Текст книги "Нет худа без добра"

"Дочь, которая тоже хочет любить тебя".

– Тебе легко говорить! – резко оборвала ее мама. – Перед тобой вся жизнь.

Ханна терпеть не могла, когда кто-нибудь говорил ей эти слова, как будто она пластинка "Риглис спеарминт", которая только того и ждет, когда ее начнут жевать. Только потому, что ей предстояло еще целую жизнь испытывать различного рода несчастья, она не имела права мучиться сейчас?

Она проглотила резкие слова, которые вертелись у нее на языке, и сказала спокойно:

– Но как раз сейчас я чувствую себя так, словно… словно из-за всей этой чепухи с папой наши с тобой отношения портятся.

– Чего ты хочешь от меня? – раздраженно спросила мать.

Ханна попыталась найти слова, которые бы соответствовали гулкой пустоте внутри нее.

– Я просто хочу… – она остановилась. В самом деле, чего она хочет? Стать с мамой лучшими друзьями, как Кэт со своей матерью, которые практически все делают вместе и даже носят одежду друг друга? Нет, решила она. Единственное, что ей хочется, так это чувствовать, что она кому-то нужна. Она глубоко вздохнула. – Мне бы хотелось, чтобы мы вместе куда-нибудь пошли. Ну, на какой-нибудь концерт или еще куда-нибудь.

– Ах, это… Конечно, в любое время, дорогая. Казалось, что мать почувствовала облегчение, так как легкомысленно взмахнула рукой и вернулась к пристальному изучению своих образцов. Это означало конец разговора, потому что она всегда произносила эти слова, когда не собиралась больше продолжать беседу.

Глаза Ханны наполнились слезами. Если бы только у нее кто-то был – кто-то, кто любил бы ее и хотел бы ее просто ради нее самой.

Она подумала о Конраде и вспомнила, как он говорил, что его родители уехали на выходные и как ему чертовски не повезло, что придется остаться дома и нянчиться с младшим братом. В этот момент ее не беспокоило, куда это может завести, единственное, о чем она могла думать, так это о его крепких объятиях, о том, чтобы он крепко прижал ее к себе… Чтобы она могла почувствовать, что она настоящая, что она не невидимка.

– Я ухожу.

Ханна встала и пошла к шкафу с верхней одеждой. Внезапно боли в животе прекратились.

– Ханна, куда ты собралась? Ради Бога, ты же только что пришла!

Схватив пальто, Ханна хлопнула входной дверью, крикнув через плечо:

– Я пошла к Кэт!

Ее лучшая подруга жила через квартал от них, на Ирвинг-плейс, поэтому считалось нормальным пойти туда в десять вечера.

– Ты что, дурочка? – закричала Кэт, когда Ханна позвонила ей из телефонной будки и попросила «прикрыть» ее. Она понизила голос до шепота: – Ханна, Кон бегает за тобой уже несколько недель, чтобы… ну, ты знаешь. Что он подумает, если ты заявишься к нему вечером в такое время, тем более, что его родители на выходные уехали?

– Меня не волнует, что произойдет, – сказала Ханна, с силой утыкая нос в помятый носовой платок, который она выудила из кармана пальто. – Мне необходимо увидеть его.

Глубокий вздох.

– Ладно, надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

– Я не знаю, действительно ли я собираюсь… ну, ты знаешь. На этот счет я еще не решила.

– Хорошо. Но если решишь, обещай, что избавишь меня от смачных подробностей. А то я стану тебя ревновать.

Через пять минут после звонка Конраду Ханна сидела в поезде метро. Отца хватит удар, если он узнает, что она в такое время едет в метро. Но если бы он так сильно волновался, то сейчас сидел бы рядом, чтобы знать, куда она едет и что делает, вместо того, чтобы услышать об этом спустя два или три дня. Или, как в данном случае, не узнать вообще ничего.

Ханна снова почувствовала приступ тошноты. Потом она вспомнила, что говорила Грейс о своих родителях.

