Текст книги "Николай Жуковский"

Жук-гимназист

Анна Николаевна рано посадила детей за книжки, поэтому еще дома Коля Жук достаточно быстро научился читать, но особого усердия к учебе он не проявлял. Музыка же и рисование мальцу не давались вовсе. Тем не менее занятия с Репманом были плодотворны, и Анна Николаевна с Колей, Ваней и Машей теперь поехали в Москву.

Золотоглавый город с каменными мостовыми, с его толпами на улицах, громыхающими телегами, женщинами с заткнутыми подолами, набирающими воду из фонтанов, воплотил собою мечты ребят, получил в знак благодарности их восторженные взоры. В Николае Егоровиче зародилась такая же горячая любовь к нему, как к Владимировке с Ореховом, но об этом после, ведь не так прост был путь будущего профессора сюда. Нет, не сейчас, а десятком лет позже.

Сначала Жуковские хотели устроить мальчиков в 1-ю московскую гимназию, которую окончил Репман, но там мест не оказалось. Поэтому Ваня с Колей поступали во вновь открывшуюся 4-ю гимназию своекошными, то есть приходящими, а Маша брала уроки дома. Ваня сдал отлично экзамен во второй класс, Коля – в первый. Это был февраль 1858 года. К осени Жуковские поняли, что жить Анне Николаевне со старшими детьми в Москве, в то время как младшие дети оставались в Орехове на попечении Егора Ивановича и Арины Михайловны, было семье не по средствам. Тогда решили поместить Колю и Ваню в пансион при гимназии, а Анна Николаевна с Машенькой вернулись в Орехово.

Гимназия, в которой учился Н. Е. Жуковский. Ныне библиотека им. В. И. Ленина.

В пансионе жизнь для мальчиков была несладкой. В то время учащиеся делились на два сословия: благородные и разночинцы. В соответствии с этим разделением ребята и жили в пансионах при гимназиях. У семьи Жуковских не было денег, чтобы платить за пансионат для благородных, поэтому Николай с Иваном числились в гимназии как разночинцы. Выросшие в деревне, братья были застенчивы и дичились одноклассников. Многие из ребят были детьми содержательных родителей, подъезжали к гимназии на своих выездках, смотрели на Жуковских свысока и даже дразнили их деревенщиной. Однако у Коли был некий дар собирать всех вокруг себя, быть как бы всеобщим центром, поэтому скоро они с мальчиками подружились.

От негимназистов, конечно, тоже приходилось потерпеть. Жуковские, надевшие долгожданный мундир, вышагивали в шинелях с красными петлицами, в фуражках с красными околышами и таким же красным кантом на тулье. Цвет канта у всех гимназий был разным и показывал принадлежность к ним. На красноту реагировали уличные мальчишки криками вслед ребятам – «красная говядина», «квартальные». Но это, разумеется, мелочи жизни.

Гораздо серьезнее было то, что в самой гимназии шлифовались умы казарменной дисциплиной. Вставать приходилось очень рано – в шесть утра. По звонку нужно было подняться, быстро умыться, начистить обувь, мундир. Даже медные пуговицы натирались до золотого блеска – все равно, что в армии! Только вместо физических упражнений – умственные. Проверялось качество утренней работы так же, по-армейски, показом гимназического строя надзирателю. Всех поленившихся выполнить утреннюю разнарядку на отлично оставляли без первого хлеба и сбитня (позже заменен был чаем с молоком). Помолившись, все шли повторять уроки – это называлось утренней репетицией. В полдевятого слетались гимназисты на корзину черного хлеба, которую приносили прямо в класс, и наедались им вдоволь. В девять начинались основные уроки. Занимались до двух часов и потом шли обедать. На обед были гречневая каша и суп с мясом. На праздники к этому прибавлялось молочное блюдо, но и оно доставалось не всем: его лишались те, кто баловался во время обеда. Потом снова учеба – готовили то, что учителя задали сегодня (вечерняя репетиция). Затем кружка молока с хлебом и по спальням, под надзор дядек. На следующий день все то же самое повторялось вновь.

Еще меньше приятного было в том, что ходили гимназисты и зимой, и летом без калош, в холодных, без подкладки, шинелях, летних фуражках. За шалости и неуспехи в учебе строго наказывались ребята розгами, которые закупались целыми возами.

