Текст книги "Вспышка"

– Собрание объявляется открытым.

Эти слова произносит пожилая женщина, очень прямо сидящая на стуле. Её седые пряди мелкими кольцами спускаются на плечи, а глаза смотрят ласково. Она держится уверенно, видно, что в любую минуту готова принять ответственность и отдать приказ. Её смуглая, изрезанная морщинами кожа напоминает потрёпанное одеяло или вспаханную землю.

– Вчера у костра случилось нечто неожиданное. – Она опускает глаза и украдкой улыбается. – К нам пришла гостья.

– Незачем приукрашивать, Руфь. К нам пожаловала отмеченная беглянка, если не шпионка, – резко произносит мужчина с угрюмым лицом.

Он заправляет за уши давно не мытые волосы и окидывает меня подозрительным взглядом сузившихся карих глаз. Его лицо похоже на сдувшийся мяч – грустное и в намечающихся морщинах.

Руфь кивает:

– Да, Джастус. К нам пришла отмеченная девушка. У неё на шее кулон – знак отличия, которым награждают только наши старейшины, и лишь тех, кто проявил отвагу.

Мужчина хмуро опускает голову. Руфь поворачивается к Соломону:

– Покажи нам её сумку.

Я вздрагиваю от страха. Ну конечно, это они забрали мои вещи, кто же ещё! Вот бы вспомнить, что у меня с собой было. Соломон молча достаёт откуда-то сумку и выкладывает её содержимое на стол. Со своего места у окна я пытаюсь разглядеть, что же им досталось. Вижу блокнот, наполовину изрисованный эскизами, одежду, тёмный металлический ключ от студии, остатки еды и пустую фляжку. И письмо Обеля.

Старейшины передают письмо друг другу, вчитываются в каждое слово. Наконец Руфь поворачивается ко мне.

– Ты пришла из города отмеченных, где, без сомнения, много лет слышала о нас только плохое. Странно, наверное, увидеть, что мы такие… какие есть. – Я опускаю глаза, и старейшина со смехом подбадривает меня: – Не смущайся. Мы все верим учителям, пока не научимся добывать знания самостоятельно. У нас ты узнаешь много нового. Нам тоже не помешает освежить в памяти кое-что известное об отмеченных. А теперь к делу. Вот это, – Руфь обводит рукой сидящих за столом, – и есть наше правительство. С Танией ты уже знакома.

Я киваю матери Галл и Фенна и смущённо улыбаюсь:

– А это её супруг, Соломон.

Великан смотрит на меня с уже знакомым каменным выражением лица. При свете дня Соломон выглядит моложе, не таким страшным, хотя и по-прежнему мрачным. У него ярко-синие глаза, и, судя по вееру морщинок возле них, Соломон часто улыбается. Вот только не сейчас, мне его улыбки пока не досталось.

– Это Джастус Спеллер.

Мужчина с длинными слипшимися прядями бросает на меня холодный взгляд.

– А это Касия Майн.

Полная светловолосая женщина доброжелательно мне кивает.

– Меня зовут Руфь Беккет. Наш совет старейшин меняется каждый год – одни уходят, другие остаются. Неизменны лишь наши ценности. Мы трудимся вместе, меняемся, договариваемся, приходим к общему мнению. В Фетерстоуне нет высших и низших, нет классов и различий. Мы все граждане нашего города, и все – равны. Я объясняю это тебе прежде всего затем, чтобы ты поняла: не нужно производить впечатление на кого-то одного. Когда мы принимаем решение, наши голоса равнозначны. Сегодня мы обсуждаем, что делать с тобой.

Мой взгляд непроизвольно скользит по коже Руфи – мне так хочется поставить на ней знак. Эта женщина одновременно притягивает и отталкивает. Её кожа очень мягкая и не слишком натянута. Что, если украсить её рисунком коры дерева, зарослями мха или потёками вина? Интересно, как чернила лягут в её морщины, как игла чернильщика ощутит её плоть? Руфь – пустая, её кожа молчит, и это безмолвие настораживает. Меня тянет поставить на ней знак, чтобы точно знать, кто она. Я хочу вытатуировать знаки на всех старейшинах, показать всем, какие они.

