Текст книги "Мы, дети золотых рудников"

Но у них есть большой плюс: братья целыми днями где-то бродят – их не так просто найти, а соответственно, понять, были они одни или со мной, тоже непросто. А еще они на моей стороне и прикроют меня, если мне надо смыться.

Вот так теперь для всех я – подружка братьев Финке. Конечно, это новый повод для издевательств Ирмы, но мне все равно. Зато я могу спокойно уходить туда, куда мне надо. И к кому надо. А мне нужен Кит, только Кит.

– Прости, – говорю я, подойдя к забору. Конечно же, Кит уже там. Он просто не может быть где-то еще. – Меня наказали, я не могла прийти раньше.

– Я безумно рад тебя видеть, пряничная девочка! – обнимает меня Кит, когда я перелезаю к нему.

Мы уходим на нашу шахту. Туда, где можем быть вместе. И снова до самого вечера катаемся в вагонетке, а потом ловим светлячков и сажаем их в банку.

– Ах, Кит! – говорю я, когда мы, уставшие, садимся на вершине холма у вагонетки и смотрим, как внутри банки копошатся светящиеся жучки. – Как же я устала от всего этого! Мы с тобой только и слышим: «Тебе здесь не место». А где наше место? Где может быть наше «вместе»? Неужели только здесь? Только эта шахта принимает нас и не гонит, и здесь мы можем быть вдвоем.

Он не отвечает, лишь тяжело вздыхает. Мне кажется, Кит понял меня.

Мы видимся нечасто, не так-то просто нам обоим удается ловко обмануть родителей и смыться на целый день. Я могу ждать Кита часами у забора и так и не дождаться. А в следующий раз он ждет меня.

Но те дни, когда нам удается сбежать на шахту, я запоминаю как самые счастливые эпизоды моей жизни.

Незаметно проходит лето… На нашей шахте мы сгребаем упавшие желтые листья в огромные кучи, а потом прыгаем в них, дурачимся и веселимся.

Наступает промозглая осень. Я жду Кита под проливным дождем у забора, вымокнув до нитки даже в дождевике. И, когда он приходит, несмотря на слякоть и осенний холод, возле меня будто распускается земляника. Мы прячемся в шахтных постройках и смотрим на дождь. Нам не страшны холод и сырость – наша дружба нас согревает.

Осень сменяется зимой, и вот я жду Кита, стоя по колено в снегу. Он всегда прибегает с санками, и все дни напролет мы на них катаемся, спускаясь с холмов.

Приходит весна, шахты затапливает. Мы делаем корабли из бумаги – Кит меня научил, надо покрывать бумагу воском, чтобы она не намокала и чтобы корабль держался на плаву, – и пускаем их с холмов по ручьям.

И вот снова наступает лето, и снова мы катаемся на вагонетках и нанизываем на травинки ягоды: проходит первый год нашей чудесной земляничной дружбы…

Мы начинаем немного понимать друг друга, все-таки общаемся уже целый год, за это время хочешь не хочешь, а научишься понимать хотя бы отдельные слова. Помогает и то, что мама иногда проводит со мной занятия по русскому языку.

Мне приходится терпеть Ирму, мама даже заставляет меня пригласить ее на мой день рождения. Для мамы самое главное – это хорошие отношения с соседями. И, так как раздор между мной и Ирмой означает раздор между семьями, она всеми силами пытается вновь подружиться с Оттлями. Стиснув зубы, я зову эту гадину на свой праздник и терплю ее весь день. Клоуны, фокусники, музыка, торт, конкурсы… Ирма участвует во всех конкурсах, и ее мерзкая рожа оказывается в центре каждой фотографии. Но мне безразлично. Я все равно не чувствую, что это – мой праздник. Мой праздник находится вдали от дома – на холмах, среди старых заброшенных построек, где растет сладкая земляника и летают светлячки. Там, где Кит. А остальное неважно. Остальное – не настоящее.

А потом приходит самая страшная новость из всех возможных. Родители сообщают мне, что мы переезжаем обратно во Франкфурт.

С ранних лет я знала, что папа работает в сфере строительства по контрактам, и Франкфурт не первое место, где мы успели пожить. Я привыкла к неоседлой жизни, в некоторых городах побывав по одному разу, в некоторых по два, но… Но Холмы – единственное место, которое я действительно считаю своим домом.

