Текст книги "Жестяной самолетик (сборник)"

Эх, не рано ли я дозрела до «здравствуй племя младое, незнакомое»?

Палыч

В русском человеке удивительно гармонично сочетаются честность и хитрость. За это я русского человека и люблю всей душой, честно (без всякой хитрости честно)!

Наблюдал нынче в трамвае ситуацию: кондукторша подняла монетку в пятьдесят копеек номиналом и – на весь салон: «Граждане, кто часть сдачи потерял?!» Поясняет тихонечко, будто стыдясь: «Не могу видеть, как деньги на полу валяются». И опускает монетку в свою сумочку. А в глазах – огонек, лисий такой. Будь это не копейки, а рубли в таком же количестве, кто знает, кинула бы клич?.. Нет, это я не в упрек. Так, любопытная сценка быта и нравов.

А вот у супруги моей (бывшей), русской женщины именем Нина Федоровна, напрочь отсутствовала что честность, что хитрость. Опять же не упрек. Нина свет Федоровна – золотая женщина. Только вот в долгом семейном житье-бытье с дражайшей моей супругой (бывшей, бывшей!) я обрел стойкое ощущение, что, придя в роскошный ресторан, поглощаю деликатесное кушанье, блаженствую, но… вдруг понимаю, что в кушанье забыли добавить какой-то ингридиентик… не то чтобы самый важный, но все ж таки чувствуется его отсутствие. М-да… Поражаюсь, как житейские ситуации порою высвечивают что-то такое… на уровне менталитета.

Ну вот, опять на любимого конька! И ладно, обобщения – признак зрелого интеллекта. Либо, как сказала бы язва Любка, когда уже совсем «того», поворот в сторону желтого дома.

Поворот. На горизонте, не то чтобы вдалеке, маячит школа. Мое жизненное предназначение.

Палыч

В школе (почему-то никогда язык не поворачивается сказать «на работе») меня ждали перемены: в моем кабинете доломались те два стула, которые, по уму и по совести, надо было списывать еще в прошлом учебном году, и меня назначили руководителем кружка по изучению истории родного края. Кружковая работа – пунктик нашей Анжелики Витальевны. Создание каких только кружков она не инициировала! Прямо как в старом добром стишке: «Драмкружок, кружок по фото, мне еще и петь охота, и за кружок по рисованью тоже все голосовали». Разве что в данном случае инициатива шла сверху. А ей противостояла инертная учительско-ученическая масса. «Противостояла» – не то слово… но есть ведь и пассивные формы протеста!

Первым пал в неравной борьбе – за отсутствием энтузиазма и выхода к воде – военно-морской кружок; дольше всех продержалась на плаву секция рукопашного боя, не иначе как более прочих отвечающая чаяниям народных масс. На этот раз сломался инструктор, узнав, что двое его ребят с компанией участвовали в избиении подростка, который с кем-то там не поладил…

И вот опять… здравствуй, школа, Новый год! Научи, Пал Палыч, наших детишек родной край любить. А мы тебе рублей триста из надтарифного накинем… Анжелика Витальевна, миленькая, хотите, я вам пятьсот ежемесячно отстегивать буду, только не надо, а? Есть ведь у нас еще Наташенька, ей самое то… Наташенька в декрет уходит? А ее часы? Нам с Валентиной Иванной поровну? (Тихо паникую). Помилуйте, это ж почти двойная нагруз… Директор решил? Ну, ладно, моя безвременная кончина будет на его совести! А памятник – так и вообще за ваш счет!

Директор и Анжелика Витальевна – наши моторчики. А школа, стало быть, двухмоторный самолет. И летит наш самолет в тумане «на честном слове и на одном крыле». А наш аэродром – где-то на задворках цивилизации.

Граждане пассажиры, полет проходит нормально!

…Один фиг – парашютов нет даже у пилотов.

Любка

Накануне новогоднего огонька мы традиционно работаем без огонька, хотя спиртное и закуска надежно припрятаны у шефа в кабинете. Но одно только осознание того, что ОНИ ЕСТЬ наполняет наше бытие особым содержанием и делает все иные разговоры, кроме как о предстоящем празднике, вялыми и бессодержательными.

