Текст книги "Ларе-и-т’аэ"

– Сможем, – уверенно ответил Эннеари, оглядев карту. – Столько – сможем.

– Это не все, – встрял неугомонный Илмерран. – На склонах гор – тоже. И со всем зверьем, которому там обитать положено, со всеми мошками-букашками. Через двадцать лет, хоть вдребезги разбейся. После поздно будет. Сделаешь?

На сей раз молчание Эннеари длилось гораздо дольше.

– Сделаем, – тихо, но твердо произнес он.

– Сейчас посмотрим, – пригрозил Илмерран.

– А каналы? – ахнул Лерметт. – Я ведь их…

– Не беспокойся, я лишние уже стер, – отмахнулся Илмерран. – Вовсе незачем так напрягать сток Линта, он ведь тоже не бесконечный.

– Без воды даже мы не сумеем никакой лес насадить, – возразил Арьен. – Вы успеете построить каналы к сроку?

– Глупости какие! – раздраженно фыркнул Илмерран. – Да кто их собирается строить?

– А… а как тогда? – оторопел Эннеари.

– Сами пусть себя строят, – ухмыльнулся гном. – Как овраги получаются, помнишь еще? Одна-единственная промоина… а дальше его поди, попробуй остановить. Некогда нам вручную каналы рыть. Тут главное – правильно промоины рассчитать и правильно проложить, а дальше вода сама о себе позаботится. Берега, конечно, придется укреплять… тебе, между прочим, тоже… и общая длина русла выходит больше, чем по прямой – зато так легче и несравнимо надежнее. Никто воду не принуждает, она сама выбрала… ну, почти сама.

– Как с горами, да? – сообразил Эннеари.

– Именно, – подтвердил Илмерран. – Ну что, все готовы?

– Да, – ответил Алани, вырастая над его плечом, и снова пристукнул пальцем по карте.

Две вспышки вулканов сотрясли ее безмолвным ревом. Горы воздвигались быстро, словно земля сама стремилась в облака неправдоподобно мощным усилием, выставляя кверху то плечо, то колено, то растопыренные пальцы, прихорашиваясь и вновь стирая со своего лика результаты прежних попыток быть красивой. Отроги и склоны, перевалы и вершины, почти сразу же забелевшие снегами…

– Есть! – азартно выкрикнул Илмерран, захватив бороду в горсть. – Есть! Совершенная точность! Волосок к волоску!

– Ну, в гномах я никогда и не сомневался, – улыбнулся Лерметт и, помолчав, добавил. – В эльфах, впрочем, тоже.

Горные склоны закудрявились лесами – и точно такая же кудрявая полоса протянулась там, где указывал король.

– Успели! – выдохнул Алани. – Вот честное слово, успели!

Узкий и острый, как лезвие клинка, серебристый блеск упал вдоль гранитного плеча, скрылся в темной зелени лесов и вновь вынырнул быстрой извилистой нитью. Первая речка. У Эннеари слегка захватило дыхание.

– А почему здесь пусто? – Палец Илмеррана обвиняюще ткнул в карту. – А, Арьен?

– Потому что рано еще, – нетерпеливо отмахнулся от него Эннеари. – Я ведь тебя горы выращивать не учу… о, вот оно – смотри!

Его разблестевшиеся глаза так и впились взглядом в карту. Только в карту. После давешнего Арьен не смел без содрогания поднять взор на Зеркало и разве что случайно засматривал в него, старательно отворачиваясь… зато Лерметт куда только и смотрел! Король лишь изредка бегло взглядывал на карту, чтобы лично проследить за воздвижением гор и нисхождением рек – а потом вновь всякий раз возвращался к Зеркалу. Его пристальный взгляд… Арьен и помыслить не хотел, откуда Лерметт черпает мужество, чтобы бестрепетно встать глаза в глаза с будущим. Слишком хорошо Арьен запомнил в предыдущем видении лицо, изуродованное предсмертной яростью до неузнаваемости, запрокинутое, залитое темной кровью, перечеркнутое тенью от торчащей из горла арбалетной стрелы… и все же в том, что неузнаваемое это лицо принадлежит Лерметту, у Эннеари не было никаких сомнений. Ни малейших. Так что же он ищет там, в зеркальной глубине времени? Неужто вид собственного тела, пронзенного восемью стрелами – это такое зрелище, что слаще и не придумаешь? Да, Лерметт относится к собственной смерти не так, как прочие – уж в чем-чем, а в этом Арьен успел убедиться – но все же… неужто ему не жутко, единожды узрев свою погибель в пламени горящего Найлисса, вновь изведать, что время вынет из другого кармана – не новую ли смерть, еще страшнее предыдущей?