При всем этом вся разница благородных и разночинцев была лишь в том, что благородным подавался особый обед и спали они отдельно.

Под окнами гимназии расстилалась Покровка с ее бесконечными торговцами, экипажами. Там жизнь кипела и часто перетягивала на себя внимание учеников, в том числе Коленьки, выигрывая в этом у скучноватых уроков. Казалось бы, Жук как прирожденный профессор, пусть достаточно продолжительное время не осознававший этого, должен был сразу пристраститься ко всем предметам, стать круглым отличником и первым учеником в гимназии. Но нет, все было совсем не так. Наибольшее количество учебных часов в гимназии отводилось на изучение латинского языка. В старших классах можно было добавить к этому греческий язык или же математические науки. Окончание курса позволяло поступить в университет без экзамена. Если Ваня Жуковский начал сразу отлично учиться, то Коля никак не мог освоить латынь и справиться с простыми арифметическими вычислениями. Из-за арифметики он даже чуть не попал под розги, но инспектор отменил наказание.

Зачастую все зависит от первого учителя. Благодаря ему появляются и успехи, и любовь к предмету, и желание продолжать обучение, совершенствоваться, несмотря на все трудности, которые только могут появиться на пути. Из-за него же бывают нежелание, нелюбовь, неуспехи и все остальное неприятное, с приставкой «не». У Коленьки в младших классах арифметику начал преподавать А. И. Мохин – строгий профессор, считавший изучение арифметики чистой зубрежкой. Жука такой чисто формальный подход заинтересовать, конечно же, не мог, и арифметика ему не давалась. Постоянные ошибки в вычислениях только огорчали юного Жуковского. Однако в третьем классе у Коли появился педагог Малинин, автор известных учебников алгебры и геометрии средних школ, увлекший с новой силой Жука математикой. Николай скоро стал первым в гимназии учеником по алгебре и в особенности по геометрии. Этот сложный опыт первых шагов в учебе был плодотворен для будущего профессора. Тогда-то стали закладываться основы его собственного представления о преподавании, позже родившие целую научную школу Жуковского.

Летели года. Самые лучшие оценки имел Николай по естествознанию – 5+, и по физике – 5. Несмотря на его усердие и упорство в достижении намеченных целей, аккуратности мальцу на порядок не хватало. Все тетрадки были у него перечеркнуты, исписаны невпопад математическими вычислениями. По-прежнему сложности вызывали языки. Особенно часто вспоминал Жуковский уже в зрелые годы уроки немецкого: «Когда меня вызывал немец к доске, – рассказывал Николай Егорович, – я так трусил, что все забывал, даже заикаться бывало начнешь; тянешь: пе… пе… пе…, а немец клетчатым платком лысину трет и только кряхтит: «путаете, путаете», после чего в журнале красовалась единица».

Сцепив зубы, Жук, как ему и свойственно было по характеру, в старших классах все же выдвинулся на золотую доску. Тогда в гимназии так было принято – записывать фамилии учеников по порядку успеваемости на доски золотого, красного и черного цвета. Впрочем, уже с четвертого класса Коля стал учиться лучше. Наконец весной 1864 года ему был выдан аттестат, который подвел черту его гимназических лет:

Аттестат № 225

Предъявитель сего, ученик Московской четвертой гимназии, Николай Жуковский поступил в гимназию в феврале 1858 г. по экзамену в первый класс.

В 1864 г. подвергся он окончательным испытаниям в совете московской четвертой гимназии. Успехи его в науках следующие: по закону божьему, русскому языку, математике, физике, естественной истории – отличные; по языкам: латинскому, немецкому, французскому – хорошие. Во все время пребывания его в гимназии поведение его было отличное.

И дальше аттестат за подписью директора гимназии Копосова вручал Жуковскому билет в университет. Казалось бы, все складывалось замечательно. Но для Жуковского все было не так просто.

Тем временем в гимназические годы братья не теряли своей привязанности к родной деревне. С самых первых дней, несмотря на восторженное впечатление от города, они ощущали ноющую и в то же время приятную, так как ее наличие всегда лучше, чем отсутствие, тоску по любимому Орехову. Мы действительно не листья, чтобы навсегда отрываться от родного дерева. Родителям Коля писал:

«Милая мамаша, <…>. Если Вы хотите обрадовать нас и наградить нас за успехи, то возьмите с собой в деревню на праздники. Присылайте скорее за нами. Прощайте, будьте здоровы. Ваш сын Н. Жуковский». Вернемся же мы тоже туда, там осталось кое-что интересное для рассказа.