Охватившее меня беспокойство прорывается дрожью рук. Пусть я сама не понимаю, ради чего заявилась в Фетерстоун: запалить шнур взрывателя или затоптать искры пламени, но догадаться о моих сомнениях не должен никто!

– Видишь ли, дитя моё, – одними глазами улыбается мне Руфь, – мы слишком мало о тебе знаем. Кое о чём нам рассказали твои знаки – значение некоторых меток и их важность нам немного известны. В нашем городе я последняя, кто помнит Сейнтстоун…

Прежде чем с моих губ срывается неизбежный вопрос, она поднимает руку и жестом просит не перебивать.

– Однако мы считаем, что знаки рассказывают не всю правду, а иногда и скрывают истину. Искажают её. Мы все хотим понять, почему ты здесь, а не дома, с отмеченными. И откуда у тебя кулон-перо. А мне лично очень хочется услышать историю о том, как на твоей груди появилась татуировка во́рона.

Под испытующими взглядами старейшин я выпрямляю плечи, и рисунок во́рона у моей шеи проступает явственнее.

– Начнём с самого начала, – предлагает Руфь. – Как тебя зовут?

– Леора. Леора Флинт.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать. Кажется.

На моих щеках разгорается румянец.

– Тебе так кажется? – подскакивает Джастус, тот самый мужчина с угрюмым лицом. Он записывает наш разговор на бумаге.

– Точная дата рождения мне неизвестна. Скорее всего, мне шестнадцать или недавно исполнилось семнадцать лет. – Я глубоко вздыхаю. – Вполне возможно, что вам мой день рождения известен куда лучше, чем мне. Я пришла в Фетерстоун, чтобы разузнать о моей родной матери – Миранде Флинт.

Старейшины одновременно в изумлении охают и обмениваются потрясёнными взглядами. Джастус хмурит брови, а его щёки окрашивает тёмный румянец.

– Миранда Флинт… – с непроницаемым выражением лица произносит Руфь. – Что ж, к этому мы ещё вернёмся. Ты добралась к нам из Сейнтстоуна?

Я киваю.

– И дорогу тебе показал Обель Уитворт?

Я снова киваю. Мать Галл внезапно закрывает глаза, будто справляясь с приступом боли.

– Так вот куда занесло твоего сына, Тания, – ухмыляется Джастус, но тут же умолкает под грозным взглядом Соломона.

– Почему ты ушла? – задаёт новый вопрос Руфь.

Я пришла вас предупредить: мэр Лонгсайт намерен стереть всех пустых с лица земли, и очень скоро. Я пришла, чтобы шпионить за вами, а потом рассказать обо всём мэру – новые сведения помогут ему поскорее с вами разделаться. Я пришла убедить вас отказаться от ваших легенд и принять наши – и жить в мире с отмеченными. Я…

– Я ушла, потому что мне слишком тяжело жить в Сейнтстоуне. Там меня считают предательницей и полукровкой. Недавно выяснилось, что мой отец когда-то жил в Фетерстоуне, а моя мать – моя настоящая мать – была одной из вас. Судя по тому, что мне рассказали, вероятнее всего, я родилась здесь, среди…

– Пустых – ведь так вы нас называете?

Я киваю. Интересно, а как они называют себя?

– И так ты познакомилась с Обелем Уитвортом? – Голос Руфи успокаивает и ободряет, словно выманивая у меня ответы. – Потому что он тоже живёт в Сейнтстоуне?

Я киваю. Руфь обдумывает мои слова.

– Выходит, тебя изгнали из Сейнтстоуна и ты пришла к нам, чтобы узнать о своём прошлом среди пустых?

В который раз я молча киваю.