– А, дьявол! – внезапно сквозь зубы процедил Лерметт. – Неужто нельзя совсем без крови?

– Ну, ты сравнил! – хмыкнул Илмерран, бросив в Зеркало беглый взгляд. – Один-единственный мятеж… да и то, если твой Аннехара не полный дурак и ты его предупредишь…

– Аннехара поумней меня будет, – заверил Лерметт. Илмерран с сомнением скривился. Навряд ли он мог быть убежден в умственных способностях владык, не прошедших обучение у толкового гнома.

– Стой, а это что еще такое? – внезапно насторожился Илмерран. – Здесь нам никаких отвершков не нужно.

– Смотря куда они пойдут, – возразил Лерметт. – По-моему, неплохо.

– Ты прав, – протянул гном. – Неплохо… пожалуй, даже лучше, чем мы задумали. Видишь, где сток заканчивается? Отлично! Отлично!

– Ты только глянь, куда ветер идет! – восторженно простонал Эннеари.

– Заканчиваем! – резкий оклик Илмеррана мигом стащил короля и эльфа с небес на землю. – Алани, кому говорят – заканчиваем!

Алани покорно, хотя и неохотно коснулся пальцем карты.

– А теперь допей вино из белой бутылочки, – распорядился гном.

– Ну что, ты доволен? – с сияющими глазами обратился Арьен к Лерметту.

– Если бы! – вздохнул тот. – Опыт наш удался, и точно, лучше некуда. Расчеты верны – а где неверны, земля их сама поправила. Хоть сегодня приступай! А только между тем, что ты на моем столе видел, и тем, чтобы увидеть все это на земле, стоят семеро королей и великий аргин – и не сказано, что я сумею их убедить.

Глава 4
Бабушка и короли

Надо признать, комнату для разговора с глазу на глаз король Найлисса выбрал умело. Не тронный зал, не огромные каменные палаты, в которых человеку становится так невыносимо тоскливо, что хочется рвануть даже не воротник, а кожу на горле и завыть дурным голосом, настолько все вокруг неправильно и противоестественно. Простор есть простор, а шатер есть шатер – а здесь что творится? Простор должен, обязан, не может не быть бескрайним – но здесь его повсюду обступают стены, и от этого так тяжело, словно бы степь укрыли от солнца каменным колпаком… право же, и от меньшего можно сойти с ума. Впрочем, кто сказал, что жители городов в своем уме? Нет, эти холодные каменные пространства – все же чье-то обиталище… но как можно обитать там, где до ближайшей стены нужно сделать два, а то и три десятка шагов? И это в лучшем случае. Взгляд беспомощно ищет привычной границы жилья, а ее нет, нет совсем, и только спустя много шагов, изнемогая, привыкнув уже к тому, что границы этой нет и не будет, вдруг натыкается на нее… и как же это оно так получилось, что ты сидишь на холодном каменном полу, зажав голову обеими руками и тихо стонешь?

Нет, самый молодой и самый хитроумный из владык Заречья избрал другую комнату для беседы. Сводчатую, этак восьми шагов в поперечнике. И – никакого голого камня. Стены затянуты цветными тканями, завешены коврами, даже подушек для сидения полным-полно. Мальчишка, действительно, хитер. Очень.

Мысль о хитроумии Лерметта причиняла великому аргину боль почти физическую, нестерпимую. Хитроумие победителя. Он победил, этот сероглазый щенок – победил, не вступая в битву, не дав себе труда и пальцем шелохнуть. В подобных победах есть нечто настолько нечестное, настолько унизительное, что перенести даже упоминание о них почти невозможно. Пасть в бою или склониться под клинок – да, такое поражение можно назвать достойным. Мы сразились, но силы наши неравны, ты был сильнее, и я вынужден уступить – что же в том позорного? Но уступить не силе, не оружию, а хитросплетению интриг, проиграть неначатый бой так же страшно, как оплакать нерожденного ребенка.