Пока папа помогал Грейс накрывать на стол, они разговаривали о книге, которую писала Грейс. Что-то о ее отце и о матери, о которых Грейс сказала, что у них был «необычный» брак. Она заявила, что они никогда не ссорились и даже ни разу не сказали друг другу ни одного грубого слова. Они действительно были без ума друг от друга… если бы не одно обстоятельство.

Большую часть времени они не жили вместе.

Все эти годы отец Грейс, будучи сенатором, провел в Вашингтоне, в то время как ее мать с Грейс и ее сестрой жили в Нью-Йорке. По словам Грейс, все было организовано наилучшим образом. Ее мама занималась благотворительной деятельностью, постоянно чувствовала себя занятой. Ее родители виделись по выходным и праздникам, когда отец приезжал к ним, или они садились в поезд и отправлялись в Вашингтон, чтобы провести с ним время. И каждый раз, когда казалось, что он должен вернуться домой навсегда, его выбирали на следующий срок.

Грейс сказала папе, что только она страдала из-за этого. Но, может быть, именно в этом и заключался секрет успешной семейной жизни ее родителей? – подумала Ханна. Возможно, настоящая правда и заключается в том, что люди не предназначены для того, чтобы все время быть вместе.

Ханна вспомнила, что отец Грейс умер, когда ей еще не исполнилось и четырнадцати, и решила, как будто бы за Грейс, ее мать и сестру: отец их оставил. И неважно – похоронен твой отец или просто скрылся за дверью, все сводится к одному и тому же: папы нет рядом, когда ты в нем нуждаешься.

3

– Есть одна незначительная проблема. – Дэн Киллиан откинулся на вращающемся стуле, сложив ладони домиком на выпирающем животе. – Но если уж говорить начистоту, то эта проблема может стать серьезной. Не стоит волноваться, Делли, до тех пор, пока ты не выслушаешь меня до конца.

– Я слушаю, Дэн.

Корделия Клейборн Траскотт не позволила себе расслабиться даже в объятиях кожаного кресла, стоящего напротив украшенного резными завитками стола орехового дерева, за которым восседал Дэн Киллиан. Она не поддалась искушению поиграть жемчужным ожерельем, висящим на шее подобно петле палача. Я не могу позволить ему заметить мою растерянность, подумала она и выпрямилась в кресле еще больше, одарив Дэна доброжелательным и внимательным взглядом, в то время как ее сердце бешено билось.

"Ты от меня легко не отделаешься, Дэн Киллиан…" Дэн, с которым она охотилась за головастиками в ручье, протекавшем за холмом недалеко от дома! Они были еще настолько малы, что бегали наполовину голыми, не вызывая недоуменных взглядов. Дэн, который, когда им исполнилось по шестнадцать, явно восхищенный скрытыми прелестями ее некогда плоской груди, зашел так далеко, что однажды в апрельскую лунную ночь в оранжерее расстегнул на ней бюстгальтер. И поныне запах торфа обязательно вызывает у нее в памяти вид бледного, виновато трясущегося Дэна Киллиана с дрожащей рукой на ее груди. Тогда она его любила так, как можно любить в шестнадцать лет, но эта любовь, теперь она понимала, была так же похожа на настоящую, как кругосветное плавание похоже на беготню пятилетних детей по лужам.

"Неужели он собирается забрать назад свое слово только потому, что когда-то давным-давно я отказалась лечь с ним? Неужели его нынешнее поведение вызвано той давней обидой?"

Корделия поймала себя на том, что улыбается своим мыслям. О, Господи, что за чепуха! Дэн с его тремя подбородками и пятью взрослыми детьми, сорок с лишним лет женатый на королеве красоты Южных штатов США 1948 года, выбранной среди претенденток от средней школы имени Роберта Э.Ли.

Нет, причиной внезапного изменения в его отношении послужила отнюдь не та обида, а что-то совсем свежее. Она почти догадалась, что именно он собирается сказать, и еле удержалась от того, чтобы не зажать ладонями уши. Оказаться так близко к осуществлению своей мечты только для того, чтобы у нее выбили почву из-под ног – о, как это превозмочь!

