Текст книги "Ты убит, Стас Шутов"

Эли Фрей
Ты убит, Стас Шутов

В оформлении макета использованы материалы по лицензии ©shutterstock.com

© Эли Фрей, 2022

© Варвара Железнова, иллюстрация на обложке, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Спецшкола. Месяц 1

Автобус уже час ехал через лес по ухабистой дороге. Он вез новичков в исправительную школу для трудных подростков. Смотря в окно, Стас осознавал: дело плохо. В какую глухомань его отправили? Чертова школа находилась в Подмосковье, в тридцати километрах от ближайшего населенного пункта.

С семьей Стас попрощался на автовокзале, еще в Москве. Младшая сестра Янка вцепилась в него и ревела. Мама, стоя рядом, не отрывала от Стаса глаз ― будто боялась, что он исчезнет. Отец внешне казался невозмутимым: нудил, что Стасу эта школа пойдет на пользу, поможет поумнеть и стать человеком, все для его же блага. Но Стас пропускал его пустые, ничего не значащие слова мимо ушей. Стас был напуган. Он совсем запутался. Все вокруг видели в нем чудовище, но сам он в тот момент ощущал себя жертвой. Ему так нужна была поддержка; он так хотел, чтобы его защитили от него самого! Но вместо этого его решили запереть один на один с главным врагом ― с самим собой.

Автобус начал замедлять ход: похоже, он прибыл в пункт назначения. Впереди замаячил высокий бетонный забор, по верху которого тянулись пики. Увидев его, Стас еще острее испытал страх. По новой всколыхнулась и обида: все вокруг ему врали. «Это почти что детский лагерь, Стас. Замечательное учебно-воспитательное заведение, которое поможет тебе разобраться в себе. Здесь ты отдохнешь и приведешь себя в форму». Конечно, он не верил, но в глубине души хотел, чтобы так и оказалось. Пики окончательно убедили его в обратном: это место ― тюрьма, где он проведет ближайшие два года.

Новичков ― человек пятнадцать ― высадили у главных ворот школы и провели через пропускной пункт. На просторной территории буквой «Г» расположились два убогих корпуса: один ― похожий на узкий скворечник, вытянутый вверх на пять этажей, второй ― низкий и длинный. Еще по территории были разбросаны хозпостройки, нашлась даже маленькая деревянная часовня. Был и стадион, и спортивная площадка, и две криво сколоченных беседки, в которых в хорошую погоду ученики, наверное, встречались с родными. Корпуса окружала узкая полоса разбитого асфальта, вдоль которой на чахлом газоне росли поникшие цветы, блеклые кустарники и деревья.

Стаса и остальных повели к «скворечнику», который оказался жилым корпусом. У крыльца группа ребят в одинаковых рабочих комбинезонах синего цвета белила деревья. Отвлекшись, один из парней окликнул второго, второй – третьего, и так пока все не прервали свое занятие и не уставились на новичков.

– Хей! Свежие булочки! ― осклабившись, крикнул крупный смуглый парень с бычьей шеей.

– Налетай. Горяченькие, с пылу с жару! ― подхватил кто-то еще.

– Чур, мне вон ту, самую аппетитную! ― Первый парень не отрывал от Стаса маленьких, хитрых, как у хорька, глаз. ― Начальник, эй, начальник! Слышь? Вы эту Барби не режьте, она мне с золотыми кудряшками нравится.

Раздался взрыв грубого смеха.

– Все вернулись к работе! ― рявкнул воспитатель-провожатый. Смех сразу стих, парни занялись делом. Новеньких повели дальше.

Это место не было колонией, скорее школой-интернатом строгого режима. Воспитанников помещали сюда в среднем на два года, плюс-минус пара месяцев, чтобы освобождение пришлось на лето, и эти два года шли в зачет среднему образованию. Всех здесь распределяли по классам и селили по комнатам по возрастам. В каждой комнате жилого корпуса было по четыре двухъярусных койки. Новых ребят подселяли к ровесникам по двое-трое, на свободные места. Стасу досталась комната 18. Здесь пустовала верхняя койка у двери ― узкая, заправленная старым верблюжьим одеялом.

