Текст книги "Креативный мозг. Как рождаются идеи, меняющие мир"

Элхонон Голдберг
Креативный мозг. Как рождаются идеи, меняющие мир

Эта книга посвящается анонимным творческим умам, которые так далеко опередили свое время, что никто и не заметил. Их отважный дух сим получает признание

КНИГИ О ТАЙНАХ НАШЕГО МОЗГА

Тайная жизнь мозга. Как наш мозг думает, чувствует и принимает решения

Как мы принимаем решения? Что такое интуиция, и стоит ли ей доверять? В своей книге аргентинский нейробиолог и спикер TED Talks Мариано Сигман берется разгадать тайны человеческого мозга. Он находит ответы даже на самые неразрешимые вопросы о мышлении и раскрывает настоящую роль нейронауки в нашей жизни.

Как легким движением пальцев прокачать свой мозг

Давно замечено, что мелкая моторика способствует остроте ума вплоть до глубокой старости. Но как правильно задействовать наши пальцы? В книге подробно раскрывается так называемая «пальцевая методика», ставшая настоящей сенсацией в современной Японии. Ведущий японский нейробиолог Ёсия Хасэгава разработал модель упражнений, выполняя которые вы активируете важные функции мозга.

Mind hacking. Как перенастроить мозг за 21 день

Известный писатель и предприниматель Джон Харгрейв предлагает каждому из нас стать хакером собственного разума и преодолеть ментальные ограничения. В этой книге вы найдете подробную программу «взлома», которая позволит избавиться от вредных привычек, прокачать мышление, улучшить самочувствие и достигнуть всего, о чем давно мечтали.

Мозг – повелитель времени. Как наш мозг чувствует и измеряет ход времени

Американский ученый Дин Буономано делится с читателями поистине революционными исследованиями различных функций мозга. Как наш мозг ощущает и считывает время? Что такое чувство времени? Как оно связано с распознаванием речи и музыки? Ответы на эти и многие другие вопросы вы найдете на страницах этой книги.

Из этой книги вы узнаете:

• как мозг справляется с новизной

• как рождались и формировались языки

• как познают мир животные

• как связаны креативность и психические расстройства

• как замедлить старение мозга

Предисловие

Что получается, когда стареющий нейропсихолог пишет книгу о креативности, вступая на территорию, принадлежащую молодым и дерзким? Всю жизнь я пытался понять, как мозг справляется с новизной, как принимает сложные решения, как произошла эволюция и как развилась тяга к креативности, творчеству. На самом деле это не была полностью моя собственная работа. Все годы, когда бы ни заходил разговор о процессе познания новизны, меня спрашивали о креативности – часто коллеги и почти неизбежно – представители образованной публики. Мне было почти нечего ответить, кроме выражения общего сомнения в том, что креативность можно считать монолитной чертой и связать ее с ограниченным набором нервных структур или что креативность выражается исключительно в биологических терминах. Время от времени я также получал подтверждения своего в целом скептического отношения к лабораторным «тестам на креативность», которые меня периодически просили провести. И я обнаружил, по крайней мере с субъективной точки зрения, натянутость и сомнительную значимость этих тестов для оценки креативности в реальной жизни. И я также чувствовал, что бесконечные обсуждения взаимосвязи креативности и интеллекта никуда не привели, поскольку нет конструктивных определений ни для креативности, ни для интеллекта. Но я не мог не признать, что рассуждения о новизне естественным образом трансформировались в разговор о креативности. В то время я был только поверхностно знаком с «исследованиями креативности», но я также узнал, что структуры, связанные с процессом познания новизны, те структуры, которые я активно изучал и о которых много писал – префронтальная кора и правое полушарие, – соотносились с креативностью и в научной, и в популярной литературе. И было также очевидно, что способность к инновациям является только одной частью процесса творчества, а другие части – это культурное окружение, социальная значимость и актуальность. Все это требовало объединения нейробиологии с гуманитарными/социальными науками – объединения, которое всегда привлекало меня и рационально, и эмоционально. В результате возникли рассуждения о взаимосвязи двух сторон инновационного процесса: генерации инновации творческими личностями или коллективами – и восприятия, а также принятия (или отвержения) потребителем, широкой публикой. Иными словами, нечто близкое тому, что Эрик Кандел, рассуждая об изобразительном искусстве, назвал «участием зрителя».

