Текст книги "Нет худа без добра"

– Налить тебе еще вина, Бен? – повернулся Джек к сыну, сидящему от него слева, между Крисом и Грейс.

– Спасибо, папа, не надо. Я ведь за рулем, ты не забыл?

Грейс посмотрела на высокого, необыкновенно красивого молодого человека, сидящего рядом с ней. У него и в самом деле есть внешнее сходство с отцом, но главное – не в том. Невозможно поверить, что такой энергичный и пышущий молодым задором человек, как Джек, является отцом почти тридцатилетнего сына, который всего на семь лет моложе нее. И не важно, что Джек женился молодым, еще в колледже, и что к тому времени, когда он стал редактором в «Кэдогэне», его сын уже ходил в детский сад. Когда она смотрела на Бена, который шел по стопам отца и сейчас сам занялся издательской деятельностью в «Кэдогэне», арифметические подсчеты теряли свой смысл.

Бен – одного роста с Джеком, с такими же, как и у отца, темно-каштановыми вьющимися волосами, только они длиннее и слегка касаются воротника его темно-синего блейзера. Однако черты его лица отличаются большей утонченностью – высокий лоб, заостренный нос и словно вылепленный рот аристократа девятнадцатого века. Грейс представила себе, как слабеют колени у его незамужних помощниц от одного теплого взгляда синевато-зеленых глаз. Удивительно, что у Бена до сих пор нет подружки.

– Бен чокнулся, – заметила Ханна, не обращаясь ни к кому конкретно. – Он оставляет свою дурацкую машину на улице, и его нисколько не заботит, что с ней случится.

Бен рассмеялся звучным теплым смехом.

– Если ее украдут, – возразил он, – то страховка, которую я получу, с лихвой возместит мне потерю. А если какой-нибудь придурок на стоянке помнет ее, то ему придется заплатить.

– Значит, только ради этого я посылал тебя в колледж? – рассмеялся Джек.

– Мне вспоминается моя первая машина, которую я получила в семнадцатилетнем возрасте, – улыбнулась Грейс. – Это было…

– Кстати, о колледже, – прервала ее Ханна. – Я советовалась со своим консультантом, и он думает, что я должна непременно подумать о колледже университета в Беркли. Папа, что ты думаешь по этому поводу?

Грейс взглянула на Джека – интересно, понял ли он, что Ханна опять отодвинула ее, демонстрируя всем, что главную роль в жизни отца играет именно она – и никто другой? Она вспомнила, как Ханна всегда торопится сесть рядом с Джеком на переднее сидение «вольво», куда бы они ни ехали, оставляя возможность Доброй Старой Грейс занять место на заднем сиденье и при этом довольно улыбаться, словно она случайный попутчик, которому очень повезло, что он вообще поймал машину и едет бесплатно. Казалось, что Джек никогда не замечал этого.

– Беркли – хорошая школа, – произнес он. – Но не хуже и Колумбия или Джорджтаун, к тому же до них ближе, черт возьми. Продолжай писать сочинения, как ты уже однажды написала о докторе Фристоуне, и тогда ты сможешь сделать свой выбор.

Грейс увидела, как Ханна метнула виноватый взгляд в ее сторону, словно ожидая, что Грейс напомнит о том, что именно она устроила эту встречу с Ласло Фристоуном, у которого сама Грейс три года тому назад брала интервью для журнала «Нью-Йоркер», чтобы написать его краткий биографический очерк.

– Эй, Крис, надеюсь, в школе тебе еще не начали забивать голову дурацкими мыслями о колледже? – поторопился вмешаться в разговор Джек.

– Я еще только в восьмом классе.

Крис поднял голову от тарелки и наградил Джека таким взглядом, который остановил бы и носорога в самый разгар атаки. Грейс знала наверняка, что Джек только попытался вовлечь его в разговор, и почувствовала, что сгорает от стыда из-за грубости Криса.

– Папа, а ты помнишь, как мы ездили в Вейл кататься на лыжах, когда я училась в восьмом классе? – заговорила Ханна. – Я подумала, а не поехать ли нам опять туда всем вместе на Рождественские каникулы? Как в старые времена… за исключением мамы.

