Текст книги "Пьяная Россия. Том четвёртый"

Разные вкусы

Иван Павлович Куропатков очень любил поесть, но мало того, любил вкусно поесть. Жена у него, Екатерина Леонидовна готовила прекрасно, избаловала мужа своего совершенно. Иван Павлович лакомился потрясающими блюдами, кушал пирожки с грибами, пил вкусные морсы и компоты.

Наевшись, Иван Павлович едва добредал до дивана, где валился обессиленный едой, погружаясь в блаженный сон.

Однако волей судьбы спокойная жизнь Куропатковых была нарушена срочной телеграммой сигнализирующей о болезни матери Ивана Павловича, женщины настолько преклонных лет, что, как говорится, остается только шляпу снять.

Старшая Куропаткова проживала в соседней Украине, под присмотром младшего сына, Василия и его жены, Натальи.

Странно, но Иван Павлович не смог вспомнить, когда он сидел за одним столом с братом, а главное, его женой. Польстившись на внушительное наследство в виде просторной хаты, плодово-ягодного сада и сколько-то гряд под овощи, Василий с Натальей поспешили захватить материнскую вотчину, тем более два сына с дочерью расплодились и груз в виде пяти внуков дошкольного возраста заставлял дедушку с бабушкой крутиться.

Иван Павлович с Екатериной Леонидовной такими успехами похвастаться не могли, у них был всего один сын, да и тот одинокий, но богатый, живущий и работающий в крупной фирме города Лондона.

Рассматривая заграничные снимки, Иван Павлович вздыхал, наблюдая деловые очки на худом крючковатом носу пятидесятилетнего сына даже не помышлявшего о создании семьи.

Посовещавшись, Куропатковы пришли к выводу, что Екатерине Леонидовне ехать на Украину незачем, к тому же толстого, ленивого, домашнего кота не на кого было оставить.

Поехал Иван Павлович. Подъезжая на такси к хутору, знакомому с детства, Иван Павлович к удивлению своему не чувствовал никакого волнения. Списав отсутствие человеческих эмоций на свой солидный возраст, в семьдесят лет, он подошел к дому, выкрашенному в яркий сиреневый цвет и, поднявшись на крыльцо, вежливо постучал.

– Возможно, скоро умрет, – наблюдая за Натальей, ловко разливающей борщ по тарелкам, произнес Василий, задумчиво, – а хоронить нам с женой будет трудно, сам понимаешь, какие затраты!

И он многозначительно посмотрел на брата.

– Но ведь не умерла же еще, – покосился в сторону застеленной цветным покрывалом, высокой кровати матери, хорошо видной в проем раскрытой двери комнаты, Иван Павлович.

– Не факт, что не умрет завтра, – не согласился Василий, нарезая чеснок по долькам.

– А в какой она больнице? – размешивая сметану в борще, спросил Иван Павлович.

– В городской, – кратко ответил Василий и, откупорив бутылку, предложил, – самогончику?

– Не откажусь, – подвинул брату стопку, Иван Павлович.

Впрочем, самогон пригодился, проглотив первую ложку борща, Иван Павлович выпучил глаза на Наталью. Привыкнув к вкусным обедам, он никак не ожидал столкнуться с плохо приготовленным супом. С трудом доев, выпив для того, чтобы отбить отвратительный терпкий привкус не прожаренной свеклы, несколько стопок самогона, Иван Павлович попытался отказаться от второго, но Василий настоял:

– Обижаешь, брат, Наталья старалась, готовила!

Иван Павлович удивленно приподнял брови, вспоминая свою жену, если его Катенька старалась приготовить праздничный обед, повара ведущих ресторанов могли отдыхать.

На второе Наталья подала жареную курицу и картофельное пюре. Василий подвинул брату салатники с разными лечо и салатиками.

– Попробуй! – сделал он широкий жест рукой.

Иван Павлович послушно пробовал, с трудом сохраняя на лице благодушное выражение и вежливо улыбаясь. Боже мой, как можно так отвратительно готовить, думал он, с ужасом наблюдая за опьяневшим братом, с удовольствием, поглощающим пищу приготовленную его женой. И переводил взгляд на довольную жизнью Наталью.

– Вот поедим и поедем в больницу, мать проведать, – проговорила она, опрокидывая стопку самогона.

– Выпьем и поедем, – согласился Василий, налегая на трясущийся студень.