В час дня дружно появляются, как двое из ларца, Василий Алексеич и Сан Саныч. А раз прибыли оба наших свадебных генерала, работы уже не будет. В принципе, достаточно даже одного из них, чтобы дезорганизовать работу не то что накануне праздника, а даже в самые суровые будни.

Василий Алексеич работает в администрации. Кем именно, я не знаю, но шеф неизменно говорит о нем как о чрезвычайно полезном человеке. Впрочем, в обхождении наш Чрезвычайно Полезный прост и выпить не дурак. Ну и при этом (редкое и поэтому тем более драгоценное сочетание!) не халявщик, всегда приходит с пакетиком, издающим ласковое «динь-динь». Специально для Василия Алексеича шеф держит гитару, потому что после третьей гость неизменно предлагает спеть. Начинает всегда с одной и той же «Я с детства жил в трущобах городских», исполняемой на манер «По приютам я долго скитался». Плачет даже герань на подоконнике. Потом русские народные чередуются со шлягерами восьмидесятых, а на посошок – блатной шансон… Вы никогда не задумывались, откуда у наших чиновников такая любовь к блатному шансону?

Что я там говорила про свадебных генералов? Так вот, Василия Алексеича за глаза и в глаза именуют Генералом. Сильно сомневаюсь, что его должность соответствует генеральской, но фигура – безусловно. Генерал в дверь не может пройти, не наклонившись.

Деловой партнер шефа Сан Саныч – антипод Генерала, обладатель колоритной внешности опустившегося на самое дно жизни Деда Мороза: кругленький, вислощекий, с гривой изжелта-седых волос, бороду заменяет многодневная щетина… Как-то не согласуется с образом бизнесмена (точнее – никак не согласуется), но… любимая одежка Сан Саныча – растянутый свитер, который моль попробовала – и поперхнулась, так он провонял табаком. Наши тетки, которым, как известно, палец в рот не клади, прозвали Сан Саныча Купидоном. Почему? Это мне стало ясно на первой же коллективной пьянке-гулянке, гордо именуемой корпоративом. Сан Саныч имел замечательную привычку после первой же рюмашки начинать шарить потными лапками под столом в надежде как бы случайно найти дамскую коленку. Надо ли говорить, что он ловко подгадывал, чтобы и справа, и слева от него сидели женщины, да помоложе? После третьей, когда шли танцевать, его руки, сколь возможно грациозно, проникали под кофточку партнерши. Что случалось после шестой, седьмой, восьмой – понятия не имею, до этого момента я, к счастью, никогда не досиживаюсь.

Сегодня мне повезло: мои соседи, соответственно справа и слева, бухгалтерша Анна Михайловна, давным-давно задавшаяся целью меня откормить и то и дело подкладывающая мне то оливьешки, то селедочки под шубой, и молчаливый спец по компам Димка.

Ни до блатного шансона, ни до танцев ни один из нас троих не досидел. Сначала, извинившись, ушла Анна Михайловна – внучку надо из садика забирать, у молодых нынче тоже новогодние огоньки. Потом, когда наши мужички-экстремалы решили залакировать коньяком водку, которой часом ранее залакировали шампанское, я решила, что пора растворяться, пока не растворили чем-нибудь мой желудок. Скорбно заметила: вина купили явно меньше, чем в прошлый раз… эгоистически мало! Пить больше нечего, кушать больше не хочется… вот и хит всех времен и народов о судьбе простого парня из трущоб во второй раз зазвучал.

– Я, наверное, пойду, а то к нам маршрутки вечером плохо ходят…

– Любочка, мы вам такси вызовем, – галантно заверил Купидон.

– В такси меня укачивает, – бодро соврала я, пролезая мимо Купидона. Он-таки исхитрился ущипнуть, ну да фиг с ним, от вас, Любовь Пална, не убудет.

– Люб, я провожу, – дернулся следом Димка.

– Спасибо, Дим, выход я как-нибудь найду, не впервой.

– Не, я не до выхода. До дома…

Интересный поворот сюжета!

– А как же вкусный коньяк от щедрот Генерала? – напомнила я, хотя что-то на уровне интуиции подсказывало: не отстанет. Ну и глупо. На его месте, выбирая между Любкой и коньяком, я выбрала бы коньяк.

