Текст книги "Пьяная Россия. Том четвёртый"

Экстрасенс

Имена, равно, как и фамилии участников рассказа изменены…

Ранним утром, Григорий Иванович Терехов, пенсионер со стажем, пришёл на пристань, залил в мотор своего катера горючего и завел мотор с первой же попытки.

– Молодец, – похвалил он, вспоминая многочисленные поломки старенького лодочного мотора.

Проплывая по течению между склонившимися к воде плакучими ивами, Григорий Иванович по привычке принялся разговаривать вслух, обращаясь, в том числе и к катеру, ровно рассекавшему спокойные воды реки, но внимание его неожиданно привлек предмет, покачивающийся на волнах, возле берега и, приняв решение, отчего-то внутренне сжавшись, Терехов повернул ручку управления.

– Что происходит? – спросил он у трупа, лежавшего в воде лицом вниз.

– Теперь рыбалить нет смысла, – решил Григорий Иванович и, выудив из верхнего кармашка камуфляжной куртки сотовый телефон, позвонил в полицию.

– Убили тебя или сам утонул? – спросил он у трупа.

По его лицу проскользнула тень сомнения.

– По пьяни, говоришь, никого не винишь, – и принялся горячо ругаться.

– Спасибо вам, – поблагодарили Терехова полицейские и попытались спровадить пенсионера, но Григорий Иванович не отступил.

– Из-за двадцати рублей убить человека, – негодовал он, жестикулируя из катера, причаленного к берегу.

Полицейские рассеянно слушали, между делом, составляя протокол и делая необходимые фотоснимки.

– Он, то бишь, Вячеслав Грибов попросил взаймы денег: «Будь другом, дай двадцатку до получки!» А после забыл отдать.

Дежурный следователь устроился с протоколом на раскладном стульчике. Поеживаясь от холода, записывал негнущимися пальцами предварительные показания дежурного судмедэксперта, чувствуя такую сонливость, что едва мог моргать.

– Товарищ следователь, – обратился к нему молоденький полицейский из ночного патруля, – а свидетель убитого знает!

Кое-как стряхнув остатки сна, следователь взглянул на Терехова.

– Убил за двадцатку и спит спокойно, – тут же сказал Григорий Иванович дрогнувшим голосом и шагнул из катера на берег.

– Вы были знакомы с убитым? – строго спросил следователь.

– Убийца рядом живет, пошли, покажу. След хороший оставил. Мысли грязные, так и сочатся кровью и гноем, фу-фу!

Сплюнул с гримасой отвращения Терехов.

Подумав, следователь встал, вместе с двумя оперативниками тронулся вслед за Григорием Ивановичем.

По дороге они не разговаривали, говорил один Терехов:

– Вернулся, переоделся, окровавленную одежду в угол кухни бросил, разорвал чистую рубашку на полосы, плотно забинтовал руку. Нож бросил в раковину. Потом налил в стакан водки, нарезал черствого хлеба, поев, попив, спать завалился.

Следователь остановился, с изумлением поглядел на Терехова:

– Откуда вы это знаете?

Григорий Иванович досадливо поморщился:

– Постоянный вопрос. Давайте, шире шаг, поймаем убийцу, премию вам выпишут за скоростное раскрытие дела.

Но к удивлению пенсионера, следователь встал на тропинке, что вела к дому убийцы, и уперся в него требовательным, непреклонным взглядом:

– Вы знакомы с убитым и убийцей?

– Нет, – попытался объяснить Терехов и замычал, подбирая слова, стараясь выразиться поточнее, – я – экстрасенс!

Увидев странное выражение на лице следователя, заторопился:

– В органах не работаю, хотя лет десять назад помогал раскрыть серийное преступление.

Следователь переступил с ноги на ногу, щеки у него загорелись, глаза заблестели азартным блеском.

– Если вы, экстрасенс, может, скажете, как меня зовут?