Она весело обвела взглядом всех собравшихся, словно ожидая, что они воспримут ее предложение с большим энтузиазмом.

Грейс сосредоточила свое внимание на том, чтобы наколоть вилкой особенно скользкий кусочек помидора.

Краешком глаза она поймала взгляд Джека, в котором промелькнуло желание защитить ее, и она подумала: "Нет. Ничего не говори. Пожалуйста. Пусть все идет своим чередом".

– А мне хотелось бы, чтобы все мы вместе поехали куда-нибудь отдыхать на праздники, – мягко сказал Джек. – При условии, что у тебя нет других планов, Бен. Вокруг нашего домика все занесет снегом. Как вам эта идея? Грейс? Крис?

В тот момент Грейс словно обдало холодом, как будто температура в комнате упала градусов на десять. За столом воцарилась ледяная тишина.

Когда атмосфера стала невыносимой, Грейс беззаботно произнесла:

– Да я, в общем-то, едва стою на лыжах. Много лет назад, когда Крис был совсем маленьким, я пыталась научиться, но оказалось, что я в этом деле абсолютно безнадежна.

– А может быть, вами занимался не тот тренер, – доброжелательно поддержал ее Бен.

Грейс пришлось опустить глаза, чтобы он не заметил признательности, которая разлилась по ее лицу.

– О, Боже, папа! – сказала Ханна, презрительно надувая губы. – Иногда ты такой недогадливый. Ты что, не уловил?

– Чего я не уловил?

– Рождество! Мы же говорим о Рождестве. Ну ты же знаешь, когда звенят колокольчики и приходит Санта-Клаус. – Ханна повернулась к Грейс и мягким, извиняющимся тоном объяснила: – Мы ведь не отмечаем Рождество, но папа иногда забывает, что не все люди – евреи.

В эту игру играют вдвоем, подумала Грейс и азартно сделала свой ход.

– В моей семье Рождество не означало только звенящие колокольчики и Санта-Клауса. Моя мама каждый раз возглавляла кампанию по сбору еды и одежды для бедных.

Теперь наступила очередь Ханны испытать неловкость. Отчетливо осознав, что ее опередили, она потупила глаза.

– Отец хочет, чтобы я провел Рождество с ним в Мэйконе, – выпалил Крис. Он с безразличным выражением лица обратился к отражению Грейс в темном окне за ее спиной. – Это так, чтобы вы знали.

"И ты, Брут?" Теперь, когда она могла бы рассчитывать на поддержку Криса, он предпочел огорошить ее. Но самое плохое в этом, что она не смела подать и вида, не имела права. Только не в присутствии Ханны.

– Кто-нибудь хочет кофе? – спросила, она изо всех сил стараясь казаться веселой, чувствуя себя актрисой рекламного ролика кофе «Фолджерс». Она поднялась и стала убирать тарелки. – Я надеюсь, что у вас осталось место для сладкого, потому что у меня самый изысканный шоколадный десерт, и я даже мысли не допускаю, что у кого-нибудь на тарелке останется недоеденный кусочек.

– Я помогу тебе.

Джек встал и проворно собрал тарелки, столовое серебро и рюмки.

После того, как на столе появились кофе и десерт, она немного расслабилась. Ханна с явным удовольствием поглощала торт, который Грейс купила в кафе «Бонди». Крис приступил ко второму куску. Бен рассказывал отцу о большом количестве повторных заказов, которые издательство получило на одну из книг, – книгу воспоминаний Уилла Хэрригэна о годах его работы диктором новостей одной из телекомпаний.

Стоило Грейс подумать, что все опасности уже позади, как Ханна вдруг объявила:

– Папочка, мне нехорошо.

– В чем дело, тыквочка? – Джек, озабоченно наморщив лоб, протянул к ней через стол руку и положил свою ладонь поверх ее. – Что-то ты немного позеленела.

Грейс тоже заметила это. Обычно белоснежная кожа Ханны вдруг приобрела серовато-зеленый оттенок, и на ее лбу и верхней губе выступили капельки пота. Наверняка очередная уловка Ханны, подумала она, но тут же ей стало стыдно.

Она поднялась и подошла к Ханне, которая сложила крест-накрест руки на груди и плотно их прижала к себе.