Представляется, что весь диапазон значимых для исследований креативности методов распадается на два полярно противоположных направления: это культурно-гуманитарный подход, так ярко представленный в работах Михая Чиксентмихайи, и нейробиологические исследования, в которых выполнение заданий на «дивергентное мышление» сочетается с различными методиками нейровизуализации, а также биохимическими и генетическими анализами. Но часто эти два направления разворачиваются параллельно, а не вместе. Несмотря на очевидность того, что оба направления – нейробиологическое и культурологическое – должны интегрироваться в связное повествование, чтобы пришло понимание процессов инновации и креативности, эта интеграция кажется задачей исключительной сложности. Вот проблема, о которой стоит говорить или, по крайней мере, ее стоит обрисовать.

И еще возникало почти эстетическое ощущение симметрии, которое необходимо было удовлетворить. Творчество и мудрость часто рассматриваются в качестве двух колонн, поддерживающих одну арку. Эта арка соединяет сущность осмысленной жизни плодотворного разума. Моя предыдущая книга, «Парадокс мудрости», была посвящена изучению одной из этих колонн с точки зрения нейробиологии, и исследование казалось неполным без рассмотрения второй колонны. Идея написания книги о процессе познания новизны некоторое время занимала мой ум, и, по мере эволюции мыслей о будущей книге, постепенно вырисовывалась тема креативности. Книга, которую вы собираетесь прочитать, представляет собой результат этой эволюции, и здесь тесно переплетены темы новизны и креативности. Пока я писал эту книгу, я предпринял серьезные усилия по изучению литературы, посвященной «исследованиям креативности», но я также намеренно сохранял с этими исследованиями некоторую дистанцию и руководствовался по большей части своим собственным пониманием того, как работает мозг и как он не работает. Я надеялся, что этот баланс мог породить оригинальные догадки.

Как и в случае с моей предыдущей книгой, эта немного напоминает троянского коня (лошади вообще мои любимые животные, после моих собак). Иными словами, это носитель для решения более широкого диапазона проблем, связанных с мозгом и разумом, которые превосходят конкретную тему новизны и креативности. При написании этой книги я хотел сделать ее интересной и моим коллегам – ученым и клиницистам, и образованной публике в целом. Моя цель неизбежно привела к переплетению более общих и более технических тем, хотя я надеюсь, что между ними сохранялся разумный баланс.

Я написал это Предисловие уже после того, как была закончена книга. Обычно я заканчиваю писать любую книгу с двойственным чувством. С одной стороны, это чувство завершенности, с другой – потери; это конец глубоко личного путешествия. По крайней мере, такими были мои чувства по отношению к предыдущей книге, но нынешняя стала иной. В ней стало оживать мое ощущение направления дальнейшей работы. Возможно, потому, что поиск понимания креативности и инноваций в целом, через слияние биологического и культурологического направления, стал относительно новым предприятием, этот поиск наполнился новыми возможностями, новыми идеями и провокационными гипотезами, потенциально способными породить оригинальные и инновационные (игра слов) исследования во многих неизведанных направлениях. Некоторые из этих идей и направлений, обозначенных в книге, вам уже знакомы. Помимо стремления пролить свет на природу человеческой (и не только человеческой) креативности, эти идеи призваны углубить наше представление об отображении знаний в головном мозге и эволюционных корнях языков; уточнить модное, но недостаточно изученное понятие «оперативной памяти»; прояснить отличительные и сходные черты двух полушарий мозга у человека и других видов; а также улучшить понимание природы человеческого интеллекта. Кроме того, эти идеи направлены на уточнение, или даже изменение, нашего понимания некоторых неврологических расстройств; на убедительное обоснование необходимости исследований креативности и развития когнитивной нейробиологии в целом, в различных культурных контекстах, и не только в западном обществе; и даже на введение новых понятий, которые, вероятно, будут полезными при создании искусственного интеллекта. Хотя некоторые из этих идей и гипотез могут оказаться неверными или ошибочными (это риск, к которому должен быть готов любой, стремящийся к креативности), другие – не будут таковыми. Я надеюсь, что широкая публика в лице читателей этой книги найдет мои идеи интригующими, а ученые – ценными для использования в своей дальнейшей работе. Среди этих ученых буду, безусловно, и я.