Родом из детства

«Еще одна черта Никола Егоровича – это его полная откровенность. Я вспоминаю такой случай: в самом начале моей работы в кружке мне для чего-то надо было выбрать дужку. Я робко подошел к Николаю Егоровичу и спросил, как это сделать, – я тогда ничего в этом не понимал. Николай Егорович тут же быстро дал мне указание, как геометрически построить очертание дужки. Я продолжал спрашивать: «Геометрию я понял, а будет ли это связано каким-нибудь внутренним содержанием – дужка-то нарисована – это геометрия, а динамически-то?» (тогда это слово не употреблялось). А он посмотрел на меня и говорит: «Нет, Туполев, с самим содержанием не могу сказать, как это будет». Казалось бы, такой ответ мог поколебать его авторитет в глазах молодого, критически настроенного студента. А реакция получилась совершенно другая: сегодня он еще не знает и прямо говорит об этом, но он думает над этим, и не сегодня завтра именно у него же можно будет узнать. Это тянуло к нему. Раз встретившись с ним, человек оставался с ним на всю жизнь». Эти воспоминания принадлежат известному академику и авиаконструктору Андрею Николаевичу Туполеву. Чистосердечность в Жуковском тянулась из его корней, была, как и многое другое важное в нем, родом из детства.

Узнав еще из рассказов матери о том, каким был в детстве Николай, не удивишься, что из него вырос такой монолитный профессор. Анна Николаевна вспоминала о Коле Жуке: «Он был самым живым и веселым из всех. Бывало, нашалит что-нибудь, снимет поясок с рубашки, завяжет узлом на животе и ну скакать. Однажды, помню, прибежал он ко мне в комнату и давай плясать, узел впереди мотается, а сам напевает: «Набедил, набедил да не сказывает!» Наконец прислушались к его пению, пошли искать, что же он набедил, и увидели в детской на полу такую картину: снял он со стены в гостиной все портреты, разложил их на подушках (со всех постелей собрал) и перед каждым портретом по свечке зажег. Ну, посекли его малость за это». Из детства пронес Николай эту чистосердечную откровенность.

Конечно, детские шалости во взрослую жизнь принимаются очень выборочно, проходят только самые лояльные. Одной из таких стало сочинение стихотворений. Коля с братом Ваней сплетали их влет по всем случаям жизни и помещали в собственноручно написанные журналы – «Василиск» (юмористический) и «Отголосок» (литературный и политический). В четвертом номере «Отголоска» сохранились следующие строки:

Бульвар

 
На зеленой и ветхой скамье
Многолюдного в праздник бульвара
Раз сидел я один в стороне
И курил от безделья сигару.
И смотрел я, как пестрой толпой
Предо мною теснилися люди,
Как сменяли мужчины чредой
Кринолины и пышные груди.
И за ними я стал наблюдать
И открыл интересного много,
Потому что умею читать
Я людей по различным дорогам.
Вот теперь предо мною стоит
С брюхом толстым, пустой, равнодушный,
Казнокрад, фарисей, иезуит, —
Департамента евнух послушный.
Он – милейший с людьми человек,
От того ведь и дом в три этажа,
От того, что весь службы свой век
Подвергал свою честь на продажу,
От того он и толст, и богат,
Что вовремя сгибал свою шею,
От того, что он жертвовать рад
Для богатства хоть жизнью своею.
Вот трудами другой изнурен,
Бедный голый питомец палаты;
Тоже подличать учится он
Для чинов, повышений и злата.
На бульваре он ходит, как тень,
И улыбку начальника ловит,
Пишет ночь всю и пишет день
И по грошу себе деньги копит.
Вы, блестящие куклы… и вы,
Шаркуны вечеров и собраний,
Балаганные денди и львы,
Непременные члены гулянья.
Что так гордо глядите на всех
«Знаменитые силы России»?
Вам ведь чваниться стыдно и грех.
Ваша храбрость – слова ведь пустые.
На бульваре и дам и девиц
Покоряете славно вы формой.
Хорошо с выражением лиц
Восхищаетесь с ними вы Нормой.
Вот они… вы монокли свои
На глаза поскорей надевайте
И о чувстве священном любви
Им скорей напевать начинайте
Сторонитесь… Идет генерал,
Командир батальона пехоты,
Он хотя и частенько крал
Все солдатские деньги у роты,
Вы ж его все должны уважать
От полковника и до корнета…
 