– О, моя дорогая… могу я что-нибудь сделать для тебя? Может быть, дать аспирин или воды?

Ханна так энергично затрясла головой, что ее волосы, собранные в хвост, взлетели кверху, хлестнув по запястью руки Грейс.

– Мой… желудок… О, Боже… Ох, меня сейчас стошнит!

Джек помог дочери подняться и проводил ее по коридору до ванной комнаты. Мгновение спустя он вернулся. Он выглядел озабоченным и немного беспомощным.

– Должно быть, она съела что-то не то, – сказал он. – У нее почти на все аллергия. Но как только я отвезу ее домой, у нее все пройдет.

– Послушай, папа, тебе не стоит оставлять Грейс, – сказал Бен. – Я завезу Ханну по дороге домой.

– Если ты действительно…

– Папа, я же сказал, я о ней позабочусь.

На мгновение что-то жесткое и колючее промелькнуло в лице Бена, так похожего на мужскую модель Ральфа Лоурена. И Грейс заметила это.

Несколько минут спустя появилась Ханна – бледная и слегка дрожащая, но спокойная.

– Я провожу вас обоих до машины, – сказал Джек, крепко прижимая ее к себе, а она сразу же спрятала лицо в мягких складках его свитера.

– Ты просто хочешь убедиться, что она по-прежнему на месте! – рассмеялся Бен. – Грейс, простите, мы бездельничали и не смогли вам помочь убрать посуду. Ужин удался на славу. И мне нравится ваш дом. – Он хлопнул Криса по плечу. – Эй, друг, не останавливайся на достигнутом, продолжай попытки.

– У-гу… мммм, – пробормотал Крис, слегка подвинувшись, но по-прежнему стараясь держаться подальше от группы, собравшейся у двери.

– Теперь получше? – спросила Грейс Ханну, помогая ей надевать пальто. – Я не могу отделаться от чувства вины. Зря я подала торт, он слишком жирный, да еще после всего, что мы съели. Да еще и орехи…

– Вы сказали "орехи"?

Ханна резко повернулась и уставилась на нее, не успев вдеть вторую руку в рукав.

– Ну да, это как раз то, чем торт…

– О, Боже! У меня же аллергия на орехи. Я думала, вы знаете.

Наблюдая за Ханной, которая – такая маленькая и беззащитная – торопливо выходила из дверей ее дома, как бы зажатая между высокими фигурами отца и брата, Грейс внезапно ощутила острый укол вины, ведь наверняка Ханна или Джек предупреждали ее, а она забыла.

Она вдруг почувствовала, что устала и измучилась настолько, что ей безумно захотелось лечь. Горячая ванна и – в кровать. Когда Джек проводит детей и вернется, она его тоже отправит домой. Грязную посуду оставит до завтра. Все остальное тоже подождет до утра.

Крис, чувствуя ее настроение, безмолвно, словно хозяин похоронного бюро, шел сзади. Схватив куртку с вешалки в прихожей, выдержанной в стиле эпохи королевы Виктории, он в мгновение ока очутился у двери.

– Я буду у Скалли… – пробормотал он.

– Ты же только что пришел оттуда.

Для нее не имело значения, что его лучший друг живет этажом ниже, это был вопрос принципа. К тому же Скалли всего одиннадцать лет. Почему Крис не дружит с ровесниками?

– Это ведь ты мне сказала, что я должен вернуться к ужину, – напряженно, но с настойчивой терпеливостью напомнил он.

Грейс чувствовала себя настолько опустошенной, что, наблюдая за тем, как он уходит, понимала, что не в состоянии остановить или хотя бы выбранить сына.

Чувствуя безумный приступ головной боли, Грейс направилась в ванную комнату за аспирином и тут обнаружила, что стоит только подумать о том, что получила всего сполна, как происходит какая-нибудь новая неприятность.

На полу, словно послесловие к злополучному ужину, красовалась лужица рвоты.

Надев толстые резиновые перчатки, она опустилась на колени и, едва сдерживая слезы и тошноту, принялась отмывать пол. В этот момент вошел Джек. Несколько секунд он смотрел на нее, а потом поднял, поставив на ноги.

– Тебе не надо бы этого делать, – мягко сказал он. – Я сам уберу.