Элхонон Голдберг

Нью-Йорк, 2017 г.

Благодарности

НЕКОТОРЫЕ ЛИЧНОСТИ разными способами помогали мне при создании этой книги. Мои агенты, Мишель Тесслер и Майкл Карлайл, безмерно поддерживали меня на ранних стадиях этого проекта. Мой редактор, Крейг Паннер, во время работы над книгой был неизменным источником рекомендаций, благожелательным, но твердым. Помощник редактора, Эмили Самульски, оказывала огромную помощь на всех стадиях проекта. Ричард Галлини выполнил всю работу по оформлению, терпеливо и точно. Даниэль Фельдман помогал в поиске литературы и составлении примечаний к главам. Антон Шаповалов был дизайнером изображений сетей «тесного мира» и неупорядоченных структур. Ида Багус Йоги Исвара Бава записал видео священного балийского танца «Sanghyang Jaran». Дмитрий Бугаков, Бенвенидо Небрес, Гарри Баллан, Игорь Главатски и Лаз Казимиро-Керубин обеспечили бесценные отзывы о различных аспектах рукописи. Мой покойный бульмастиф Брит и мой новый щенок английского мастифа Брут были моими младшими партнерами на различных стадиях написания этой книги, с безусловной преданностью и неунывающим настроением. Я выражаю искреннюю благодарность всем им. Это моя четвертая книга, выпущенная в издательстве «Oxford University Press», и совместная работа с ним была очень полезной и приятной, за что я также благодарен.

I. Эра новизны

В древнем Египте жизнь не сильно изменилась за те 1300 лет, которые прошли от эры пирамиды Хеопса в Гизе до эпохи Рамзеса Второго. Примерно столько же времени минуло с момента падения Римской империи: в Европе наступило и прошло темное Средневековье и началась Индустриальная революция. За это время произошли огромные перемены. И в наше время большинство тех знаний, которые были получены в школе десять лет назад, сегодня уже устарели. Если доверять «Закону ускоряющейся отдачи» Рэя Курцвейля, то рост информационных технологий и приобретение знаний в целом происходят по экспоненте (рис. 1.1)¹. Подобным образом «Закон Мура» и другие предсказывают, что наука и технологии будут развиваться с невероятной скоростью². Мы сталкиваемся с новизной на каждом скачке этого развития и как отдельные личности, и как члены общества. Количественный прогресс ведет к глубоким качественным изменениям. Всего лишь два поколения назад те когнитивные навыки, которые приобретались в молодости, служили человеку на протяжении всей жизни. Но теперь восьмидесятилетние проворно управляются с iPhone от Apple или с планшетом от Samsung, и они явно не полагаются на то, что изучали в юности. Наблюдаемый переворот в сознании является столь всепроникающим, что мы часто даже не замечаем его. Но он существует.

В такой ситуации чрезвычайно важно понять, как именно мозг справляется с новизной, и это понимание приобретает колоссальное значение. Надо признать, что большинство из нас не имеют подлинного интереса к науке и технологиям. И тем не менее, даже являясь потребителями технологий, мы будем обитать в мире, где день завтрашний будет до неузнаваемости отличаться от сегодняшнего и наш мозг подвергнется все возрастающему воздействию новизны, нравится нам это или нет.

Рис. 1.1. «Закон ускоряющейся отдачи» Рэя Курцвейля. По оси Х – годы, по оси Y – расчеты в секунду на 1000 долларов

В обществе информационной стагнации, где раньше изменения происходили медленно и постепенно, креативность оставалась уделом относительно небольшого количества личностей. Жизнь подавляющего большинства в обществе подчинялась рутинному порядку – единожды установленный, он почти не менялся на протяжении всей жизни. Но в той среде, где знания и умения становятся устаревшими, даже не успев превратиться в привычку, практически каждый член общества принужден к креативности. Он вынужден порождать уникальные идеи, а потом схватывать их и применять в своей жизни, все эти новые представления, концепции и навыки. Требует ли новая тенденция от членов общества новизны перераспределения нейронных ресурсов, сил мозга? Будет ли это влиять на процесс старения нашего мозга? Я докажу, что ответ на эти вопросы, вероятно, – «да».

