, я изо всех сил вцепилась ногтями в его руку, жалея, что не отрастила их подлиннее. Он резко дернулся, расплескав свою драгоценную жидкость.

– Ты что, совсем чокнутая?

– Еще какая! Если не отстанешь, я тебя так укушу, что на всю жизнь отметина останется.

Больше он ко мне ни с водкой, ни еще с чем-либо не приставал, только косился иногда угрюмо.

– Почему Эдик на тебя так странно смотрит? – полезла ко мне с расспросами Симка, как только начались танцы.

– Это который Эдик? Вон тот, черный, как жук? Да он придурок!

– Небось ты сама ему что-нибудь ляпнула, я ж тебя знаю!

– Твой распрекрасный Эдик хотел насильно водку в меня влить, представляешь?

– Не-а, не представляю, – безмятежно отозвалась Симка. – Мой Ленечка мне вообще пить запретил, только сухенького немножко и смогла тяпнуть.

Не знаю почему, но именно в этот момент, когда она так хвастливо говорила о своем женихе, я вдруг остро осознала, что теряю мою единственную подругу. И так тошно мне вдруг сделалось, что захотелось уйти. Я принялась искать в сенях на вешалке мою куртчонку. Почти ничего не было видно, но тут кто-то открыл из комнаты дверь, и я сразу увидела мою одежду – ее перевесили на другой крючок. Я даже не успела ничего понять, как оказалась вдруг прижатой к стенке, и горячие, злые губы ожгли мне рот.

– Ох и не везет же мне! – вслух подумала я.

Колючая щеточка усов щекотала мне лицо.

Было страшно и противно, но я все-таки тяпнула его за губу и при этом прихватила кончик языка, потому что он зачем-то все пихал мне его в рот. Усатый резко отпрянул от меня, да и я в этот момент с силой оттолкнула его от себя. Он отлетел к входной двери, натолкнулся на человека, вошедшего с улицы, и оба они рухнули на пол. Дверь осталась открытой, и я выскользнула в нее, обойдя эту кучу-малу. А упавшие с энтузиазмом тузили друг друга.

Меня вдруг начало сильно трясти. Подумала: «Если в таком виде заявлюсь домой, бабулька сразу заметит». И тогда я пошла бродить по улицам. Добрела до околицы, постояла там, ежась от ветра, и решила возвращаться домой. Пришлось идти мимо мамкиного дома. Я увидела в окнах свет. Открыв рот, словно зачарованная смотрела, как уверенно он льется. И рамы уже не обгорелые, кто-то заменил их новенькими, вот только покрасить не успел. Из глубины дома слышался мерный стук молотка.

– Что-то ты синяя такая? – спросила, пристально разглядывая меня, бабка. – Неужто успела так озябнуть, пока от свиристелки шла?

– Баб, ты чего это, мамкин дом продала? – задала я ей встречный вопрос. – А почему тайком, почему мне ничего не сказала?

Бабка немедленно отвернулась от меня, делая вид, что ее интересует чайник.

– Не мамкин, а папкин уж, ежели по самой правде-то, – нехотя вымолвила она, не оборачиваясь. – И не продала я его вовсе, а так отдала.

Я пристала с расспросами:

– Как это отдала? И кому?

– Тимоше я его отдала, пусть живет, его избушка вся сгорела, там и чинить нечего. Митин дом обгорел не сильно, в добрых-то руках как игрушка будет. Разве мы с тобой починим там все? А без хозяина дом сирота, начнет рушиться. – Бабка пожевала губами, помолчала и после тяжкого вздоха добавила уже потише: – Или ты, детка, захотела бы отцов дом в чужие руки продать, на деньги позарилась бы?

Я отрицательно замотала головой, чувствуя, как краска заливает мне лицо и шею.

– Тонь, я умру!

– Да погоди ты! Может, и не случилось еще ничего?

– Ну да, как же, не случилось, когда случилось! А если не случилось, то где же он тогда?

– По делам уехал, он же мужик, Сим, у мужиков вечно какие-то дела.

– Де-е-ла! Скажешь тоже, – передразнила меня Симка плачущим голосом. – Разве по делам он уехал бы не попрощавшись? А-а? Ночью, тайком? Ой, чую я, чую, не к добру это!

– А откуда ты знаешь, что именно ночью?

– Оттуда!

– Так вы спите вместе? – обуяло меня несвоевременное любопытство. – Прямо в доме? А как мать твоя к этому относится?