Хитрец проклятый. Молчит. Выжидает. Чего ты ждешь, победитель? Не того ли, что я стану унижать себя бессмысленным сопротивлением, отрицая очевидное?

Не дождешься.

– Ты уколол меня, Нерги, – сухим бесцветным голосом произнес великий аргин. – Мои кости плавятся от твоего яда. Но я все же приехал в надежде, что ты скажешь мне, что я неправильно тебя понял.

Лерметт выпрямился и посмотрел своему гостю прямо в глаза.

– Я тоже надеялся, – печально улыбнулся он. – Я так надеялся, что ты не приедешь. Что я ошибся, и у нас есть еще время.

Говорить было трудно. Гнев подступал под самое горло, ел глаза, как пыль во время долгих переходов.

– Время – для чего? Для того, чтобы поездить по степи, как друг – прежде, чем упрячешь в холодный камень ее сердце? – выдохнул Аннехара.

Лерметт ответил ему непонимающим взглядом. Будь на его месте любой другой… но король Найлисса – не любой другой. Кому, как не великому аргину это знать? Впервые Нерги приехал в степь четырнадцатилетним, приехал с посольством… как же умело и спокойно он добивался своего, переламывая волю тех, кого Аннехара – в те времена вовсе даже не великий аргин – полагал упрямыми дураками, чьи мысли заскорузли, словно обрезки ногтей! Помнится, он даже восхищался невольно мастерством юного посла. А умелый посол может изобразить на своем лице что угодно. Даже и непонимание.

Великому аргину сделалось грустно. Он никогда не предполагал, что Нерги может опуститься до таких дешевых трюков. Странно, но эта мысль ранила.

– Когда ты понял, что случилось? – требовательно спросил Аннехара – быстро, не давая королю собраться с мыслями. Если уж он решил тратить время и силы на пустопорожнее притворство, вряд ли их достанет быстро измыслить какое-нибудь новое вранье в ответ. Так и надо выспрашивать притворщиков – внезапно, резко, врасплох. Пусть-ка теперь побарахтается.

– Давно, – без колебаний ответил Лерметт. – В самый еще первый раз. Ты ведь мне сам тогда рассказывал, как собирал амару для свадебного пояса твоей первой жены.

Рассказывал, да. Без всяких задних мыслей. Просто при виде твоей юности, мимолетно сладкой, как сок весенних трав, я ударился в воспоминания о своей собственной, так давно свалившейся за окоем… какой близкой она была в тот пахнущий легким дымком вечер! Она хрустела на зубах новорожденной свежестью листьев пьяной мирады, блестела утренней росой, туго цвела амарой… сколько же я тебе всего понарассказал тогда в ответ на твою лживую открытость? И как я мог поверить в нее хотя бы на единый миг, если даже такое ты посмел использовать, как оружие? Настоящий воин целит удар в доспех, а не в обнаженное горло… выходит, ты не воин, Нерги?

– Удивился тогда страшно, – продолжал Лерметт. – Откуда взяться амаре в дальней степи? Я тогда половину наших прознатчиков с места сорвал…

– Всех, – сухо поправил его великий аргин.

– Всех – это год назад, – махнул рукой Лерметт, – а тогда – половину. Большего мне бы никто не позволил. Это теперь я сам себе хозяин.

Вот оно как. Спасибо за откровенность, твое величество. Ты так уверен в себе, что уже и не стесняешься.

Аннехара сжал зубы, стараясь проделать это как можно незаметнее.

– А тогда… – Нерги пожал плечами. – Оторвать всех лазутчиков от дела и отправить их искать то, чего нет… я ведь тогда не знал наверняка.

– А теперь знаешь? – тихо спросил великий аргин.

Лерметт кивнул.

– Теперь знаю. Амара больше не растет в дальней степи. И в средней – тоже. У Найлисса не самые скверные лазутчики. Если насыпать гору иголок, они найдут ту единственную, у которой обломано острие. И если уж они не сыскали ни одного цветка амары иначе, как в Приречье, значит, и искать нечего.