Окончание баллады, к сожалению, было утеряно, но любой читатель согласится, что будущему механику Николаю Жуковскому и его брату удавалось очень точно «читать людей по различным дорогам» да еще в такую глубь заглядывать, которая по сей день жива. Многогранный, многогранный талант…

И именно это умение – сочинять очень верные стихотворения – Николай не забывал во взрослой жизни. Как-то раз, когда Ваня уже сам стал отцом, его дочка Машура и сынок Жорж были больны. Машурочку плеврит хотел так побороть, что врачи некоторое время даже опасались за ее жизнь, но все обошлось, она помаленьку, но все же шла на поправку. Чтобы улучшить настроение маленьких деток, дядя написал для них следующее стихотворение:

Свадьба в болоте

(Посвящается Машурочке и Жоржу)

 
Будете ли, дети,
Этому вы рады?
Ночью из болота вылезают гады:
Славная певица
Пёстрая лягушка
И тритон, наш франтик,
Золотое брюшко.
А за ними тихо
Меж росистой травки
Уж ползет улитка
И четыре пиявки.
Квакала лягушка
Этим утром мило,
Так что у тритона
Сердце все изныло.
Выплывал он кверху
И нырял в волнении,
Наконец решился
Сделать предложенье.
Дама отвечала,
Закативши очи:
«Мы сыграем свадьбу
Средь ближайшей ночи».
Шафером тритона
Уж назначен прыткий,
Шафером лягушки —
Вялая улитка.
Пиявок де к пирушке
Пригласили брачной,
Так как они вечно
Ходят в паре фрачной.
Под кустом ракиты
Выбрала лягушка
Славное местечко
Свадебной пирушки.
Стол стоял накрытый
На листе кувшинки,
Роль вина играли
Сладкие росинки,
Что с зарей спадают
На цветов верхушки.
Кушанья же были —
Червяки и мушки.
Началась трапеза
И пошло веселье,
А затем и речи
Полились с похмелья.
Голову с коронкой
Приподняв спесиво,
Уж держал собранью
Спич красноречивый:
«Бедные мы, гады,
Целую-то зиму,
Мертвым сном обняты,
Спим, уткнувшись в тину.
Разве современно
Это положенье
В славный век прогресса,
В годы просвещения?
Тут одна из пиявок,
Слывши инженером,
Свой ответ держала
Этаким манером:
«По моим расчетам
И соображеньям
Сделать это дело
Можно, без сомненья.
При копанье в иле
Стало мне казаться
До ключей горячих
Можно докопаться.
И тогда уж спячке
Скажем мы прощанье;
Будем жить, как люди,
Круглый год в сознаньи».
Заслужили эти мысли одобренье,
Но жених хвостатый сделал добавленье
К этому проекту —
Он любил мечтанья:
«Нам уж время строить
Для жилища здания
И топить могли бы
Мы свои избушки».
«Это превосходно», —
Квакнула лягушка,
Звонко в полуночи
Этот квак раздался.
Из-за тучки месяц
Тут же показался;
Осветил он ярко
Брачный стол накрытый,
Осветил еще он
За кустом ракиты
Цаплю, что дремала,
Погрузившись в грезы,
Вытянувшись палкой,
Словно кол березы.
Цапля пробудилась,
Страшный клюв раскрыла,
Наших прогрессистов
Разом поглотила.
И остались только
Меж росистой травки
Черный хвост тритона
Да кусочек пиявки.
На болоте снежном
Вьюга завывает,
Об идеях новых
Ничего не знает.
Ходит по болоту
Она без преграды.
Нос уткнувши в тину,
Спят глубоко гады.
 

Н. Жуковский.

Умение слагать стихи помогало уже взрослому Николаю творить ими добро, радуя близких. И в то же время он успевал вкладывать в свои сроки исторический смысл, который протянулся до наших дней и еще будет с корня тянуться дальше, в будущее. Ценно для нас, потомков, увидеть глазами известного ученого тот самый поворот в истории России, когда расцветающее поле просвещения решили «скультивировать» на новый лад. В 90-е годы XIX века ограничили права земских и просветительных учреждений, ввели новый устав для университетов, лишивший их автономных прав. Левые высказывания в газетах карались их закрытием, несогласных с уставом профессоров увольняли. Ироничное стихотворение «Свадьба в болоте» – открытый общий взгляд либеральной интеллигенции того времени на все происходящее. Но вернемся же вновь к молодым годам Николая.