Палыч

Того, кто наступил на грабли, я пожалею. Наступил вторично – посочувствую. В третий раз – удивлюсь: короткая же у человека память! В четвертый, в пятый, в шестой… это, простите, уже мазохизм, причем хронический.

Мы привычно прикрываем обычный мазохизм умными словечками «политкорректность», «толерантность»… И несть им числа!

«Интернационализм», «свобода совести» – слова жесткие и честные. Кромку грани кристалла не скругляют, она острая, потому что так – правильно и красиво.

А вот новомодные эти словечки мутные, в них таится предательское двоедушие. Терпи, улыбайся искусственной улыбкой американского коммивояжера, изображай то, что положено, а что ты при этом думаешь – дело твое.

Не БЫТЬ, а КАЗАТЬСЯ – срамной лозунг нашего времени.

Так к чему я это? А к тому, что 14 февраля (ага, в день всех влюбленных) грядут выборы. Очередные. На этот раз – в облсовет. Эх, выборы, потеха для элетро… электо… тьфу ты, для избирателей. По телику, по местным каналам, – реалити-шоу «Выбери меня, выбери меня, будешь пить три ночи и два дня!» и вести с предвыборных полей и огородов, исключительно оптимистические, свидетельствующие о том, что сезон окучивания избирателей успешно подходит к концу.

На трамвайной остановке – доперестроечная, чудом уцелевшая в демократических бурях, разве что покосившаяся, доска объявлений. На ней – плакат с благообразной физиономией будущего избранника, лапки кротко сложены, прикрывая двойной подбородок; вся композиция должна символизировать думу о судьбах Родины. А в глазах – все те же вызов и нетерпение. Хищник, прикинувшийся ягненком.

В трамвае – яркие афишки менее примелькавшегося политика, из числа тех, что как будто бы сошли с конвейера. На гладеньких, сытеньких личиках ребят с конвейера – одно на всех заученно многозначительное выражение. И не поймешь, не прочитав подпись, один и тот же человек на всех трех афишках или же трое, но с одним на троих лицом. На первой – эдакая голова профессора Доуэля в пространстве мегаполиса. На второй голова пришита к телу, а все вместе окружено бабульками в трогательных платочках. На третьей вместо бабушек – зеленые насаждения. Каждое изображение подписано соответствующим слоганом. Бла-алепие…

А справедливость… Справедливость что половая тряпка, вывешенная Любкой на балконе для просушки: не слишком чистая, но на просвет небо видно, потому как вытерлась да поистрепалась…

Только что нашел в своем почтовом ящике приглашение на выборы. Глазам своим не поверил: валентинка! И слоган: «На выборы – с любовью!» Не, с Любовью точно не получится, Любка на выборах всего-то один раз и была, просто из женского любопытства.

А вообще-то я… шалею! Представляю себе: встречаются чиновники в коридорах и санузлах власти и беседуют: «Тебя, Петя, по расчету выбирали?» «Ну что ты, такого, как я – только по любви!» М-да, зря я, наверное, слоган обругал.

Любка

Уж не знаю, каких впечатлений поднахватался папенька на избирательном участке… и отсутствовал, вроде, недолго. Но вернулся уже принявши на грудь и с порога принялся ораторствовать:

– Я утверждал и буду утверждать: нашим фантасмагорическим настоящим мы в значительной мере обязаны тому интеллигентствующему быдлу, которое, изнывая от сладостных предчувствий, вещало нам – просто быдлу – о розовом колбасно-сосисочном рае.

Был, помнится, у Горького, в пьесе «На дне» такой персонаж, Сатин. Если бы не разница во времени, я бы с кем угодно поспорила, что прообразом Сатина был мой папаша!

Вообще-то, впечатлений от выборов ему традиционно хватало на день-два, не больше, но на этот раз его переклинило не на шутку.

За время предвыборной кампании он собрал целую коллекцию самоклеящихся листовок, красивых таких, глянцевых. А когда я во время уборки попыталась выбросить этот хлам, не на шутку рассердился. Нет, ну иногда мой продвинутый папаша уподобляется папуасу!