Повседневную одежду все привезли из дома, но в гардеробе каждого ждали два комплекта казенной формы: рабочая, представляющая собой тот самый синий комбинезон, и учебная ― рубашка, брюки, пиджак и галстук. Всем также выдавали значки с флагом России ― их полагалось крепить к пиджаку. Форма висела на вешалках на крючках, прикрепленных к стене рядом с койками. Крючки Стаса пока пустовали. У остальных на месте висела только учебная форма. Стас кинул сумку под кровать и направился в уборную. Помыл руки в раковине, представляющей собой длинный, во всю стену, металлический желоб с шестью кранами.

На то, чтобы привести себя в порядок, новичкам дали пять минут, а затем воспитатель повел их в душевую, выложенную дешевой бледно-голубой плиткой. Кабинки были открытые, из ржавой трубы, тянущейся с потолка, торчал никак не регулируемый душ. После душа в раздевалке организовали парикмахерскую: всех новых учеников обрили машинкой. Посмотрев в зеркало, Стас не узнал себя. Он как будто повзрослел, его взгляд стал задумчивым и тусклым. Проведя рукой по голове, он ощутил под пальцами жесткий колючий ежик. А ведь раньше волосы были очень мягкими. Расстаться с ними оказалось грустно, Стас любил свои небрежные светлые локоны. Наконец, всем выдали ножницы. Ногти велели обстричь под корень, как можно короче, ― наверное, чтобы предотвратить травмы в драках. Стас не сомневался: они часто здесь случаются.

Когда и с этим было покончено, новички получили форму и учебные принадлежности, ознакомились с распорядком, правилами и инструкцией по безопасности. Режим в школе был строгий, расписан по минутам. Семь утра ― подъем, десять минут на гигиенические процедуры. Затем ― построение, перекличка. Семь пятнадцать ― зарядка. После все переодевались в школьную форму, собирались вместе и пели гимн. В восемь ― завтрак, восемь сорок пять ― начало занятий, которые проходили как раз во втором, длинном корпусе. В час – обед, с двух до пяти ― перевоспитание: либо трудочасы, либо просмотр лекций и фильмов, – эти методы чередовались через день. В трудочасы входила любая помощь по обустройству школьного быта: починка, покраска, уборка, помощь на кухне, уход за территорией. Фильмы и лекции полагалось смотреть внимательно, а после просмотра ― писать короткие эссе. Фильмы показывали в основном советские, патриотические, про войну или школу ― о юных героях, самостоятельных и решительных. Все они совершали добрые поступки и служили стране, семье и обществу.

В пять ― полдник, с пяти тридцати до семи тридцати ― факультативы, куда входили разные дисциплины рабочих профессий: швейное дело, поварское дело, автодело и другие. Можно было выбрать творческий факультатив, например, ИЗО или лепку. На трудочасы воспитатели определяли, кто будет мыть полы, а кто ― поливать цветы, факультативы же ученики выбирали сами. Всем раздали анкеты, Стас наугад поставил галочку и только потом посмотрел, куда: напротив токарного дела. Ну что ж, токарное дело так токарное дело, Стасу было все равно.

Два раза в неделю час от факультативного времени отводился обязательному сеансу с психологом. Ребят делили на группы из восьми-двенадцати человек, для каждой назначались свои дни недели и свой час. Психологов было двое, каждый вел свои группы. На сеансах, как в фильмах, все садились по кругу, по очереди рассказывали о себе и передавали друг другу фарфоровую фигурку ― сказочную золотую рыбку с гжельской росписью. Вместе с фигуркой передавалось право голоса.

Дальше ― ужин, с восьми ― свободное время, в десять ― отбой.