Она ясно представила себе картину: библиотека имени Джина, здание, похожее на кафедральный собор, залитое солнечным светом и заполненное его книгами, его речами, письмами, статьями, законами. Картина казалась настолько реальной, что она почти видела это здание в весеннем цветении на холме в южной части студенческого городка Лэтхэм, на месте сгоревшего несколько лет назад студенческого общежития.

Корделия даже мысли не допускала, что упустила хоть одну возможность в своем стремлении собрать шесть миллионов долларов или столько, сколько это должно стоить. Как председатель мемориального комитета Юджина Траскотта она посетила множество различных организаций и учреждений. Сам Господь Бог, вероятно, не догадывался о их существовании. Многие дали деньги; после ожесточенных споров даже удалось выторговать небольшую субсидию от правительства. Ей пришлось обойти банки, нефтяные компании, и даже от профсоюза пожарников она получила небольшой дар. Не хватало чуть больше миллиона долларов, – восемьсот пятьдесят тысяч из которых ей обещал Дэн Киллиан – и она вдруг почувствовала, что устала. За последнее время она провела такое количество встреч, подобных сегодняшней, что моментально забывала, что собиралась сказать. Она уже не знала, как долго сможет выдерживать все это.

Корделия поправила юбку из габардина цвета слоновой кости с такой тщательностью, с какой каждую весну отмечала натянутой бечевкой на грядках ряды для посева различных трав в своем саду. На какое-то чудное мгновение она с удовольствием подумала о погожем осеннем вечере, ожидающем ее после теперешнего тяжелого испытания. Она увидела себя в рабочих брюках, в небрежно сидящей соломенной шляпе, стоящей на коленях на плодородной почве в саду, работающей бок о бок с Гейбом, подобно тому, как прошлым летом они собирали последний урожай летних трав.

Гейб…

В темноватом мужском кабинете Дэна со слабым, но вездесущим запахом сигарного дыма, Корделия вдруг почувствовала, как зарделось ее лицо, словно солнечный жар опалил его. Она заставила себя не думать о Гейбе. Она должна сосредоточить свое внимание на том, что происходит здесь; на Дэне Киллиане и его бомбочке, которую – она чувствовала это – он намеревается ей подбросить…

Мясистые руки Дэна копались в бумагах на столе и наконец нашли газетную вырезку, нервно трепетавшую в тепловатом воздухе старого кондиционера.

– Вот, из «Конститьюшн», – произнес он так, словно речь шла о великом документе отцов-основателей, а не о ничтожной газетенке. – Здесь говорится, Делли, что твоя Грейс, которой мы так гордились и считали, что ее фигуре, отлитой из бронзы с надписью на постаменте, самое место в центре Джексон Парка, что твоя Грейс пишет книгу, би-о-графию, – добавил он назидательно, растягивая слово на три части. – О своем отце. О Юджине.

– Для меня это не новость, – прервала его Корделия.

Она знала о книге задолго до того, как Грейс приступила к работе над ней и написала первое слово, и даже волновалась за дочь, пока это… это… О, какая несправедливость, какая жестокость!

– Насколько я понял, в основном она отзывается об отце лестно, – продолжал он. – Но там есть кое-какой материал, который не может не беспокоить. Черт, я прямо скажу: Джин оказался замешанным в убийстве чернокожего. – Он низко опустил голову, пряча подбородок в многочисленных складках, спускающихся по шее. Бесцветные глаза скорбно поглядывали поверх золотого ободка очков. – Прости меня, Делли, но именно так тут и сказано.

– Я знаю, о чем там говорится, Дэн. – Она тут же пожалела, что не сдержала раздражительности. Ей показалось, что она слышит голос матери: "Настоящая леди в любых обстоятельствах вежлива и обладает хорошими манерами, даже в критической ситуации". – Я тоже получаю «Конститьюшн», которую доставляют к моему порогу. Хотя, если хочешь знать, с ее теперешним содержимым газетенку эту лучше доставлять прямо в корзину для мусора.