– А почему не я? – раздраженно бросила она. – Только потому, что она твоя дочь? Из-за того, что мы никогда не станем так близки, что будем одинаково нести ответственность за то, что происходит с твоими и моими детьми?..

Слезы жгли ей глаза.

– Нет, Грейс, дело совсем не в этом, – сказал он, и его рот, показавшийся ей странно уязвимым на энергичном и испещренном морщинками лице, растянулся в иронической полуулыбке. – Я просто подумал, что тебе сегодня и без того досталось от Ханны.

– Это оказалось совсем не так уж и страшно, – сказала она и вдруг поймала себя на том, что соглашается с ним. – Ну, хорошо… Хотя это и не было ложем из розовых лепестков.

– Но ты справилась с трудностями вполне профессионально.

Он положил большие руки ей на плечи, и его улыбка стала таять, уступая место извиняющемуся выражению лица, в котором читалось сожаление о случившемся.

– Джек, значит, все вот так и будет продолжаться? Грейс почувствовала легкую дрожь.

– Я люблю тебя, – сказал он серьезным тоном, – и не хочу ставить в трудное положение.

По всему было видно, что ему стало неловко и он избегал ее взгляда.

– Значит, на большее ты не готов?! – вспылила она. – Будем спать каждый в своей квартире? Время от времени станем устраивать семейные сборища только для того, чтобы организовать очередной сеанс мазохизма?

Он молчал, и только глаза отражали его смущение. Когда он заговорил, голос его прозвучал взвешенно и вдумчиво.

– Я бы очень хотел сказать то, что тебе хочется услышать. Но ты права, все еще больше усложняется из-за того, что ситуация зависит не только от нас двоих. Давай постепенно, шаг за шагом продвигаться вперед.

Джек страстно хотел предложить ей большее… Намного большее. Пойдет ли он на это и сможет ли он это сделать… Если бы не разница в их возрасте. Если бы их дети – Крис и Ханна – не сопротивлялись их союзу так яростно.

Несколько минут тому назад, ожидая внизу вместе с Ханной, когда Бен подгонит машину, Джек впервые заглянул или, точнее, впервые позволил себе заглянуть в темные глубины ее сознания, чтобы разобраться, почему дочь чувствует себя такой несчастной. Да, временами она ведет себя возмутительно. Да, она жестка и холодна к Грейс. Но за ее нарочитой грубостью скрывается маленькая девочка, которая чувствует себя одинокой и покинутой, не в силах удержаться от выпадов против человека, в котором видит причину своих невзгод.

На мгновение он прикрыл глаза и, словно заново просматривая видеозапись, еще и еще раз переживал сцену, когда они стояли с Ханной внизу.

– Не надо, папочка. Правда, со мной все в порядке.

Едва уловимым движением она отодвинулась, многозначительно отстраняясь и от него, и от неуклюжей попытки утешить ее.

Она не заплачет: он знал, что она такая же упрямая, как и он сам. Но если бы страдание имело свое лицо, то оно было бы таким, как у Ханны в этот момент. Он тосковал по прошлому, когда мог схватить ее в охапку и прижать к груди, оберегая от опасности. Теперь она стояла рядом – тростинка на ветру, готовая сломаться.

– Поправляйся, – пожелал он ей, когда она спустилась с обочины тротуара, направляясь к машине Бена.

Она лишь взглянула на него… Долгим взглядом через плечо, полоснувшим его по сердцу. Взглядом, который красноречиво сказал ему, что в этот момент ее состояние не имеет для нее никакого значения. И он понимал, что во всем этом неизбежно присутствует Грейс. Ибо его жизнь – это не яйцо, где можно отделить желток от белка. Он должен двигаться с большой осторожностью, прежде чем решиться на следующий серьезный шаг…

– Ох, Джек, не знаю, смогу ли я все выдержать, – вздохнула Грейс. – Ждать, мучиться в догадках. Я уже слишком стара, чтобы гнаться за журавлем в небе.

– Я тоже.

Джек поднял пальцем ее подбородок, чтобы встретиться с ее пристальным взглядом. Неожиданно он показался ей намного старше и таким усталым, каким она его еще никогда не видела, хотя обычно он выглядел не старше своего возраста.