Дважды в месяц приходил батюшка, а иногда воспитанников самих вывозили в церковь. Раз в месяц устраивались и выездные культурные мероприятия, например, посещения музеев. Наверное, это для всех было глотком свежего воздуха: шансом почувствовать запах свободы и хотя бы ненадолго вернуться в прошлое.

На ужин новички пришли первыми, затем ― старожилы. Столовая представляла собой просторное помещение, уставленное длинными столами и лавками. Деревянные половицы скрипели при каждом шаге. Обслуживающего персонала было мало. Все сводилось к тому, чтобы перевоспитание трудных подростков проходило в работе. Поэтому каждый день по столовой назначались дежурные, которые накрывали столы, а затем убирали.

Вскоре в помещении собрались сто пятьдесят угрюмых короткостриженных мальчишек, от десяти до восемнадцати лет. Все галдели, ели неаккуратно. Спертый воздух пах вареной капустой и грязными тряпками. Стас ел солянку из надтреснутой тарелки, разглядывал соседей и абсолютно не понимал, как он тут оказался. Как будто… попал в фильм. Все казалось нереальным. Еще вчера он спал в своей кровати, у него была своя комната. Он был свободной личностью, неповторимым человеком шестнадцати лет от роду, а сегодня эту личность стерли. На смену «я» пришло «мы». И эти «мы», сто пятьдесят человек, словно вышли из одного инкубатора. У всех схожая одежда. Одинаковые стрижки. Но Стас совсем не чувствовал общности с этими парнями.

Он с любопытством наблюдал, как они едят, и гадал, за что они сюда попали. За разбой, драки, кражи, наркотики? Интересно, например, за что сюда угодил Хорек-бык, обозвавший Стаса Барби? Этот парень как раз сидел через два стола от Стаса, иногда недобро на него поглядывал и что-то шептал соседям. Стас взял на заметку: надо запомнить эту компанию и держаться от нее подальше. К счастью, Стас с Хорьком жили в разных комнатах.

Перед сном все отправились чистить зубы. Стас встал с краю желоба, в самой верхней его точке. Когда он выдавил пасту на щетку, сзади раздался насмешливый голос:

– Барби заблудилась?

Глянув в отражение в зеркале, Стас увидел позади Хорька. Вокруг стало очень тихо.

– Я Стас, ― ответил он, пока вполне миролюбиво.

Хорек прищурился.

– Тебя будут звать так, как я захочу. Помочь отыскать твое место? Оно вон там. ― Хорек показал на самый левый, нижний, край желоба. ― Где стекаются все харчки.

И в этот момент Стас кое-что понял о здешней иерархии. Ну конечно, Хорек ведь из старожилов. Он всячески пытался урвать кусок пирога получше. Вон, даже место у верхнего края желоба приватизировал. А Стас нагло его занял.

Стоящий где-то в конце невысокий упитанный паренек с широкими плечами и огромной головой-тыквой спешно собрал свои туалетные принадлежности и, кивнув Стасу, показал на освободившееся место. Он напомнил Стасу Шляпу из компании Мицкевич. Чем? Может, квадратной фигурой? Или взглядом, добрым, но грустным? «Мушкетеры» ― так себя величали Томины друзья. Интересно, за что такие сюда попадают?

Сдерживая бешенство, Стас направился к концу желоба. Ты ли это, Шутов? Что с тобой? Прежний Стас уже впечатал бы этого урода в пол и растирал подошвой его кровь. Он ни за что не смолчал бы и не пошел бы, как послушная собака, туда, куда ей прикажут.

Но перед отъездом Стас дал Егору, своему лучшему другу, обещание: стерпеть все, что бы ни произошло. Ведь он действительно очень хотел измениться, а значит ― больше не решать проблемы так. Не драться. Никуда не лезть.