– Но все же…

– Я обсуждала это с Грейс и высказала все свои соображения по этому поводу, – произнесла Корделия уверенно, словно вырезая садовыми ножницами особенно колючий куст.

И хотя ее сердце в груди, опускаясь, заскользило, словно новые туфли по обледенелому тротуару, она все равно старалась сохранять хладнокровие, собрав всю свою волю в кулак. Нет, она не собирается позволить Дэну Киллиану, который однажды в оранжерее тискал ее грудь, увидеть, как она рассыпается на части. Вместо этого она снова вспомнила о звонке Грейс на прошлой неделе. Как возмутительно с ее стороны снова вытаскивать на всеобщее обозрение ту давнюю трагедию! И теперь газеты пытаются представить Джина кем-то вроде… убийцы. Или, в лучшем случае, лгуном.

О, да, она знала, что именно произошло в тот день. Джин сразу же все рассказал ей. А как же иначе? Они делились всем. Она одна знала, как он терзался все эти месяцы до самого конца, изводя себя сомнениями. Ну конечно, он рисковал собственной жизнью ради спасения жизни Маргарет!

Но если бы он сказал правду? Если его репутация оказалась бы под сомнением, его враги на Капитолийском холме ухватились бы за предлог расправиться с Законом о гражданских правах, которые он протаскивал через Конгресс. Пресса тоже, как стая шакалов, накинулась бы на него. А общественное мнение? В день выборов даже его верные сторонники дважды подумали бы, прежде чем поставить галочку в избирательном бюллетене напротив фамилии Джина.

Где, подумала Корделия, где сейчас оказалась бы эта страна, если бы Джин позволил этому произойти?

– Правда заключается в том, – продолжала она, пытаясь унять дрожь в голосе, – что Джин – самый лучший человек из тех, которых я когда-либо знала. – Она остановила недрогнувший пристальный взгляд на Дэне. – И я уверена, что Грейс одумается и все исправит.

– Ты хочешь сказать, что на самом деле Грейс не видела этого убийства, как здесь сказано?

– Я хочу сказать лишь то, что Грейс всегда отличалась склонностью к преувеличению. И в данном случае… Что ж, тогда ей только исполнилось девять лет. Я считаю, что это – фантазии перевозбужденного ребенка.

Корделия сжала руки на коленях, почувствовав, как ее бросило в жар. Часто и неровно застучало в груди сердце.

Ей хотелось закричать на Дэна, заставить его прямо сказать все, что он собирался. Но когда наконец он заговорил, ей страстно захотелось выбежать из комнаты и с треском захлопнуть за собой дверь.

– Ну что ж, Делли, хотелось бы верить, что все закончится благополучно, но все гораздо сложнее. – По крайней мере, ему хватает приличия выглядеть пристыженным, подумала она. Дэн поднял свое массивное тело из кресла и Корделия остро почувствовала свою миниатюрность, которую многие – она знала это – часто по ошибке принимали за слабость. – Я позвонил этому репортеру в Атланте, и он сказал, что получил эти сведения из надежного источника. Но дело не только в этом. Телеграфные агентства подхватили эту новость. Не позднее завтрашнего дня вся страна за завтраком будет сплетничать об этом. Стрельба… Делли, ты знаешь, как я относился к Джину. Он был прекрасным человеком, великим человеком. Но этот выстрел…

– Дэн Киллиан, если бы я не знала тебя так хорошо, то могла бы подумать, что ты веришь в этот злобный наговор! – закричала Корделия, не в состоянии больше сдерживать растущую в ней неистовую ярость.

– Конечно, нет, конечно, я не верю.

Нащупав в заднем кармане носовой платок и промокая им блестящий от пота лоб, Дэн обогнул стол и принялся вышагивать вдоль ряда полок, на которых красовалось с полдюжины трофеев этого дурацкого гольф-клуба. Их называли то ли «Рубаки», то ли еще как. И ему это подходило. Ибо то, что она сейчас испытывала, можно сравнить только с тем, как если бы ее рубили, разрезая ее мечты на кусочки.