Сейчас здесь папина работа подходит к концу – строительный проект, которым он занимается, почти завершен. Новый обещают начать воплощать через три года, когда корпорация будет расширяться. А там, во Франкфурте, ему предложили хорошую работу как раз на этот период.

– Это всего на три года… А потом мы вернемся сюда.

Не хватит и ста страниц, чтобы описать словами все, что я чувствую, ту пустоту, которая заполняет каждую клеточку моего тела.

Не хватит ста страниц, но в то же время достаточно трех букв.

Кит.

Wal.

* * *

Остался всего месяц до отъезда. Я не могу сказать Киту… Я не хочу его расстраивать.

Но он сам понимает, что что-то не так.

Теперь я всегда грустная и часто плачу. Он пытается меня рассмешить, но мне не весело.

– Что с тобой, пряничная девочка? – спрашивает он, когда мы сидим на холме, привалившись спинами к вагонетке, и разглядываем в небе летающих китов. – Ты сама на себя не похожа. Что-то случилось? Ты так странно себя ведешь. Как будто… вот-вот произойдет что-то нехорошее.

Я должна ему сказать. Это предательство – скрывать от него скорый отъезд.

– Мы переезжаем, Кит, – плачу я, уткнувшись носом в коленку друга. – Обратно во Франкфурт. Как же мы будем друг без друга? Я не хочу уезжать! Я хочу взять тебя с собой!

– Ничего не понимаю! Говори помедленнее и не плачь, пожалуйста.

Нет. Не смогу ему рассказать так, чтобы он понял. Это слишком больно… Я улыбаюсь, глотая слезы:

– Все хорошо, Кит. Не бери в голову. Давай лучше еще наловим светлячков…

* * *

В последний день перед отъездом, когда мы прощаемся у забора, я прислоняю к сетке ладони.

– Завтра я уезжаю. Не приходи.

Он кладет на забор свои ладони.

– Завтра идешь куда-то? В гости? Я думал, мы завтра пойдем за шахты – саранки[14]14
  Многолетнее луковичное растение, корни которого съедобны и имеют сладковатый вкус.


[Закрыть] выкапывать. Ты же обещала!

– Прости, что скрываю. Но я не хочу, чтобы ты знал, потому что ты придешь меня провожать, а мне из-за этого будет грустно. Я хочу, чтобы наша дружба кончилась сегодня. Но это только на три года.

Кит смотрит на меня с беспокойством:

– Что, завтра не вернешься? Эх, а саранки? Послезавтра за ними пойдем?

Я улыбаюсь, сдерживая слезы:

– Прости, Кит. Не злись на меня.

Он видит, что я улыбаюсь, и улыбается в ответ. По глазам его я вижу, что он так ничего и не понял… Если бы знал, что скоро произойдет, он бы не был таким веселым сейчас.

– Круто! Значит, послезавтра пойдем за саранками. Ты знаешь, если их пожарить на костре – это объедение. Устроим настоящий пир! Ну что, прощаемся до послезавтра?

– Ты будешь меня помнить, Кит? Меня не будет три года… А потом я вернусь, обещаю.

– Я буду ждать тебя, пряничная девочка!

Он говорит беззаботно и легкой походкой уходит прочь.

Я смотрю, как он скрывается в nebel. Его походка… Такая странная, подпрыгивающая. Плечи поочередно выдаются вперед, локти отставлены в стороны. Он копирует походку взрослых ребят, так Кит пытается казаться старше и выше, чем он есть. Волосы взлохмачены, штаны подвернуты снизу в несколько оборотов, в руке – Китькина радость, немного поржавевшая от влаги.

Я запомню его именно так, со спины.

А лицо… Черные волосы, черные ресницы… Огромные глаза, почти белые, мутные, как nebel. Его лицо в моем сознании почему-то начинает расплываться почти сразу же после ухода Кита.

Я выплетаю из косички розовую ленточку и привязываю к забору. Кит увидит ее и все поймет.

* * *

Когда была маленькой, я часто воображала, что я принцесса и что меня похитили Злые мальчишки и увезли в свое Темное королевство.

Знаете, о чем я мечтала? О том, чтобы появился Прекрасный добрый принц, который бы спас меня и увез в свое Светлое королевство?