– Послушай, Стас, ― говорил ему Егор. ― Конфликты для тебя опасны. Это как вертеть пакетиком с дозой перед глазами завязавшего наркомана. Не заметишь, как снова подсядешь на иглу, и я уже тебя не вытащу. Обещай мне.

Говоря, Егор неотрывно смотрел Стасу в глаза и казался очень грустным. А еще, несмотря на долговязую худую фигуру и смешно торчащие уши, он выглядел в ту минуту очень убедительным и взрослым. Его невозможно было не послушаться. И Стас пообещал, что все выдержит.

Хорек презрительно хохотнул. Определенно, с этим парнем у Стаса будут серьезные неприятности. Хорек ― его игла. Но он справится.

Паренек-тыква оказался соседом Стаса по койке. После того, как понурый Стас вернулся в комнату, он решил его подбодрить: сказал, что вообще-то парни в школе нормальные и кормежка вкусная, просто сегодня с ужином не повезло. А Хорек, он же Данил Резак, ― вожак козлиной компании, которая ко всем цепляется. Но если пореже попадаться им на глаза, все терпимо.

– Меня Коля зовут, ― наконец представился сосед.

Стас лежал наверху и всем видом показывал, что не настроен на разговоры, но Коля посчитал иначе. Он стоял возле койки, опершись руками о матрас, и с любопытством рассматривал Стаса. Пришлось представиться в ответ. Разумеется, Коля принял вялый короткий ответ за приглашение поболтать еще и затараторил:

– Я тут за кражи. Увлекся, знаешь. Ходил по магазинам и тырил все подряд. Эмоции, драйв, круто, в общем. Потом стал попадаться… Родителям надоело меня отлавливать из участков, и вот я тут. А ты за что заехал?

– За убийство, ― спокойно ответил Стас.

– Да ла-адно, гонишь? ― недоверчиво протянул Коля. ― Тебе что, еще нет четырнадцати?

– Почему? Есть.

– Тогда должны не сюда, а в колонию, убийство же. Так что все ты врешь!

– Ну ладно, ты меня раскусил.

Стас посмотрел по сторонам ― не подслушивают ли соседи? ― и с заговорщицким видом поманил Колю поближе. Тот ― весь в предвкушении захватывающей истории ― встал на свою койку и наклонил ко Стасу любопытное ухо.

Стас сложил ладони трубочкой и зашептал:

– Зажал библиотечную книгу.

Коля отодвинулся, легонько стукнул Стаса и обиженно воскликнул:

– Очень смешно!

Стас довольно засмеялся. Он так и не раскололся, почему он тут. Считал, что за такое ни в колонию, ни в исправительную школу сажать не должны.

За такое бросают прямиком в ад.

* * *

Новички ― их оказалось двенадцать человек ― сидели на стульях, расставленных по кругу в спортзале. Намечался пятый групповой сеанс у психолога. В такой обстановке Стас чувствовал себя героем американского подросткового фильма восьмидесятых.

Группу вела Светлана Игоревна, школьный (но Стас бы сказал ― тюремный) психолог. Красивая милфа лет сорока. Точеное лицо с кошачьими глазами, смуглая кожа, толстая темная коса. Сегодня на Светлане Игоревне был бордовый свитшот без рисунка и черные брюки; на шее ― изящный золотой кулон. Она тоже сидела в кругу.

Слева от Стаса ерзал на стуле Васяй, худой и нескладный паренек. Вытянутое лицо и крупные зубы придавали ему сходство с лошадью; темные волосы от природы так вились, что даже сейчас, коротко остриженные, умудрялись закручиваться в спиральки.

Васяй раньше дрочил на девушек в общественных местах. На родителей постоянно сыпались жалобы, и однажды их терпение лопнуло ― вот они и отправили его сюда.

Васяй поглаживал фигурку золотой рыбки и рассказывал свою историю.