– Тонь, да иди ты к черту! Какая мать? Мне что, тринадцать годов? Он мой жених, и ее не колышет, что мы с ним делаем.

– Сим, послушай, машина вроде подъехала.

– Ой, может, это Ленечка мой приехал? Родненький мой! – проскулила она и тут же вдруг перешла в другую тональность: – Ну я ему щас волосенки-то повыдергаю! Будет знать, как меня пугать!

Однако шум машины стих. Кто-то, плохо различимый в темноте, показался из-за угла, судя по силуэту, мужик.

– Сим, пойди сюда, – позвал он подругу.

– А кто это? – поинтересовалась она немного дрожащим голосом.

– Да я это, я, не видишь, что ли? – нетерпеливо отозвался голос.

– Ну, темно же! – машинально возразила подружка. – Ром, ты? А Ленька мой где?

– Так ты подойдешь или нет? – потерял терпение Ромка.

– Не ходи! – шепнула я ей, стараясь подавить внутреннюю дрожь.

– А что? – также шепотом осведомилась она, и я поняла, что она трусит не меньше моего.

– Не знаю, но не ходи, не к добру он тебя зовет, пойдем лучше в дом.

– С кем ты там шепчешься, с Тонькой небось?

– Ага! С ней! – крикнула подружка в ответ, а мне вполголоса сообщила: – Это ж Ромка, я у него про Ленечку спрошу и сразу назад.

Тем временем она все ближе продвигалась к углу, возле которого неподвижно, словно приклеенная, маячила темная фигура Ромки. Я двигалась за ней, недоумевая, что он там стоит, почему сам не подойдет?

– Ром, Ленька где? – уже требовательно и громко спросила Симка и схватила его за рукав.

Ромка повел себя странно, он вдруг стал пятиться за угол. Подруга моя решила, что именно за углом и находится ее ненаглядный Ленечка, зашагала охотно. Я поплелась следом, морщась от дурных предчувствий, как от зубной боли. Пройдя таким манером несколько метров по дороге, мы остановились. Я сразу же ухватилась за подол Симкиной куртки и стала тянуть подружку к себе, потому что предчувствия мои достигли такой силы, что меня затрясло.

– Отпусти ее сейчас же, слышишь, ты, скотина! – выкрикнула я и увидела темный, лоснящийся бок какой-то машины, но больше я ничего не успела, ни подругу оттащить, ни сама уйти, потому что на мою голову опустилось что-то очень большое.

Я разбила любимую мамкину чашку с золотым ободочком поверху. Чашку было жалко, я плакала, мамка в сердцах отшлепала меня маленькой, но жесткой, пахнущей едким мылом рукой. Это был сон, однако просыпаться не хотелось. Я и без того знала, что еще рано, на дворе темень, во всей деревне ни огонька, а значит, можно спать в свое удовольствие. Я завозилась, пытаясь устроиться поудобнее, правая рука затекла, потому что я на ней лежала, но в голове сразу же возникла такая боль, что стон слетел с губ сам собой. Не успел он замереть, как раздался снова, но почему-то со стороны. Эхо, что ли? Я удивилась, сроду у нас в доме не водилось никакого эха. Стон повторился, протяжный, низкий, и такая была в нем мука, что мурашки по коже забегали.

– Бабуль, это ты стонешь? – спросила я и с удивлением услышала свой надтреснутый, слабый голос.

Никто не ответил мне, слышался только шорох, и такой противный, словно кто возил ногами по песку. Я открыла глаза и ничего не увидела. Вокруг расстилалась такая кромешная тьма, что я засомневалась, открыты ли они у меня. Я дернулась, силясь поднять руки, не получилось, руки совсем не слушались меня, похоже, что все-таки сплю, но вот голова болит зверски и тошнит. Я осторожно потерлась щекой о подушку, и тут же в нее что-то больно впиявилось. Никак камень, ни фига себе подушка! Где же это я, интересно бы знать? Стон невдалеке от меня послышался опять, а подальше еще отголосок, словно ребенок скулит. По всему выходило, что я не одна, сколько нас тут, где это мы и что тут делаем? Скулеж усилился, и чей-то сорванный голос позвал меня:

– Тоня, Тонечка, ты живая или нет?

– Не знаю, – отозвалась я. Мне было так муторно, и я на самом деле не понимала, на каком свете нахожусь.

– Жива, жива, Тонечка! – радовался, скулил и плакал голос.

– Лучше б померла, может, не так голова бы болела, – проворчала я себе под нос и поинтересовалась: – А где я?