Значит, вот когда… так давно… Нерги, я помню, как ты запрокидывал голову, хохоча над собственной неловкостью, когда аркан не подчинялся тебе… помню, как ты участвовал в скачках по весне вместе с нашими юношами, ты пришел тогда вторым, я помню… и как ты пил хмельную мираду, я помню тоже – вместе со всеми, из одной круговой чаши… а еще я помню, как ты плакал, торопливо глотая рыдания, возле Каменных Сестер – ты думал, что никто не видел, как совсем юный посол выплескивает свое отчаяние перед святыней всей степи, но я тебя видел – и я никому не сказал, никому, даже тебе… и какой крепкой и ослепительной всегда была твоя прощальная улыбка… так, значит, все это время ты лелеял в душе свой нынешний замысел? Уже тогда?

– Теперь я убежден, – глухо произнес Лерметт. – Как ни в чем другом. Я задал тебе загадку, и ты разгадал ее единственно верным способом… и это горько.

Аннехара согласно склонил голову. Что же, Нерги, ты оказался не тем, кем я тебя считал – но хотя бы возможности испытывать стыд у тебя не отнять. Спасибо и на том. Ты прав, Дурная Колючка. Владеть теми, кого ты столько лет называл друзьями, и вправду горько. Это такой ошеломляющий стыд, что его горечь ничем не смыть, никогда.

– Повелевать тем, кто считал тебя другом, всегда горько, – отрезал великий аргин. – Пожалуй, даже горше, чем подчиниться бывшему другу.

– Что-о? – Глаза Лерметта потемнели от гнева почти до черноты, рот сделался жестким, словно иссеченным из камня.

– Оставь, – протолкнул сквозь стиснутые зубы великий аргин. – Пустое. Меня наигранным гневом не проймешь. Я на своем веку и не такого навидался. Хватит ходить вокруг да около. Степь умирает – а значит, ты победил. Скажи, когда ты собираешься взять народ степи под свою руку, и довольно.

– Наигранным, говоришь?! – Лерметт резко, толчком выдохнул. – Да меня в жизни еще так не оскорбляли!

– Чем же это? – ехидно поинтересовался великий аргин. – Тем, что помешал тебе и дальше прикидываться, как это водится у послов?

– Я и в бытность свою послом не прикидывался, – холодно возразил Лерметт. – Просто обычные послы не позволяют себе выказывать гнев, а я не позволял себе его испытывать, только и всего. А сейчас позволил… и прошу прощения за свою несдержанность. – Он овладевал собой с усилием настолько явным, что Аннехара впервые усомнился в своей правоте. – Нет, подобным предположением меня не оскорбить.

Он снова выдохнул, быстро и нетерпеливо.

– Меня за мою недолгую жизнь принимали за кого угодно… но еще никто не посмел посчитать меня огиери!

Огиери… отчего так больно слышать это слово из твоих уст, Нерги? Оттого, что никто из жителей заречья не знает, что оно значит? Вот как долго ты пробыл среди нас – ты даже знаешь, кто такие огиери. Духи убитых детей или юродивых. Они могучи, как любой дух – но они умерли, не обретя разум, и уже никогда ничему не научатся и ничего не поймут. Нет хуже, чем выпустить на волю огиери. К ним не то, что взывать бесполезно – их даже не умолишь прекратить делать то, что они делают. Проси, не проси, они тебя не поймут. Огиери в состоянии разбить тебе голову просто ради удовольствия послушать, как трещит твой череп, а потом забыть о тебе и заняться пролетающей птицей – она ведь тоже красивая. Ты знаешь, кто такие огиери, Лерметт… знаешь, как один из нас… но разве я назвал тебя так?

– То, в чем ты меня обвинил… – Лерметт остановился на мгновение. – Я не говорю уже, что это гнусно и подло свыше пределов вообразимого – пусть так. Пусть даже ты решил, что я способен на такую гадость. – Губы короля брезгливо искривились. – Но, ради всего святого, Аннехара – как ты мог подумать, что я способен на такую глупость?

От изумления великий аргин лишился дара речи.