Университеты

«Оканчивая университет, нет другой цели, как сделаться великим человеком, а это так трудно: кандидатов на имя великого так много».

Н. Жуковский.

Годом ранее Николая, в 1863 году, Иван Егорович окончил гимназию и поступил на юридический факультет Московского университета. В это время Жук, серьезно увлекшийся в старших классах математическими науками, вместе с другими ребятами создал в гимназии кружок любителей математики. Учителя советовали Николаю поступать на физико-математический факультет Московского университета, но обещание, данное само себе в детстве и подогреваемое несгораемым желанием исполнить его, тянули Жука в Петербург, в Институт путей сообщения. Однако мечте не дано было сбыться тогда. Содержание Николая в северной столице было невозможно для его родителей, и юного Жуковского это расстраивало, но что было поделать? Он писал Анне Николаевне:

Милая мамаша!

Ужасно опечалило меня последнее письмо Ваше, в котором вы пишете, что не будете в силах меня отдать в Петербург в Инженерный корпус, потому, что идти в университет да еще на математический факультет я не вижу никакой дороги. А время уже подумать, и серьезно, о самом себе, – я уже не ребенок.

Университет ужасно пугает меня. Передо мной пример бедного Жирардье, всегда нуждающегося и во всем себе отказывающего. Нужно иметь только его терпение, чтобы переносить подобного рода лишения, и так трудно добывать себе хлеб. А дорога перед ним так темна. Оканчивая университет, нет другой цели, как сделаться великим человеком, а это так трудно: кандидатов на имя великого так много.

А университетская холостая беспросветная жизнь, а скудное пропитание рублевыми и пятидесятикопеечными уроками, – подумаешь и ужаснешься. А между тем – какая противоположность! Блистательное поприще, через четыре года обеспеченная жизнь и вместе с тем трудолюбивая. Я трудиться и учиться не прочь.

Я сдружился здесь в гимназии с одним воспитанником С…, он в пятом классе, но знает больше седьмого. С ним я пристрастился теперь к математике и потому исключительно ею теперь занимаюсь…

<…>

Ваш сын Н. Жуковский.

В 1864 году Николай Жуковский вышел из гимназии с серебряной медалью и вошел в двери Московского университета. Тогда новый устав 1863 года дал больше автономии университетам, проложил дорогу в них разночинной молодежи, ставшей носителем прогрессивных и революционных идей. На плечи студентов легли новые естественно-научные задачи, требующие поиска практических решений. Однако заискрившееся в последние годы гимназии столкновение творческой, непоседливой натуры Жука с необъятной его привязанностью к математике и физике не переродилось у него в университетские годы во что-то капитальное и определенное. Талант в Жуковском все еще оставался в потаенности.

Н. Е. Жуковский – студент Московского университета. 1868 г.

Студенческая жизнь была непроста. Жук и его товарищ по прозвищу Щука (Николай Леонидович Щукин, в будущем знаменитый ученый в области железнодорожного транспорта, конструктор известных паровозов серии «Щ») еще с гимназии занимались издательством литографским способом лекций своих профессоров, но денег едва хватало. Лекции пользовались успехом в редакции – в них отражалась рука Жуковского, инстинктивно стремящегося к ясности, как отмечал некогда Гумилевский, – геометрической обнаженности. Однако приходилось Жуковскому жить в комнатке, которую его товарищи прозвали шкафчиком: когда Николай причесывался, он непременно гребенкой задевал потолок. Подрабатывал Жуковский еще, бегая по городу и давая уроки. Однако, как и положено молодым людям в эти годы, на настроение все эти невзгоды не влияли. Между друзьями, например, ходила такая штука: нужно зайти к другу и быстро сказать: «Дай мне обратно три рубля, которые я тебе должен». Даже срабатывало.

Московский университет (вид с угла ул. Герцена). Негатив Н. С. Меньшова.