Нет.

Я мечтала, чтобы один из Злых мальчишек, самый-самый красивый, влюбился в меня, убил всех остальных Злых мальчишек, и мы с ним правили бы Темным королевством вместе.

А потом мы бы убили Прекрасного доброго принца и захватили бы Светлое королевство.

Мы еще встретимся с тобой, Кит. И захватим оба королевства.

* * *

Оффенбах-ам-Майн… Небольшой городок, жмущийся к Франкфурту-на-Майне с юго-востока. Здесь мы живем.

Старый порт. Башня из морских контейнеров, армия подъемных кранов, баржи, горы песка и камней, гудящие машины, вечная пыль, летящая в окна.

Маленькие тесные квартиры, без балкона и своего кусочка земли.

Потоки людей, громкие звуки, гул портовых машин за окном, невероятная толчея, вечный страх быть растоптанной огромной толпой народу.

Во дворе за домом трава, по которой нельзя ходить, клумба, которую нельзя трогать, детские площадки, на которых можно играть только в определенные часы и которые всегда заполнены детворой с мамашами.

После жизни в Холмах, где я могла бродить по бескрайним зеленым лугам, где стояла удивительная тишина, нынешняя жизнь кажется мне дикой.

Я бы свихнулась здесь… Если бы не Hafengarten. Рядом с домом находится городское садовое товарищество – проект местных властей, призванный улучшить качество жизни жителей города.

Hafengarten – вот, что дает мне силы жить.

Среди морских контейнеров и грузовых машин, среди пыли и шума, как оазис в пустыне, находится портовый сад. Жители выращивают здесь салат и томаты, клубнику и яблони, даже хмель и перец чили. Я ухожу сюда в поисках уединения. Наша семья устроила тут свой маленький садик.

Спустя две недели после приезда, сидя на качелях на детской площадке, я неожиданно обнаруживаю в кармане куртки смятый листок бумаги.

Разворачиваю его.

Сердце колотится от волнения.

Это послание от Кита! Когда он успел сунуть мне в карман листок?

Он нарисовал огромного кита, парящего в облаках. И написал письмо… Я не понимаю ни слова. И только через месяц я смогу прочитать текст – придется долго копаться в словарях, потому что Кит сделал много ошибок в словах. И когда смогу понять смысл, я, наконец, дам волю слезам, которые так долго сдерживала.

Милайа прянишная девачка, я все понял, знайу что тибя долго не будет. Может быть даже целый месятс. Не забывай миня Никогда не забывай.

Я буду ждать тибя

Когда ты вернешся, я вырасту и стану выше тибя.

К твойему прийезду я собиру зимлянику и налавлю светлячков.

Я тебя на букву Л.

Кит

Когда расшифрую послание, я услышу вой – так выли за забором в мире Schund дикие собаки… Только теперь этот вой будет исходить из меня, как будто у меня внутри закричит от боли смертельно раненное животное.

Три года. Три года я не увижу Кита. Три года в моей жизни не будет земляники.

Часть III. Брык

Мама, прости меня за то, что я у тебя родился.

Глава 1

Причесываюсь. Волосы похожи на хвост лошади, которую медведь хорошенько оттаскал за круп.

Зеркало в ванной все в трещинах и сколах. Ничегошеньки не видно!

Мимо проходит Глеб. Он заглядывает в ванную и смотрит на меня так, как будто я только что сожрал его любимого кота.

– Мам, Никита заболел? – кричит он в сторону кухни.

Ух, и бесит он меня! Никогда прямо не скажет. Все придуривается – через мамку общается, специально позлить хочет.

– Что с ним? Он надел чистую рубашку, мам!

Ну, давай, братец, беси, беси меня. Вот ночью подойду к твоей кровати да ухо тебе отгрызу – будешь знать, как издеваться!

– И – глазам не верю! – он причесался. Мам?.. Мне кажется, у него температура… И у него на поясе даже не висит его чертова крыса!

Рычу сквозь зубы:

– Мальвина, ее звали Мальвина.

– Звали?

– Ее больше нет.

– Хм… Но ведь появится новая? У тебя их было много. Прошлую, кажется, звали Клеопатра… И в один день ее просто не стало. Когда ты посчитал, что сумка бедной тетки Вали станет для нее отличным последним приютом.