Глядя на себя глазами Джека, Грейс увидела маленькую женщину в голубых джинсах с влажными пятнами на коленках, в больших желтых резиновых перчатках, со слезами, струящимися по лицу.

Женщину, безумно влюбленную в этого большого, прекрасного мужчину, который не дает никаких обещаний, а лишь широко раскрывает свои объятия. Женщину, которая теряется в догадках, куда ведет их эта ненадежная и непознанная дорога и как бы ей не пришлось однажды очищаться совсем от другой грязи.

2

Ханна почувствовала приступ тошноты.

Но не так, будто ее вот-вот вырвет. Нет, это что-то другое… в некотором смысле еще хуже. К тому времени, когда Бен припарковал свой «бимер» напротив здания на Греймерси-парк, Ханна испытывала к себе отвращение. Почему она все время дерзила Грейс?

К тому же, напомнила она себе, Грейс отнюдь не выглядит жалкой и совсем не страдает полнотой. Возможно, если бы Грейс не отличалась красотой, имела бы плохую кожу и у нее изо рта дурно пахло, тогда бы случившееся не казалось таким ужасным. Тогда она, по крайней мере, чувствовала бы сострадание к Грейс, а возможно, даже некоторое превосходство. Но самое неприятное заключалось в том, что Грейс чертовски хороша. И к тому же неплохо готовит. Рядом с ней Ханна чувствовала себя такой неопытной – пестро и крикливо одетой, бестактной, отталкивающе вежливой. Стоило ей только взглянуть на цвет лица Грейс, как ей тут же казалось, что у нее на носу и подбородке высыпают угри.

– Нечего идти со мной, – сказала она брату, который, проводив ее до лифта, стоял рядом, ожидая, когда лифт наконец придет. – Мне уже шестнадцать, а не шесть.

И тут же пожалела, что нагрубила ему.

Но Бен только передернул плечами, как он это делал обычно, напоминая ей утку, которая, выйдя из воды, отряхивается.

– Мне это ничего не стоит. Я побуду с тобой до прихода мамы.

Нет ничего необычного в том, что мамы нет дома, подумала Ханна, но на этот раз предпочла не высказываться.

Когда они с Беном вышли из кабинки лифта на четвертом этаже и оказались в сводчатом коридоре, Ханна обнаружила, что ступает тихо, стараясь не потревожить соседей. Еще с тех пор, когда она была совсем маленькой, это место с приглушенным светом, льющимся из фигурных светильников с матовым стеклом, с потолочными сводами и тяжелыми дверями, обшитыми панелями, чем-то напоминало ей коридор в огромном мавзолее. Место, где хочется говорить шепотом. Она вспомнила, как год или два тому назад кому-то из соседей вздумалось застлать старый кафельный пол викторианской эпохи ковровым покрытием. По этому поводу произошла настоящая схватка, и во главе противников этой идеи стояла ее мать – председатель комиссии по охране этого дома как архитектурного памятника. С тех пор мамочка всегда добивалась своего. Ханна, несмотря на отчаянные усилия идти тихонько, не сумела предотвратить безумного лая ротвейлера старенькой миссис Вандервурт из квартиры 4-С.

Она торопливо отперла внешнюю дверь в квартиру, чтобы скользнуть внутрь раньше, чем миссис Вандервурт успеет высунуть голову и наградить их одним из ее сердитых взглядов. Бен проследовал за ней.

– Похоже, что мама вернулась, – прошептал Бен.

Из гостиной доносилась приглушенная музыка, спокойная и легко забывающаяся – одна из записей на компакт-диске группы "Нью Эйдж", которая так нравилась маме. Музыка, предназначенная для того, чтобы успокаивать и подбадривать тебя, когда ты в плохом настроении, или чтобы закрепить хорошее расположение духа, когда ты в этом нуждаешься, музыка, которая тебя убаюкает или разбудит тебя. Ее тошнило от этой музыки.