– Понятно. – Руфь решительно складывает на груди руки. – Да, Леора, нам есть что обсудить. Принять решение будет непросто. И твои знаки здесь не главное. Твой отец был героем, Леора, и перо – его награда за храбрость. Однако он был и предателем. Он предал нас…

– …Как предавали все отмеченные раньше и как предадут впредь, – перебивает её Джастус звенящим от ярости голосом.

Руфь ненадолго умолкает, ожидая, когда его слова растворятся в напряжённой тишине.

– Я предлагаю, – обращается Руфь к старейшинам, – познакомиться с Леорой поближе, рассказать ей о нашей жизни. Со временем – и нам потребуются дни, а не часы – мы поймём, можно ли ей доверять. – Все, кроме Джастуса, согласно кивают. – Я надеюсь, что мы многому научимся друг у друга.

– День за днём предатель будет жить с нами, в сердце нашего города, – холодно напоминает Джастус. – Кто знает, чем это кончится. Пусть решают все. Брать ответственность на себя слишком опасно.

– Ты прав, – помедлив, отвечает Руфь. – Пусть решает весь город – сло́ва старейшин недостаточно. Поговорим о нашей гостье вечером, у костра. Леора, если ты останешься в Фетерстоуне – на несколько дней или лет, – тебе придётся жить по нашим законам. Мы не признаём знаков на коже, тайн и лжи. Мы живём честно.

Руфь отдаёт мне письмо Обеля и разрешает уйти.

Здесь не признают знаков на коже, тайн и лжи. Говорят только правду. Ледяная рука сжимает мне сердце. Как раз правды-то я никому рассказать не могу.

Глава седьмая

Галл ждёт меня на ступеньках Дома старейшин.

– Сегодня вечером, у костра, старейшины спросят у всех, что со мной делать. А пока, похоже, тебе от меня не избавиться.

Галл молчит, и я глуповато добавляю:

– Уж извини.

– Ничего, – пожимает плечами Галл. – Только будет скучно. Показать тебе город?

Я киваю.

Галл высокого роста, она ходит неторопливо, слегка сгорбившись и глядя в землю. Она похожа на бойца, который пытается избежать драки, однако всегда начеку.

Мы идём рядом, и, раз уж беседа не клеится, я разворачиваю письмо от Обеля.

Он, как всегда, немногословен.

Это Леора.

Она сама расскажет о себе. У неё перо Флинта.

Я ей верю.

Обель

Сколько тепла в его словах! «Я ей верю»… Это послание адресовано и пустым, и мне. Я сворачиваю письмо и прячу его в карман рубашки. Однако ощущение тепла скоро развеивается – ведь мне нельзя доверять. Я пришла в Фетерстоун, чтобы шпионить за пустыми, приблизить их гибель. Мел считает, что пустых достаточно вывести на верную дорогу… Я пытаюсь представить себе мать – женщину, которая дала мне жизнь, – и отца. Когда-то они были вместе. Возможно (и тут мне сложно сказать, чей это голос шепчет мне на ухо, мэра Лонгсайта или мой собственный), я смогу объединить наши города, исправить разрушенное много лет назад.

– А Обель давно ушёл из Фетерстоуна? – спрашиваю я Галл. – Он ведь твой брат, правда?

– Не помню. Я была совсем маленькой.

Снова воцаряется молчание, и я в раздражении кусаю губы.

Мы идём по улице, и в который раз город кажется мне знакомым. Как всё похоже на Сейнтстоун… только старше и меньше, требует ремонта и ухода. Как будто Сейнтстоун пообносился и обветшал. Признаюсь честно, ничего подобного я не ожидала. Я надеялась увидеть совершенно другой город, ничуть не похожий на тот, где я выросла. И ещё одна странность: здесь ничто не говорит о приближающейся войне. Жители Фетерстоуна – усталые, с серыми лицами – даже отдалённо не напоминают коварных похитителей и жестоких разбойников из моих детских кошмаров. Почему Лонгсайт их так боится? А эти всадники, отправившиеся утром в набег на Сейнтстоун? Смех да и только!