– Понимаете, все эти многочлены, одночлены, пестики, тычинки… ― сбивчиво говорил он. ― Это все сводит с ума. Я так и вижу, как у меня перед глазами пляшут вагины. А девчонки… Они носят ужасно короткие юбки. У меня все дни в штанах прямо пожар. Сначала в школе я каждую перемену бегал в туалет и… Ну, вы понимаете. Но это не помогало. Потом стал незаметно прямо на уроках. Затем ― на улице и в торговых центрах. А потом стал попадаться. Меня три раза в психушку отправляли на обследование…

Большинство присутствующих кивали в знак сочувствия и понимания. Редкие тихие смешки Светлана Игоревна пресекала шиканьем. Сама она что-то записывала в тетрадь, задавала вопросы. Чем увлекался Васяй? Занимался ли спортом? По ответам было понятно, что его ничего, кроме дрочки, не интересовало. А как обстоят дела сейчас? Васяй ответил, что сейчас он думает о вагинах немного меньше, потому что их здесь нет. Точнее, мало, поправился он, смущенно взглянув на психолога. И также потому, что здесь очень мало свободного времени и Васяй очень устает. Светлана Игоревна удовлетворенно кивнула и что-то пометила в тетради.

Васяй протянул фигурку Стасу, но тот молча передал ее дальше. Светлана Игоревна взглянула на него озабоченно и спросила:

– Снова ничего не скажешь?

Стас покачал головой. Светлана Игоревна нахмурилась.

Стас ― единственный в группе, кто еще не сказал о себе ни слова. У Светланы Игоревны был дар: она могла разговорить почти всех. Кто-то раскрылся уже на первом сеансе, кто-то на втором, Васяй, предпоследний из группы, ― только на пятом, из-за того, что история у него уж больно постыдная. А Стас все отмалчивался.

Фигурку забрал Коля, сидящий слева, и заговорил о магазинных кражах. Свою историю он рассказал уже на втором сеансе, но каждый раз нужно было дополнять ее, переосмысливать. Светлана Игоревна перевела на него взгляд и будто забыла о Стасе, но в конце сеанса, когда все стали вставать, попросила Стаса остаться.

– Стас, ты сам ухудшаешь свое положение, ― сказала она, когда они остались наедине. ― Ты не хочешь со мной сотрудничать, а это означает, что ты не желаешь меняться, становиться лучше. Я очень хочу тебе помочь, но прошу, сделай шаг мне навстречу.

– У вас есть мое дело, вы в курсе всего, ― бросил Стас. ― К чему мне повторять заново? Вы и так все знаете.

Светлана Игоревна покачала головой.

– Прочитать твое личное дело и услышать историю из первых уст ― разные вещи.

– По-моему, абсолютно одинаковые, ― Стас пожал плечами. ― Я не добавлю ничего нового.

Она посмотрела на него проникновенно, как будто заглядывала в душу.

– Ошибаешься. Ты можешь рассказать мне много нового, такого, о чем даже и сам не подозревал.

Стас покачал головой.

– Мне нечего вам рассказать.

Он сделал шаг, собираясь уйти, но Светлана Игоревна его остановила.

– Ну, хорошо. Я не буду больше настаивать. На сеансах ты просто будешь сидеть и слушать всех.

Про себя Стас удивился тому, что от него так быстро отстали.

– Но взамен ты кое-что сделаешь. ― Светлана Игоревна порылась в сумочке, достала чистую тетрадь и ручку и протянула Стасу. ― Ты будешь вести дневник своего прошлого и каждый день записывать хотя бы по паре строк обо всем, что произошло.

– Что? ― переспросил Стас, не уловив суть. То ли Светлана Игоревна говорила быстро и тихо, то ли это из-за неслышащего уха. Психолог повторила.

– Я не буду требовать от тебя прочитать его. Это останется твоим личным. И я даже никогда не узнаю, выполняешь ли ты мои указания, или же дневник останется пустым. Ты можешь мне соврать, сказать, что ведешь его, а на самом деле нет, и я не узнаю. Это будет на твоей совести. Да это и неважно. Главное ― ты должен его взять.