– Владимир Владимирович Ракитин, – без запинки, глядя ему в глаза, ответил экстрасенс.

– Во дает! – удивился один из оперативников.

Задумавшись, Ракитин смотрел куда-то, минуя столпившиеся стволы деревьев, в пространство начинающегося утра.

– Пожалуй, мы схватим преступника, – сосредоточился он на Терехове, – но очередной серийный маньяк у нас и сейчас в разработке есть! Никак не переведутся моральные уроды!

Экстрасенс смотрел ярко-зелеными, пронзительными глазами, в которых светилось абсолютное понимание.

После чистосердечного признания, убийца, закованный в наручники, угрюмо проследовал в камеру предварительного заключения.

Терехов сморгнул и поднял взгляд на следователя, протягивавшего ему чашку горячего кофе.

– Григорий Иванович, дорогой вы наш…

В самой сердцевине городского парка, где шумели на ветру кудрявые березы, под слоем сырой земли лежала последняя жертва серийного убийцы, девочка восьми лет.

– Яночка Синицына, – грустно сказал Григорий Иванович, разглядывая возможный сценарий жизни Яночки и блестящую спортивную карьеру, и не рожденных детей.

– Она бальными танцами занималась. Вы должны увидеть убийцу! – воскликнул следователь, пристукнув кулаком по столу.

– Да? В двух шагах отсюда живет в пятиэтажной хрущовке. Преподает в старших классах физику и рассчитывает умереть на свободе.

– Как его зовут? – оборвал Ракитин экстрасенса.

– Юрий Богданович Хомутов, – ответил Терехов, которому больше всего на свете хотелось сейчас лечь и помереть.

Железную дверь квартиры маньяка взяли штурмом и, ворвавшись внутрь, бойцы отряда специального назначения, обнаружили Хомутова… повесившимся. Не пожелал, как видно, Хомутов тюремного заключения. Многочисленные улики с задушенных им жертв любовно были разложены по столешнице письменного стола. В компьютере обнаружились видео и фотозаписи свидетельствующие о больном сознании преподавателя физики.

– Боже мой, ведь он с детьми работал! – возмутился Владимир Владимирович Ракитин. – И проходил обязательное обследование перед каждым учебным годом!

– Отписки! – горько сказал Терехов. – Шизофреников и психопатов среди преподавателей школ пруд пруди!

На следующий день, когда в яркой синеве заливался жаворонок, Ракитин присоединился к Григорию Ивановичу.

Ровно шумел мотор, и разбегались волны, подчиняясь быстрому движению катера.

– Рыба старается держаться поверхности, когда кушать хочет, – рассуждал Терехов, уверенно направляя нос катера к середине реки.

Заглушив мотор, он закинул удочку, шепотом пояснив насторожившемуся Ракитину:

– Тут две щуки на охоту выпятились, одна старая и хитрая, другая помоложе, поглупее, ее и поймаем!

Ракитин приготовил сачок, чтобы подсечь щучку, миг и она действительно клюнула.

– Мать честная, – перекрестился Владимир Владимирович, – да за тебя, Григорий Иванович не то, что следователи, рыбаки всего мира сражаться станут!

– И ничего особенного, – спокойно ответил Терехов, но коснувшись, щуки, замер на месте, пораженный внезапным ощущением, – труп на дне!

– Где? – деловито вгляделся в воду Ракитин.

– Придавлен камнями, – ответил Григорий Иванович, – частично объеден рыбами.

Тихо зашипев от отвращения, он выпустил щуку.

– Девушка семнадцати лет, – докладывал экстрасенс, пока Ракитин набирал номер телефона следственного отдела…

Пропащие

Она жила в очаровательном домике, покрытом старой черепицей, затерявшемся среди зарослей малины.

Любила по вечерам, не торопливо прогуляться по окрестностям, наслаждаясь кристально-чистым воздухом и сладостным пением соловьев.