– Я и не думала, что вы держите домашних животных.

Я с улыбкой смотрю на собаку, которая трусит нам навстречу рядом с хозяйкой. Женщина прибавляет шагу и отводит глаза.

– Вы? Ты думаешь, мы какие-то не такие? Не люди? – останавливается Галл.

– Ну… я не то хотела сказать. – Сердце у меня падает, а щёки заливает румянцем. – Извини, пожалуйста.

Галл пожимает плечами:

– Мы такие же, как вы, только в Фетерстоуне обходятся без этих… глупостей.

Галл кивает на мои знаки, и я поплотнее запахиваю на груди шаль.

– Глупостей? – ошарашенно переспрашиваю я. – Для тебя мои знаки – глупости?

Теперь краснеет Галл, однако глаз не отводит и даже снимает капюшон.

– Хочешь честно?

– Да.

– Твои метки – грязь. Вы покрываете себя татуировками – идёте против природы.

Мне есть что ответить. Мои метки отражают мою сущность. Они чисты и священны. А вот Галл с её безмолвно вопящей пустой кожей совершенно, абсолютно, бесспорно не права. Вот только… пройди мы с моей пустой спутницей сквозь зеркало и окажись на главной площади Сейнтстоуна, там нас одарили бы похлеще, недовольными взглядами дело бы не ограничилось.

– Потому-то все на меня так смотрят, – только и отвечаю я на выпад Галл.

А не поговорить ли нам о другом?

– У тебя есть собака?

– Да, – радостно улыбается Галл. – Днём она всегда с Фенном. Такая славная…

– Как её зовут?

– Лаго. Ты скоро с ней познакомишься.

– А где сейчас Фенн?

– Работает. Его часто посылают в поле. Правда, там мало что растёт.

– Выходит, урожай вы продаёте? – киваю я на небольшой рынок неподалёку.

У длинного прилавка с фруктами и овощами толпятся покупатели.

– Мы ничего не продаём – мы делимся тем, что есть, со всеми. Если бы не наши охотники, мы бы не выжили.

– Всадники, которых мы видели утром?

– Да. – Галл смотрит мне в глаза. – Они добывают для нас еду, одежду, лекарства.

– Ты хочешь сказать: крадут? – едва скрывая раздражение, уточняю я.

В Сейнтстоуне, Мортоне и Ривертоне жители упорно трудятся, а пустые приходят и берут, что плохо лежит?

– Тебя послушать, так мы в Фетерстоуне все лентяи… У нас просто нет выбора.

Я скептически поднимаю брови – Галл произнесла вслух то, что вертится у меня на языке. Однако… Женщина за прилавком с овощами такая худая и измождённая, да и остальные… у всех впалые щёки и голодный взгляд.

– Если бы отмеченные не забрали у нас землю, мы жили бы иначе, – хрипло защищается Галл. – Нас изгнали, вынудили переселиться на бесплодные земли. В неурожайный год мы все голодаем. Если бы не наши охотники и не добрые люди в ваших городах – мы зовём их во́ронами – мы бы не выжили.

Так вот как пустые называют своих друзей в наших городах… Отважные или просто безрассудные помощники пустых… Среди них были и папа, и Обель, и Оскар, и Коннор. Мою улыбку при воспоминании о добрых друзьях Галл принимает за насмешку.

– Ты думаешь, нам нравится такая жизнь? – возмущённо спрашивает она.

Что тут ответишь… В школе мы учили совсем другую историю. Как же договор о переселении? Разве пустые не ушли из Сейнтстоуна по доброй воле, чтобы жить отдельно? Задать эти вопросы я не успеваю. С весёлым смехом Галл наклоняется к подбежавшей тёмно-коричневой собаке и треплет её за ухом. Наверное, это Лаго. Неподалёку Фенн отделяется от небольшой группки парней и медленно, нехотя бредёт в нашу сторону. Я протягиваю к Лаго руки, желая познакомиться, и лицо Фенна мгновенно каменеет от сдерживаемого гнева.