– Ее звали Клементина. И тетка Валька сама виновата – нечего было трепать меня за волосы и орать на весь коридор.

Все еще пытаюсь навести порядок на голове, но вытащить из прилипшей к волосам смолы птичьи перья не так уж просто, получается плохо. А Глеб все издевается…

– Хм… Я все-таки уверен, что ты получил за дело. Тетка Валька без дела трепку не задает.

Между прочим, у меня сегодня свидание с моей новой подружкой.

Пря-ниш-ной девочкой.

Я должен хорошо выглядеть. Так что замену Мальвине я пока не искал, не хочу пугать подружку. Я с ней совсем недавно познакомился, она другая, не из наших – она с той стороны забора, из богачей, иностранка. Ее зовут Ханна.

Молчу. Не хочу ругаться с Глебом, обычно все наши ссоры приводят к дракам, а наказывают меня. Брат это знает и всегда первый затевает ссору. Если меня накажут, то я не успею на свидание. А я хочу увидеться с Ханной.

Не желаю больше видеть Глеба, как и слышать, что ответит ему мама, потому что она всегда на его стороне.

Хватаю Китькину радость и быстро выскальзываю за дверь. От злости хлопаю ей слишком сильно. С потолка сыплется плесень, а на пол с гвоздя в двери падает табличка: «Брыковы. Комн. № 17».

Это мама писала. Почерк красивый, аккуратный.

За этой дверью живет моя семья.

В нашей саманке – два этажа. Наша семья живет на втором.

Иду по коридору. По правую и левую руку – скрипучие двери. За ними живут шахтерские семьи, такие же, как моя.

За дверями у всех одно и то же: одно большое помещение, разделенное самодельными перегородками на несколько крохотных комнаток-клетушек. Кровати, стол, табуретки, печка, вешалка… Мебель у нас здесь только самая необходимая, так как места мало, да и живут все небогато. Хотя наша семья живет хорошо… Мясо едим каждую неделю и козье молоко покупаем. И печку всегда есть чем топить, зимой у нас тепло. А в позапрошлом году мне купили новую куртку. Правда, я в первый год ее смолой уляпал и прожег…

Стены общего коридора в желтых разводах. Вдоль коридора висят тазы, ванночки, шахтерская одежда, швабры, веники и много другой разной разности.

В одном конце коридора – туалет и ванная, а также кухня – общие, в другом конце – выход.

Открываю тяжелую входную дверь. Множество уличных звуков и запахов окатывают с головы до ног.

Гул дробильных машин, шум колес грузовых поездов, запах дыма печных труб, вонь сточных вод, кислый душок из пивнушек.

Лоскутки – так называется место, где я живу. Район на самом краю Чертоги.

Лоскутки тесно жмутся к речке и четвертой и пятой шахтам, которые у нас называют «восточные». Самый первый, самый старый район. Именно здесь жили первые ссыльные.

На холме неровными рядами стоят наши саманушки, кривые и косоглазые, с длиннющими печными трубами, с крышами набекрень.

Саманки валятся друг на друга, как пьяные шахтеры, бредущие в обнимку не пойми куда и зачем.

Улочки узкие, три шага от забора до забора. Перпендикулярно улицам идут тесные переулки. Сюда сливаются стоковые воды с шахт. По этим переулкам никто не ходит, и они летом всегда зарастают лопухом. А иногда даже подсолнухи прорастают – красотища!

Саманки строились наспех одновременно с шахтами, поэтому они сделаны из всего, что имелось под руками – из бревен, жести, глины, соломы, камыша и даже навоза.

Дома окружают низкие заборчики из жердочек и дикого камня.

Лоскутки должны были быть самым унылым районом Чертоги, но все саманки разукрашены яркими красками, на стенах можно видеть целые картины!

Башенные часы, на которых сидят кошки, люди, летающие с помощью раскрытых зонтов, птицы, животные, сказочные существа… Улицы и здания городов разных стран – Парижа, Венеции, Лондона… Тропические острова, море и пальмы.

В домах мало окон, и все они маленькие, поэтому очень много картин изображают огромные балконы и окна с красивыми занавесками. На балконах стоят люди в ярких нарядах.