Пунктирное равновесие в истории

Для истории нашей цивилизации характерно прогрессирующее накопление информации, идей и технологий. Но этот процесс не является ни простым, ни прямым. Согласно теории эволюции Нила Элдриджа и Стефана Гулда, или теории «пунктирного равновесия», биологическая эволюция вовсе не гладкая и постепенная. Напротив, эволюция происходит за счет внезапных изменений, перемежающихся периодами относительного застоя³. В своей книге «Великая и Священная война» историк Филип Дженкинс высказывает предположение о том, что это верно и для эволюции культуры⁴. И действительно, начавшись с мистического взрыва художественного выражения, где-то на границе биологической эволюции и культуры 30 тысяч лет назад, накопление знаний и идей то останавливалось, то снова продолжалось. Период от 2700–2500 годов до нашей эры в Древнем Египте называется временем большого брожения – это эпоха Имхотепа, первого великого эрудита в письменной истории, а также век пирамиды Хеопса. За этим периодом последовали столетия относительного культурного стаза, когда доминировали традиции и имитации. То же самое можно сказать о Древней Месопотамии, которую многие считают колыбелью западной цивилизации. Там культурное брожение третьего тысячелетия до нашей эры сменилось длинной чередой обществ-суррогатов. В Древней Греции культурный взрыв Минойской, а потом и Микенской цивилизации второго тысячелетия до нашей эры сменила эпоха греческих Темных веков, а затем долгий период относительного застоя. И только в восьмом столетии до нашей эры началось возрождение, кульминацией которого стал расцвет креативности в Классическую эпоху пятого столетия до нашей эры, или Золотой век Афин. Изысканная культура «Pax Romana» (римского мира) императора Августа, расцвет которой пришелся на первое тысячелетие нашей эры, сменилась Темными веками, пока позднее Средневековье, а потом и Ренессанс не наполнили континентальную Европу новым потоком энергии творчества. Индустриальная революция на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого столетий явилась еще одним примером такого взрыва радикальных инноваций. Кумулятивный эффект этих культурных пиков привел к беспрецедентному накоплению знаний. Вопреки популярному выражению, «Человек Ренессанса» стал, вероятно, первым человеческим существом в истории, которое было более неспособно объять все, и даже большинство основных знаний того времени. Головокружительный темп накопления знаний не мог не будоражить, но у него была своя цена. Этой ценой явилось раздробление знания, крайним проявлением которого стала так называемая «балканизация». Википедия описывает «балканизацию» как «геополитическое понятие, изначально используемое для процесса дробления или разделения области или государства на более мелкие образования, которые часто враждебны и не настроены на сотрудничество друг с другом… Это понятие также применялось для описания другой формы дезинтеграции… Некоторые люди используют его в уничижительном смысле» – например, я. Я представляю, как раздроблением страдают большинство научных дисциплин, и, определенно, те дисциплины, которыми занимаюсь я, – это нейропсихология и нейробиология. Далее в этой книге мы увидим ряд примеров тормозящего влияния раздробления на нейропсихологию и нейробиологию, а также тех усилий, которые были предприняты для преодоления его пагубных последствий.

Многие разновидности революции

В своей всеобъемлющей, выдающейся книге «Sapiens: Краткая история человечества» историк Юваль Ной Харари называет ряд «переломных моментов» в летописи господства нашего вида⁵. Первый – это Когнитивная революция, которая произошла около 70 тысяч лет назад и была отмечена развитием речевых способностей, а также умения выражать умозрительные предположения. Второй – Земледельческая революция, для которой характерны переход от стиля жизни охотников-собирателей к одомашниванию растений и животных и появление постоянных мест обитания. Вторая революция произошла около 30 тысяч лет назад. Это также была эпоха «культурной революции» (не стоит путать ее с социальным переворотом под тем же названием, совершенным Мао Цзэдуном в Китае спустя тысячелетие). Третьим переломным моментом считается Научная революция, которая наступила 500 лет назад и совпала с систематическим накоплением эмпирических знаний. Это была эпоха морских экспансий и открытия Америки европейцами, а также развития капитализма. В этот переломный момент появилось нечто, ранее не наблюдавшееся с момента зарождения человечества: «принятие неведения». Согласно Харари, до того момента в обществе подразумевалось само собой, что всё заслуживающее знания уже известно и открыто, а если отдельному человеку что-то неизвестно, он может обратиться к старым текстам. В таком обществе информационного застоя вы обращались к прошлому, чтобы получить указания на будущее. И всего лишь 500 лет назад эта фундаментальная предпосылка сменилась признанием социального неведения и поиском новых знаний, который продолжается до сих пор. Четвертый поворотный момент – Индустриальная революция, – с его ростом рыночной экономики и развитием машин, произошел около 200 лет назад.