В тот же день он любовно оклеил агитационным мусором внутреннюю сторону двери сортира. И потом не менее полугода, прежде чем отправиться с газеткой в местечко уединенных размышлений, повторял: «Пойду-ка волеизъявлюсь!»

Любка

И снова я иду дорожке мимо моей родной школы.

На земле – каша из вчерашнего снега и позавчерашней грязи. В голове – не намного лучше, но есть хотя бы одна нераскисшая мысль: хочется домой, где, как говорится в рекламе, сухо и комфортно. Какого черта я сразу же не отправилась прямиком домой?

В февральском небе, таком ярком, какое не снилось даже художнику Грабарю, висит на едва заметной проволоке, протянутой меж двух столбов, убогонький жестяной самолетик. Маленькое рыжевато-коричневое пятнышко на безупречной лазури. Когда-то на уроках начальной военной подготовки мальчишки стреляли по этому самолетику. Мишень, отслужившая свой срок и забытая, настолько никому не нужная, что ее даже не потрудились снять. Но я почему-то люблю этот самолетик. Проходя мимо, киваю ему, как старому приятелю.

Вспоминается: этой вот дорогой Лешка, первая любовь моя, первое разочарование, провожал домой свою подружку Катьку, а я шла по параллельной и бросала на них украдкой ревнивые взгляды. Разумеется, и Лешка, и Катька обо всем догадывались… да что догадывались – знали. Думаю, моя ревность доставляла им истинное удовольствие. А мне, маленькой и глупой, казалось тогда, что мои мучения будут длиться вечно, как адское наказание нераскаявшемуся грешнику. Но вот прошло десять лет, и из них не меньше девяти – без каких бы то ни было мыслей о Лешке. Даже странно: все было таким…. Ну, настоящим, что ли… или только казалось? – да кто теперь разберет! А рассеялось в одночасье, утратило, как выразился бы мой заумный папаша, эмоциональную значимость.

А что в жизни вообще – настоящее?

Для маленькой девочки любая сказка – реальность. Для взрослого даже деньги, которые он держит в руках, – вода. Неравноценная замена!

В душе я так, наверное, и осталась маленькой девочкой, которой просто необходимо одобрение окружающих. Если меня не одобряют, я могу обидеться до слез. Жаль только, что у этой маленькой девочки разум и претензии взрослой женщины. Женщины, привыкшей сомневаться во всем. Во всем. Едва узнав о повышении зарплаты, я начинаю прикидывать, чем еще загрузят, и так уже восьмидневная рабочая неделя. Едва услышав комплимент, я начинаю соображать, что потребуют взамен. А хочется, чтобы ценили, а хочется, чтобы любили, хочется до слез! Трудно душе маленькой девочки ужиться с разумом взрослой женщины…

А может быть, и ценят, а может быть, и любят, но я, по привычке, сомневаюсь?

А может, просто пора смириться с тем, что люди друг другу пофигу, и жить, основываясь на взаимных интересах? Но – не получается. Жизнь таких, как я, – несбыточные мечты и наивные иллюзии, прикрытые от нескромных взоров практичных мещан фиговым листочком цинизма.

А может я – такой же вот жестяной самолетик?

Или романтизирую? А на самом деле попросту хочу того же, чего и все другие.

Вот убеждаю себя, что уже не боюсь остаться одна. Поначалу боялась, да… нет! С самого начала другого боялась – любовь свою не найти. Думала – это потеря себя. Вот и имя у меня все такое символичное – Любовь. Грустная получилась ирония, да?

А ведь на поверку получается, что еще страшнее найти эту самую любовь. Такую, например, как у бывшей одноклассницы Жанки. На первый взгляд – успешный молодой мужчина, на второй – чмо с претензиями, а уж на третий… И трудно поверить, что совсем недавно он всем казался сказочным принцем. Ага, принцуля сказочного королевства Похмелон! Недаром, все-таки, говорили наши прапрабабушки – любовь зла, полюбишь и козла.