Стас послушно забрал тетрадь, твердо пообещав себе ни разу в жизни ее не открыть. Но что-то заставило его нарушить обещание в этот же вечер, в свободное время перед отбоем.

Лежа на койке, он задумчиво смотрел на глянцевую темно-зеленую обложку, усеянную рисунками лисьих мордочек и оранжевых кленовых листьев. От тетради веяло чем-то осенним: дождем, прелой листвой, кострами, шарлоткой с яблоками и горячим грибным супом. Он задумался. А было бы забавно… Написать пару строк. О каком-нибудь коротком теплом моменте из прошлого. Почему нет? Он ни разу не видел, как выглядят его воспоминания на бумаге.

Повертев в руках ручку, Стас открыл тетрадь и начал писать. Над пустым листом он не сидел ни минуты: в голове вдруг всплыло воспоминание об одном теплом солнечном дне последнего предшкольного лета. И оно было настолько ярким и сильным, что Стаса будто окунуло в прошлое, в его семь лет.

Мир «до». В окошко улыбку

1

– А Тома приехала?!

Я выпалил это в пятый раз за день, увидев, как из окна второго этажа высунулась Томина бабушка.

– И снова здравствуй, Стасик, ― вздохнула она: наверное, я ей уже изрядно надоел. ― Еще нет.

– А когда приедет? Сегодня?

– Ох, не знаю. Тетя Оля еще на той неделе обещала, и все никак не привезет нам нашу Томку.

– А завтра приедет? ― допытывался я.

– Не знаю я, Стасик. Вот, сама жду. Как только приедет, я скажу, что ты заходил, и она сразу к тебе побежит.

Такой расклад меня не устраивал. Мне нужно было успеть к Томке первым. Так что я твердо решил вернуться минут через пятнадцать и еще разок погонять бабушку.

Нельзя было упускать ни минуты: самое время устраивать пикники на лужайке, жечь костры, играть в чудовищ, лазать по чердакам. Но как же без Томки? Без Томки и на велосипеде не каталось, и в баке не купалось. Без нее вообще ничего не делалось, все казалось ужасно скучным, лето не лето.

В огороде уже поспела жимолость. Я каждый день рвал несколько горсточек, откладывал для Томки. Ждал. А ее все не было, и жимолость сморщивалась, портилась. Ребята во дворе звали играть в козла на жопки, а еще ― в «кто дальше плюнет». Я не шел. Звали орать в водосточную трубу – отказался. И прыгать в карьер – тоже. Даже когда мальчишки нашли дохлую крысу и позвали меня смотреть на внутренности, я не пошел. День за днем я сидел дома над тетрадкой: придумывал, расписывал наше с Томкой будущее лето. В понедельник мы будем играть в чудовищ. Во вторник устроим пикник. В среду отправимся на поиски сокровищ. В четверг у Топуновых созреет клубника, – у них она каждый год раньше всех поспевает – и мы тайком залезем к ним в огород, нарвем ягод…

Я продолжал осаждать Томин дом. Из окна снова и снова выглядывала замученная бабушка, расстроенно качала головой ― и я уходил ни с чем. Тетрадь уже почти закончилась, но я знал: подружка все исправит. Моя фантазия не шла в сравнение с Томкиной. Она создавала настоящие сюжетные игры с приключениями. Я пробовал придумать что-то такое, пока ее нет, чтобы себя развлечь, но выходило только жалкое подобие. Томка все не ехала и не ехала.

Как-то, когда я снова пришел к ее дому с самого утра, хорошие новости наконец-то прозвучали. Едет! Бабушка передала, что Тому привезут сегодня к полудню. Я весь извелся. Но вот, полдень прошел. А Томы все не было.