– Делли, все из-за того, в какие времена мы живем. Чертовски мерзкие времена! Да ведь я нанял на свою фабрику более восьмисот человек, и больше трех четвертей из них составляют черные или коричневые. У нас есть эффективные группы поддержки. "Национальная ассоциация содействия равноправию цветного населения", как ты их называешь, и они создают неприятности везде, где только можно. Ты знаешь, я здравомыслящий и справедливый человек… Но как они отреагируют, если узнают: текстильная ассоциация Киллиан жертвует почти миллион долларов на мемориал сенатора, который замешан каким-то образом, пусть даже и случайно, в убийстве чернокожего?

Корделия подумала: а как бы он поступил на месте Джина? Ответ был ясен. Дэн слыл трусом. Она снова задала себе вопрос, который задавала до этого много раз: что могло произойти, если бы Джин не кинулся спасать Маргарет в тот день? Могла ли Маргарет, или даже ее маленькая дочка, оказаться раненой или – что еще хуже – убитой? Нед Эмори, как ей стало известно после его смерти, отличался неустойчивым характером и жестокостью. Он непрестанно обвинял жену в поступках, которых она никогда не совершала, в том числе и в шашнях с мужчинами. Милую, простую, благоразумную Маргарет!

Корделия заставила себя заговорить голосом кротким и сладким, которым она пользовалась в тех случаях, когда хотела скрыть эмоции, грозящие вырваться наружу.

– А я сейчас вспомнила ту отвратительную историю с профсоюзом, которая произошла несколько лет тому назад, когда все твои рабочие вышли на забастовку, а ты привез штрейкбрехеров. Одного из них убили, не так ли? Пуля попала ему прямо в голову, спаси, Господи, его душу. И ты в панике позвонил Джину, просил выручить тебя, говорил, что без его помощи потеряешь десятки людей убитыми и твоя драгоценная фабрика сгорит.

– Делли, не надо напоминать мне об этом, – простонал Дэн. – Я знаю, что, скорее всего, сегодня не существовало бы ткацкой фабрики Киллиана, если бы Джин не вытащил меня из трудного положения, если бы не нажал на профсоюзных лидеров и не уговорил их всех собраться вместе, чтобы найти выход. Черт подери, ты считаешь меня неблагодарным? Нет ничего, чего бы я не сделал для Джина, окажись он сейчас здесь напротив меня и попроси об этом.

"А поскольку его здесь нет и он не может обратиться к тебе с просьбой, ты втыкаешь ему в спину нож".

Волна сожаления нахлынула на нее – странно, не из-за того, что Дэн отнимает у нее сегодняшний день, а из-за юности, которую они провели вместе…

– Ну что ж, Дэн, честно говоря, не знаю, что тебе и сказать. Я никогда, проживи еще миллион лет, не поверила бы, что ты заберешь обратно свое обещание. – Корделия поправила бежевую шляпку с лентой в мелкий синий горошек по белому фону, опуская поля в надежде хоть как-то скрыть свое потрясение, с которым ей не удалось совладать. – Меня также огорчает, что люди готовы, вымазав дегтем, обвалять в перьях человека, который на самом деле святой, и все это из-за какой-то лживой статьи о глупой книжке.

– Делли, но это твоя собственная дочь пишет эту книгу!

– Ты что, считаешь, что она с самого детства держала зуб на отца и меня? Ты знаешь сегодняшних детей, они держатся так вызывающе, словно весь мир им обязан. Все эти ток-шоу по телевизору, в которых люди говорят о том, как строго и начальственно вели себя с ними их матери и как отцы были поглощены работой, что даже не находили времени переброситься мячом или сыграть с ними в шашки. Мне не хочется говорить об этом, но Грейс всегда делала из мухи слона.

– В этом-то и суть, – вздохнул он, переставляя свои призы на полке. – Может быть, именно поэтому я иногда ненавижу свою работу, из-за которой в конце концов всегда страдает кто-нибудь из детей.