Я же пытаюсь свести свою жизнь просто к «Любовь зла». Ну, вроде как, про меня это. Вот и Витька нет-нет да скажет: «Злая ты, Любовь Пална»… Папенька до сих пор считает, что в лице Витьки я упустила свой шанс. Не озвучивает, но думает. А я до сих пор не знаю. Хотя завидую. И Людке его, хотя они с Витькой живут-собачатся. И Насте, у которой с супругом, как она сама уверяет, исключительно договорные отношения… но ведь не без кокетства уверяет!

Любовь зла. Зла, кажется, на весь мир.

И в особенности – вот удивительно – на Димку, на наши отформатированные свидания. Казалось бы, старая дева должна всеми конечностями уцепиться за положительного, перспективного и т.д. Но – скучно до воя. Намного скучнее, чем наедине с трижды прочитанным романом. А дальнейшая жизнь представляется такой же, как эта вот раскисшая февральская дорога…

Боже, дай мне выскочить из этой череды бессмысленных дней! Я не прошу счастья, нет.

Позволь мне просто быть жестяным самолетиком в этой бездумной, безразличной февральской лазури!

Палыч

Вечер. В школе тихо и темно. Идет последний урок второй смены. Директор взращен на лозунге «Экономика должна быть экономной», а за годы нахождения в должности научился экономить буквально на всем. Поэтому освещено только фойе. Выхожу на улицу, зачем-то оглядываюсь. Снаружи фойе похоже на витрину магазина… нет, больше – на аквариум, вон и вислоусый полусонный охранник дядя Гриша – вылитый сом, рыба почтенная, флегматического склада, а полнотелая гардеробщица баба Даша в ослепительно желтой кофте с люриксом – золотая рыбка, которой пора на покой. Рыбка, а давай ты прежде моё желание исполнишь, будет, так сказать, дембельский аккорд.

Чего б такого пожелать-то, а?

Пива – по́шло, мелочно… и эгоистично по отношению к человечеству. Счастья для всего человечества – слишком абстрактно, что, вообще, такое это ваше счастье? Позволю себе смелую гипотезу, что все войны, включая мировые, происходили ввиду разногласий во взглядах на счастье. Чушь? Ну, чушь. А почему мне нельзя, а? Всякие пальцем деланные историки из пальца же высасывают невероятные подробности событий, известных всем со школьной скамьи, а я единственный раз в жизни не могу свою гипотезу придумать? Итак, нам бы со счастьем разобраться, что же до человечества… С какого, спрашивается, переляку я должен желать счастья нуворишам, бандюкам, маньякам, геям, правозащитникам и прочим миротворцам? Вот то-то же!

Нет, рыбка, давай без глобальных идей, по-тихому-по-семейному: сделай так, чтобы сколько бы я не выпил вечером, утром не чувствовал бы никаких признаков похмелья. Я, понимаешь ли, рыбка, человек уже немолодой, моё здоровье подорвано грустными понедельниками и радостными пятницами. А мне еще Любку замуж отдавать за этого… за Димика. Если, конечно, Любка не взбрыкнет, а она может, может… Может, пожелать, чтобы у Любки всё устроилось? Не-а, не пожелаю. Потому как даже в результате самого удачного брака однажды можешь оказаться с разбитым корытом на берегу моря… а вдалеке маячат чужие алые паруса.