В том же году, когда в университет поступил Николай Жуковский, чтение лекций там оставил его тезка – Николай Дмитриевич Брашман. Известный профессор продолжил собирать вокруг себя математическое общество Москвы в созданный им кружок, который позже так и стал именоваться – Московским математическим обществом. Одним из первых членов кружка по совету профессора астрономии М. Ф. Хандирикова стал Жуковский, будучи при этом еще студентом. После, когда Николай Егорович уже занял место президента этого общества, он отмечал на своем юбилее в 1911 году: «Николай Дмитриевич Брашман был человеком большой эрудиции, с живым интересом следивший за развитием математики. К своим ученикам, особенно даровитым, он относился с чрезвычайным вниманием». Видимо, это качество сразу решил позаимствовать Жуковский – ученики никогда не знали недостатка его внимания. Чем старше становился он, тем больше предприимчивой молодежи его окружало. Молодые ученые и изобретатели стремились поделиться с Николаем Егоровичем своими мыслями, наработками. Ни одно письмо он не оставлял без ответа, а если видел, что изобретение целесообразно и выполнимо, то помогал с его осуществлением. Не обходилось, конечно, и без абсолютно напрасной траты времени профессора. А. А. Микулин, друг семьи Жуковских, в одном из писем к Анне Николаевне и Вере Егоровне рассказывал:

«…Приходит Николай Егорович, через несколько времени является неизвестный субъект, приходивший уже днем, и оказывается неким Горенцелем. И обуял этот Горенцель Николая Егоровича. Оказывается, что он изобрел формулу, по которой можно узнать, что пасха в 1950 г. будет самая поздняя; и еще формулу – интереснее первой, из которой можно узнать, какой у нас сегодня день. Должно быть, совсем сошел с ума, когда изобретал эти формулы. Я так и не дождался, чтобы он ушел. Вхожу проситься, Николай Егорович зевает, а Горенцель сидит против него и тоже зевает…»

Впрочем, мы немножко забежали вперед и тем самым отвлеклись.

В годы учебы Николая Жуковского в университете остались преподавать ученики Брашмана – Ф. А. Слудский и В. Я. Цингер. Они оба заинтересовали Николая своими полярными взглядами на подход к решению механических задач. О первом Жуковский, ставши уже сам профессором, писал: «Ф. А. Слудский выработал стройный курс аналитической механики, который в 1881 году был им напечатан под названием «Курс теоретической механики». В сжатой и ясной форме излагались в этом курсе основные идеи Лагранжа. Правда, слушание этого курса казалось нам сначала трудным, но впоследствии мы оценили в нем единство метода и стройность и дружными аплодисментами благодарили своего профессора на нашей последней лекции четвертого курса…» Этот профессор, ставший потом близким коллегой Николая Егоровича, раскрыл одну сторону собственного научного метода, выработанного потом Жуковским, – «чистую» математику: полностью аналитический метод, построенный на каркасе формул. В. Я. Цингер же раскрыл вторую сторону. Геометр по математической специальности, этот профессор в противовес абстрактности вывода формул представил наглядные геометрические иллюстрации тех самых безжизненных формул. Честно сказать, Цингер гораздо больше притягивал Жуковского – это было обеспечено стремлением геометрического ума Николая прежде всего к наглядной ясности в решении задач, а потом уже к простому теоретическому их объяснению. В то время, когда Николай Егорович был в университете, прошли защиты диссертаций на степень доктора математических наук Давыдова, Слудского и Цингера. Все работы были посвящены быстро развивающейся тогда гидромеханике (прикладная наука, изучающая равновесие и движение жидкости, а также взаимодействие между жидкостью и телами, в нее погруженными.). И больше всего впечатлила Жуковского защита диссертации Цингером. Николай Егорович позже вспоминал: «На меня особое впечатление произвела последняя работа. Стремление ученого дать детальный образ рассматриваемого движения, указать, как видоизменяется каждая частица движущейся жидкости, мне очень понравилось, и, может быть, эта работа натолкнула меня на мое первое сочинение «Кинематика жидкого тела». Я с благодарностью вспоминаю теперь двух моих учителей [Ф. А. Слудского и В. Я. Цингера], из которых один разъяснил нам широкое значение общих аналитических методов, а другой указал силу геометрических толкований рассматриваемых явлений». Но все это пришло к Жуковскому уже гораздо позже окончания бакалавриата. Пока же ему еще предстояла нелегкая дорога определения.