Дэн подошел к Корделии и с грустью посмотрел на нее сверху вниз. Он напомнил ей игрушку, в которую играли девочки в ее детстве – сырую картофелину с вставленными в нее пластмассовыми глазами и таким же ртом.

Она представила себе Джина – не особенно красивое лицо, но такого типа, в котором отражается интеллект, которое, раз увидев, не забудешь никогда. Способные карикатуристы могли тремя-четырьмя легкими штрихами ухватить сходство – крючковатый нос, глубоко посаженные глаза, копна густых волос, едва прикрывающая шрам над бровью.

О, как она по-прежнему скучает по нему! Ту страшную ночь она помнит так, как будто все произошло вчера, – молодой Томми Петит, один из главных помощников Джина, стоящий на пороге ее дома, с глазами, налитыми кровью, и с двигающимся кадыком. Он сказал ей, что где-то на другом конце земли разбился вертолет. Сначала она почувствовала шок, но потом ее охватила ярость! На чиновников Пентагона, которые занимаются только своими делами и которые позволили Джину отправиться в зону военных действий, не позаботившись о его безопасности. Да и на самого Джина, который поставил под угрозу свою жизнь ради чего-то неясного и такого же бессмысленного, как и сама "миссия по расследованию". Именно эта ярость и придала ей силы, чтобы пережить первый день, а потом еще один. Она не ела, не пила, не спала, ее поддерживала только эта гудящая стена ярости, застилавшая ей глаза.

Но к утру, в день похорон Джина, она заставила себя выбраться из кровати, чтобы разбудить девочек… и рухнула на пол, раздавленная горем. Даже сейчас она чувствовала его тяжесть.

– Итак, на чем мы остановились, Дэн? – тихо спросила она.

– Я не могу сейчас выписать этот чек, – услышала она голос Дэна сквозь звон в ушах. – Пока все не забудется… или… ну, там видно будет. Я знаю, ты в это дело вложила всю душу, Делли, но Джин, я думаю, первый согласился бы со мной, что не стоит хватать горячую картошку, если не хочешь обжечь пальцы.

"Как ты смеешь! – хотелось ей крикнуть. – Как смеешь ты использовать Джина против меня? Это же для него, а не для меня. Для него!"

До завершения срока конкурса архитектурных проектов оставалось меньше восьми недель. Шесть тщательно отобранных фирм, в которых до изнеможения работали талантливые люди, создавая модели, разрабатывая чертежи…

У Корделии возникло непреодолимое желание ударить по бледному лицу-картошке Дэна Киллиана. Но… В конце концов это не его вина. Не совсем его.

Это Грейс заслуживала пощечины.

Корделия собрала остатки воли, чтобы подняться с кресла, и протянула маленькую ручку, которая утонула в громадной, мягкой, как подушка, руке Дэна.

– Подумать только, Дэн, если бы в тот вечер, после нашего молодежного бала, много лет назад, ты проявил немного большую настойчивость, то нам не пришлось бы это обсуждать сегодня. Скорее всего я стала бы твоей женой. Но я рада за нас обоих, что этого не случилось. – Корделия поразилась, услышав слова, которые произносила. И увидела, что они потрясли Дэна ничуть не меньше. Она вытянулась во весь рост – сто пятьдесят семь с половиной сантиметров – и добавила: – Единственная вещь, которую я усвоила за пятьдесят девять лет жизни, заключается в том, что мы все в конце концов делаем то, что лучше всего для нас самих. Что сделало Джина выдающимся человеком? Он всегда ставил свои интересы на последнее место. Но мне не хочется, чтобы такая же участь постигла и его памятник – его мемориал, который невозможно построить, потому что все заботятся в первую очередь о себе.

– Делли, я…

– Не надо извинений, – остановила она его. – Ничего пока не случилось. Я уверена, что в конце концов сплетни улягутся и ты все правильно поймешь и примешь верное решение. О, Дэн! – Она протянула маленькую руку с коралловыми ногтями к его плечу, почти прикоснувшись к нему, и позволила себе улыбнуться грустной улыбкой. – Этим летом из-за дождей вода в ручье поднялась. Головастики там кишмя кишат. Давай как-нибудь прихватим с собой внуков и отправимся туда? Дэн робко кивнул.