– Мать-то у нас большая ругательница! – подмигнула Наталья. – Готовить мне не давала!

И она обиженно шмыгнула, вытирая нос тыльной стороной ладони.

– Орала, что я ее отравить хочу!

Иван Павлович кивнул, лучезарно улыбнулся, но внутренне сжался, мать, действительно обладала крутым характером, была, как говорится, скора на расправу, но в силу возраста, наверное, не смогла сопротивляться обстоятельствам свалившимся на нее, как снег на голову, между тем, Наталья продолжала:

– Банки с едой за окно палаты выбрасывает!

– Это, какие же банки? – осторожно спросил Иван Павлович.

– А, что я ей приношу! – шмыгнула, Наталья. – Каждый день, между прочим, приношу, чтобы кушала, а она, за окно!

– Старая она, безмозглая уже, – попытался сгладить ситуацию, Василий.

– Да, старая… – разревелась Наталья.

В больницу Иван Павлович поехал сам, Василий с Натальей наклюкались и уснули в комнате матери, повалившись на ее кровать.

– Пробовал ты ее стряпню? – сердито насупилась старуха, после крепких объятий со старшим сыном.

– Пробовал, – вздохнул Иван Павлович, разглядывая девяностолетнюю мать, худую, в чем душа держится.

– Легче сдохнуть, – решила мать.

– В больнице совсем не кормят?

– Ну, почему же, – возразила мать, – пшенная каша на завтрак, пустой суп на обед, пшенная каша на ужин.

– Мамочка, – подвинул принесенный килограмм яблок, Иван Павлович, – не расстраивайся, я попытаюсь тебе что-нибудь купить!

И он рысью отправился в магазин, где набрал творожков и йогуртов, все, что любят старики.

Мать встретила его покупки с удовольствием.

– Ведь им что надо, – облизывая ложку, произнесла мать, отдуваясь от съеденного, – на дом глаз положили. Я понимаю, дети беспутые, нарожали мне правнуков, а сами все в одной трехкомнатной квартире родителей ютятся. Простор нужен для правнуков!

– Так, пусти их, – робко предложил Иван Павлович, откупоривая для матери очередную упаковку творожка.

– Старая я, – взглянула ему в глаза, мать, – мне покой нужен. Уехать бы куда, а дом они, пущай забирают!

– Поехали к нам!

– Ты серьезно? – обрадовалась мать.

После подписания всех документов, Василий с Натальей проводили Ивана Павловича с матерью на вокзал.

– Стол бы прощальный накрыть, – жалела Наталья, – но вы так торопитесь покинуть нас!

– Учись готовить! – сердито оборвала ее мать.

– Она прекрасно готовит! – вступился за жену, Василий.

– Недаром ты только с рюмкой и можешь ее поганую стряпню есть! – рассердилась мать.

– Полно вам, – вмешался Иван Павлович, миролюбиво улыбаясь, – просто у вас разные вкусы!

Поезд унес их от родственников. И встреченные Екатериной Леонидовной, они спокойно доехали на такси до дома, где мать, переступив порог квартиры, подозрительно принюхалась к восхитительным запахам праздничного обеда, приготовленного для нее снохой.

– Вроде вкусно пахнет? – с сомнением покачала она головой.

– Мамочка, – засуетился Иван Павлович, – как мы живем, ведь ни разу ты не пробовала кушанья, приготовленные моей Катенькой.

– Пока на ногах была, сама готовила, – согласно закивала старуха и, переодевшись в мягкий домашний халат, переобувшись в пушистые домашние тапочки, прошла за стол.

А проглотив первую ложку жаркого, выдохнула:

– Какое счастье, когда есть еще одна сноха!

Екатерина Леонидовна покраснела от смущения.

Мать поселилась в двухкомнатной квартире Куропатковых и прожила еще десять лет до своего абсолютного юбилея. Виной ее долгожительства были покой и вкусная еда, а еще неторопливые прогулки в лесистом парке, что очень любили ее сын и сноха…

Диагноз

Михаил Леонидович Синехвостиков обладал, мягко говоря, податливым характером.

– Как глина, – кивали, недобро усмехаясь ему вслед, коллеги по работе.

С лёгкостью меняя мнение о том или ином предмете разговора, Михаил Леонидович нередко попадал впросак, поддакивая откровенным врагам и непримиримым спорщикам.

