Текст книги "Из цикла рассказов «Там, где будет мой дом»"

Уже сам вид дороги – широкой, плотно утоптанной, с глубокими колеями от тележных колес – навел Шеккиха на догадку о том, что вскорости предстанет его взору. И деревня не обманула его ожиданий. Она оказалась в точности такой, как Шекких себе и представлял. Небольшая, но опрятная и никак уж не голодная. Здесь даже колья в ограде выглядели сытыми. Маленькая приграничная деревушка из тех, кого война обошла стороной. Шеккиху и раньше доводилось видеть подобные деревни – и всегда возле самой границы. Если село оказалось на пути захватчиков – оно обречено. Однако если такая деревенька притулилась в стороне от главного удара, ничего непоправимого с ней не сделается. Да кому она нужна, мелочь придорожная, чтобы ради нее с пути сворачивать! Кто станет тратить на нее время и силы, когда впереди поджидают баснословные сокровища беззащитных в своей беспечности городов? Городов, задыхающихся от своего неимоверного богатства, словно боров от лишнего жира… да пес с ней совсем, с этой жалкой деревушкой! Может, определят в ней кого на постой, а может, и того не случится. Совсем рядом – рукой подать – война перекатывается с брюха на спину и обратно… а местным жителям и горя мало. Торговлишка, конечно, плоховато идет, потому как дороги перекрыты… ну ничего, дайте только срок, и маленькая тихая деревушка не сплошает. Наверняка местные умельцы мастерят что-нибудь из старых, довоенных еще запасов в ожидании ярмарки. И если в этом захолустье найдется хоть один сапожник…

– Эй, парень, – окликнул Шекких конопатого мальчишку, пасущего на лужке возле дороги задиристых гусей, – не подскажешь, как мне сапожника отыскать?

Мальчишка ткнул своим длинным прутом куда-то перед собой.

– Вот по этой улице четвертый дом будет, – сообщил он. – У него еще башмак деревянный над крыльцом приспособлен.

Для форсу, не иначе: и без вывески в селе всякий знает, где живет сапожник, а где колесник. Или сапожник приезжий, из городских – и дом обустроил по прежнему своему обыкновению? Над этим стоит подумать, прежде чем заводить разговор. Мелкая вроде деталь, а тоже может оказаться небесполезной.

– Благодарствую, – рассеянно ответил Шекких и направился к дому сапожника, прикидывая, как завести беседу и что предложить в промен на сапоги.

Однако все соображения вылетели у Шеккиха разом из головы, едва только он увидел, чем занимается сапожник.

Сапожник пытался выжать небольшую делянку перед домом. Судя по каплям пота, усеявшим его голую спину, занимался он этим уже давно. Неизвестный Шеккиху злак отличался высокими и завидно крепкими стеблями – но умелыми руками да хорошим серпом такую делянку в два счета выжать можно. Так то – хорошим серпом… Шекких глаза от изумления выпучил. Такого дикого зрелища он даже и вообразить не мог. Серп был изъеден ржавчиной почти до дыр и зазубрен самым невероятным и прихотливым образом. Он не срезал, а с усилием рвал крепкие стебли, то и дело застревая в них намертво. Сапожник остервенелым рывком высвобождал застрявший серп и снова опускал его в гущу упрямых колосьев. С тем же успехом он мог жать их собственной ладонью.

– Послушай, – вырвалось невольно у Шеккиха, – это не серп, и это не жатва.

Сапожник натужно разогнулся.

– А ты кто таков будешь, умник? – со злостью сказал он.

– Я с заставы, – неопределенно ответил Шекких. – Новенький…

– А-а, – проворчал сапожник таким тоном, что у любого бездельного зеваки мигом отбил бы охоту глазеть и потешаться. – Ну так и иди себе на свою заставу.

Шекких не двинулся с места.

– Ступай, говорю, с миром, – почти выкрикнул сапожник. – Нашел, понимаешь, забаву… Ступай прочь! Не видишь – делом человек занят!

– Да от такого дела, хозяин, недолго и ноги протянуть, – Шекких толкнул калитку и вошел. – Как это вас так угораздило?