Хронология переломных моментов очень приблизительна и неточна. И даже в этом случае временные интервалы оказываются весьма поучительными: 40 тысяч лет между Когнитивной и Земледельческой революцией; приблизительно менее 30 тысяч лет между Земледельческой и Научной; 300 лет между Научной и Индустриальной и 200 лет между Индустриальной и Цифровой революцией (рис. 1.2).

Рис. 1.2. Переломные моменты в истории цивилизации. Скорость развития человеческого общества, по Ювалю Харари

Темп изменений не просто ускоряется, он ускоряется многократно – от десятков тысячелетий до столетних интервалов. И если мы экстраполируем в будущее, то порядок величины таких изменений сократится еще больше. В любом случае мы находимся в начале другого колоссального креативного культурного взрыва, вызванного Цифровой революцией и перспективой почти полного слияния физического и виртуального мира, биологического и искусственного, на пороге «революции слияния».

В окружающей среде, для которой характерна такая скорость изменений, может потребоваться существенная реорганизация нейронных ресурсов мозга каждого человека, колоссальная перестройка самого способа, которым мозг обрабатывает информацию. Основные когнитивные привычки, возможно даже лежащие в основе механизма работы мозга, которых достаточно в относительно статичной обстановке, могут сильно отличаться от функционирования в постоянно меняющейся окружающей среде. Если так, то значение таких изменений для общества колоссально.

Культура и когнитивные стили

Я все больше думаю о зависимости когнитивных стилей от культуры. Меня наталкивают на эти мысли наблюдения, сделанные в самых разных «отсеках» моей жизни. Мой обычный рабочий день состоит из наслоений самых разных занятий – например, я пишу эту книгу утром и надеваю колпак клинициста днем, и наоборот. Жонглирование разнообразными занятиями – клиника, исследования, преподавание, консультации в промышленности и написание книги – временами превращается в палку о двух концах, каждое дело страдает, но в целом мне все это нравилось и нравится на протяжении многих лет, и я чувствую, что взаимное обогащение превышает перегрузку. Сама по себе моя работа в клинике заключается в изучении разнообразия: Нью-Йорк – это современный Вавилон, и я наблюдаю пациентов из всех социальных слоев и уголков мира. И так случилось, когда я только начал писать эту книгу, меня попросили посмотреть несколько пациентов из развивающихся стран Азии и Африки. Моими пациентами были простые пожилые люди с нулевым официальным образованием, типичные представители традиционного общества «старых стран». Эти люди, хотя и жили в Соединенных Штатах, очень мало контактировали с большим миром. Безусловно, мои пациенты получали какую-то выгоду от таких диагнозов, как нарушение когнитивных функций, – финансовую помощь или жилье, – и меня попросили провести нейропсихологическое обследование, чтобы оценить их состояние. В таких случаях никогда нельзя сбрасывать со счетов возможность «симулирования» или «раздувания симптомов», и нейропсихологическое обследование призвано, в частности, выяснить, имеет ли место такое предосудительное поведение. Даже существуют специальные тесты, которые помогают определить, симулирует ли пациент или ему просто не хватает «прилежания», необходимого для выполнения когнитивных заданий. Я не большой поклонник этих тестов и обычно называю их «эрзац-нейропсихология», но все равно использую их, когда от меня это требуется.