Я смотрю ему прямо в глаза – меня не испугаешь, я не отвернусь и не заплачу. Что ж, даже хорошо, что брат Галл не прячет свои мысли за хитросплетениями вежливости. Не придётся терять времени на разгадывание тайн. Мысли и чувства Фенна написаны у него на лице. Я читаю их почти так же легко, как читала бы знаки и рисунки на коже жителей Сейнтстоуна.

– Оставь в покое собаку, – впившись в меня взглядом, требует он.

Я молча убираю руку.

– Отец зовёт обедать, – сообщает Фенн. – Галл, ты идёшь?

Вот такими, как Фенн, я и представляла себе пустых: холодными, злыми, надменными. Галл совсем другая – спокойная, добрая. Она смотрит на меня и неуверенно улыбается, как будто пытаясь успокоить.

– Мы скоро придём. Ты нас не жди.

– И не собирался, – фыркает Фенн и уходит, свистом подзывая Лаго.

Он чем-то неуловимо напоминает Джастуса. Фенн ненавидит меня так сильно, что не может даже смотреть в мою сторону. И он прав. Разве мне сто́ит верить?

Обед очень похож на завтрак. В мисках жидкая похлёбка, к которой каждому полагается половина сероватой лепёшки. Однако на кухне тепло, и еда на удивление сытная. За одним столом с Галл, Фенном, Соломоном и Танией мне не по себе. Не знаю, как они обычно обедают, но сегодня все напряжены, едва сдерживаются. Фенн скребёт ложкой по дну и крошит лепёшку. Наконец Соломон, откашлявшись, поднимает на меня глаза:

– Почему он поручился за тебя?

– Кто?

Я даже опускаю ложку, чтобы понять вопрос.

– Обель. Почему он поручился за тебя?

Фенн и Галл не скрывают удивления, и Соломон терпеливо поясняет:

– У Леоры было с собой рекомендательное письмо. От Обеля.

Галл удивлённо взвизгивает, а Фенн роняет лепёшку на стол.

– Он… был моим наставником, – неуверенно поясняю я. Что они знают об Обеле и его жизни в Сейнтстоуне? – Он помогал мне, учил меня.

– Чему?

Галл ждёт моего ответа, широко раскрыв глаза, Фенн – презрительно сжав губы, Тания застыла в недоумении, а Соломон смотрит на меня с непроницаемым, но не враждебным видом.

– Понимаете, я – чернильщица. Ну или была ею.

– Обель стал чернильщиком? – недоверчиво переспрашивает Соломон.

Похоже, они ничего не знают о жизни старшего сына.

– Да, он очень знаменит.

Фенн со скрипом отодвигает стул и встаёт. Он грустно и разочарованно смотрит в сторону:

– Мне пора работать.

Щёлкнув пальцами, он подзывает Лаго. Собака срывается с тёплого местечка у плиты и бежит следом, тихо цокая коготками по деревянному полу. Соломон что-то говорит вслед сыну, но в его голосе не слышно настойчивости. Тания молча выливает остатки похлёбки в кастрюлю, собирает пустые миски и относит их в раковину. Галл поворачивается ко мне.

– Пойдём со мной, Леора, – тихо приглашает она.

У себя в комнате Галл садится за письменный стол, а мне достаётся место на кровати. Совсем недавно точно так же мы с Верити готовились к экзаменам у неё дома. Я тогда ещё расплакалась, рассказывая о наказании на площади, о том, как отцу Оскара наносили знак во́рона. Кажется, это было не со мной.

Галл снимает с пояса кожаный мешочек и переворачивает его над столом. Белые камушки рассыпаются во все стороны, и Галл аккуратно раскладывает их рядами и кучками. Я искоса наблюдаю, не решаясь задать прямой вопрос. Да, шпион из меня никудышный!