Она напоминала все остальное в этой квартире: стены, обтянутые муаровым шелком и ковры от Обюссона, английские гравюры со сценами охоты и расшитые подушки ручной работы, наброшенная на спинку старомодного дивана шаль с бахромой, – все казалось нарочитым и не совсем настоящим, словно в демонстрационном зале Ральфа Лоурена. Сбрасывая с плеч пальто, Ханна почувствовала, что край подола зацепился за пучок сухой травы, торчащей из старомодной подставки для зонтов, рядом со шкафом в прихожей. Наблюдая, как хлопья пуха и сломанный стебель падают на ковер, она почувствовала внезапный приступ паники. "О, Боже, теперь мама меня убьет…" Обычно она старалась быть такой осторожной… Только, черт возьми, почему бы не держать здесь зонтики вместо этого дурацкого букета, который приходится обходить на цыпочках?

– Бен… дорогой, это ты?

Голос мамы, полный надежды и беспечности, раздался совсем близко.

Ханна вздрогнула. И зачем только мама притворяется, будто думает, что это Бен? Бен уехал от них давным-давно, а маме просто нравится делать вид, что он по-прежнему живет здесь. Если бы Ханна жила в собственной квартире, то мама даже и не заметила бы, что она уехала от нее. Ханна-золотце, Удивительная Дочка-Невидимка. Когда здесь жил папа, это не обижало ее так сильно, потому что он радовался ей так, как никому на свете.

Но теперь у папы появилась Грейс.

А у нее кто? Конрад?

Несмотря на свою болтовню за ужином, она по-прежнему не чувствовала уверенности в том, что чувства Конрада к ней искренни. О, он блестяще справлялся со всем, что касалось его увлечений, мог часами уговаривать ее лечь с ним в постель, приводя массу доводов. Но это относилось только к сексу.

– Скажи ей, что я просто подвез тебя и не смог подняться, – тихо сказал Бен, наклонившись к ее уху.

Ханна обратила внимание, что пальто он не снимает.

– Скажи сам, – посоветовала она.

"Все внимание уделяется ему, а он в нем даже не нуждается".

– Хан, мне нужна передышка…

В полутьме коридора она увидела, как сощурились глаза Бена. Он бросил тревожный взгляд на дорожку света, пробивающегося через дверь в гостиную.

Ханна подавила чувство обиды. Ну, что ж, значит, Бен тоже воспринимает это не так легко. Мама все время налегает на него, отказываясь отменить посещение абонементных концертов в "Метрополитен опера", серию музыкальных вечеров камерной музыки, вынуждая Бена сопровождать ее на каждую оперу, на концерт или балет. Не говоря уже о благотворительных мероприятиях или званых обедах. Иногда даже – поделился с нею Бен – мама не говорит, что он ее сын. Как будто бы ей хотелось, чтобы все думали, что он ее поклонник.

– Это я, мама! – крикнула Ханна, добавив едва слышно, обращаясь к брату: – Ты снят с крючка.

– Спасибо, – выдохнул он, отступая к двери.

В гостиной Ханна наткнулась на мать, одетую в черное, облегающее фигуру платье из шерстяного крепа, утопавшую в подушках кресла у камина. Она сидела, задумавшись над открытым альбомом с образцами обивочных материалов на коленях. Когда мать подняла голову, ее волосы в свете торшера, стоящего позади, блеснули золотисто-красноватым оттенком. Ханна знала, что для того, чтобы выглядеть, словно она родилась с такими волосами, матери приходится тратить не меньше ста пятидесяти долларов в месяц в салоне "Ресин".

– Привет, дорогая, – рассеянно произнесла мама, снова принимаясь сосредоточенно изучать образцы. – Как прошел вечер?

– Прекрасно, – солгала Ханна. – А твой?

– Неплохо. Я не говорила тебе, с кем я сегодня ужинала? С клиентом, разведенным банкиром, который занимается размещением ценных бумаг. У него куча денег, и что еще лучше, он не имеет ни малейшего представления о том, чего он хочет. Я взялась переоборудовать его квартиру. Стиль довоенного времени, масса панелей, отсутствие света, так что я подумала…

Она щелкнула по странице, трогая пальцем образец мебельного ситца, расписанного махровыми розами.

Ханна помедлила в тщетной надежде, что на этот раз все окажется по-другому. "Ну почему ты хоть раз в жизни не поинтересуешься моим мнением? Только не об образцах обивочного материала, а о том, какие чувства я испытываю в связи с разводом, в связи с тем, что у папы подружка, и… О школе и о том, в какой колледж мне поступать, и даже о Коне, особенно о Коне".