Рисовать на стенах – традиция, начало которой положили первые поселенцы. Как будто сюда не преступников на каторгу ссылали, а художников.

Благодаря этим рисункам Лоскутки теперь считаются самым красочным районом нашего городка.

Я бегу по улочкам мимо саманок и пивных, перепрыгиваю через вонючие стоки.

Бегу через луг по холмам… К реке! К пограничному забору!

Туда, где встречу самую красивую девочку в мире.

Пря-ниш-ну-ю девочку.

* * *

Спустя год.

Отвязываю от забора розовую ленточку. Горло сдавливает тоска, нечем дышать.

Я знал. Знал, что так будет. Ведь все происходившее походило на чудо. Дружба с девочкой из волшебной сказки оказалась нереальной. Сказка должна была закончиться, это и случилось. Закрылась последняя страница книжки о Пряничной девочке Гретель.

Я перелезаю через забор и бегу, бегу к Пряничному домику! Я хочу увидеть ее! Я успею!

Я останавливаюсь возле соседнего дома. Прячусь за деревом. Вижу у дома Ханны черный микроавтобус.

Смотрю, как взрослые выносят из дома и грузят в багажник коробки и чемоданы.

Вижу ее маму и папу. А потом выходит и Ханна. Белесые волосы заплетены в две косички. Небо затянуто тучами, моросит дождик. Мне кажется, что все вокруг серое и унылое, а красное пальтишко Ханны яркое, как спелая ягода земляники. Она везет за собой маленький красный чемоданчик на колесиках.

Я рвусь с места, но останавливаюсь.

Нет. Наша дружба кончилась вчера. Значит, сегодня мы уже не друзья.

Снова прячусь за деревом. Ханна не должна меня видеть. Смотрю, как из домов выходят соседи попрощаться с уезжающей семьей. Взрослые и дети окружают машину.

Тут же собираются ненавистные девчонки, из-за которых у Ханны было столько проблем. Все они обнимают ее на прощание, как будто они с ней были лучшими друзьями.

Ханна проходит к машине мимо девчонок и открывает дверь.

Она уже собирается садиться, но ее что-то отвлекает. Она оборачивается и смотрит прямо в мою сторону. Я замираю в своем укрытии. Ханна ищет глазами что-то или кого-то. Но не находит и усаживается на сиденье.

Порыв ветра треплет ей волосы, я замечаю, что в одну из косичек вплетена розовая ленточка. Только в одну. Вторую такую ленточку я держу в своей руке.

Машина медленно трогается с места и удаляется по улице, набирая скорость.

Я смотрю на нее, и мне хочется броситься следом за ней, бежать и бежать, пока не упаду.

И тут что-то происходит у меня в голове. Как будто в один миг там заржавел и заклинил какой-то механизм.

Я вдруг чувствую ужасную ненависть ко всем вокруг и со злостью сжимаю кулаки. Я ненавижу соседей Ханны, этих ужасных детей, этот дом. Ненавижу родителей Ханны. Ненавижу Голубые Холмы. Чертогу. Весь мир.

Но сильнее всего я ненавижу этот микроавтобус. Он забирает у меня мою Пряничную подружку, увозит прочь самую красивую девочку на Земле.

Несколько лет я буду вспоминать Ханну и думать, что все это мне приснилось, что я все выдумал… И только розовая ленточка, края которой немного обтрепались от времени, будет говорить мне, что Пряничная девочка из сказки действительно существует.

Глава 2

Моя голова… Этот бесконечный лабиринт, в котором блуждают десять маленьких бесов. И каждый год к их компании прибавляется еще один. А выход почему-то никто не находит. Что произойдет, когда мне стукнет пятьдесят? В моей башке будет уже полсотни маленьких злобных монстров. Они злятся, мои маленькие демоны. И злят меня. Чем старше я становлюсь, тем больше злобных демонов оказывается в моей голове и тем сильнее я злюсь. Они рано или поздно меня сожрут. Но пока что их всего десять, и я могу жить.

Я стал их чувствовать год назад, когда уехала Пряничная девочка. Как будто в голове было девять яиц, и потом из них вылупились мои бесы…

* * *

Я играю, сидя на полу в моем уголке. Уже минут пять я пытаюсь откусить голову резиновой стрекозе. Она такая упругая и тягучая, приятно пружинит между зубами. Я ее жую и жую, а голова все не хочет отгрызаться.