– Мечется с одной стороны на другую, – наблюдая, как Синехвостиков искренне желает всем угодить, зло замечали многочисленные недруги.

Друзья, жалея Михаила Леонидовича, его оправдывали, но увлекаясь новой идеей очередного спорщика, Синехвостиков ненадолго начинал «зеркалить», повторяя чужие слова и предложения, как свои собственные.

– Сатана – это зло! – орал он после убедительных, как ему казалось, речей одного из своих коллег попавшего в секту «новопреставленцев».

А когда противники доказывали ему, что он «зеркалит» идеи сектанта, безо всяких раздумий начинал пропагандировать нечто абсолютно противоположное, где по его словам выходило, что зло, как раз не Сатана, а сектанты.

Правда, у Синехвостикова была одна отличительная черта характера. Раз обманувшись, он переключался на неприятие «обманувшего» его человека и громко сопя, демонстративно переставал разговаривать с «обидчиком».

Таким образом, довольно часто у него возникала острая необходимость в виду нужды в том или ином человеке наступать самому себе на горло и не то, чтобы извиняться, этого он никогда не делал, но принужденно посмеявшись, заявить о прошлых распрях и недоразумениях.

На что в обыкновении следовала реакция довольно резких слов и крепких выражений. Советы, а не пойти ли Синехвостикову лечиться к психиатру звучали все чаще и чаще, наконец, дошли и до него. Произнесенные человеком со значительным списком послужных наград, они заставили Михаила Леонидовича пересмотреть линию своего поведения и, робея, приседая на каждом шагу, он воспользовался возможностями едроссовского времени, когда частных клиник, как грязи, на каждом шагу, договорился по телефону с приветливой секретаршей. В назначенное время, переступив порог светлого кабинета, Михаил Леонидович проследовал к мягкому креслу и, усевшись, уставился в спокойные глаза облаченного в белый халат, врача-психиатра.

После дежурных вопросов, где родился, крестился, учился, врач, внимательно наблюдавший за подергиваниями век Михаила Леонидовича, задумчиво предложил рассказать ему о своих родителях, бабушках, дедушках. Одним словом, поведать, а не было ли в роду психически больных, может алкоголиков? На что Михаил Леонидович даже подскочил, в негодовании заявив об абсолютной порядочности своих предков. Тут надо сказать, Синехвостиковы вообще презирали пьющих и, стало быть, пропащих людей, а уж о психах и говорить нечего. В возмущенном вопросами психиатра сознании Михаила Леонидовича почему-то возник отвратительный образ слабоумного, роняющего под ноги слюни, одним словом, дебила.

– Нет и еще раз нет! – категорично пристукнул ладонью по коленке, Михаил Леонидович. – Слава богам, все мои родственники вели нормальный образ жизни, были порядочны и честны!

Психиатр с интересом рассматривал Синехвостикова.

Заметив его взгляд, Михаил Леонидович пожалел о своей чрезмерной болтливости и быстренько смял тему, переведя разговор в другое русло.

Психиатр не перебивал, слушал, слегка склонив голову к плечу, изредка записывал что-то в раскрытую записную книжку и Синехвостикова так и подмывало расспросить о диагнозе, но с испугу он продолжал нести околесицу, а после и вовсе принялся икать.

Предложив пациенту очередной стакан воды, врач перешел к делу и, проведя несколько психологических тестов, принял решение, которое сводилось к занятиям медитациями, зарядке по утрам, одним словом, к здоровому образу жизни.

Получив рекомендации специалиста больше спать, не нервничать и так далее, Михаил Леонидович расплатился у стойки секретарши клиники, отдав не хилое количество денег и выйдя на весеннюю улицу, полную восторженного чириканья птиц, глубоко задумался о своем «пошатнувшемся» здоровье.

Наблюдая в окно его сгорбленную спину врач-психиатр нимало не сомневаясь сообщил владельцу клиники, по совместительству главному врачу.

– Совершенный маразматик!

– Тяжелый случай? – провожая взглядом суетливо подпрыгивающего на каждом шагу Синехвостикова, спросил главный врач.

– Еще бы, – вздохнул психиатр, – уже страдает легкой формой слабоумия и это в пятьдесят лет!