– Взять вас под свою руку, да? – с невероятно ядовитой издевкой произнес Лерметт – вот уж, действительно, Нерги. – Всех до единого? И как долго эта рука способна давать, пока не оскудеет? Да, и еще, Аннехара – а что будет, когда она оскудеет, и остервенелые от голода толпы начнут рвать друг друга в клочья? По-твоему, я этого и добиваюсь?

Вся ярость великого аргина растаяла, как иней на траве. Теперь, когда Нерги сказал все это… да, действительно, получается немыслимо глупо. Чтобы захотеть такого, нужно и впрямь быть тупым, как огиери. Но если Нерги замыслил вовсе даже не это… тогда – что же?

Это не имело значения.

Здесь и сейчас это больше не имело значения.

– И ведь ты меня не первый год знаешь! – возмущенно присовокупил Лерметт. – Как тебе только в голову могло прийти!

А вот это имело значение. Здесь, сейчас и всегда.

Он навел напраслину на… на кого? Сейчас Аннехара, великий аргин великой степи не мог бы сказать, кто такой Лерметт – друг? король? недавний посол?

Тот, кого оскорбили.

Как знать, что еще собирался сказать Лерметт, да и собирался ли вообще – но все слова до единого стерло с его уст, когда Аннехара распахнул ворот своей расшитой рубахи и выдернул из висевших на витом шнурке ножен Клинок Прощения.

Все-таки Лерметт – настоящий воин, промелькнуло в мыслях у Аннехары, когда он сдернул рубаху с плеча и погрузил в него клинок по самую рукоять. Другой бы на его месте дернулся, отшатнулся, вскинул руку… да что угодно. А этот стоит, как вкопанный. И не только потому, что знает наши обычаи – об этом ритуале он только слышал, но никогда не видал его в действии, мог и не вспомнить. Нет, просто он сразу понял, что нож предназначен не для него.

Боль разлилась вдоль плеча, густая и вязкая, как горький шмелиный мед. Гематитовая рукоять отблескивала тусклым свинцом.

– Я в твоей воле, а ты в своем праве, – сипло выговорил Аннехара заповеданные обычаем слова и склонил голову… ту самую голову, в которую пришло недостойное обвинение.

Лерметт в единый шаг оказался рядом с ним. Быстрым и точным движением, словно бы он не только слыхал об этом обряде, а сотни раз в нем участвовал, он ухватил тускло блестящую рукоять правой рукой и выдернул клинок из раны, а левой сразу же крепко прижал рану.

– Принято, – глухо произнес он и отнял руку.

Не совсем правильно сказано, зато от души. С полной, не оставляющей места для сомнений, испепеляющей искренностью. Да кому они нужны, эти долгие затверженные словоизлияния, предписанные законом, если из-под ладони Лерметта показалось лишь два пятна крови – и больше ничего.

Даже шрама.

Полное прощение.

Настоящий воин, воин до мозга костей. Натура, цельная, как лезвие меча и прямая, как стрела. О клинках, оставленных в ране, ибо оскорбленный не пожелал их извлечь, великий аргин только легенды слыхал. Зато Аннехара видел, как кровь из такой раны струилась долгие дни, слова там или не слова. Знал человека, умершего от потери крови – да, из такой вот крохотной раны… но его не простили, не смогли простить. Видел шрамы, гноившиеся долгими месяцами. Да и просто шрамы. У него самого был такой. Но гладкая кожа без единого следа…

Полное прощение.

Аннехара негнущимися руками вытер клинок о ворот рубахи и вернул его в ножны, избегая взгляда Лерметта.

– Как жаль, что мы не в степи, а старые времена миновали, – медленно произнес Лерметт. – Вдвоем-то всегда можно договориться… а вот вчетвером трудновато.

Вчетвером? О Каменные Сестры – да что это он такое несет? Неужели… нет, конечно, нет. Не может такой воин, как Лерметт, рехнуться от вида нескольких капель крови.

– Где ты тут видишь четверых?

– Здесь, – усмехнулся Лерметт. – Сам посчитай – Лерметт, Аннехара, великий аргин великой степи и король Найлисса. А если учесть что последней парочке еще и трех лет на двоих не исполнилось… они так мало умеют, зато постоянно суются под руку.

Великий аргин обессиленно опустился на подушки. Лерметт последовал его примеру.