Любка

Здание, в котором наша торгфирма со столь же романтичным, сколь и тривиальным названием «Ассоль» арендует весь первый этаж, было построено в кукурузные годы, даже орнамент карниза напоминает тянущиеся к небу початки. Правда, от лепнины карниза мало что осталось. Здание муниципальное, т.е. капремонт обходит его стороной. Ирония ситуации в том, что второй этаж занимает ЖРЭУ, начальник которого, похоже, озадачен лишь тем, чтобы ближайший контейнер заполнялся лишь мусором не к ночи помянутого ЖРЭУ, всем остальным, в том числе и нам, коммунальный босс грозит всяческими карами в случае несанкционированного сброса мусора… Мусора у ЖРЭУ много, по большей части – бумажного. Контора пишет, бумага терпит, зеленые насаждения страдают… не, ну хоть бы сбор макулатуры, что ли, организовали в пределах учреждения, если уж прямые обязанности пофиг. Вот сегодня (в очередной раз!) буквально в паре шагов от спешащей на работу Любочки фигакнулся кусок карниза размером с генетически модифицированное яблочко. Я с воплем отскочила, резко представив себе, что имела все шансы так никогда и не попасть в офис. А дворник… Был бы он, по славной столичной традиции, таджиком, наверняка философски изрек бы что-то вроде: «Карниз башка упадет – совсем мертвый будешь». Но мы в провинции, и дворник наш – хохол дядя Грицко, по-моему, тайный жовто-блакитник, потому что очень уж не любит, когда его называют Гришей. Поэтому высказался он на общеизвестном русско-украинском диалекте, да так загнул, что, кажись, даже метла покривилась. Всё-таки матерная брань придает сил – я, выйдя из ступора, опрометью кинулась под надежную (хочется верить!) крышу. Интересно, а начальник ЖРЭУ в курсе, что он «бисов сын» и… нет, я девушка приличная, то есть вслух не ругаюсь. Правда, и не леди: как-то наступив в темной Настькиной кухне на балованную кошку Скарлетт, я назвала ее не кошкой, а хвостатой мечтой таксидермиста. Уж не знаю, что там поняла Скарлетт, но от меня до сих пор по углам ныкается, сволочь зеленоглазая.

Отрицательные эмоции, как говорит мой премудрый папаша, имеют свойство накапливаться. А потом прилетает какой-нибудь кусок карниза и проламывает нафиг плотину твоего терпения. Я нарычала на попытавшегося качать права клиента, обругала Димку, когда у меня комп висанулся, хотя висанулся стопудово по моей вине. Еще бы! Так по клаве колотить! Нет, все-таки вымещать злость на ни в чем не повинных братьях наших неодушевленных – подло. Подлая ты, Любка!

На обед я не пошла. Как-то, знаете ли, не захотелось лишний раз выходить на улицу. А может быть, просто лень обуяла. Пошарила в столе, раскопала полпачки галетного печенья – хорошая штука, полгода провалялись – и хоть бы что! Ухитрилась разбить свою любимую – мотивчик прямо-таки гайдаровский – голубую чашку. Хорошо еще, у запасливой Анны Михайловны обнаружился литровый эмалированный монстр желтушного цвета. Живем! Иришка вообще на перерыв никогда не ходит, фигуру бережет, питается исключительно творожками и йогуртами… жертва рекламы. Каждый лопал свое, но за общим столом. Корпоративный дух, иначе и не скажешь. Иришка с Анной Михайловной закусили курятинкой с ментоловым вкусом. Я вообще-то, не курю, но за компанию и для снятия стресса – почему бы и нет, тем более еще полперерыва коротать. И тут явился тот, кто умел без проблем скрашивать и более длительные промежутки времени.

Наш замечательный сосед.

Его организация занимает верхнюю палубу нашего Ноева ковчега и кормится за счет техобслуживания лифтов. Далеко не всех его коллег я знаю по именам, разве что только в лицо, их порядка трех десятков, но примерно половину от общего количества составляют Сережи, а другую – Саши. Нашего же визави зовут Валерием Петровичем, или попросту дедом Валерой, и он качественно отличается от своих более молодых коллег тем, что модному корпоративному духу предпочитает добротный, советской выделки, коллективизм. Беседовать с ним – одно удовольствие, тем более что он не жмотится на прянички и пирожные к чаю, а по праздникам неизменно приносит нашей дамской компании бутылочку вина и тортик. Должность деда Валеры – инженер по обучению или что-то типа того. Его ученики – дядечки и тетечки, ответственные за эксплуатацию лифтов. Кабинет-класс увешан плакатами в духе «не влезай – убьет», жутковатые такие комиксы для взрослых. Нам дед Валера обычно не надоедает нотациями, он исключительно приятный собеседник, ни капельки не зануда и знает множество сугубо пристойных анекдотов… Но сегодня он тоже, кажется, пребывает не в духе.

– Дамы, а хотите, я вам расскажу, как пользоваться лифтом, чтобы без происшествий?

– Ты что, Валерий Петрович, от лекции от своей никак отойти не можешь? – Анна Михайловна взглянула на него с сочувствием.