– Что делается! – посочувствовал главный врач неизвестно кому, то ли своему другу, заполучившему неизлечимого пациента, то ли Синехвостикову, не подозревавшему о своем тяжком диагнозе и вышагивающем, как ни в чем не бывало, по весенним лужам, на работу, где его появления с неприязнью поджидали коллеги по работе…

Ретроград

Накануне знаменательного дня, восьмого марта, Стас Федорович, как всегда, сделал несколько хитрых ходов, чтобы отправить жену с поздравительными открытками к женской половине ее семьи. Жена, как всегда сделала вид, что ничего о готовящемся сюрпризе не знает, и ушла, бодро размахивая дамской сумочкой.

Стас Федорович развил бурную деятельность: пропылесосил пол, палас, выгнал кота с дивана и ничего, что котяра взвыл от страха перед гудящим на все лады чистящим механизмом, прячась под банкеткой на кухне. Подумаешь, боится пылесоса, его проблемы! Фыркал Стас Федорович, принимаясь за стирку. Впрочем, загрузив белье в стиралку и засыпав стиральный порошок, позволив машине самой переворачивать и шваркать, он отправился на кухню.

Еще накануне, ночью, придумав меню праздничного вечера, Стас Федорович засучил рукава. Через два часа накрыл стол, переоделся в праздничный костюм и бодрячком бросился на улицу за свежим букетом цветов. В ближайшем цветочном магазине нашлись возлюбленные женою белые хризантемы. После недолгих поисков по шкафам, Стас Федорович обнаружил вазу, отмыл в ванной от годовой пыли, с удовольствием вдыхая морозную свежесть выстиранного белья, развешанного им тут же на сушилке.

Чрезвычайно довольный собой, открыл бархатную коробочку с золотой цепочкой внутри, полюбовался подарком и взглянул на часы. Однако покачал он головой, женушка запаздывает.

Шли минуты. От нечего делать, Стас Федорович включил телевизор, переключая пультом каналы, он чувствовал, как начинает злиться. В желудке урчало, стол ломился от салатов и прекрасных блюд, изготовленных им самим. Сглотнув слюну, он пересилил себя, отвернулся от стола, дрожащей рукой набрал номер телефона тещи.

– Алле, кремль на проводе! – ответила теща после долгих гудков ожидания.

– Елена Степановна, здравствуйте! – нервно проговорил Стас Федорович. – С праздником вас!

– И тебе не хворать! – пьяно икнула теща.

– Можно попросить вашу дочь к трубке?

– Любка! – зычно крикнула Елена Степановна. – Тебя к телефону зять зовет!

Стас Федорович подскочил. Любкой звали старшую сестру его жены. Женщина больших форм и неукротимого характера, так говорили про нее на работе, а работала Любка в автомастерской и не хуже любого автомастера соображала, где, что в механизме машины поломалось.

– Ну? – грубо выдохнула Любка.

– Любонька, – залебезил Стас Федорович, – я тут стол накрыл, а Галочки все нету!

Галочкой или Галинкой звали жену заботливого супруга.

– Стол накрыл? – уловила Любка самую суть. – Молодец, тогда мы едем к вам!

И бросила трубку.

Стас Федорович заметался. Боже мой, что делается! Родственниц жены он, конечно, уважал в меру своей воспитанности, но терпеть их на семейном празднике – было невыносимо!

Время шло, часы тикали, есть хотелось все больше. Измученный ожиданием, Стас Федорович метнулся к столу, украдкой съел ложку оливье, поморщился, пересолил.

Прозвенел звонок в дверь. Ну, конечно же, теща с Любкой, легки на помине!

– Зятек! – теща полезла целоваться, по пути сдергивая с себя легкое пальто, шейный платок и парик.

Оставшись в красном шерстяном платье, теща принялась лихо выплясывать посреди прихожей.

– Елена Степановна, дорогая! – тянул к ней руки Стас Федорович. – Проходите в комнату!

– Маман, сапоги! – грозно прикрикнула Любка.

Мать послушно стянула дутыши и, прошлась на цыпочках, в одних носочках, в гостиную.

– Ах, зятек, уважил! – взболтнула она бутылкой клюквенной настойки.

Стас Федорович перевел измученный взгляд на Любку.

Перевязав в мышиный хвостик пепельные волосы, она, игнорируя домашние тапки, так же, как и мать прошла в комнату в одних носках и по– хозяйски оглядев стол, изрекла:

– А торт где же?

– В холодильнике! – робко отозвался Стас Федорович.

Любка удовлетворенно кивнула.