Но всегда останавливалась перед проблемой в виде пьянствующего соседа по деревне по прозванию Неваляшка. Почему, Неваляшка, спросите вы? А потому что, упав, он непременно вскакивал и, покачнувшись, раз-другой, продолжал свой, как правило, бессмысленный путь.

Ни имени его, ни отчества она не знала, ведала только о воинственном характере пьяницы ненавидящем всех женщин без разбору. Жил, Неваляшка один в плохеньком дому, на окраине, жена от него сбежала вот уже лет как двадцать назад. Родители померли, а немногочисленные друзья, в основном, из соседнего села приходили к Неваляшке лишь выпить. Бросил бы он, отказался от своей пагубной привычки и дружки в тот же миг оставили бы его, да ему и самому они показались бы отвратительными.

Один, так называемый вечный жених, лет пятидесяти, с плешивой головой и глазами навыкате все клеился к ней, намекая на ее одиночество, похотливо ухмылялся. На деревне люди так его и звали: Жених.

Другой, постоянно в синяках, как он сам про себя говорил, боевых ранениях, появлялся повсюду в лаптях, которые плел сам, научившись искусству плетения из лыка у своего деда. Прозвище у него было соответствующее: Лапотник.

Третьего называли просто вруном. Сочинитель историй, где, правда, где вымысел, не поймешь. Врун к тому же косил на один глаз, а к косым крестьяне всегда относились плохо, считая их либо причастными к колдовству, либо откровенно презирая за склонность ко лжи и пакостным поступкам.

Четвертый, замыкающий список дружков Неваляшки прослыл страшным буяном.

Ему, что с собутыльниками подраться, что с нарядом полиции – все едино.

На деревне его обзывали Драчуном и сторонились тяжелого, угрюмого взгляда, которым даже трезвый, буян одарял любого прохожего.

Она приезжала в деревню лишь на лето, оставляя городскую квартиру и городскую суету временно в прошлом. Звали ее Вероникой. Тридцати лет от роду, незамужняя, но независимая бизнес-леди она расслаблялась в деревенской идиллии, однако приставучие алкаши отравляли ей весь отпуск.

Так и тут, ускоряя шаг, Вероника попыталась оторваться от Жениха. Ее покоробило от слова «сегодня», которое он использовал несколько раз, следуя за ней по пятам.

До нее долетел легкомысленный смех Вруна.

Косой выскочил из-за куста, и Вероника в замешательстве уставилась на шизофреническую прическу, которую Врун соорудил у себя на голове, как видно начесав расческой волосы дыбом.

– Скоро и свадебку сыграем! – игриво-кокетливым тоном сообщил собутыльнику Жених.

Вероника впала в ярость и, развернувшись, попыталась заехать в ухо крепко сжатым кулаком надоедливому развратнику.

Но не тут-то было, Жених уклонился, а ударила Вероника Лапотника, словно по волшебству выросшего перед ней.

– Ты еще, откуда? – растерялась она, глядя, как Лапотник с упреком в глазах, схватился за побитое ухо.

– Ненавижу! – восстал из высокой, не примятой травы, Неваляшка и пошел на нее, засучив рукава.

Вероника попятилась, отчаянно пытаясь отыскать вокруг палку не палку, дубину не дубину для защиты от распоясавшихся алкашей.

Но ее опередил Драчун. С ревом набросился на собутыльников, повалил и принялся самозабвенно мутузить своих же приятелей.

Воспользовавшись паузой, Вероника бежала. В домике она перевела дух, но оглядевшись, принялась поспешно собирать вещи.

– К черту, – сквозь злые слезы твердила она, – такой отпуск!

Но собрав сумку, остановилась.

– Впрочем, что это я? Неужели сбегу со своей милой дачи от противоправных действий каких-то ханыг?

Задумавшись, присела к кухонному столику, застеленному прекрасной синей скатертью. На столе были разложены изящные столовые приборы, стояла хрустальная ваза, наполненная чистой колодезной водой с букетом полевых цветов.