Вскоре родители ушли на прогулку и укатили с собой Яну. Я с ними не пошел, хотя отправлялись они к бобровой плотине, которую я обожал. Но Томка для меня была важнее всех бобров в мире! Когда она вернется, я обязательно скажу ей об этом. Хотя нет, не скажу. А то еще зазнается и решит, что раз так, ей теперь все можно. И будет мной вертеть, как хочет!

От нечего делать я наматывал круги вокруг частного поселка, состоящего из ста пятидесяти домов. Сорвав прутик, бил им по кустарникам, пытаясь ударом срезать листья. Получалось плохо, листья просто сминались и обвисали, но срезаться не хотели. Когда это надоело, я вернулся к своему дому, зашел в калитку и сел на крыльце. Теперь я развлекал себя тем, что зачерпывал горсть песка и сыпал на мельтешащих по ступенькам муравьев.

Вернулись родители и загнали меня домой обедать. Я вяло топил ложкой кружочки моркови, представляя, что это вражеские корабли, которые атакуют мое судно ― половинку яйца в центре тарелки.

– Пуф, пуф! ― я изображал пушечную пальбу по врагам.

Эту игру я придумал только что и уже решил рассказать о ней Томке. Обычно мы играли с едой по-другому: строили картофельные мосты, по которым реку кетчупа пересекали макаронные поезда. А по рисовым дорогам ездили морковные грузовики. Я представил восхищенное Томкино лицо в момент, когда я покажу ей новую игру. Вот бы суп завтра еще не кончился, тогда я позову Томку на обед.

Поев, я зашел в спальню родителей, заглянул в детскую кроватку и посмотрел на Янку. Сестренка ― мелкая, будто игрушечная, ― удивленно таращилась по сторонам круглыми глазюками.

– Мам, а когда она уже вырастет? Я хочу научить ее кататься на велосипеде.

– Очень быстро, Стасик, ― сказала мама с улыбкой.

– Завтра?

– Чуть-чуть подольше.

Я дотронулся пальцем до Янкиного носа ― тоже мелкого, с пуговку. Янка улыбнулась. В этот момент она напомнила мне Веселого Старичка из короткометражного русского мультика.

– Жила на свете Янка маленького роста, и смеялась наша Янка чрезвычайно просто. Ха-ха-ха да хе-хе-хе. Хи-хи-хи да бух-бух! ― напел я, и сестренка снова улыбнулась.

Скорее бы она выросла! Мне не терпелось научить ее всем играм, которые придумали мы с Томкой. Тогда уже не придется считать дни, часы и минуты до Томкиного приезда, ведь рядом будет Янка. Я хотел сделать из сестренки Томкину мини-копию. Правда, внешне они друг на друга не походили: у Янки были светло-серые глаза и коротенькие светлые волосики. Это немного огорчало.

Я взглянул на настенные часы в виде карты мира. Часовая стрелка указывала на Австралию ― время приближалось к четырем! Я поднялся к себе в комнату и выглянул в окно. Отсюда, со второго этажа, был хорошо виден деревянный дом Томиных бабушки и дедушки ― выкрашенный в голубой цвет, с терраской, над которой располагалось окно в комнату Томы. Если бы был вечер, можно было бы понять, приехала она или нет, по свету в окне комнаты. Но сейчас был день. Я вглядывался в окно, тщетно пытаясь разглядеть движение за занавеской.

Я в шестой раз направился на разведку.

– То-ма! То-ма! ― прокричал я по слогам, подойдя к дому.

Я ожидал снова увидеть в окно бабушку и даже растерялся, когда открылась калитка и показалась… Тома! Я молча таращился на нее, будто не веря глазам. Последний раз она приезжала две недели назад, но всего на день. Я только успел показать ей свое новое приобретение ― Янку, как Тома укатила обратно. А до этого она приезжала всего на неделю на весенние каникулы. И вот теперь я радовался ей так, будто не видел по меньшей мере год.