Он проводил ее до двери, подобострастный, словно метрдотель одного из этих ресторанов с запредельными ценами, которые рассыпались, словно поганки, по всему Блессингу. Корделия вспомнила о назначенной встрече с Сисси за ленчем. О, как бы ей вместо этого хотелось отправиться прямо домой, в свой сад… К Гейбу.

Сисси всегда на обратном пути затаскивала ее в этот кошмарный новый торговый центр "Малбери Эйкрс", на месте которого в свое время располагалось старое поместье Фуллертон. Ее дочь по-прежнему занималась поисками платья, которое собиралась надеть в десятую годовщину свадьбы. Проблема заключалась в том, что она ищет это платье с начала сентября, а сейчас почти наступил ноябрь.

Вздохнув, Корделия направилась по устланному плюшевым ковром коридору второго этажа над Первым банком граждан Блессинга, который основал ее дедушка и возглавлял до самой своей смерти ее отец, вниз по лестничному пролету к двери с медной отделкой и зеркальными стеклами, выходящей на Мейн-стрит. Ее сердце по-прежнему учащенно билось в груди, и глухие удары отдавались в висках, но она не сомневалась, что никому из прохожих это не бросалось в глаза. Единственное, что они могли увидеть, так это стройную, среднего возраста женщину в платье из льняного полотна кремового цвета и в шляпке в тон ему, проворно направляющуюся к платной стоянке напротив аптеки Томпсона, где она оставила свой серебристый лимузин.

Проезжая Интерстейт, где пастбища и абрикосовые сады ее детства уступили место узким автомобильным проездам, окружившим, словно рой слепней, величественный торговый комплекс "Малбери Эйкрс", к которому она подъезжала, Корделия вспомнила о неприятной обязанности, которую ей предстояло исполнить и которая являлась главной причиной того, почему она пригласила Сисси на ленч.

Необходимо придумать, как поделикатнее дать понять Сисси, во что в скором времени окажется посвященной половина города Блессинг. Если только она до сих пор не знает, что Бич ей изменяет.

Какая наглость с его стороны! Он, несомненно, уверен, что Сисси настолько преданна ему, что ничего не заметит, а если и заподозрит что-то, то не подаст вида. Но Бич не учел одного: если Сисси и не любила себя настолько, чтобы принять в этой связи какие-нибудь меры, то, к счастью, у нее есть мать, которая в состоянии позаботиться о них обеих.

Дочь, конечно, не обрадуется. Более того, Сисси, возможно, обвинит ее во вмешательстве в личную жизнь, в попытке разрушить ее замужество, которому, надо признаться, Корделия противилась с самого начала.

Но можно ли предположить, чтобы мать, которая любит свою дочь, сохраняла спокойствие, когда лживый зять дурачит ее девочку? Ведь не Корделия же землю роет, только бы к зятю придраться. Эмили Боулс из булочной «Уипплс», что внизу, видела их вдвоем, держащихся за руки среди бела дня. И лишь неделю назад сама Корделия случайно подняла трубку и услышала, как они ворковали вовсю по параллельному телефону в спальне. Это был только вопрос времени, когда Сисси застанет их или когда какой-нибудь доброжелатель из числа ее друзей не шепнет ей на ухо об этом. Не лучше ли для нее услышать об этом от кого-нибудь, для кого ее интересы важнее всего? Разве у Сисси нет права знать об этом, чтобы она смогла положить этому конец или – что еще лучше – развестись с этим крикливым куском дерьма?

С другой стороны, размышляла Корделия, взгляни на клин, который оказался вбитым между тобой и Грейс, когда ты вмешалась в ее семейные проблемы…

Она подъехала к ресторану и поставила машину рядом с белой колоннадой, откуда было видно идеально подстриженную зеленую площадку для гольфа "Малбери Эйкрс". Тут Корделия глубоко задумалась: а стоит ли вообще сообщать Сисси неприятную новость?