Уселись за стол, выпили, закусили. Теща, приплясывая на стуле, подмигнула:

– А Галочка куда исчезла?

Стас Федорович взвился:

– Так ведь к вам с утра ушла!

– Значит, не дошла! – философски изрекла Любка и придвинула к себе тарелку с маринованными помидорами.

Стас Федорович забегал по комнате, его горестные восклицания прервала опять-таки Любка:

– А ты ей звонить на сотовый не пробовал?

– Нет! – остановился Стас Федорович, пораженный такой простой мыслью.

Почему он не позвонил, почему позволил ее невоспитанным родственницам вторгнуться в квартиру, нарушив идиллию праздничного стола? Вон и теща хризантемы нюхает, сейчас выхватит из вазы, начнет кружиться с цветами, предназначенными вовсе не ей.

– Фу! – визгливо прикрикнул на тещу Стас Федорович и, заметив изумленный взгляд Любки, добавил почти мирно. – Нельзя!

Елена Степановна не возражала, ей и без цветов было хорошо. Кружась по комнате, она изображала некие балетные па и в целом, беззаботно смеялась, напоминая маленького, но чрезвычайно пьяненького гномика. Теща у Стаса Федоровича не страдала ни достижениями в области ума, ни физическим развитием, а как говорится, верила всем без разбору, была проста и наивна. Любка, в этом случае работала в качестве ее щита и охраны.

Стас Федорович набрал номер жены, и когда она ответила, заорал, не сдержавшись:

– Где тебя черти носят? Что ты себе позволяешь, я тут с утра прибираюсь, стираю, готовлю, а тебе наплевать, да?

– Дай сюда! – протянула руку за телефоном, Любка.

Стас Федорович отдал и, чувствуя подступающие слезы обиды, отвернулся.

Любка коротко поговорила с сестрой и уставилась на зятя.

– Ну? – не выдержал ее молчания Стас Федорович.

– В косметическом салоне она, решила подарок себе на восьмое марта сделать, а то от тебя каждый год только плохую стряпню дождешься, золотую цепочку и букет белых хризантем в качестве подарка.

– О! – услыхала последние слова дочери, Елена Степановна, оживленно подскочила к зятю, сунула ему под нос тонкую золотую цепочку. – Галочкин подарок. Ты ей, она мне!

И рассмеялась, насмешливо разглядывая зятя сквозь пальцы.

– Почему же? – попытался возразить Стас Федорович, но вспомнив пересоленный оливье, умолк и сел, склонив голову.

– Ты бы хоть фантазию проявил, – добила его Любка, – сводил Галку в ресторан, раз сам готовить не умеешь, подарил бы ей что-нибудь, кроме золотой цепочки.

– Что?

Любка задумалась:

– Откуда мне знать.

– А ты ей шарики подари, воздушные! – вмешалась теща, со всей искренностью своей детской души. – Они такие красивые!

– Да, и оглушительно лопаются посреди ночи, – иронически усмехнулась Любка.

Стас Федорович, заламывая руки, снова забегал по комнате…

Каменные стены храма резонировали под мощным напором оперного баса Стас Федоровича.

Богомольные старушки рыдали, вытирая слезы клетчатыми носовыми платочками. Молодые женщины теснились возле паперти, с обожанием рассматривая полноватую фигуру великолепного певца. А мужчины потихоньку отступая, занимали позиции угрюмых слушателей в притворе. Переплюнуть потрясающего дьякона им бы не удалось, как ни старайся.

Стас Федорович служил дьяконом на добровольных началах. Вначале он пел в церковном хоре, но замеченный протоиреем, немедленно сделал карьеру, и уже подумывал было уйти из филармонии, где трудился штатным певцом, однако отговорила жена. Галочка упирала на зарплату и оказалась, как всегда права. Тем более, церковь, в которой Стасу Федоровичу довелось применить свои таланты, открывала двери для прихожан лишь по выходным, когда в филармонии отдыхали от трудовых будней и концертов не предвиделось.

Вопрос веры не занимал ум новоявленного дьякона, ему нравился блеск икон и только. Еще ободряло его подобострастие толпы и преданные поклонницы, перемещающиеся из церкви в филармонию. Иметь своих фанатов не каждый оперный бас или тенор может себе позволить – это не эстрада, где в сверкающем блеске огней, под салюты фейерверков артист, загримированный и наряженный, как кукла, частенько под фонограмму практически не поет, а немото открывает рот, обманывая зал.