– Ну, уж нет! – решила она и набрала номер телефона на своем, ново-модном розовом айфоне.

– Красиво! – оценил деревенские окрестности в тот же вечер один из прибывших.

Ватага крепких бритоголовиков играя мускулами, направилась к плохенькому домику Неваляшки.

После короткого боя, подвешенные за ноги к развесистым ветвям дуба, что рос возле неваляшкиной избушки, алкаши ревели в голос, умоляя пощадить.

Бритоголовики были непреклонны. Один раскрыв чемоданчик, что брал с собой на разборку с пьяницами, выудил шприцы, наполнил прозрачной жидкостью из ампул.

– Цианистый калий, – бросил он притихшим алкашам, взирающим на шприцы из положения кверху ногами.

– Мамочки, – заревел Врун, – мы больше не будем!

– Отпусти, начальник! – протрезвел Драчун.

– Пить брошу, – побожился Неваляшка.

– Ну да? – не поверили парни, обступая своих пленников.

Лапотник тихонько завыл, когда игла проткнула ему кожу руки.

Жених попросту потерял сознание.

– Не беспокойтесь, Вероника Павловна, – радостно осклабился один из бандитов, – мы их за тридевять земель уволокем!

– Закопать бы под безымянными табличками, – предложил другой, срезая веревочные путы.

– Так мы договорились! – требовательно взглянула в глаза каждому из ватаги, Вероника.

– В реку бы и камень на шею, – произнес, запихивая бесчувственные тела алкашей в фургон заранее подогнанной к дубу «газели», с досадой высказался третий, – но вы добрая, Вероника Павловна, пропащие души, а жалеете!

К утру следующего дня, Неваляшка, Жених, Лапотник, Врун и Буян очнулись в камерах тюрьмы для особо опасных преступников, страдающих психическими расстройствами. То, что они были напуганы – ничего не сказать, но под вымышленными именами, с липовыми документами, надуманными историями преступлений, они так и не смогли вырваться из мира, к которому отнюдь не принадлежали.

Искали ли их? О, да! У Лапотника оказалась сварливая, но жена, регулярно избивавшая своего непутевого супруга сковородкой по голове. У Жениха глупая старушка-мать, однако, души не чаявшая в своем лысоватом сыне. У Буяна брат – подлец, через месяц после бесполезных поисков, выставивший дом Драчуна на продажу. Даже Врун не страдал одиночеством, его сожительница, крикливая, сельская доярка долго обивала пороги местного участкового, изводила его в конторе, подстерегала у дома, требуя максимального внимания к пропаже гражданского мужа.

И лишь Неваляшку никто не искал, через полгода, правда, прикатили дочери, уже взрослые и предприимчивые девицы, покрутились вокруг покосившегося домика своего отца, поглазели на заросший бурьяном огород и продали родительское наследство залетному бизнесмену, сразу же выстроившему на месте снесенной избушки хоромы из красного кирпича.

А Вероника спокойно осталась жить на своей даче, затерявшейся среди источавших головокружительный запах садовых цветов всевозможных видов и автор ответственности за ее поступок не несет, равно, как не разделяет любые попытки сотрудничества со следствием…

Жизнь без жизни

Сверкая заманчивыми огнями, новый торговый центр привлекал толпы молодежи. Будто мотыльки на пламя стремились они к яркой, но искусственной жизни.

Искусственной? Как бы, не так! Вот она настоящая жизнь цокали каблуками модных туфель две блондинки. Впрочем, вот их имена – Анна и Анфиса. Последняя, стесняясь своего имени, придумала называться по-другому. Коротко взглядывая из-под наклеенных длинных ресниц, она всякий раз жеманничала перед новыми кавалерами и, протягивая для рукопожатия руку с ногтями, накрашенными разными цветными лаками, представлялась Анжеликой.