Но более всего Ханна желала, чтобы мама просто протянула к ней руки и крепко обняла ее так, как Грейс обнимает Криса, – если он только позволяет ей…

Но что она в действительности знает о Грейс и Крисе? За исключением сегодняшнего вечера, ей приходилось довольствоваться так называемыми семейными выходами – на сбор яблок в Поулинге, несколько раз они ходили в кино, после чего следовали легкие ужины. Ах, да, еще однажды был вечер, когда папа достал им всем билеты на бейсбол. В тот раз даже Бен пошел с ними.

Она заметила, что мать внимательно смотрит на нее, словно читает ее мысли. Ханна знала, что означает этот особенный блеск в маминых глазах, и почувствовала, как у нее внутри все сжалось.

– Как все прошло сегодня?

Мамин голос прозвучал спокойно, с едва заметной ноткой заинтересованности, но Ханне удалось заметить, как при этом напряглась ее шея.

Комната выглядела мизансценой, в центр которой, чтобы произвести впечатление, поместили маму. Позади нее стоял высокий застекленный книжный шкаф, набитый книгами Диккенса, Теккерея и Марка Твена в кожаных переплетах, в которые уже давно никто не заглядывал. Коллекция старомодных табакерок на маленьком столике с волнистыми краями, стоявшем позади матери, не оставляла места для книги, если бы вам вдруг захотелось почитать.

– Я же сказала тебе. – Ханна опустилась на колени перед стереосистемой в шкафу-стойке из тикового дерева и начала искать компакт-диск. – Мы поужинали. Бен отвез меня домой. Вот и все.

Она подумала, стоит ли говорить матери о том, что ее рвало. Мама отнеслась бы к этому с сочувствием… которого хватило бы секунд на пять. После этого она захотела бы узнать, почему ее рвало и почему, ради всего святого, ее отец не сказал Грейс заранее, что у нее аллергия на орехи.

"Почему ты не спросишь меня, что я думаю о папе и Грейс?"

– Это не ответ – это хайку,[8]8
  Хайку – японское лирическое трехстишье.


[Закрыть] – резко сказала мать с коротким смешком. – А где же Бен?

Она заглянула за плечо Ханны, словно ожидая увидеть его.

– Он не мог найти место для стоянки. Просил передать тебе привет.

– О, Боже, а я хотела напомнить ему о филармонии на завтрашний день! После концерта мы могли бы с Минкиными перекусить в "Русской чайной".

Ханна нашла компакт-диск, который искала.

– Ты не возражаешь, если я поставлю что-нибудь другое?

К черту все эти глупые тет-а-тет с мамой. Кроме того, эта сентиментальная чушь "Нью Эйдж" ей и в самом деле надоела.

– Но ты мне так и не рассказала, как все прошло сегодня вечером.

– Нормально.

Она явственно услышала, как вздохнула мать.

– Ты ведешь себя так, будто меня должно волновать, что намерены делать твой папа и его… девица, с которой он видится. Я спрашиваю только из вежливости.

Ну да, подумала Ханна, а я в таком случае – Пола Абдул.[9]9
  Современная исполнительница и хореограф, в частности ставит выступления Джанет Джексон.


[Закрыть]

– Ну, хорошо, мы ели ласанью, – сказала она, по-прежнему не поворачиваясь и стараясь говорить безразличным тоном. – А на десерт – шоколадный торт.

Нет, она не скажет матери о том, что ее рвало. Грейс ей не нравилась, но она вдруг почувствовала, что старается защитить ее. В любом случае матери необязательно знать все.

– Удобоваримая еда, – сказала мама почти елейным тоном. – Как мило. Наверное, потом вы все собрались у телевизора, чтобы посмотреть какой-нибудь старый отрывок из сериала "Валтонс"?

– Мам, да ладно тебе. Это уже совсем неинтересно.

– Однажды мне приходилось в этом доме переоборудовать чердак. Ужасное место – лифт все время ломался, никакой охраны.

– Сейчас лифт работает хорошо.

– Я полагаю, тебе это лучше известно, поскольку ты проводишь там так много времени.