В этом обследовании все пациенты без исключения, и «симулянты» тоже, безнадежно провалили нейропсихологические тесты. Их результаты далеко выходили за рамки известных или подозреваемых заболеваний, которые привели их ко мне в кабинет, и эти результаты не могли быть оправданы заболеванием. И в то же время у них не наблюдалось ни деменции, ни депрессии, ни тревожного расстройства в такой степени, чтобы это могло повлиять на результаты выполнения заданий; и они не отказывались от тестирования и не противодействовали мне. Это были доброжелательные пожилые люди, которые охотно делали все, о чем я просил их… за исключением того, что они все провалили тесты. Очевидное заключение, «по книге», которое должен был сделать нейропсихолог в такой ситуации, – что пациенты симулировали или саботировали обследование, не прилагая необходимых для выполнения заданий усилий. Но, как бывалый клиницист с более чем сорокалетним опытом, я убедился, что эти люди не были ни симулянтами, ни саботажниками. В то же время было очевидно, что, несмотря на мои многократные наставления, они не прилагали умственных усилий, необходимых для решения небольших и несложных заданий, которые я им дал. Я был совершенно уверен, что задания вполне соответствуют их когнитивным способностям, но могут потребовать некоторых умственных усилий. И у меня постепенно складывалось впечатление, что камень преткновения заключался не в пациентах. Дело не в том, что сами они не хотели напрягать мозги; они просто не знали, как это делать, – у них не было привычки к умственным усилиям. Само предложение о необходимости умственных усилий казалось им таким же чуждым, как мне показалось бы предложение пройтись по комнате колесом. Когда я поделился своим наблюдением с Бенвенуто Небресом, ведущим ученым и педагогом на Филиппинах, он описал мне подобный феномен, который отметил в некоторых частях своей страны, «где не существовало традиции школьного образования и родители просто не понимали, зачем их детям каждый день ходить в школу». Из этого наблюдения вытекает интересное различие между когнитивными навыками и когнитивными привычками. Разная культурная среда порождает не просто разные когнитивные навыки, но и разные когнитивные привычки.

Культурная разница в когнитивных функциях изучалась на протяжении десятилетий, и теперь известно, в значительной степени благодаря работам моего учителя Александра Лурии, что существует большое отличие между тем, как подходят к гипотетическим логическим и концептуальным (силлогизмы, классификации и т. д.) заданиям члены образованных «современных» обществ и члены обществ необразованных, традиционных⁶. Но здесь я чувствовал, что столкнулся с чем-то более фундаментальным и глубоким: все это предприятие по «умственным усилиям», в более широком смысле можно даже сказать «когнитивным привычкам», могло, в общем и целом, зависеть от культуры пациента. Человек, у которого нет никакого опыта умственного усилия, внезапно сталкивается с ситуацией, где такое напряжение требуется. Как будто он вырос в невесомости, а теперь его перенесли в условия, управляемые силой тяжести, и он не понимает, что предмет нужно держать в руках, не позволяя ему упасть на землю. Какой бы надуманной ни показалась идея, она не удивила моего друга Майкла Коула, выдающегося психолога и исследователя разных культур из Университета Калифорнии, Сан-Диего. Когда я рассказал ему об этих моих пациентах, не говоря уже о моем собственном изумлении, он немедленно заметил, что отделение абстрактных мыслей от практического действия представляет собой феномен культуры.

Если сама привычка умственных усилий и, возможно, другие базовые когнитивные привычки являются функцией информационных требований общества, то повышение требований в быстро меняющемся окружении может оказывать существенное влияние на сам мозг. Изменения в скорости накопления знаний будут изменять требования к нервной системе не только у тех людей, которые творят человеческую культуру, но и у тех, кто ее потребляет, что означает – у всех и каждого. Это значит, что требования к мозгу могут очень сильно отличаться во время культурных «взрывов» и периодов культурного застоя.

Во время прошлых всплесков культурного брожения серьезные перемены в технологиях переплетались с социальными и политическими изменениями, и мы опять являемся свидетелями этого сегодня, и часто совершенно непредсказуемым образом. Например, это Арабская весна, которая, к худу ли, к добру, прокатилась по Северной Африке и Ближнему Востоку. Арабская весна была бы вообще невозможна без интернета и социальных сетей, не говоря уже о всемирном рекрутинге разгневанных оппозиционеров организацией ИГИЛ. Поскольку западные силы бомбили ИГИЛ без особого эффекта, сообщество хакеров под названием «Анонимы» объявило свою собственную войну ИГИЛ через замаскированных представителей в социальных сетях. Кто знает, может быть, в мире, где нетрадиционная организация возникает благодаря интернету и социальным сетям, атака в киберпространстве принесет больше результатов, чем обычные военные действия. Между тем необузданное, но, вероятно, эффективное использование Твиттера Дональдом Трампом могло сыграть роль в его неожиданной победе на президентских выборах в Соединенных Штатах в 2016 году. Жизнь намного удивительнее, чем футуристическая фантастика!