Я все смотрел и смотрел на нее. Растрепанные волосы цвета сильно застиранной черной футболки доходили до плеч; чертами лица Тома напоминала куколку: лучистые карие глаза, пухлые щеки и крутой лоб. А вот одежда была как будто мальчишеская: шорты, кроссовки, футболка, сверху ― рубашка.

Тома бросилась ко мне первая, крепко обняла меня и радостно воскликнула:

– Стас! Стас!

Мне всегда нравилось, как по-особенному она произносит мое имя: растягивает последние две буквы, будто не хочет с этим именем расставаться. И со мной. От таких мыслей всегда становилось теплее.

От волос Томы пахло ванилью. Я неловко обнял ее в ответ, даже немного отстранился, делая вид, что мне неприятны девчачьи нежности. Хотя, когда она только открыла калитку, мне безумно хотелось броситься к ней первым, поднять в воздух и даже поцеловать в макушку. Но я знал: это не по-мальчишески. Нельзя так себя вести с девчонками. Да и вдруг засмеет? Я не выносил, когда надо мной смеются.

– У меня такие новости, ты сейчас обалдеешь! ― воскликнула Тома.

И я понял, что наше лето будет куда лучше, чем я спланировал. Что же у нее за новости? Может, она придумала новую классную игру? Я весь обратился в слух.

– Представляешь, мама перевезла меня сюда! Насовсем! ― щебетала Тома. ― Я теперь буду жить у бабушки! Не только летом и на выходных, а всегда!

Я даже сначала подумал, что это шутка. Но посмотрев в большие честные глаза Томы, я понял: все правда! Я чуть из штанов не выпрыгнул! Вот он, лучший день в моей жизни! У нас с Томой теперь будет не только целое лето, а гораздо больше.

Томина мама и отчим много работали, в Москве некому было за ней следить, ее решили перевезти к бабушке с дедушкой насовсем. Бабушка Томы работала дома, готовила выпечку на заказ, и тут Тома всегда была бы под присмотром.

Томка впустила меня, и вместе мы поднялись к ней в комнату. Я поздоровался с Умкой – Томкиным кроликом. Томка дала мне яблоко. Я откусывал куски и протягивал Умке. Кролик смешно дергал усами и благодарно принимал угощение.

– А в школу мы что, вместе пойдем? – осенило меня.

– Вместе! Здорово, правда? ― Тома улыбнулась.

– Не то слово!

Томка всегда ассоциировалась у меня с летом. С солнцем, ягодами, пикниками, запахом травы и малины. С чердачной пылью и морковкой, с кострами и печеными яблоками. Но чтобы Томка – и школа? Это было удивительно. И… волшебно. Ведь не так давно был звездопад, и я полночи смотрел на него в окно. Каждой падающей звезде я мог бы загадать разные желания. Например, чтобы папа поменьше работал. И чтобы мы, наконец, сходили на рыбалку: папа все время рыбачил с дядей Андреем и дядей Мишей, а вот меня никак не брал. Мама говорила: «Не мешай папе, папа устал и хочет отдохнуть с друзьями». Но он же обещал! И вот я мог бы загадать рыбалку, а еще ― новый велик. И кровать-машину, и гоночный трек. Каждой падающей звезде – свое желание. Но у всех звезд я просил одно и то же, самое заветное.

И желание сбылось!

…В то последнее предшкольное лето мы с Томой сделали много совместных фотографий. Спустя годы я часто смотрел альбом с грустью. Какая же она всегда была хорошенькая, Томка. Жаль, не любила платья. Зато ее глаза всегда сияли и смеялись, вообще, она была такой солнечной… После того дня я уже никогда не видел ее такой. Солнце у нее внутри будто кто-то погасил. Я на тех фотографиях тоже выглядел счастливым. Позже мне не раз хотелось вновь вернуться в яркое беззаботное детство.

Интересно, смотрела ли спустя годы Томка эти снимки? Думала ли о том же?