Галочка никогда не приходила на его церковные триумфы, ей хватало бесконечных репетиций дома. Стала бы она ревновать к восхищенным женщинам, нередко поджидающим его, как некую «звезду» на крыльце храма? Наверное!

И, каждый раз выходя к поклонницам, Стас Федорович, надуваясь, горделиво тряс гривой седых волос, бормотал слова благодарности в ответ на лепетание своих обожательниц, но всегда смотрел по сторонам, в надежде увидеть ревнивый взгляд своей жены, но, увы, видел лишь затуманенные слезами, бесцветные глаза тещи.

Елена Степановна любила молитвенные бдения, и так как этот храм возвышался совсем рядом с ее домом, приходила каждое утро субботы и воскресенья, занимала место возле самого аналоя и с рассеянной улыбкой, блуждающей по ее губам надолго замирала, слушая голос зятя.

– Пойдем что ли? – взяв его под руку, всякий раз говорила она и тащила за собой, отрезая любые возможности для поклонниц завладеть вниманием удивительного певца.

Стас Федорович безропотно шел.

Теща с Любкой жили в пятиэтажной хрущобе. В крохотной двухкомнатной квартирке повернуться было негде, но Стас Федорович никогда не возражал против приглашений, тем более за несколько лет служения дьяконом, его посещения превратились в традицию.

Вот и на этот раз картина повторилась, в маленькой комнате, с дверью настежь, Любка, развалившись на диване, безмятежно читала книгу и хрустела чипсами.

Стас Федорович опустился за безыскусно простой стол, и пока теща хлопотала с обедом, с тоской в душе оглядел тесное кухонное пространство, заставленное газовой плитой, холодильником и деревянным буфетом. Однако, теща, ловко поворачивалась на тех квадратных сантиметрах, что оставались свободными.

Вскоре, перед зятем она поставила дымящуюся тарелку наваристого борща, нарезала зеленого лука, укропа, предложила на выбор для заправки майонез и сметану.

Стас Федорович выбрал сметану.

– Привык, знаете ли, – пояснил он свой выбор.

– Не любишь пробовать новенькое? – хохотнула от двери Любка.

– На запах пожаловала? – придвигая дочери табуретку, осведомилась мать.

– А то, – кивнула Любка, – есть охота!

– Ну, раз мы будем вместях есть, то чеснок на стол! – категорично заявила Елена Степановна.

– Но я, после домой, к жене пойду, – попытался было возразить Стас Федорович.

– А ты не ходи! – посоветовала Любка.

Теща, нарезав чеснок тонкими дольками, придвинула зятю.

– Говорят, грипп бродит, народ болеет! – снизив голос до шепота, поведала она с ужасом в глазах.

– Говорят! – согласилась Любка и взяла дольку чеснока.

Под требовательными взглядами родственниц Стас Федорович вынужден был съесть несколько долек жгучего растения.

– Вот! – торжествуя, рассмеялась теща. – Еще бы винца выпить!

Любка, без слов достала из холодильника никогда не заканчивающуюся бутылку малиновой настойки. Иногда, Стас Федоровичу казалось, что бутылка эта волшебным образом наполняется сама собой и на следующий выходной опять полнехонькая оказывается на столе.

Возражать он и не пытался, просто выпил.

– Для аппетиту! – махнула стопку Елена Степановна и, съев ложку борща, задремала, свесив голову на грудь.

– Мама! – стукнула по столу Любка и, взявшись за ложку, принялась кормить мать, будто маленького ребенка.

Стас Федорович безмолвно наблюдал.

После, налив из кувшина стакан компота, он сам напоил обессиленную едой тещу и, подхватив ее слабенькое тельце на руки, отнес в маленькую комнату, где подвинув в сторону книжку Любки, кстати, детектив, укрыл Елену Степановну покрывалом.

– Доедай, – кивнула на его почти полную тарелку, Любка.

Стас Федорович вздохнул:

– Иногда мне кажется, будто я твой брат, а Елена Степановна мне мать.

– Так и есть!

– Не знаю, – вздохнул Стас Федорович, – впрочем, я благодарен вам за возможность иметь такую семью.

Любка сощурилась, она знала о беде зятя, ни родных, никого на свете и позади бесприютные стены интерната с музыкальным уклоном.

– Не плачь, – посоветовала она, – мы с тобой!