Передо мной лежат резиновые паук, муравей, змея и таракан, все без голов. Через пару минут наконец к ним присоединяется стрекоза.

Этих игрушечных животных родители подарили мне на прошлый день рождения. И это они сделали зря.

Я надеваю головы животных себе на пальцы. Пять голов на пять пальцев.

В мой уголок заглядывает Глеб, мой старший брат. Сегодня у него день рождения, ему исполнилось тринадцать.

Он быстро окидывает взглядом меня, безголовых животных на полу, мою руку с насаженными на пальцы головами и испуганно спрашивает:

– Что ты тут делаешь?

Я внимательно смотрю на него. Смотрю долго-долго. Мне всегда нравится долго разглядывать кого-нибудь. Меня всегда смешит, как люди начинают нервничать и отводят взгляд в сторону. Наверное, все дело в моих глазах. Они у меня какие-то белые. Родители даже водили меня к глазному врачу, они думали, что это какая-то болезнь и что я ослепну, но врач сказал, что все в порядке, это просто такой редкий цвет. Папа стал припоминать, что вроде по его линии мужчинам иногда передается этот цвет, и что у моего пра-прадедушки были такие глаза. Он был из самых первых ссыльных. Из тех, что строили Чертогу и рыли первые шахты. Но мне кажется, такой цвет из-за бесов в голове. Они смотрят через мои глаза, как через окно. От этого цвет искажается. Я думаю, в голове у пра-прадедушки тоже сидели бесы – они сделали что-то очень плохое, и его сослали на каторгу.

– Я играю.

– Зачем ты отгрыз головы игрушкам?!

– Это мои куклы. Я ими играю.

– Жесть! Почему ты никогда не можешь играть нормально?

– Я нормально играю. Это мои куклы. Я ими управляю, а они мне подчиняются.

Глеб качает головой:

– Ты больной, Кит-Кат. Кстати, где Марсик?

Марсик – это наш кот.

Тихо отвечаю:

– Я его съел.

Глеб округляет глаза. Судя по его лицу, он сильно огорчился, но не очень-то удивился. Знал, что это неизбежно. Судьба Марсика давно решена.

Он мне поверил. Родители и Глеб почему-то всегда принимают мои шутки за чистую монету. А после того как я поиграл с Марсиком в одну очень интересную игру, родные теперь все время интересуются, где он. Они думают, что я опять захочу с ним поиграть и что для Марсика все кончится не очень хорошо.

Где-то месяц назад я играл во дворе. Я засунул Марсика в пакет и положил его в ямку. И стал засыпать землей. За этим делом меня застала мама. Она видела из окна, как я закапываю что-то, и осторожно спросила:

– Никитка, что ты делаешь?

– Играю.

Мама вроде бы успокоилась. Ее чудной младший сын просто засыпал ямку. Но мама знала, что у него не бывает все просто. Поэтому она решила узнать подробности и крикнула из окна:

– А во что ты играешь? Что ты закапываешь?

– Я хороню Марсика.

Моя игра не понравилась маме. Она вскрикнула и выбежала из дома. Кинулась к яме и стала разрывать землю. Я был расстроен. Я уже почти похоронил Марсика…

Мама страшно ругалась и кричала. Она высвободила из пакета кота, и тот, недовольно махая хвостом, зашипел и убежал.

В тот день вечером состоялся семейный совет. Мама и папа стояли передо мной и задавали вопросы. Они были немного напуганы.

Папа тихо спросил:

– Сынок, зачем ты хоронил живого кота?

– Я с ним играл.

– Как именно ты играл?

– Я хотел его похоронить, а потом воскресить. Я колдун, папа.

– Сынок, нельзя играть в похороны. И нельзя играть со смертью.

– Но почему? Это всего лишь шутка, игра. Я бы сначала его похоронил, а потом оживил. Я знаю заклинание, которое воскрешает.

Тут голос подал Глеб, который все это время стоял сзади, в стороне.

– Мам, отведите его к психиатру. С ним что-то не так, вы же видите. После прошлого лета он стал совсем того.