– До этого я заходила к Грейс всего один раз и то на несколько минут. Обычно мы ходим в кино или куда-нибудь еще. Или проводим время у отца.

– Понятно. Не стоит защищать отца, Ханна. Это меня совсем не касается… Хотя я надеюсь, что у него, по крайней мере, хватит здравого смысла понять, что подходит и что не подходит его шестнадцатилетней дочери.

– Они не занимаются этим в моем присутствии, если ты это имеешь в виду!

Ханна быстро повернулась, случайно опрокинув кипу компакт-дисков, лежавших на низком лакированном столике позади нее. Они с грохотом свалились на пол.

Мать зажмурилась, крепко сжав виниловые края альбома с образцами.

– Не надо кричать. Я беспокоюсь о твоем благополучии. И пожалуйста, постарайся быть поосторожнее.

Желудок Ханны сжался в тяжелый кулак. Теперь ей хотелось закричать и сломать что-нибудь на самом деле. Что мама сделает, если я разобью вдребезги один из ее драгоценных фарфоровых канделябров или вон те французские часы на камине? Отправит меня в исправительную школу? Или сделает мне лоботомию?

– Мама, я не кричу. – Ханна заставила себя понизить голос, собрала компакт-диски и, вздрогнув, заметила на отполированной паркетной половице царапину. Она положила их на стол и, повернувшись на каблуках, глубоко вздохнула. – Я просто ненавижу, когда ты впутываешь меня в это, ты понимаешь, что я имею в виду, – твое стремление заставить меня говорить гадости об отце.

– Ты не считаешь, что у меня есть право знать, в каких ситуациях тебе приходится оказываться?

– Послушай, а почему бы тебе не спросить об этом у отца?

Мать с силой захлопнула альбом с образцами.

– Ты думаешь, он что-нибудь мне расскажет? Если бы ты только знала, через что мне пришлось пройти… – Глаза ее засверкали, а нижняя губа задрожала. – Знаешь ли ты, что это такое, когда тебе пятьдесят, а тебя просто выкидывают, словно истертый диван? После стольких лет, когда я жертвовала своими интересами ради твоего отца, чтобы он смог закончить школу, потом мне пришлось сидеть дома с Беном…

Я так не считаю, подумала Ханна. Потому что меня она родила, когда они могли позволить себе няню. Она вспомнила Сюзетт с кожей шоколадного цвета, которая учила ее ямайским детским стишкам, перебинтовывала ее содранные колени и даже приходила в школу на спектакли, в которых она играла. В то время мама только начинала карьеру и все время проводила либо на каких-то деловых встречах, либо бегала по антикварным аукционам. Папа – единственный человек, который появлялся на родительских собраниях и помогал ей во время ежегодных благотворительных рождественских ярмарок.

Но Сюзетт давно от них ушла, а теперь и папы нет с ними. И все, что у нее в жизни осталось, так это только мама. И Ханне, как маленькой девочке, захотелось забраться к ней на колени и прижаться головой к ее сердцу. Она уже столько раз слышала эти разговоры об отце. Но Ханна знала, что маме причинили боль, и ей захотелось хоть как-то облегчить ее переживания.

Опустившись на колени перед ней, Ханна взяла прохладную тонкую руку в свою.

– Мам… Я в самом деле переживаю из-за того, что случилось, из-за развода и прочего. Но ты ведь не одна. У меня такое чувство, что папа бросил и меня тоже.

На мгновение выражение лица матери смягчилось, словно она собиралась посочувствовать Ханне. Но потом вдруг выдернула руку, приложила ее к виску и плотно закрыла глаза, как будто у нее внезапно разболелась голова.

– О, Ханна, перестань. Твой отец ради тебя пройдет по раскаленным углям. Я не думаю, что твое положение можно сравнивать с моим.

Если бы ты повнимательней относилась к нему, то он бы тебя не оставил! – едва не закричала Ханна. Почему мама не может хоть раз просто признаться, что она тоже виновата в том, что они расстались?

Подавив отчаяние, Ханна взмолилась:

– Мам, неужели ты не можешь просто забыть все это? У тебя великолепная карьера, квартира, друзья, которые тебя любят.