– Это должен знать каждый, – задвинул лозунг дед Валера.

Я так и ожидала продолжения: «Лифты – вокруг нас. Я расскажу вам о лифтах все, что вы хотели знать, но боялись спросить».

– Потому как мало ли что. Бывают и летальные исходы.

Дабы не обижать хорошего человека, мы изготовились слушать. Тем более что на ближайшие двадцать-двадцать пять минут планов все равно никаких.

За эти минуты мы узнали, что самый распространенный страх обывателя – лифт-де может упасть – не имеет под собой никакого технического основания и поэтому не выдерживает критики. И тем не менее (даже при использовании лифта по его прямому назначению) вероятность травм (в том числе несовместимых с жизнью) высока настолько, что пренебрегать ею нельзя (ходите, граждане, пешком). Вот в таком-то году был случай… А в таком-то городе… Особенно не любит двустворчатое чудовище младенцев, которых пытаются прокатить на нем, не вынимая из коляски, пьяных и собак. Ну и стопудово – людей с уровнем везения, близким к моему. Валерий Петрович, наверное, хотел представить нам лифт как друга человека и побудить относиться к нему соответственно, то есть – ответственно. Но лично я теперь буду смотреть на лифт, как на затаившегося врага, только и ожидающего, когда я утрачу бдительность, чтобы… И вообще, если я когда-нибудь захочу придумать оригинальный способ самоубийства, то непременно воспользуюсь лифтом. Вот!

Палыч

«Почти что весна», – так Любка в детстве называла март месяц. Почему-то вспомнилось сегодня, когда я, старый мартовский кот, вышел побродить в одиночку по улицам, сходящемся к центру нашего городского бытия – к рынку. Заодно и Любке какой-нибудь подарок к международному женскому присмотрю.

Предпраздничный центральнорусский рынок – нечто среднее между северной ярмаркой и восточным базаром, но с китайским товаром, русско-украинско-азербайджано-корейскими торговцами и соседством благоуханных роз и начавшей протухать селедки. Лично у меня от такого сочетания башка начинает трещать на десятой минуте, хотя я, вроде бы, в мизантропии не замечен и имею многолетнюю школьную закалку. Поэтому от непосредственных впечатлений я стараюсь переключаться на наблюдения и рассуждения. В таком вот преломленном виде мир внешний не так опасен для моего внутреннего мира.

Профессионально бойкие барахольщицы. Бабушки, удрученно сидящие над сельхозпродукцией. Употребившие для сугреву дядьки, небрежно, с видом знатоков, перебирающие железки. Хомяк в трехлитровой банке, белые мышки, тесно напиханные в малюсенькую клетку-переноску, исходящая плотоядной слюной серая мурчалка, нервно поглядывающий на нее щен-ротвейлер. Наверное, по выходе на пенсию я все-таки примусь за трактат «Коммунальная квартира как способ общественного бытия». А пока…

Пока наблюдаю, как передо мной, умудряясь не поскальзываться, размашисто, модельно вышагивает, вихляясь, будто на шарнирах, упакованная в джинсу девчонка на умопомрачительно высоких каблуках. Наблюдаю и думаю: а может, это благо для индивидуума, когда память короче каблучков? Да что там историческая – хотя бы личная…

Купить, что ли, Любке сапоги на шпильке? Ага, а потом ей передачки в травматологию таскать!

Подумал, подумал, и, сделав крутой разворот у самых дверей обувного магазинчика, вернулся на птичий рынок. Говорят, кошка – символ семейного уюта, так? Мы люди ученые, попробуем проверить эмпирическим путем. Кис-кис-кис…

Палыч

Шестого вечером позвонил Михалыч. Оживленный сверх меры, но, по-моему, вполне трезвый.

– Палыч, поехали Восьмое марта отпразднуем.

– То есть?

– Сезон зимней рыбалки завершим, то есть. Мои к теще на все выходные укатили, значит…

– Да я, вроде как, не по этому делу.

– Палыч, ну ты ваще, блин! Я ж тебя не в рыбные ряды зову, а на ры-бал-ку. Доперло? Нет?

Не совсем, если честно. Меня продолжало грызть ощущение, что логика в рассуждениях Михалыча где-то нарушена. Ага, понял.