– Знаешь, я всегда боюсь потерять вас, – проникновенно сообщил Стас Федорович и заплакал.

– Нервы у тебя ни к черту, – налила ему стопку наливки Любка, – пойми, даже, если ты с Галкой разведешься, ты всегда найдешь кров и дом здесь, просто потому, что для нас с мамой ты родной человек, а родными нельзя пренебрегать!

– Что ты, – замахал на нее руками Стас Федорович, – мы с Галочкой не разведемся, с чего ты взяла? Я люблю ее!

– А она тебя? – насмешливо прищурилась Любка.

– Не знаю, – пьяно запокачивался Стас Федорович.

– Иди-ка спать! – велела Любка.

– Я домой! – подскочил он.

– Пьяный?

Стас Федорович смирился. В гостиной, Любка задвинула шторы, и блаженная полутьма опустилась на веки усталого дьякона. Устроив зятя спать на обширном диване, укрыв большим покрывалом, Любка перешла в кухню, набрала номер телефона сестры:

– Галка, твой у нас дрыхнет, – лаконично сообщила она, – что, как всегда? Да, как всегда! А ты чего хотела, за ретрограда замуж вышла, вот и получай!

И принялась мыть в раковине посуду. Вытерев стол, взялась за швабру. И успокоилась, только наведя абсолютную чистоту.

После, бесцеремонно передвинув мать к стенке, завалилась с книжкой, на диван, рядышком, благо места хватало, все-таки диван, как всегда, по выходным был разложен надвое и превращен в двуспальную кровать.

Не вполне очнувшись от сонного видения, в котором Стас Федорович блаженно летал разноцветной бабочкой над восхитительными цветами, он был препровожден Любкой домой.

– Привела! – передавая из рук в руки сонного зятя, сестре, сообщила Любка.

Стас Федорович завертелся в руках у жены. Пальто, шляпу, ботинки она, нимало не сомневаясь, будто с маленького ребенка, сдергивала с мужа.

– В душ и в койку! – скомандовала она, затолкав спящего на ходу, супруга в ванную.

– Галочка, – всхрапнул Стас Федорович.

– Горе луковое! – возмутилась она и, раздвинув прозрачные стенки душа, заставила мужа перенести ногу в чистое теплое пространство с остатками теплых капель воды.

– Галочка! – простонал пьяный Стас Федорович.

– Толку от тебя! – рассердилась она, раздеваясь.

Затащив супруга в душ, закрыла створки, чтобы не замочить кафельный пол.

Ощутив прикосновение ласковых мягких ладоней, почувствовав прикосновение родной груди, Стас Федорович протрезвел и приоткрыл глаза.

– Галочка! – потянулся он к ней.

– Проказник! – шлепнула она его по рукам, продолжая намыливать тело мужа гелем для душа.

– Нет, Галочка! – настаивал он.

Она не возражала.

После душа, совершенно проснувшийся, трезвый, с ясной головой, Стас Федорович завернувшись в махровый халат, сидел на кухне, всей кожей ощущая тихое счастье, витавшее по дому.

– Завтра мы с тобой, как следует, восьмое марта справим, – пообещал он, наблюдая за ловкими движениями супруги, легко справляющейся с ужином.

– Это как же? – улыбаясь, повернулась к нему, Галочка.

– В театр пойдем, а после в кафе! – заверил он ее.

– Сто лет в театре не была! – вздохнула она, недоверчиво рассматривая мужа. – Неужели, в самом деле, пойдем?

– В драматический! – воскликнул с воодушевлением, Стас Федорович и, подскочив, заплясал. – Будем пить, будем бить, будем ложки теребить!

– Что делается! – рассмеялась Галочка, крепко обнимая мужа. – И куда только мой ретроград делся?

– Ушел, улетучился, ну его, к черту! – махнул рукой Стас Федорович. – Скучный человек!

На следующий день они торжественно посетили городской драматический театр и, просмотрев хороший классический спектакль без элементов модернизма, чрезвычайно довольные отправились в кафе ресторанного типа, где им чрезвычайно повезло с вежливым обслуживанием и вкусной едой.

– Ах, Галочка, мне даже твоя мама сейчас нравится, даже Любка! Хорошая семья – уже спасение для любого человека!

– Погляди, какие звезды! – указала ему рукой на россыпь мигающих звезд, Галочка.

И они зачарованно уставились на темное звездное небо…