Я достаю из сумки альбом и осторожно раскрываю его на коленях. Описать бы всё словами… Однако рисунки получаются у меня гораздо лучше, чем рассказы. Мои наброски – почти поэзия. Стоит мне замечтаться, отпустить мысли на волю, и перед глазами встаёт лицо Оскара. Его-то я и нарисую. Умные глаза за очками сияют, волнистые волосы взъерошены, рисунки чернильщика подчёркивают гладкость смуглой кожи. Я рисую его сильные и нежные руки, не прикрытые рукавами запястья. Уголок губ Оскара чуть-чуть приподнят, словно всегда готовый к улыбке.

Усилием воли я заставляю себя отвлечься и рисую другое лицо: с нахмуренными бровями и решительно сжатым ртом. Таким я его помню. Таким он был до последней встречи с Минноу. Обель. Я рисую его за работой – чернильщик творит.

Следующим на белой бумаге появляется темнокожий, очень красивый мужчина с обнажённым торсом. Он смотрит серьёзно, как будто беспокоится за меня. Когда-то мне казалось, что он – сама доброта, а его глаза светились сочувствием. Лонгсайт.

А потом появляется рассказчица. Карандаш будто рисует сам, не спрашивая моего согласия. Мне не передать ярко-рыжего оттенка кудрей Мел, но показать, как они тяжёлыми волнами струятся по её спине, в моих силах. Серые и чёрные линии карандаша никогда не расскажут, как прекрасна Мел в переливающихся золотом юбке и нагруднике, как восхитительны истории, записанные на её коже. Почему… почему я до сих пор думаю о Мел?! Рассказчица мечтает соединить разорванные нити. Она надеется, что пустые забудут свои истории и примут наши легенды. Вернутся к истине. Пустые надежды. Здесь, в Фетерстоуне, я понимаю это особенно отчётливо. Достичь цели ей поможет только чудо. Или страшное кровопролитие.

Карандаш скользит по бумаге и выдаёт мои тайные мысли прежде, чем я успеваю их додумать, превратить в законченные образы. Он трепещет, будто пламя свечи или крылья мотылька, шелестит едва слышным шёпотом. Что, если истина не только на нашей стороне? Что, если легенды Фетерстоуна имеют право на жизнь?

Ложь, ересь! Хуже… даже думать так – кощунство.

Глава восьмая

– Так и знала, что мы опоздаем, – шепчет Тания нам в затылки, торопливо шагая к огню.

Костёр пылает, к нему со всех сторон спешат люди. Сегодня вечером, как и обещали старейшины, жители Фетерстоуна решат, будет ли мне позволено остаться в их городе хотя бы на время. Мне вынесут приговор.

Я обязательно должна найти себе место среди пустых. Скоро сюда заявится связной от Лонгсайта и потребует сведений. Я будто снова слышу, как хрустят кости сломанной руки Обеля, и вздрагиваю от озноба даже рядом с жарким костром.

– Мы собираемся здесь каждый вечер, – объясняет Галл. – Ужинаем, делимся новостями, принимаем важные решения, говорим о нашей вере.

Пламя и правосудие. Что ж, с ними я уже сталкивалась.

Каждому находится место у огня. Почти все держатся семьями. Фенн сидит рядом, и, устраиваясь на земле поудобнее, я случайно задеваю его колено своим. Он тут же отшатывается, будто обжёгшись. Когда все усаживаются, Соломон встаёт и произносит звучным голосом:

– Мы едины. Одна семья. Один народ. Одно сердце. Одна душа. Мы греемся у одного костра, мы питаем его пламя и живём его теплом. Пламя нуждается в нашей любви и заботе, и нам не прожить без его жара. Мы едины. У нас нет тайн.