Он шагнул навстречу сапожнику и улыбнулся. Больше всего на свете сапожнику хотелось бы сейчас поднять свой ржавый иззубренный серп и обрушить его на эту улыбку… хотелось бы – не будь эта улыбка такой сочувственной и понимающей, лишенной малейшей тени насмешки.

– Обыкновенно как, – буркнул сапожник, отводя взгляд от незваного гостя. – В первые же дни войны всех кузнецов и шорников – на нужды армии. А как мы обойдемся, никому и дела нет.

Неправ оказался Шекких в своих предположениях – война все же затронула деревню.

– Шорничать я сам помаленьку выучился, – не без гордости сообщил сапожник. – Ремесло хоть и не ближнее, но и не самое дальнее. А вот по кузнечной части… – он сокрушенно вздохнул и развел руками, зацепившись злополучным серпом о штанину. Почему-то именно эта незадача и переполнила окончательно чашу его терпения. Сапожник беззвучно выругался одними губами, размахнулся и отшвырнул серп, не глядя. Шекких изловил серп за рукоять, внимательно оглядел его и тихо, безнадежно присвистнул.

– Хоть бы ярмарку поскорей объявили, – помолчав, горестно произнес сапожник. – У меня из старых запасов целая кладовая сапог да башмаков нашита. Авось бы хватило… что там серп – ты еще не видел, чем по нынешним временам косить приходится! А как по весне пахать будем, если ярмарку не. откроют, я и вовсе ума не приложу.

Целая кладовая, доверху забитая сапогами… у Шеккиха пересохли губы от неожиданности.

– Неужто от прежнего кузнеца ничего не осталось? – хрипло спросил он.

– Осталось, – уныло протянул сапожник. – И кузня осталась, и инструмент кой-какой… да что толку?

– А то, – ответил Шекких, вновь улыбнувшись широко и беспечно, – что в цене мы, если не ошибаюсь, сойдемся. Никто в накладе не останется.

Лейтенант лазеретной заставы

Стрела третья

Когда Шекких почти затемно объявился на заставе с парою новых сапог в руках, Лейр не знал, что и подумать. Не о сапогах, конечно, – о самом Шеккихе. Интенданту бы радоваться впору, смекалкой своей похваляться, а он только отвечает на все расспросы вялым «да» и «нет». И собой хорош, как позавчерашний покойник: лицо землисто бледное, веки набрякшие и глаза без блеска. Сумерки там или не сумерки, а сразу видать, что худо человеку. Лейр так и подмывало узнать, откуда сапоги взялись – в конце концов, он здесь командир, и знать ему обо всем полагается – но сначала следовало поговорить о другом.

– Ты скверно выглядишь, – без обиняков начал Лейр.

– Устал я, – бесцветным голосом ответил Шекких, избегая смотреть лейтенанту в глаза.

Экую новость сообщил! Оно и так видно, что устал. Ты хоть как рожу в сторону вороти, а все равно видно.

– Это не последние, – Шекких сунул сапоги Лейру прямо в руки и тут же тяжело повалился на постель. – Завтра еще будут. А эту пару отдай Динену, сделай милость. Не то он мне еще ночью приснится, так я же заору на всю заставу.

Шутка прозвучала невесело. Нет, Лейр никак не мог смолчать. Он было и рот открыл, но его опередили.

– Где ты шлялся? – встрял Айхнел.

– Нишкни, – отрезал Шекких и натянул одеяло на голову. Лейр шагнул к постели, и Шекких высунулся из-под одеяла.

– Извини, командир, – вымолвил он так тихо, что Лейру поневоле пришлось нагнуться, чтобы расслышать его. – Устал я.

– Ладно, – отрывисто произнес Лейр. – Спи.

Последнее дело – приставать с расспросами, когда у человека от усталости язык во рту не ворочается. Разговор можно и на завтра отложить. Все с утра пораньше разузнать, а заодно и попенять новому интенданту за вчерашнее. Сапоги, конечно, дело хорошее, но и доводить себя до такого изнеможения тоже не следует, особенно после контузии… нет, никак у Лейра из ума не шло выцветшее лицо Шеккиха.

А утром Шекких уже умчался куда-то ни свет ни заря. Даже словечком ни с кем не перемолвился. И что теперь делать прикажете?! Хватать за рукав всех встречных-поперечных, засматривать в глаза и спрашивать заискивающим голоском: «Я тут интенданта своего потерял – вы, часом, не видели?» Ладно же, пусть только появится, голубчик!