– И ведь эти двое ни слова не скажут в простоте, а все с умыслом, все с расчетом, – вздохнул Лерметт.

– Так оно у королей и ведется, – задумчиво молвил Аннехара. – Душа просит одного, а долг – совсем другого.

– Если бы! – Лерметт аж привскочил от возбуждения. – Это бы как раз не беда, а только боль. Нет, они хотят одного и того же – но разными голосами. Я ведь сейчас от всей души говорю – а король во мне вторит. Да еще приговаривает: правильно, молодец, давай так и дальше, говори, пускай Аннехара успокоится, пускай окончательно уверится в твоей искренности, тогда тебе легче будет его уговорить… ни одно мое слово не свободно от умысла, ни одно движение! Я думал, что еще принцем к этому привык, да и послу испытывать подобное не впервой. Но когда я стал королем… от этого двоения ума лишиться можно! А ведь нам и вправду нужно договориться… и как же мне все это вместить?

О Каменные Сестры, Нерги, как же ты еще молод. Слишком умен и слишком молод. До чего мучительное сочетание.

– Как вместить? – усмехнулся Аннехара, и великий аргин усмехнулся вместе с ним. – На мне не осталось даже шрама – значит, твое прощение было полным. Скажи, который из вас меня простил?

– Оба, – не задумываясь, ответил Лерметт.

– Вот тебе и ответ. Ты уже вместил. И не только тогда, когда ладонь прикладывал, а и когда отвечал тоже. Ответ не в том, что произнесли твои губы, а в том, что они произнесли это, не задумываясь. Каким бы ни был умысел, но правит им твоя душа, и никак иначе. Когда я подумал о твоем умысле дурное, даже не зная его, я бы хуже, чем неправ.

– Ну, это еще как сказать… – Лерметт неожиданно усмехнулся. – Пожалуй, оно и хорошо. Уж если и ты на меня такое надумал, то остальным и подавно ничего другого думать не останется.

Хорошо? Хорошо?! Нерги, да ты, никак, все-таки с ума свернул! Что же тут хорошего, если люди заподозрят тебя в глупой подлости? Тебе одного меня мало?

– Очень хорошо… задумчиво повторил Лерметт. – Если меня заподозрят в таком… да после подобной мерзости любая полынь сахаром покажется! Если на меня сначала такое возведут… пожалуй, когда я объясню, что я замыслил на самом деле, мне в степи никого и уговаривать не придется.

Великий аргин расхохотался.

– Вместишь, – уверенно посулил он. – У тебя неплохо получается. Просто не пытайся скакать по облакам, Конь Истины. Под копытами нужна земля.

Услышав второе их данных ему в степи прозваний, Лерметт покраснел. Глаза его – уже не темные, а вновь серые, как небо перед благодатным дождем – осветились тихим сиянием.

– Ты хочешь сказать, что меня несет без дороги? – не без смущения промолвил он.

– Конь Истины не ищет дорог, он их прокладывает. – Аннехара резко взмахнул рукой. – Вот и прокладывай. Довольно тебе меня озадачивать. Я хочу понять, что ты задумал на самом деле.

В который уже раз Эннеари повторял себе, что вчера Лерметта слушать надо было, внимательно слушать, а не по сторонам глазеть – в четвертый? Еще как надо было. Вот только обстановка не располагала – ну то есть совершенно.

Вот если бы вчерашний разговор состоялся в кабинете Илмеррана… ну, тогда дело другое. Гномы, они и есть гномы – неизменные, как скалы, которые их породили. Если ты единожды побывал в жилище какого-нибудь гнома, можешь и не сомневаться – куда бы его судьба ни занесла, а он и на новом месте устроится на прежний лад. В кабинете Илмеррана Арьен не увидел бы ничего совсем уж ему незнакомого, непривычного – такого, что отвлекало бы внимание – тем более, что он там уже побывал. Так ведь нет же! Лерметту вздумалось устроить посиделки в гостевых покоях, да вдобавок в комнате Аннехары – а в обиталище великого аргина все было для Арьена необычным, даже и по найлисским меркам. Арьен весь извертелся, весь измаялся, стараясь не вертеться – и все едино наглядеться не мог.