В торговом центре блондинки любили бургеры из Макдака и кока-колу. Усевшись под пальмами, за круглым розовым столиком они принимались обсуждать насущные вопросы.

– Больше всего на свете я люблю дорогие подарки, кольца с драгоценными камнями, клубничное мороженое и фильмы с любовным сюжетом!

Говорила Анна, с неподдельным интересом провожая взглядом одиноких молодых мужчин.

– А я обожаю духи с цветочным запахом, йогуртовые торты и южных мужчин! – перечислила Анфиса-Анжелика.

– Турков что ли? – не поняла Анна.

– И турков, – согласилась Анфиса-Анжелика. – и кавказцев!

– Фу, какая ты! – замахала на нее руками Анна.

– Что такое?

– Ведь они противные, мохнатые!

– Зато горячие, продвинутые, не то, что наши лапотники!

– И не сравнивай!

– Не говори, ах, как я страдаю! – воскликнула Анфиса-Анжелика.

– Без любви и жизнь – не жизнь! – посочувствовала ей подруга.

– Девушки свободны? – наклонился над их столиком эффектный брюнет.

– Свободны? – вопросом на вопрос ответила Анна и пригляделась к брюнету.

Не упустив ни малейшей детали в его костюме, оценив каждый сантиметр дорогой ткани брюк, рубашки, пиджака. Зацепившись взглядом за толстый бумажник, видневшийся из нагрудного кармана, Анна повторила, но уже утвердительно:

– Свободны!

Анфиса протянула руку:

– Анжелика!

Брюнет легонько пожал ее пальчики, мельком глянул на разноцветные ногти.

Подсел к девушкам:

– Как на счет моего друга?

– О! – оценила Анфиса-Анжелика смуглую физиономию мужчины кавказской национальности.

Кавалеры были поделены и на некоторое время подруги предпочли общество мужчин.

На следующий вечер, как ни в чем не бывало, блондинки встретились в торговом центре. Заняв свой любимый розовый столик под пальмами, они первым делом продемонстрировали друг дружке подарки.

– Он подарил мне золотое кольцо с бриллиантом! – сказала Анна, протягивая подруге бархатную коробочку с колечком внутри.

– За какие такие заслуги? – не поверила Анфиса-Анжелика, с подозрением рассматривая подарок подруги. – И почему, интересно, ты не надела кольцо на палец?

– Берегу! – отвела глаза Анна и тут же потребовала. – А у тебя что?

Анфиса обиженно поджала губы и, пошарив в сумочке, вытащила на свет божий коробочку с духами.

– Подожди, вроде у тебя такие уже были?

– Я попросила купить свой любимый аромат, что из того? – нервничая, выкрикнула Анфиса и залилась слезами.

– Да, ладно тебе, – примиренчески улыбнулась Анна, – не плачь! Хочешь я тебе кусочек йогуртового торта куплю?

– Тогда я тебе клубничное мороженое! – предложила Анфиса.

Блондинки поспешили к разным торговым лавкам с модными брендами мировых кафушек.

Оплачивая свою покупку, Анна со вздохом повертела в руках сто долларовую купюру, которой расплатился с ней вчерашний кавалер и, пересчитав остальные тысячные, вздрогнула от настойчивого мяуканья плоского айфона, платы одного клиента.

– Мама? – спросила она, напрягаясь. – Нет, мам, я не в университете, нет, не на лекции. Что, мама? Кольцо взяла я! Мне захотелось показать твое кольцо Анфисе. Верну, как только домой приеду!

Твердо заявила она и встретилась взглядом с новым претендентом на ночь.

– Любишь йогуртовые торты? – спросил он.

– Это моей подруге! – незаметно оглядывая его простую одежду, ответила Анна и повела плечами. – Ты – студент?

– Нет!

– Наверное, менеджер!

– Не угадала! – рассмеялся он.

Анна наморщила лоб, вглядываясь в золотую цепь на шее у парня.