– Сань, ну если твоих дома нет, нафиг нам куда-то переться?

– Чтоб твоя, блин, задница совсем к стулу не приросла. На свежем-то воздухе знаешь как…

– Март месяц, только ревматизма мне потом и не хватало.

– Не, ну если не хочешь – так и скажи, – обиделся Михалыч.

– Ну не то чтобы… короче, надо Любку спросить, а то останется она в праздник одна.

– Останется, как же. Ее уж который день какой-то до дома провожает… высоченный такой, тощий.

– Сань, ты что, теперь на лавочке по вечерам сидишь? Покупку семечек тебе субсидировать?

А между тем мыслишки закрутились в заданном Михалычем направлении: а что, если и вправду…

– Едем-то куда? – спросил я, маскируя волнительные мысли.

– Да к Иванычу в деревню, там и озеро подходящее, и вообще…

– У меня десятого уроки…

– Когда ж ты их все выучишь-то? – хохотнул Михалыч. – Не боись, девятого дома будешь.

Ага, подходяще!

И мы поехали. На Иванычевой девятке цвета «природа свихнулась».

– Она хоть по бездорожью-то по вашему пройдет?

– Оно такое же наше, как и ваше, – огрызается Иваныч. – Пройдет, куда ж она денется?

Сейчас еще дорога более или менее, подморозило. Оттепель – это, действительно, абзац.

Ладно, будем считать, успокоил.

На выезде из города мрачно-символично маячит у обочины сдохший автобус, расписанный ну уж очень аллегорическими лошадками. И слоган: «Успех – это движение». Магазин спорттоваров промоушится, что ли?.. Не-а. Банк. Брутально.

Ага, едем дальше. Перекресток. На перекрестке – пара гаишников. Лица неандертальцев на охоте, жезлы держат, как дубинки. С той лишь разницей, что неандертальцы не были вооружены радарами. То есть у мамонта шансов было больше.

Проехали. Без приключений, что вдвойне приятно. Нафига, спрашивается, мамонту приключения?

На радостях начал читать спутникам экстремистско-историческую лекцию о том, что в истории не раз и не два случалось, что высокопоставленные становились высоко повешенными. Иваныч заслушался – и чуть не въехал в и без того недовольно покривившийся указатель с надписью «Отрадное». Ых! Отрадное, Благодатное, Богодухово… Несть им числа по Руси. Только что же это? Мироощущение такое, аскетизм в пастельных тонах? Или всего лишь безуспешная попытка приманить удачу?

Дважды ых! Не, мужики, ну реально, «платные» дороги – это оживший феодализм в самом что ни на есть самодурском варианте! Ожить-то он ожил, но как смердит, зараза!

А что вы думаете? От целесообразности до абсурда не то что один шаг – один плевок, ясное дело, даже не верблюжий. Средства на ремонт дорог необходимы – это целесообразность. Но стоит нашему человеку зачуять халяву и… Пока что – тетушки с больших дорог с руками-шлагбаумами, а вскорости – кто знает? – объявы типа: «Въезд в город Буховое платный». А что, спрашивается, хорошего и примечательного в том Буховом? Речка Буханка, впадающая в реку Непросыханку, да живописные развалины ликероводочного завода, не выдержавшего конкуренции с бабушками-самогонщицами.

Выехав в четыре часа утра, к полудню добрались до Иванычевой деревни, которая на поверку оказалась в соседней области, да еще – райцентр и к тому же – город… ну, это громко сказано – так, городок на берегу живописной лужи, краса неписаная и непечатная.

Не удержался, прокомментировал:

– Ну, я понимаю, что для бешеной собаки семь верст не крюк, но у меня все прививки поделаны и ветпаспорт в порядке!

К тому времени, как мы причалили…у-у-у… приехали на берег озера, навестив предварительно всех Иванычевых родных и знакомых, мне хотелось только одного – свернуться клубочком и задрыхнуть под кустиком. Останавливало только одно соображение – все-таки март на дворе. Ужинать не было ни малейшего желания, разве что для порядку открыли пару банок кильки (мы на рыбалке или где?) и нарезали хлебушка.