– Не знаю, наверно, в пещеру затащили нас гады, чтоб им подавиться хлебом!

Слово «пещера» мне что-то напомнило, только вот не вспомню что.

– Кто? – слабо поинтересовалась я.

– Ромка-сволочь и его дружки, кто ж еще?! – прошипел голос.

При этом имени память включилась, но лучше мне от этого не стало. Наоборот, все болевые ощущения, словно хищные рыбы пираньи, разом набросились на меня.

– Не знаешь, давно мы тут?

– Давно, ой давно! Я уж кричала тебе, звала, звала, а ты ни гугу. Я испугалась, что ты померла, – тараторила Симка. Судя по голосу, она чувствовала себя куда бодрее, чем я.

– А что не подходишь, чего в сторонке скулишь?

– Связана же я! – удивилась она.

Плохая новость, я надеялась, что руки у меня просто затекли, вот черт возьми!

– А кто еще здесь, кроме нас?

– Кто? – переспросила неуверенно Симка.

– Не знаю, но стонет кто-то, слышишь? – Подумав, я предположила: – А может, это Леня твой? Может, стал за тебя заступаться, они его тюкнули и сюда пихнули? – Мое предположение заставило Симку заметаться в отчаянии, она зарыдала, забилась, возя ногами по земле.

– Ой, он умирает! Тоня, милая, делать-то что?!

– Да тихо ты, чумовая, свод обрушишь, ползи сюда.

Послышалось продолжительное пыхтение, потом опять скулеж:

– Не получается, давай ты ко мне.

– Нет, у меня тем более не получится, я тела своего почти не чувствую, видно, мне больше досталось, чем тебе, да и стоны ко мне куда ближе. Ты вот что, Сим, не можешь ползти, катись.

– Как это?

– Обыкновенно, с боку на бок. Направляйся на мой голос, я говорить буду, а ты катись.

Катилась она долго, со стоном, с подвыванием, пару раз, судя по звуку, головой ударилась, но все-таки докатилась, и довольно удачно, поскольку голова ее на уровне моих рук оказалась.

– Пощупай ртом, чем они там связали меня, может, развяжешь?

– Скажи еще, перегрызешь. Что я тебе, крыса? – пропыхтела Симка, прежде чем приступить к обследованию. – А ведь и перегрызу! – заявила вдруг после довольно продолжительного сопения и чмоканья.

– Такая тонкая?

– Бумажная, эта, как ее? Бечевка. – И она немедленно принялась за дело.

Пусть веревка и была бумажной, но ведь и Симка не крыса, не бобер, дело у нее двигалось чрезвычайно медленно и трудно. Несколько раз Симка в изнеможении замирала, уткнувшись в меня тяжелой головой. Я даже сквозь одежду ощущала, какая она у нее горячая, или мне так казалось? Но глухие, страшные стоны, время от времени доносившиеся до нас, заставляли ее вновь и вновь приниматься за работу. Мне показалось, что прошло уже несколько часов, когда она пропыхтела мне, что одна веревка готова. После небольшого отдыха Симка принялась было за вторую, но тут вдруг послышалось какое-то шуршание, потом удары.

– Что это? – прошептала Симка, уткнувшись мне в спину.

– Не знаю, дальше где-то стучат, на всякий случай лежи тихо, как мертвая, что бы ни происходило.

Сама же я, напротив, напружинивала затекшие руки, которые стали немного отходить, наверное, потому, что я шевелилась много, да и Симка теребила меня достаточно долго. Мои старания не пропали впустую, с тихим чмоком лопнули измочаленные и размокшие от Симкиных слюней веревки, но порадоваться я не успела. Непонятный шум, совсем было смолкший, возобновился с новой силой, кто-то словно бился в стену, и даже как будто голоса какие-то звучали, но совсем глухо, как сквозь толстый слой ваты. Я завертела головой, пытаясь определить, откуда идут звуки, как вдруг заскрипело что-то, бахнулось об стену, словно наотмашь пущенная дверь, и нас оглушила ругань, звуки ударов и пыхтение. Я замерла и закрыла глаза, а Симка вроде бы даже дышать перестала, только все так же стонал кто-то рядом, но уже совсем тихо. Послышался топот, который смолк возле нас, и чей-то глумливый голос произнес прямо над нашими телами:

– Глянь, все-таки сползлись, суки! До чего живучие, одно слово, бабы!

Мне вспомнился чернявый Эдик, которого я видела у бедной Симки на помолвке, и я невольно вздрогнула.