Лейр рассердился не на шутку, хоть вида и не показывал. Весь день он только о Шеккихе и думал, и потаенная злость подсказывала ему такие слова, что любого до самых печенок проймет. Хоть Шекких и с норовом парень, а и он возразить не посмеет.

Однако при виде Шеккиха все заготовленные слова застряли у Лейра в глотке. Интендант осунулся за день так страшно, словно сапоги кроил из собственной кожи, а вместо дратвы не иначе как жилы из себя тянул. Лейру эта картина представилась явственно до дурноты. А покуда он тряс головой, отгоняя от себя навязчивое видение, Шекких с грохотом обрушил на стол еще три пары новехоньких сапог и замертво повалился на постель. Уснул он почти мгновенно.

– Что делать будем? – тихо и задумчиво произнес Лейр.

– Это ты меня спрашиваешь? – язвительно осведомился Айхнел в полный голос.

Лейр был уверен, что Шекких проснется, но тот даже не шелохнулся. Только лицо его перекривилось болезненной гримасой. Она-то и навела Лейра на смутную, неясную пока еще догадку.

– Послушай, – поинтересовался Лейр, не отрывая глаз от Шеккиха, – а что у него за контузия была, ты не знаешь? Хотя нет, погоди… незачем нам его беспокоить. Давай на вольном воздухе потолкуем.

С этими словами он снял меч со стены и вышел, поплотнее притворив дверь.

– Вечер-то какой! – томно и разнеженно прозвенел Айхнел, когда Лейр пристроился на крылечке. – А мой балбес дрыхнет без задних ног.

– И где ты словечек таких нахватался? – невольно вырвалось у Лейра.

– Так ведь с вами, людьми, поведешься… звякнул Айхнел. – Воспитания ну ни на грош. Вот хотя бы тебя взять, к примеру. Расселся под самым окном – а нет бы догадаться приоткрыть его, чтоб не в духоте парню спать…

– После открою, – возразил Лейр, – Незачем нам беднягу разговором беспокоить. Пусть выспится. Так что у него за контузия была? Или ты не знаешь?

– Как это не знаю? – обиделся Айхнел. – При мне все и произошло…

Выслушав цветистое повествование Айхнела, Лейр поначалу не сказал ни слова. Он сидел молча, уставясь на предзакатное небо, пересеченное длинным узким облаком. Айхнел из уважения к его задумчивости тоже замолк.

– Вот что, – произнес Лейр, поднимаясь с крыльца, – я вроде сообразил, что с ним стряслось, но еще не наверняка. Мне в деревню надо заглянуть… утвердиться в своей догадке. Я прямо сейчас и пойду, пока еще не совсем свечерело. Тебя оставлю за караульного. Непохоже, конечно, чтобы Шекких ни с того, ни с сего вдруг проснулся и усвистал прочь… ну, да шут его знает. Если все же засобирается куда, скажи, что я велел меня дождаться. Не прокараулишь?

– С какой стати? – пренебрежительно тенькнул Айхнел.

– Я скоро обернусь, – обнадежил его Лейр.

– Скоро, не скоро, а в ножны меня вернуть изволь. Зябко становится. Запозднишься, а я тут по вечерней росе совсем издрогну. Знаю я вас, людей. Все до единого обормоты.

Тихонько вернув Айхнел на место, Лейр спустился с крыльца, прихрамывая чуть больше обычного, и неторопливым шагом направился в деревню. Путь недальний, так что спешить ему некуда. И можно все спокойно обдумать на ходу… или нет, лучше не погружаться в свои мысли, лучше полностью сосредоточиться на ходьбе. Проследить, чтобы искалеченная нога не слишком сильно волочилась по земле, вздымая дорожную пыль: негоже ведь командиру заставы показываться в деревне неряхой.

Из-за хромоты своей Лейр в деревне бывал нечасто, но все же несколько раз наведывался. Ему не было нужды спрашивать, где проживает сапожник – дом с диковинным деревянным башмаком он давно уже заприметил. Странно, конечно, что деревенский сапожник примостил вывеску над домом – но куда странней было бы, окажись жильцом этого дома не сапожник, а, скажем, повивальная бабка. Нет, Лейр не сомневался, в каком доме ему следует искать разгадку.