– Бизнесмен?

– Теперь в точку!

Подцепив нового героя своего романа, Анна без лишних церемоний удалилась, торжественно взяв молодого бизнесмена под руку.

Анфиса-Анжелика осталась одна, но ненадолго. Длинные ноги блондинки привлекли внимание очередного горячего южанина.

– Лекции? – пересчитывая на утро несколько тысячных бумажек, презрительно процедила Анна, вспоминая телефонный разговор с матерью. – И жизнь – не жизнь, а диплом и купить можно!

Пересчитав свои кровные, заплаченные кавказцем, Анфиса-Анжелика обрадовано улыбнулась:

– Еще немного и я куплю себе отдельную квартирку!

А вечером, завернув к цветочному магазину, она купила себе розу в качестве доказательства.

– Подарок? – кивнула на розу в руках Анфисы, Анна.

– А у тебя? – кивнула на орхидею в руках Анны, подруга.

– Да уж! – потупились обе.

И с надеждой поглядели на очередных претендентов, ищущих дамочек на одну ночь.

– Свободны? – прозвучал законный вопрос.

– Свободны! – хором ответили блондинки, предварительно оценив дорогой прикид, а стало быть и хорошую платежеспособность потенциальных кавалеров.

День добрых дел

Старушка, выходя из аптеки, плачет, пересчитывает копейки.

– Лекарство-то целую тысячу, стоит, – ревит она, утирая мелкие слезы бисером скатывавшиеся у нее по щекам.

Народ равнодушно кивает, но проходит мимо. Пять, шесть человек прошло в аптеку и столько же вышло, пока она убивалась над своими копейками. На седьмом спотыкаются.

– Погоди-ка, мамаша, – басит мужчина, лет тридцати, спортивного телосложения, по всему видать, принципиальный, – что за лекарство такое, золотое?

Старушка, без слов, вынимает из пакетика плоскую коробочку с не броским названием и мнет в пальцах чек.

– Так-с, – тянет мужчина и вытаскивает из нагрудного кармана смартфон, – проверим!

– Ну, точно, – орет он в следующую секунду, вычитав нечто в интернете, – у этого лекарства есть аналог, дешевле на семьсот рублей. Ей богу, устрою как-нибудь день добрых дел, встану тут у аптеки и буду наших старушек-нескладушек учить фармацевтов с их заоблачными ценами обходить!

– Но это же, аптекари, – недоумевает старушка.

– Это уже не аптекари, – суровеет мужчина, – а предприниматели, им до твоего финансового положения глубоко наплевать!

Старушка опять плачет.

– Одна я, совсем одна, некому и подсказать!

– А дети?

– Сын помер, – тихо говорит старушка.

Мужчина свирепеет, расталкивает собравшийся вокруг них народ и, размахивая лекарством, врывается в аптеку. За ним семенит старушка с чеком.

Они одерживают победу и, запихивая в тощий, выцветший кошелек отвоеванные деньги, старушка бормочет.

– Глядишь и супчика рыбного, себе сварю!

– Добрые дела на этом не заканчиваются, – решает мужчина и объявляет старушке, – у меня самого такая же мамулька-крохотулька сидит дома, носки вяжет, так у нее есть я, а о тебе кто позаботится?

Старушка безмолвно кивает и опять плачет. Одета она так себе, судя по зимней погоде с морозцем и снежком, не очень. На голове старый пуховый платок изъеденный молью, на плечах осенняя курточка, призванная скорее вводить прохожих в заблуждение своей мнимой теплотой, на ногах дешевые дутыши и затасканная черная шерстяная юбка.

– Пошли, – оглядев ее всю, говорит мужчина и, подхватив старушку под руку, распахивает перед ней двери ближайшего магазина одежды.