– Не отвлекайся, – скучным голосом время от времени повторял Илмерран.

Да как же не отвлекаться, когда необычное и непривычное так и хлещет отовсюду радужными водопадами! А необычнее всего в этих странных покоях их обитатель. До сих пор Арьену не выдавалось случая как следует присмотреться к великому аргину – а тут такая возможность выпала! Он изо всех сил старался не глазеть, а достойно поглядывать исподволь, но получалось не всегда. Ответный взгляд Аннехары откровенно лучился понимающим весельем.

Арьен в жизни не видал никого, хоть бы отдаленно похожего на Аннехару. Великий аргин был морщинистый, жесткий и сухой до звонкого шелеста, как сушеный красный перец – только кожа его была не красной, а коричнево-золотистой, словно тело Рассветной Башни, и если бы Аннехара вдруг окутался трепетно мерцающим сиянием, Эннеари ничуть бы не удивился.

– После Юльма и Адейны идет Риэрн, – невозмутимо продолжал между тем Лерметт. – Династические цвета – черное с серебром.

– Это сейчас – черное с серебром, – уточнил Илмерран.

– Что значит – сейчас? – не понял Эннеари.

– Что в Риэрне права на трон имеют два рода, а не один, – пояснил вездесущий Алани. – Равные права. Путаница страшная. Вот уже семь веков…

– Семьсот двадцать три года, – педантично поправил Илмерран.

– Ну да, – не смутился Алани. – В общем, иногда они по три-четыре поколения сидят тихо, а иногда свергают друг дружку с трона по пять раз на неделе. Полностью истребить соперников победителям и в голову не приходит – попривыкли, наверное, за семь-то веков…

– За семьсот двадцать три года, – подчеркнул Илмерран.

– В общем, они сами привыкли, а для всех остальных эта кутерьма хуже зубной боли. То на троне красно-золотые, то черно-серебряные… сейчас вот как раз черно-серебряные.

– Именно, – подхватил Лерметт. – Короля зовут Иргитер.

– Это сейчас короля зовут Иргитер, – снова встрял Илмерран.

– Что значит – сейчас? – Эннеари чувствовал, что у него начинает кружиться голова.

– Что король, которому вскочило в дурную голову приколотить фискальный год к бюджетному, долго венец на этой голове не удержит, – невозмутимо пояснил Илмерран. – Слишком уж она глупая.

От его пояснений понятнее не стало – скорей уж наоборот. Однако Эннеари решил не переспрашивать. Он понятия не имел, что такое фискальный год, что такое год бюджетный и какими именно гвоздями их собирается сколачивать воедино незнакомый ему король Риэрна. Тем более Арьен знать не знал, почему этого делать ни в коем случае нельзя. Он просто решил поверить Илмеррану на слово. Гном знает все на свете, и уж если он говорит, что король Иргитер совершает глупость, значит, так оно и есть. А вот если Эннеари начнет расспрашивать гнома, что означают все эти неизвестные ему слова, то сам совершит глупость ничуть не меньшую – ибо разъяснение он получит, и затянется процедура этого разъяснения, самое малое, до послезавтра.

– В любом случае, нынешний король зовется Иргитер. – Лерметт устало провел рукой по лбу снизу вверх, что окончательно утвердило Арьена в решении никаких разъяснений не спрашивать. – Драгоценности короны – черно-белая пейзажная яшма в стальной оправе… Алани, что ты там строчишь? Что это такое?

– Шпаргалка, ваше величество, – взметнул ресницы Алани.

– Что-о? – оторопел король. – Зачем?

– А затем, – с подозрительно невинной кротостью во взоре ответствовал паж, – что запоминать с первого же прослушивания уйму не связанных между собой глупостей – исключительная привилегия вашего величества. Я, конечно, не хочу сказать ничего плохого о способностях эльфов – тем более, присутствующего здесь эльфа…

– Лентяи, все до единого, – безжалостно изрек Илмерран. – Даровитые, но беспардонно безалаберные. И совершенно лишены должной методичности в занятиях. Конечно, люди в отношении прилежания и методичности тоже не подарок, но…

В уголках рта Лерметта пряталась улыбка – с большим трудом, надо заметить, пряталась.