Хозяин дома беседовал о чем-то с соседом через ограду. В руках его поблескивал новехонький серп. Именно серп и служил предметом завистливого соседского любования. Да, по всему выходит, что прав Лейр… однако удостовериться окончательно не помешает.

– Вечер добрый, – негромко произнес лейтенант. Дорога, пусть и недолгая, все же порядком утомила его, и чуть сиплый от усталости голос прозвучал неприветливо, несмотря ни на какие старания Лейра.

Сапожник прервал беседу и выжидательно воззрился на вновь прибывшего.

– И вам доброго вечера, господин лейтенант, – откликнулся он тем неуловимо настороженным тоном, каким в деревнях обычно разговаривают с чужаками, надолго осевшими по соседству. – Зачем пожаловали?

– Да я, собственно, только спросить хотел, – ответил Лейр, намеренно выбирая самые общие слова, – как вам наш новый боец?

Сапожник так и разулыбался. Настороженность его мигом исчезла: о таком славном парне, как Шекких, и потолковать приятно – а с его командиром в особенности.

– А спасибо вам, господин лейтенант, – разом оживился сапожник. – Просто нет слов, какое вам за него спасибо. И за работу свою полишку не берет, и руке своей в кузне хозяин полный…

Так оно и есть! Ну, Шекких, ну погоди ж ты мне!

– И обхождение у него такое приятное, – продолжал между тем сапожник.

Насчет приятности Шеккиха в обхождении Лейр изрядно сомневался, но спорить не приходилось.

– Назавтра он со мной уговорился, – подал голос сапожников сосед, – так я прямо дождаться не могу…

– Завтра не получится, – прервал его Лейр. – Другого кузнеца вам завтра пришлю. Он, может, и не такой приветливый, но в деле своем тоже мастер, и лишнего не запросит.

– А он точно не хуже сделает? – усомнился сосед.

– Может, и лучше, – пообещал Лейр. – И времени у него больше будет. Его я хоть на день, хоть на два отпустить могу.

– А расплачиваться как? – выспрашивал сосед.

– По старому, сапогами. Все, что мой парень наработает, не ему отдавать, а соседу вашему. А уж он сам прикинет, сколько сапог за такую плату выдать можно. Вы ведь так с моим парнем договаривались?

Сапожник кивнул. Принахмурившееся было лицо его соседа вновь прояснилось – ведь он и по новому уговору никакого урону не потерпит – но сапожник огорчился совершенно бескорыстно: ему-то Шекких успел весь инструмент исправить. Видно, по сердцу ему пришелся мастеровитый и не заносчивый новичок с заставы.

– А тот парень так и не придет больше? – не скрывая расстройства, спросил сапожник. – Так бы хотелось…

– Ему бы тоже хотелось, – усмехнулся Лейр. – Так ведь служба солдата не спрашивает.

Наутро Шекких проснулся с головой до того тяжелой, что поначалу никак не мог сообразить – то ли сон ему снится такой мучительный, то ли он все же пробудился, и это явь такая мерзкая. Можно, конечно, попробовать глаза открыть да посмотреть… вот только где взять силы сперва спихнуть с век мешки с тухлыми портянками, которые неведомый доброхот умудрился во сне навалить ему на лицо?

– В свой угол, – бесцеремонно вторгся в его размышления ехидный голос Айхнела, и Шекких мигом раздернул слепленные сном веки, не дожидаясь, пока голова откликнется привычной болью.

Зрелище ему представилось престранное: Айхнел коротал время с лейтенантом Лейром за игрой в «восемь углов». Значит, не сон. Такой бред ни в каком сне не привидится. Такое может быть только наяву.

– Да не в твой, а в мой свой угол, балда, – скомандовал Айхнел, и Лейр со вздохом повиновался. – Теперь в подветренный угол… нет, в твой подветренный… фигуры, фигуры свои съеденные снять не забудь… правильно, а теперь из твоего подветренного в мой – и все. Можешь кукарекать.

– Ку-ка-ре-ку, – произнес Лейр и подавил зевок.

– Отыграться хочешь? – невинным тоном поинтересовался Айхнел, когда Лейр принялся вновь расставлять фигуры.