Не слушая ее отговорок, не внимая попыткам к бегству, которые старушка в меру своего воспитания, привыкшая, как и все мы, к черствости окружающих, неоднократно пытается применить, мужчина покупает ей теплые варежки взамен тоненьких, рваненьких. Покупает новый пуховый платок. Заставляет старушку примерить теплое зимнее пальто, выбирает для нее шерстяные рейтузы и толстые колготки, приценивается к кардигану и юбкам. Завершением покупок становятся кожаные сапоги с натуральным мехом.

– Ой, сынок, разорение ведь! – ахает старушка, качаясь то ли от горя, то ли от радости.

– Не боись, мать, я таких, как ты, могу еще человек десять одеть. Зарабатываю хорошо, а копить куда же?

Задает он вопрос молоденькой кассирше, бесстрастно упаковывающей вещи в пакеты.

– Погоди, – останавливает он ее, – иное мы и сейчас наденем! Скидывай мать старье, нечего морозиться!

Старушка послушно передает ему свое рванье и с удовольствием надевает кардиган и новое пальто, окутывает голову пуховым платком, переобувается в кожаные сапоги.

– Я такое никогда и не нашивала, – говорит она с чувством и поворачивается перед большим зеркалом, любуясь, – прямо, королевна!

Теперь наступает очередь мужчины утирать слезы.

– Ты не плачь, Сереженька, – называет она его по имени, так как они уже познакомились, – и спасибо тебе за благодетель твою! Добрый ты, молиться за тебя стану!

– Не за себя плачу, – рыдает Сергей, – Нина Ивановна, за людей русских убиваюсь. Куда милосердие только наше подевалось? Одни рабы кругом и ходят, бродят, как тени стелются перед горсткой бездарных правителей доведших наших стариков до безобразия, до абсолютной нищеты!

– Пойдем, – решает он и, выбросив по дороге старые вещи старушки в мусорный бак, приглашает ее в большой супермаркет.

Старушка покорно семенит за ним и товарной тележкой, куда он ссыпает почти все подряд: крупы, макароны, консервы, сахар, копченые колбасы, сосиски и напоследок берет несколько килограмм отличной свиной вырезки.

– Ой, куда мне столько? – у кассы старушка обмирает, глядя на космическую цену, которую выдал чек.

Но Сергей непреклонен. Вместе, они следуют намеченным курсом домой, к старушке.

Сергей, отдуваясь, волочет несколько тяжелых сумок с покупками. Нина Ивановна торопясь открывает двери своей квартиры на первом этаже многоквартирного блочного дома.

Ничего особенного, обшарпанная прихожая, комнатка в восемнадцать квадратных метров, кухонька со стареньким холодильником, обклеенная клетчатой клеенкой в яблоках.

– Может, чайку? – суетится Нина Ивановна.

– Не откажусь, – тяжело дышит Сергей и следует в ванную.

В ванной он видит плохую ржавую сантехнику и кивает самому себе, отраженному в зеркале, день добрых дел еще не закончен.

После Сергей выясняет, что всю свою жизнь Нина Ивановна работала учительницей младших классов.

– Учительница первая моя, – говорит он, открывая двери собственной квартиры, и прислушивается к мерному тиканью настенных часов.

На глазах у него закипают слезы, он подходит к комоду, где стоит портрет в траурной рамочке.

На портрете женщина вяжет носок.

– Я о ней позабочусь, мамочка, – шепчет Сергей и целует портрет, – не беспокойся!

В квартире чистота и порядок, достаток дышит с экрана плазменного телевизора, который включил Сергей, но что он видит или слышит? – Лишь пустой звук!

Загибая пальцы, Сергей перечисляет:

– И кран надо заменить, и трубы, и бачок новый поставить, до остального еще не добрался, там посмотрим!

С этими словами он засыпает под неустанное бормотание телевизора.

А вот Нине Ивановне не спится, укачивая портрет сына в руках, она рассказывает о Сереженьке и удивляется неожиданной щедрости чужого человека, да полно, чужого ли? Приходит ей в голову!..