– А потому, ваше величество, – прежним тоном заключил Алани, – это вам привычно запоминать столько всякого разного – а всем прочим простым смертным… а также бессмертным… требуется шпаргалка.

– Надо будет сообщить твоему руководителю занятий, – заметил Илмерран.

– Вот еще! – деланно возмутился студент Арамейльского университета. – Меня хоть раз кто-нибудь со шпаргалкой ловил?!

– Я буду первым, – пообещал Илмерран.

Аннехара, доселе слушавший молча, захохотал.

– Значит, Риэрн, – с бесконечным терпением вернулся к делу Лерметт. – Дальше идет Окандо, король Аккарф. Династические цвета – все оттенки лилового, коронные драгоценности – аметисты. Запомнил?

Если бы! В голове у Эннеари сверкали и вспыхивали бесконечные кольца и ожерелья с самыми разнообразными камнями, взлетали, словно в танце, разноцветные плащи… да если бы не умница Алани со своей шпаргалкой, быть бы сейчас Арьену кромешным дураком. Такое толпище королей с придворными… эльфу бы нипочем с ходу не разобраться, кто есть кто и откуда явился.

Эннеари незаметным движением, как учил его вчера Алани, отогнул манжету и заглянул в шпаргалку, делая вид, что просто хочет поправить волосы и поднял руку только для этого. Уф-ф… вроде бы получилось не слишком нарочито… хотя все равно, наверное, заметно – и как только студенты ухитряются, бедолаги? Впрочем, они как раз не бедолаги, а шустрые ребята – потому что бедолагой, для разнообразия, придется временно побыть ему самому. Нет, не станет он учиться в Арамейле – ведь для этого надо уметь пользоваться шпаргалкой, да еще незаметно… ему вовек не навостриться, и думать нечего.

По крайности, хоть что-то он успел в шпаргалке вычитать. Плащи цвета морской волны поверх золотистого – именно так, а не наоборот… это, значит, Юльм. А невысокий человек с крупным перстнем зеленого янтаря на правой руке, надо полагать, король Юльма Эвелль. Тот самый. Гроза пиратов. Лерметт вчера рассказывал, что Эвелль совсем еще молодым разнес на щепочки целую пиратскую эскадру – а пленных пиратов поставил перед выбором: висеть в петле на рее – или служить отныне Юльму верой и правдой. Другой бы этих головорезов поразвешивал, как праздничные гирлянды – но у Эвелля никогда и ничего в хозяйстве даром не пропадало. А потратить целую эскадру пиратов на украшение своих потрепанных в бою кораблей – это же бесхозяйственность, причем вопиющая. Эвелль никогда не разбрасывался имуществом, если только мог приспособить его к делу – и словом своим королевским тоже никогда не разбрасывался. Сказал, что с присягнувших за старое взыскивать не станет – значит, и не станет. Нет, пленники не колебались. Присяги не преступил ни один. Сколько уже лет с тех пор минуло, иные даже себе и рыцарское звание выслужить успели… а вот и они, к слову сказать. Все, у кого в гербе кайма из веревки с петлей понизу… как, и вот это – пираты?! Пусть даже и бывшие… Ну нипочем бы не подумал. Такие… такие добропорядочные, немного даже чопорные. Вон тот одноглазый, со шрамом поперек загорелой щеки – даже и он выглядит точь-в-точь как преподаватель изящных манер в монастырской школе для благородных дам и девиц. Ну, Эвелль!

Положительно, обладатель зеленого янтаря Арьену понравился. Жаль будет, если именно он вздумает упираться. Еще и потому жаль, что если Эвелль вздумает встать на крепкие швартовы, его и эскадра с места не сдернет – так, кажется, Лерметт выразился?

Основательно собрался в дорогу король Юльма, и эскорт с собой прихватил правильный – все как один спокойные, плечистые. Людей Адейны за их спинами и не различишь издали. Даже и короля не видать… только маячит какой-то совершенно уже невозможный головной убор… скорее всего, женский – значит, приехал не король, а принцесса Адейны? В любом случае, это Адейна, рубины, красное на розовом… цвета как цвета, но вот сам убор… неужели в Адейне и вправду такое носят? Ну и страшненькая же мода, право слово!