Ага, прошлое лето. Лето, когда уехала Ханна. Тогда мне было девять лет. И через месяц, по закону подлости, на день рождения Глеба, в лабиринт в моей голове вошли едва вылупившиеся девять бесов.

Родители только качали головой. Ни к какому психиатру они меня не поведут, это точно.

– Нет, Глеб. Никита просто очень впечатлительный. Не давай ему больше свои книжки.

Нет уж! Я люблю книжки, которые мне дает Глеб. Они про волшебство и колдунов. Очень интересные!

Они разговаривали со мной весь вечер, задавали какие-то вопросы, объясняли что-то. Но я так и не понял… Почему во что-то играть можно, а во что-то нельзя? Ведь игры – они не настоящие, это понарошку. Поэтому для себя я решил, что можно играть во все, если мне так хочется.

И теперь я играю в свои куклы. Оторванные резиновые головы на пальцах – это весело, правда весело.

Но Глеб почему-то так не считает. Он смотрит на меня, как на черта.

И тут взгляд Глеба падает на стену в своем углу, и… Он орет.

– Ты чего сделал со стенкой?! Зачем ты это сделал?!

Я выхожу из своего уголка и смотрю на стену. Ну, дыра, да. Дыра в стене. И чего?

Я спокойно отвечаю:

– Я ее сгрыз.

Глеб орет так, как будто я сгрыз ему позвоночник до седьмого шейного позвонка, а не маленький кусок стены.

– Господи, братец! У меня сегодня день рождения! Ты не можешь хотя бы день побыть нормальным?!

Глеб выскакивает из комнаты и бежит по коридору на кухню. Я слышу вдалеке крики:

– Мам! Мам! Твой младший сын опять грызет стену! Он выгрыз там уже здоровую дыру! Мам! У меня день рождения, ко мне придут друзья! А у меня в стене дыра!

Глеб неплохо учится и общается со сверстниками, которые тоже неплохо учатся. То есть с теми, кто живет не в Лоскутках или Старичьей Челюсти. У нас тут не до учебы… Чуть нарастят мускулы, бросают школу, и вперед, на шахту. Только вот мои родители по-другому считают. Они трудятся за четверых, мы не голодаем.

Папа работает проходчиком на глубине семьсот метров. Проходчики выполняют очень трудную и важную работу. Без них не было бы добычи. Проходчики прокладывают шахты – строят тоннели и пути для вагонеток, укрепляют траншеи.

Мама работает на комбинате, орошает добытую руду каким-то вредным химическим раствором, который растворяет и вымывает золото.

Родители считают, что мы с Глебом должны получить образование, а они уж нас прокормят в это время.

Вот поэтому Глеб общается с ребятами из Коробок, детьми Чертожских богачей. Эти дети могут не работать и ходят в школу. Только вот незадача… Его друзья живут в квартирах, а не в коммуналке. И стены их домов сделаны из бетонных панелей, а не из навоза и соломы.

Я слышу, как из кухни на сообщение о дыре в стене мама говорит в ответ:

– Ничего страшного, сынок. Мы закроем ее картиной. Твои друзья даже не заметят.

– Ма-а-а! Кит сгрыз картину в прошлый день рождения. У нас больше нет картин!

– Тогда календарем – нам дарили большой календарь.

– Календарь он съел зимой. Мам, Кит сожрал все, чем можно закрыть погрызанную стену! Кормите его получше, что ли. Я готов треть своей порции ему отдавать, лишь бы не позорил меня перед друзьями… Они заметят дыру. И потом будут говорить, что мы живем, как бедные, что у нас в стенах дыры.

– Глеб, значит, не надо дружить с такими людьми. Настоящие друзья должны принимать тебя таким, какой ты есть. И со всеми твоими дырами.

– Ма-а-ам, это не во мне дыра, а в стене. И не я ее сделал, а Никита. Мам, он испортит мне весь праздник! Можно, я запру его сегодня в кладовке? Хотя бы на денек? Он опять чего-нибудь учудит, я его стесняюсь.

– Глеб! – Голос мамы стал строже. – Нельзя стесняться своего младшего брата.

– Мам, поверь, такого брата стесняться можно и очень даже нужно.

Глеб всегда жаловался маме на меня. Что за ужасный старший брат, который все время ябедничает!