Соломон обводит взглядом лица, освещённые золотистым пламенем костра. Жители счастливо улыбаются ему в ответ, и я вдруг вспоминаю, как в дни рождения папа всегда произносил речь, говорил радостно и гордо.

Голоса пустых у костра звучат в унисон:

– Мы питаем огонь. Огонь греет нас. Мы связаны. Мы одно. У нас нет тайн.

Здесь особая атмосфера: все, кроме меня, знают, что и когда говорить, впитывают тепло пламени и доброе отношение соседей.

Сначала я тоже с удовольствием греюсь у огня, но вскоре становится слишком жарко. Лицо будто горит, и я осторожно отворачиваюсь, усаживаясь боком. Рядом со мной устроилась Галл. Она собирает с земли кусочки коры и листьев, что-то чертит в пыли, накалывает сухой лист на тонкую палочку, будто крошечный парус. Мама давно напомнила бы мне, что отвлекаться на посторонние развлечения нельзя, однако у этого костра правила гораздо свободнее. По крайней мере для своих. Я поплотнее закутываюсь в шаль, чтобы спрятать метки на коже, воображаю, каково это – быть пустой, прятать свои секреты. Впервые в жизни мне хочется поступить как пустая – скрыть тайны.

Соломон поднимает руки и снова оглядывает собравшихся.

– Сегодня мне выпала честь и обязанность напомнить вам о нашем прошлом и позволить прошлому осенить благодатью наше будущее. Меня попросили рассказать вам историю, и скоро вы её услышите. Однако сначала мы должны принять важное решение. О нашей гостье.

– Гостье? – бормочет Фенн. – Вот уж кого не ждали.

Галл недовольно толкает его локтем. На многих лицах я читаю беспокойство – Фенн не единственный мне не верит.

– Утром старейшины посовещались и решили обратиться к вам. Нашу гостью зовут Леора Флинт, она пришла из Сейнтстоуна. – Соломон ненадолго умолкает, дожидаясь, когда стихнет возмущённый шёпот. – Да, она из города отмеченных, и её отец – Джоэл Флинт. Герой и предатель. Вы все помните её мать. – Всё больше голосов присоединяется к хору недовольных, однако Соломон продолжает, не повышая голоса: – Леора принесла с собой письмо. От Обеля Уитворта. – Он опускает голову и тяжело вздыхает. – Обель ручается за неё.

Джастус сплёвывает прямо перед собой. Опираясь на крепкую палку, поднимается Руфь.

– Леору изгнали из Сейнтстоуна, потому что она встала на сторону забытых. Среди них есть и во́роны, много лет тайно помогавшие нам. Леора пришла налегке, у неё ничего нет. Она просит милосердия, желает узнать как можно больше о своих корнях, о своей матери. – Снова поднимается глухое ворчание. Немного тише, чем раньше, если меня не обманывает слух. – Я предлагаю принять эту девочку, показать ей, как мы живём и во что верим. Поделимся нашими историями! – Руфь бросает взгляд на Джастуса, который слушает её с каменным лицом. – Если мы узнаем, что Леора пришла в Фетерстоун с камнем за пазухой и несёт нам зло, я первая потребую изгнать её. Но сейчас… давайте вспомним о самом важном – добре, доверии и милосердии. Прошу вас, подумайте: позволим ли мы Леоре остаться жить в Фетерстоуне, по крайней мере пока она этого достойна? Если вы против, поднимите руку.

Целый лес рук. И Фенн тоже голосует против. А потом раздаются тревожные голоса:

– Она принесёт нам зло!

– Она отмеченная, ей нельзя доверять…

– Земля уже негодует, с отмеченной будет только хуже!

– Наши легенды исчезнут!

– Она украдёт наших детей, расскажет им лживые сказки…

Все говорят по очереди. Умолкает один – вступает другой. Слушают даже маленькие дети, сонно привалившись к матерям.

К каждому, кто делится своими страхами, подходит один из старейшин и садится рядом. Люди говорят негромко, глядя в лицо старейшинам и держа их за руки. Соломон снова жестом призывает к порядку. Голоса умолкают.