– А как же, – снова зевнул Лейр, – Я тебе четыре раза за ночь проиграл… ну хоть бы разок послушать, как ты кукарекаешь, и с меня довольно.

– Xa, – удовлетворенно заявил Айхнел. – Вот когда тебе исполнится столько десятков лет, сколько мне – сотен, тогда и поглядим. А до тех пор даже и не мечтай.

После нескольких веков томительной скуки в плену у черного мага Айхнел развлекался во все тяжкие. Шекких уже и счет потерял, сколько раз бессонными ночами он сам кукарекал, проигрывая своему мечу во все мыслимые и немыслимые азартные игры. Правда, со времени прибытия на Лазаретную заставу Шекких с ним еще не игрывал – не до того ему было. Он даже совестился немного, что оставил Айхнела в одиночестве. А этот пройдошливый тип, оказывается, и сам неплохо устроился. Нашел себе забаву, нечего сказать! До сих пор Шекких Айхнелу потакал, жалеючи… но посадить вместо Шеккиха кукарекать его командира – это форменное безобразие.

Шекких фыркнул возмущенно и приподнялся.

– Проснулся? – окликнул его Лейр, устремив на интенданта неприветливый взгляд.

– Угу, – неразборчиво согласился Шекких и полез из-под одеяла.

– Куда заподскакивал? – холодно осведомился Лейр. – Лежи. Лежи, кому сказано!

– Но мне идти надо, – запротестовал Шекких.

– Никуда тебе не надо, – отрезал Лейр. – И без тебя кузня не остынет. Динена я туда послал. Он у нас, конечно, парень страсть какой приветливый – но дело не хуже тебя смыслит.

Лейр неожиданно зевнул, смешал ладонью расставленные на доске фигуры и тяжело поднялся из-за стола.

– А ты, – произнес он, наклонясь над Шеккихом, – запомни: я – лейтенант Лазаретной заставы. Лазаретной, а не Покойницкой. Понял? С такой контузией, как у тебя, кузницу за милю обходить надо – а он гляди, что удумал! Герой-одиночка. Еще раз устроишь одиночный десант на кузницу – душу вытрясу. Приказ ясен?

Шекких не ответил. Он даже в лицо Лейру не взглянул. Неотрывно и сосредоточенно он глядел на его изувеченную ногу.

– Ты сам-то скоро ли привык не бегом бегать, а шажком ходить? – как бы невзначай поинтересовался он.

Лейр стиснул зубы – аж желваки заиграли, – однако смолчал.

– Вот и я еще не привык, – заключил Шекких.

– Это на первый раз – не привык, – возразил Лейр. – Ну а на второй день, когда ты уже скумекал, что стучишь молотом не по наковальне, а по башке своей блажной? Ведь знал уже, на что идешь.

– Знал, – кивнул Шекких. – А вот чего я не знал – так это что у вас на заставе кузнец есть.

– А как же иначе? – изумился Лейр. – Ждать, пока нам через три года авось что прислать сподобятся – не то рукояти для стрел, не то оперение для мечей? На любой заставе какой-никакой кузнец или оружейный мастер имеется. Только при Ветте нам с деревней меной заниматься смысла не было. Этот паразит все бы к себе подгреб. Теперь, конечно, дело другое.

– Это хорошо, что другое, – заметил Шекких. – Сапоги мы, считай, что уже сладили. Посмотрим, что еще можно к делу приспособить.

– Опять ты за свое? – перебил его Лейр. – Я думал, ты уймешься… а нам, выходит, сердечный разговор только предстоит. И не смотри на меня, как эльф на какашку! Ишь, как оно у тебя ловко выходит: ты себя ради пары портянок в гроб положил, крышкой накрылся, и нет тебя – а я с горсточкой нестроевой пехоты против банды один-одинешенек?

– Какой банды? – выдохнул Шекких.

– Вот и подобрались к сути дела, – хладнокровно прокомментировал Айхнел. – Вот теперь разговор и впрямь пойдет сердечный и даже задушевный.

Разговор и впрямь до того задушевный пошел, что хоть диву давайся.