Как странно! – думала она. Обычно меня не мучают сомнения. Любое действие лучше, чем бездействие. И разве не я много лет тому назад предложила, чтобы Джин обратился к своему старому другу Пэту Малхэни из ФБР с просьбой разобраться как можно осмотрительнее со случаем, происшедшим с Эмори?

Дорогой Джин, я помогла уберечь тебя от скандала тогда… и сделаю все возможное, чтобы спасти тебя теперь.

Корделия заметила дочь за столиком у окна, и ее мысли мгновенно вернулись к предстоящему делу. Если не она будет охранять интересы Сисси, то кто же? Еще до того, как умер Джин, тяжесть воспитания девочек – не по годам развитой четырнадцатилетней Грейс и Сисси, все еще остававшейся ребенком в свои десять лет, – легла главным образом на ее плечи. Те давние годы, когда Джин работал в Вашингтоне или совершал утомительные поездки по провинции, собирая средства и привлекая голоса на свою сторону, она большую часть времени проводила в одиночестве со своими девочками. И только благодаря колдовской магии Джина, под влиянием которой она оказалась, Корделия пришла к выводу, что никогда не ощущала этого одиночества. Где бы он ни находился, он звонил ей каждый день и в конце недели почти всегда мчался домой с карманами, полными маленьких подарков для них: бумажными куколками и оловянными квакающими лягушками из дешевых магазинов – для девочек и прелестной парой сережек для нее или, возможно, с банкой ее любимых маринованных овощей.

Она хотела того же и для Грейс, и для Сисси, для них обеих. Такого же замужества, как у нее, – обеспеченного, чуждого условностям, увлекательного. Возможно, ее замужество временами становилось слишком увлекательным, например, когда Джин словно разворошил осиное гнездо, выступая в поддержку движения за гражданские права. Но никогда оно, ни на мгновение, не казалось ей скучным.

Пробираясь между столиками к тому месту, где сидела Сисси, Корделия задала себе вопрос: что хуже – абсолютное отсутствие приличия и осмотрительности у Бича или факт, что он был таким невыразимо, безнадежно скучным?

Проблема заключалась в том, что во многом, хоть Корделия и боялась даже себе признаться в этом, Сисси была такой же.

Спустя полчаса, слушая безостановочную болтовню Сисси о подготовке вечеринки по поводу нелепой годовщины, о том, как быстро все приняли ее приглашение, о том, какого безумно талантливого пианиста она собирается нанять на этот вечер, о дорогостоящих цветах и торте, который она уже заказала, Корделия почувствовала, как у нее разболелась голова.

Ерзая в белом плетеном кресле под декоративной рамой с ниспадающими шелковыми гроздьями сирени, – по замыслу архитектора цель этого сооружения, очевидно, заключалась в создании впечатления веранды (но она почувствовала только приступ клаустрофобии) – Корделия еле превозмогала участившуюся пульсацию в голове. "Эта вечеринка значит для нее все. Как ей сказать, что муж, с которым она прожила десять лет, обманывает ее?"

Вместо этого за кофе и десертом она рассказала Сисси о том, что произошло в кабинете Дэна Киллиана, избегая деталей давнишнего «самоубийства» мужа Маргарет Эмори. К счастью, оказалось, что все, что помнила Сисси о том дне, касалось только ее отца и сестры, которые казались расстроенными, после чего приехал полицейский. Тогда Корделия успокоила ее объяснением, что с мистером Эмори произошел несчастный случай и папа поехал туда, чтобы убедиться, не потребуется ли его помощь. Даже сейчас Корделия не вдавалась в подробности. Отчасти потому, что Сисси не производила впечатления человека заинтересованного в деталях, но главным образом потому, что считала: похороненное лучше не трогать.

– Я думаю, это просто ее злорадство, – прервала Сисси, щеки которой горели от возмущения, втыкая вилку в торт "Блэк форест". – Все объясняется элементарно просто – Грейс делает это в силу своей посредственности. Я помню, когда мы были маленькими…