– Я понимаю ваше беспокойство, но скажу только одно: страх – плохой советчик, и мы не должны ему покориться. Слишком долго мы прятались от мира – и что с нами стало? Что? – спрашиваю я вас.

В тишине Соломон поворачивается ко мне.

– Дитя, – тихо произносит он, – что скажешь нам ты?

Все глаза обращаются ко мне. Я сглатываю подступивший к горлу ком. Сейчас всё решится. Как мне найти самые нужные слова?!

– Вы мне не верите – и вы правы, – наконец выговариваю я, ощущая вдруг вспыхнувший интерес слушателей. – Вы ничего не знаете обо мне, кроме того, откуда я пришла. Я из города, где вас ненавидят и мечтают при первой возможности уничтожить. – Соломон морщит лоб, будто пытаясь мне сказать: «Так ты никого не переубедишь». – Я пришла, чтобы узнать, кто я и откуда. Других причин нет. – «А вот и врёшь, Леора!» – шелестит в голове тихий голосок. – Если вы позволите мне остаться, я стану работать вместе с вами. Буду уважать ваши легенды и вашу веру. Я никогда не скажу, что мои истории лучше ваших, и не стану ничего рассказывать. Я прошу только об одном – позвольте мне пожить в Фетерстоуне и узнать, кто я и откуда.

Мой голос срывается на последних словах, и я умолкаю.

Сколько правды в том, что я сказала? Не знаю. Я должна остаться в Фетерстоуне, чтобы спасти друзей, и за это я готова драться. А ещё я, кажется, научилась врать. Ведь я почти готова поверить собственным словам. Соломон мрачно кивает и снова оглядывает собравшихся у костра:

– Голосуем ещё раз. Если вы не желаете, чтобы Леора осталась, поднимите руку.

На этот раз руки поднимают только двое: Фенн и Джастус, чему я ничуть не удивлена.

– Вы поступили отважно, открыв ваши сердца, и мы благодарим вас, – обращается Соломон к Фенну и Джастусу. – Согласны ли вы, что решение было принято честно и Леора может остаться в Фетерстоуне? – Фенн через силу кивает, и вскоре Джастус следует его примеру. – Руфь расскажет Леоре наши легенды, объяснит, как мы живём.

Руфь согласно кивает и произносит те же слова, которые я уже слышала утром.

– Помни, Леора: мы говорим нет знакам на коже, тайнам и лжи.

Все, как один, повторяют, будто заклинание: «Нет знакам на коже, тайнам и лжи». Когда голоса стихают, вперёд выступает Соломон.

– Вот и хорошо, – улыбается он. – А теперь вернёмся в прошлое.

Вдруг поднимается странный шум, похожий на шорох дождя или дуновение ветерка, – это люди у костра дробно постукивают пальцами по земле. От этого звука становится уютно и спокойно. Соломон поднимает руку, и шорох мгновенно стихает. Раздаётся тихий гул – все поют не открывая рта. Звук путешествует по кругу, всё быстрее перетекая от одного к другому, будто кубок, который передают из рук в руки. Я присоединяюсь к хору, чувствуя, когда моя очередь прозвучать, как струна, всего мгновение. Мы все будто струны, на которых играет неизвестный дух.

И когда мне кажется, что быстрее и громче звучать нельзя, голоса стихают. Не знаю, кто подаёт знак, но мы все умолкаем одновременно. В тишине я различаю новые шорохи, которых не замечала раньше: наше с Галл дыхание, треск сучьев в огне, шёпот листьев в лесу – они тоже с нами. И в этой паутине единения я особенно остро ощущаю: я здесь чужая.

Я буду ждать… и следить. А потом… Однажды я сделаю то, что должна. Я выживу. И спасу друзей.

– А теперь… – голос Соломона звучит как тихие шаги в лесу, – послушайте историю.