Недосуг было Шеккиху Лазаретную заставу особо разглядывать – то он за бывшим интендантом гонялся, то спозаранку сапоги раздобывать уходил, – но то, что бревенчатые стены потемнеть еще не успели, все же заметил. А когда им было потемнеть, если горела застава за недолгое время своего существования уже дважды? При Лейре набегов на заставу еще не было, но Лейр не сомневался нимало – будут. Затаилась банда. Выжидает. Шутка ли сказать: не кто-нибудь, «паучок» новым командиром назначен. Надо же проведать про новичка все, что только возможно. А уж как проведают… быть налету, и не в отдаленном грядущем, а в самом скором времени.

– Выхода у них другого нет, – хмуро сообщил Лейр, постукивая по столу игральной фишкой. – Особенно теперь.

Прав был Лейр: только одно и оставалось бандитам – лютовать, зверствовать, запугивать. Ибо уйти им было некуда. Война давно уже перекатилась через Порубежье – и с каждым днем все сильней отдалялась, а не приближалась. Конечно, в банде немало подобралось самого разного охвостья – как говорится, на всяк образец. А вот заправляли бандой бывшие офицеры противника. Поначалу-то им было полное раздолье… но теперь, когда армия отступила, они оказались зажаты на вражеской территории. Будь они посмышленей, не прельщались бы легкой добычей, а прихватили что поценней да полегче и драпанули, пока не поздно. Слишком легко плыла им в руки пожива, слишком весело было куражиться над беззащитными… слишком поздно опьяневшие от безнаказанности бандиты поняли, что уходить им уже некуда. Что придется им вековать свой век в Порубежье. Всякого шороха сторожиться, любой неизвестности опасаться. Нет уж, чем жить с опаской, пусть уж лучше от тебя за милю шарахаются. Чтобы никто не то чтобы тронуть – помыслить о том не смел. Любая сила вдесятеро сильней становится, когда ей страх дорожку расчищает. Налететь, затравить, запугать – да так, чтоб люди и дохнуть без спросу боялись. На колени поставить и самих себя жрать заставить. А для этого мирных поселян резать никак не довольно. Безоружный – он безоружный и есть. Хоть ты его в клочья накромсай, а другой такой же безоружный беспременно подумает: дескать, будь я при оружии, нипочем бы… нет, мало для настоящего-то ужаса овечек душить – не ровен час, овчарками себя возомнят. Чтобы должный страх навести, нападать надо в первую голову не на беззащитных, а на вооруженных. Смять, в прах столочь, в пыль стоптать непокорную заставу. Да так, чтоб и помину ее на земле не осталось. Чтоб каждый сидел в своем дому и трясся, и приговаривал про себя: уж если они настоящих воинов, да при оружии, таково разделали, что ж они со мной, бедняжечкой, утворить могут? Тогда и только тогда банда сможет утвердиться в Порубежье. А до той поры здешним жителем остается хоть самая малая надежда.

– Какая там надежда, – болезненно скривился Лейр. – О чем речь, когда руки у меня повязаны, и все из-за Ветта треклятого! Совсем бандиты обнаглели – в лесу, как в свей постельке, расположились. Им что – они и сами обуты, и лошади у них подкованы, и ловушки они наперечет знают. Может, сами их и ставили перед нашим наступлением, А у меня только и есть, что горсточка калек босоногих да я сам. Где уж тут в лес соваться. Все, что я могу, – сдерживать банду, из лесу не пускать… и тоже не очень. Сколько на заставе народу, а сколько у них – вот и сочти. Не могу же я метаться вдоль леса, как пьяный заяц. Приходится упреждать, на догадку полагаться. Когда верно догадаюсь, куда их понесет, а когда и нет. А что хуже всего – они-то наперед знают, где мы их ловить станем. У них свои люди по деревням есть. Тоже дело понятное – у кого жена, у кого дети, у кого мать старуха… только припугни, все как на духу выложат. Прознать, кто же это бандитам весточки передает – долго и мешкотно. Да и не скажут нам. И не только от страха. Чужаки мы здесь покуда. Надеяться на нас – это пожалуйста, а вот помочь… Ладно, дело прошлое. Теперь у нас совсем другая музыка пойдет.

– Я что-то не понял, – отозвался Шекких, – ты как сапогами разжился, так сразу в лес засобирался?

– Ты меня совсем за дурака считаешь? – возмутился Лейр. – Что мне в лесу делать – сапогами твоими, что ли, банду закидывать? В лес идти стоило месяц назад, а то и полтора… нет, «шуршунчик», в лес меня нипочем не заманишь. Другое у меня соображение имеется.