Мне не очень-то интересно слушать, и я возвращаюсь к своему занятию – продолжаю делать кукол для второй руки.

Так, из животных остались два таракана, пчела, паук, скорпион и богомол.

Я отгрызаю голову пчеле.

Из кухни доносится аппетитный запах жареной курочки: мама готовит угощение для праздничного стола.

Я очень люблю праздники, потому что вот так, целиком, курицу мы никогда не едим. Обычно мама тушит ее с гречкой, получается сероватая масса с запахом курицы. Если повезет, попадутся кусочки настоящего мяса. А чтобы съесть ножку, впиться в нее зубами да оторвать сочные волокна – такое бывает только по праздникам. Мне не нравится гречка с привкусом мяса. Я просто люблю мясо куском, чтобы погрызть. Для этого надо ждать чьего-нибудь дня рождения или Нового года.

Я доделываю кукол и надеваю их на пальцы второй руки. Я представляю, что я колдун, а головы на пальцах – это плохие люди, которые хотят схватить меня и сжечь на костре. Я поворачиваю руки так, чтобы резиновые головы были повернуты ко мне. Они нападают на меня. Я шепчу:

– Заклинаю вас черным туманом и утренней звездой. Рыбьей чешуей и волосом из хвоста единорога. Призываю на помощь сорок злых духов и призрак белой лошади. Крысы, тараканы, пауки и змеи. Черный котел, коготь дракона, пыль и мрак. Я колдун. Я король. Я бог этой земли. А вы – мои куклы. Так будьте ими!

И все люди-головы застывают. Я вытягиваю руки перед собой и растопыриваю пальцы. Заклинание подействовало, и теперь я могу управлять куклами. Я приказываю головам делать то одно, то другое, и они делают. Я приказываю куклам на правой руке упасть на пол и хлопаю рукой по полу. Куклам на левой руке я приказал удариться о стену. Подойдя к стене, я ударяю об нее пальцами. Потом я приказываю всем головам танцевать. Я двигаю пальцами, и головы танцуют. Потом приказываю им драться между собой и бью рукой по руке.

Потом мне надоедает играть, и под конец я приказываю куклам убить себя. Понарошку, естественно. Мне еще понадобятся эти резиновые игрушки. Когда они понарошку убивают себя, я успокаиваюсь.

Я снимаю с пальцев головы и смотрю на них.

Во дворе и в школе со мной никто не дружит, все бегут от меня. Не понимаю почему. Мне кажется, я довольно симпатичный. Так что мне остается дружить только с оторванными резиновыми головами.

Я убираю игрушки в коробочку. Выхожу в коридор, прислушиваюсь, но ничего не слышу. Очевидно, мама с братом о чем-то договорились. Я не думаю, что она разрешит Глебу запереть меня в кладовке. И я сам ему этого не разрешу. Если он запрет меня – я ему устрою веселенькие ночки. Мне кажется, Глеб это знает. Он боится меня, своего младшего брата. И жалуется маме просто так, чтобы самого себя успокоить, чтобы мама его пожалела и пообещала, что все будет хорошо и что я буду вести себя нормально. «Нормально» и «Я» – это два несовместимых слова.

Возвращаюсь назад, перебираю книжки под кроватью. Глеб мне подарил много книжек, все они про волшебство. Я люблю книжки, но не люблю читать. Я читаю плохо, очень медленно и слишком много времени уделяю отдельным буквам и слогам, от этого смысл фраз и предложений от меня как-то уползает.

Но все равно мне приходится читать самому, потому что мама с папой все время на работе, а Глеб вредничает и не хочет мне читать. Он вообще старается держаться от меня подальше. Тоже мне старший брат! Я на него за это очень обижаюсь и иногда ночью подхожу к его кровати, чтобы отомстить. Я все время хочу укусить его за шею. Но ни разу этого так и не сделал. Просто стою над ним, клацаю зубами и потом ухожу.

Я смотрю на книжки, и вдруг в голову приходит идея.

Отодвигаю простыню, которая отгораживает мой уголок, и смотрю на Глеба, который договорил с мамой и пришел в комнату.

Брат убирается, пытается придать богатый вид нашей бедной комнате. Получается у него плохо.

Наблюдаю за тем, как Глеб оттирает плесень с порога. Он замечает, что я на него смотрю.