– Какое? – жадно спросил Шекких.

– А такое, – мстительно заявил Лейр, – что ты мне нужен живой и по возможности здоровый. Приказ ясен?

– Ясен, – блеснул зубами в ухмылке Шекких.

– Кукарекай, – подал голос со стены Айхнел.

– Что? – оторопел Шекких.

– Кукарекай, говорю, – повторил Айхнел. – Лейр тебя вчистую обставил – разве нет?

Есть на свете деяния, которые ни одному живому человеку не под силу, будь он хоть трижды герой. Например, уволочь на своем горбу всю ту уймищу сапог, которую Динен заработал, грохоча молотом в кузнице, даже и ему самому было невмочь. И вовсе нет ничего странного, что он уговорил сапожника лично доставить вечерком на заставу вторую половину своего заработка. Вот так взять, нагрузить на подводу и доставить. А что сапожник – первейший на всю округу любитель почесать язык… ну, это просто совпадение. А что именно такое распоряжение лейтенант Лейр и отдал Динену… это уж и вовсе никого не касается. И касаться не должно. Это военная тайна.

Покачиваясь на подводе, словно в лодке, сапоги медленно вплыли в ворота заставы. Косолапенькая коняка остановилась под бревенчатой стеной, задумчиво вздохнула и выщипнула у себя из-под копыт клок травы. Сапожник соскочил с подводы и огляделся.

– Ну, и куда мне теперь? – спросил он не то себя самого, не то коняку. Неприхотливое животное покосилось на него с неодобрением – дескать, вечно ты, хозяин, суету разводишь! – и снова нагнуло голову в поисках особо аппетитных стебельков.

– Тоже мне, застава, – буркнул сапожник. – Приходи кто хочешь, делай, что понравится. Вот возьму и плюну прямо на крыльцо. А что – очень даже просто.

Однако плевать на крыльцо он не стал. Посмотрел на него пристально, передернул плечами, пожал ими для пущей ясности, еще раз посмотрел на крыльцо – и все-таки не стал.

– Отвлекающий маневр, – донеслось до него из неплотно затворенного окна, и сапожник замер: на миг ему, против всякого разумения, почудилось, что его крамольная мысль об оплевании крыльца была неким образом услышана, и возмездие не заставит себя ждать.

– Пусть все думают, что клад мы зарыли в лесу, – продолжал тот же голос.

– Тс-с! – сам себе велел сапожник, присел на карачки и проворно подлез к окну поближе.

– А почему ты не хочешь взаправду его там зарыть? – спросил другой голос, вроде бы хорошо сапожнику знакомый. И кто бы это мог быть? А, ну как же – Шекких, новичок! Тот славный парень, что так замечательно изладил ему инструмент…

– Я еще не рехнулся, «шуршунчик». – И первый голос тоже знаком – лейтенант это тутошний, вот кто. – Такое добро я разве что себе или тебе доверю, а больше никому. Нет у моих ребят сноровки в обращении с талисманами. Не ровен час, споткнется кто, уронит талисман или просто не с той руки ухватит… и улетим мы всей заставой хорошо еще, если просто на тот свет, а то и куда похуже.

Ну надо же – талисманы переноса! И как здешним воякам увечным посчастливилось наткнуться на такое сокровище?

– Я сейчас в лес идти не могу – сил нет, как нога донимает. Тебе здешние леса внове, на первую же ловушку дуром наскочишь, и поминай как звали. Да и где это видано – такие ценности без присмотра оставлять?

Верно говорит господин лейтенант. Знает толк в жизни.

– Вот как раз этот присмотр у меня в печенках и сидит, – уныло признался Шекких. – Как я добро это у Ветта конфисковал, так ни минуты спокойной не имею. Только было приладился в кузне поработать – ан нет, сиди и сторожи.

– Ничего, недолго уже осталось, так что не теребись. Через три дня особый отряд сопровождения прибудет, сдашь ты им ящик этот – и гуляй себе.

– А почему не раньше? – вздохнул Шекких.

– Балда, – устало огрызнулся Лейр. – Кто ж тебе потащится куда в самый праздник Лунноденствия?

– О-ох, – простонал Шекких. – Могу себе представить. Назавтра после праздника. Особо похмельный отряд сопровождения. Орлы. Жеребцы. Копытами землю роют… и бровями тоже.

– Думаешь, мы сами будем выглядеть лучше? – фыркнул Лейр. – Отвлекающий маневр. Если мы в самое Лунноденствие будем трезвехонькие расхаживать, любой догадается, что не в лесу мы драгоценности и талисманы спрятали, а у себя под боком, чтоб стеречь способнее. Ничего не поделаешь, придется напиться.

– А ребята наши в лесу на ловушках не погорят? – забеспокоился Шекких.

– Так не в самом ведь лесу, а на опушке, – успокоил его Лейр. – Да и вообще они скоро вернутся. Долгое ли дело – такой оравой один ящик закопать?

Сапожник мигом откатился от окна, плюхнулся задницей на жесткую травку и принялся поспешно растирать затекшие ноги. Ф-фу-ух, едва успел! Вернись сейчас господа пограничники да застань его на карачках под окном – и что тогда?

Он перевел дух, встал, доплелся до подводы и вновь взгромоздился на нее. Когда вернутся пограничники, он встретит их, восседая степенно и с достоинством, как и подобает уважающему себя мастеру своего дела. Заодно они ему и подводу разгрузить помогут, а то совсем он умаялся под окошком прятаться. А к господам начальникам заставы лучше сейчас не соваться. Не то еще заподозрят, что он подслушивал. Это он-то! Ишь, чего удумали. И вовсе он не подслушивал, а просто услышал.

Из-за полуприкрытых ставен за ним с улыбкой наблюдали Шекких и Лейр.

– Думаешь, раззвонит? – шепотом спросил Шекких.

– А как же! – уверенно шепнул в ответ Лейр. – Вот прямо сегодня же и раззвонит. Я не я буду, если тут же все разболтает!

– Пари принимается, – тоненько звякнул Айхнел.

Поутру или вечером узкий бледный серпик луны, плывущий сквозь солнечные лучи, конечно, не редкость. Но только в Лунноденствие полная, безупречно округлая луна появляется на небе, едва только минет полдень – ошеломляющая, не по-дневному яркая. Эльфам Лунноденствие по сердцу – для них это день исполнения самых несбыточных желаний. Лейр и Шекких, недавние боевые сотоварищи эльфов, сами не замечали, насколько они привыкли мыслить и говорить… ну, если и не совсем на эльфийский манер, то очень сродно. Лейр, не задумываясь, выбрал канун Лунноденствия – он ведь и раньше на самые дерзкие, самые рискованные операции хаживал именно в этот день. Да и какое иное объяснение можно подыскать тому, что за несуществующим кладом никто не озаботился отправить без промедления усиленный конвой. Нет, его прибытие отложено на потом – вне всякого сомнения оттого, что отправлять накануне Лунноденствия некого: в этот знаменательный день всяк почитает своим святым долгом нализаться до беспамятства.

Двое суток до Лунноденствия пограничники лихорадочно делали вид, что застава продолжает жить обычной жизнью и что заботит их лишь одно: кому лезть на вышку часовым – ведь лейтенант наверняка не позволит бедолаге ни одного глотка до самого утра, а к утру едва ли на его долю хоть что-нибудь останется. Лейр во всеуслышание приказал Шеккиху выдать по бутылке вина – и ни каплей больше. А если кто посмеет нарушить приказ и выпить сверх разрешенного, пусть пеняет на себя. Двое пограничников, Сеннел и Киман, якобы втайне от придиры-лейтенанта, обменяли в селе свои плащи на бочонок местной бурды, кислющей и крепкой до изумления: что бы там ни говорил господин лейтенант, чем бы ни грозился, но ведь надо же встретить праздник по-человечески! Обратно оба возвращались очень довольные собой, веселые и беспечные. Как бы невзначай они прошлись мимо лесной опушки. Мельком брошенный в сторону взгляд убедил их, что приманка проглочена: землю на том месте, где был для отвода глаз закопан ящик с несуществующим кладом, кто-то ворошил. Бандиты ничему не верили на слово. Они решили убедиться в достоверности нового слуха – а может, и в том, что ящик зарыт на опушке только для вида, что не в нем спрятано бесценное сокровище.