Текст книги "Красный сад"

Филин и мышь
1848

В последний день учебы Эмили отправилась на прогулку. Родные хотели забрать ее из семинарии «Маунт холиоке»: в ней нуждались дома, к тому же школа пришлась ей не по душе. У нее на все имелась своя точка зрения, а преподаватели не всегда одобряли свободомыслие. Пора было ехать. Но прежде чем вернуться домой и снова подчиниться чужим требованиям, Эмили хотела побывать там, где она еще никогда не бывала. Ее манили леса и дали. В детстве, собирая полевые цветы, она часто уходила далеко-далеко и отыскала почти шесть сотен разных видов, среди них много неизвестных. Ей нравилось исчезать с глаз долой, даже когда в комнате рядом с ней находились люди. Это был ее талант и ее проклятье. Что-то отделяло Эмили от других людей, какая-то пелена, белая, полупрозрачная. Сквозь пелену мир казался приглушенным и трудноразличимым, но порой Эмили удавалось что-нибудь разглядеть за пеленой. У Эмили было такое чувство, что если она вернется домой, то больше никогда оттуда не вырвется. Ей на ум пришла птица, пойманная в силки. Так и с ней. Что-то скрывалось внутри, билось о ребра, заставляло совершать поступки, о которых иначе она бы и помыслить не смела. У нее возникло острое желание затеряться, исчезнуть.

Она вышла за ограду школы и пошла куда глаза глядят. Она любила ходить пешком, одиночество было естественным ее состоянием. Очутившись на природе, она превращалась в призрак. Она радовалась встрече с полевыми растениями, как другие радуются встрече со старым другом: бухарник шерстистый, очиток пурпурный, полынь лечебная. Она сорвала листик полыни и положила его в ботинок. Местные жители говорят, что это колдовство помогает найти свою настоящую любовь. Эмили и впрямь чувствовала себя околдованной. Она шла уже который час. Повстречала красную лилию, древесную лилию и лилию пятнистую. Перейдя две дороги, углубилась в лес. Здесь он был густой и темный. Деревья росли, переплетаясь друг с другом, день не отличался от ночи, ночь ото дня, и никто на всем белом свете не знал, где она. Ее охватило чувство свободы и беззаботности, ноги не знали усталости. На ковре из мха и листьев виднелись гиацинты, лапчатка и пролесник. Сама не подозревая об этом, она дошла до горы Хайтоп. Наконец-то ей удалось очутиться там, где она никогда не бывала. Она шла без остановки около десяти часов и почти все это время была поглощена грезами. В этих местах водились черные медведи, которые могут бегать быстрее человека и весить шестьсот фунтов. Эмили читала, что раненый медведь плачет, как человек, и это ее немного успокаивало. Значит, между ними есть что-то общее.

Ночь она проспала, сидя под деревом. Сначала она думала, что умрет от ужаса, потому что часто трепетала от страха и в собственной комнате, даже закрыв окна на засов и занавесив их одеялом. Но, как ни странно, под открытым небом в глуши она ощутила удивительное спокойствие. Может, так чувствуют себя люди в то мгновение, когда прыгают с обрыва в реку? А может, так себя чувствуют, когда влюбляются, встают на рельсы, отправляются в страну, где все говорят на незнакомом языке? Почти всегда ей казалось, что она живет именно в такой стране, в стране, где люди слышат ее слова, но не понимают их смысла. Ей хотелось, чтобы ее поняли, но никто не понимал.

Утром, когда Эмили проснулась, было холодно. Она дрожала. Теперь при свете дня она осознала, что поднялась на вершину горы. Она стала спускаться в небольшой город, расположенный у подножия. По пути попадались заросли ежевики, колючего кустарника, скопления сумаха и птичьи гнезда. Ей никогда не доводилось бывать так далеко от дома, она была напугана и взволнована собственной смелостью. Волосы растрепались, руки покрылись царапинами. Туфли промокли от росы.

Скоро воздух прогрелся солнцем. Эмили все шла и наконец дошла до заброшенного дома на подступах к городу. Во дворе она заметила кроликов. Кролики кричат по-человечески, когда попадают в капкан. Дом, стоявший почти у самого леса, был очень старый, с соломенной крышей. Что, если ей поселиться в нем? Даже если брат с отцом будут ее искать, они пройдут мимо этого дома и не заподозрят, что она находится там. Она станет невидимкой. Ее семья смирится с ее исчезновением, прекратит поиски, и она останется жить здесь, на свободе, в покое и одиночестве. Будет делать одежду из скатертей, спать на тюфяке с сеном, держать окна открытыми и оставит в прошлом тот неотступный страх, который пробирал ее до самых костей.

Она продолжила путь вдоль поля, через сад. Над головой раскинулся купол из яблоневых цветов, воздух был напоен ароматом. Глядя сквозь белое благоухающее марево, она воображала, что это снег, что небеса приоткрылись, что мир принадлежит только ей. Городок, куда она пришла, был маленький, никто не заметил ее появления, пока она не оказалась возле старейшего дома в городе – обиталища семейства Брэди. Во дворе на стуле сидел мужчина и грелся на солнышке. На вид ему было лет тридцать, красивый, с черной бородой. Он смотрел в небо, но каким-то образом почуял, что она рядом.

– Почему ты идешь мимо и даже не здороваешься? – спросил мужчина с легким, очень приятным акцентом.

– Доброе утро, – с трудом выдавила Эмили. У нее было такое чувство, словно она проглотила целый пчелиный рой. Может, ее даже и ужалили. Позже она обнаружила на запястье красную полосу, на которую в тот момент не обратила внимания. Вот Эмили пришла в город, которого никогда раньше не видела, разговаривает с мужчиной, у которого хватает духу обращаться к ней так, словно он ее знает, хотя ее на этом свете не знает никто. И на том свете, скорее всего, тоже.

– А ты не местная, – сказал мужчина. Это он знал наверняка.

– Я гуляла по лесу. Любовалась цветами. – Это была правда, пусть не вся. Но и этого вполне достаточно.

– И ты не боишься медведей? – Мужчина поддразнивал ее.

– Себя я боюсь больше, чем медведей, – вырвалось у Эмили. Что ж делать, если в одиночестве ей не было страшно и на вершине горы она испытала покой. Что будет дальше?

– Значит, ты бесстрашная? – спросил он без издевки, с искренним интересом. Но сидел прямо и смотрел мимо нее.

– Нет, я трусиха. Мышь, – сказала Эмили. Ей вдруг стало стыдно.

– Сомневаюсь. Позавтракай со мной, – предложил мужчина. На шее у него была повязана салфетка. – Я просто сгораю от желания поговорить с необычным человеком.

Мужчина был одет в белую рубашку и светлый костюм. Он обращался к ней небрежно, без особых церемоний, как и положено очень красивому мужчине. Но на столе перед ним стоял поднос с аппетитной едой. Булочки, медовое масло, ломтики яблок и вдобавок тарелка с ветчиной. Эмили сообразила, что умирает от голода. Все же она колебалась.

– Сэр, я ведь вас даже не знаю, – сказала она.

– Меня зовут Чарльз Строу. Друзья зовут меня Карло.

В груди у Эмили трепыхалась птица, пойманная в силки.

– Только не отказывайся, – настаивал Чарльз. – Не так уж часто мимо этого старого дома проходит красивая женщина.

И тут Эмили догадалась, что он слепой. Она едва не рассмеялась в полный голос. Человек, который видел ее, никогда не назвал бы ее красивой. Она вошла в ворота и села напротив него.

Почувствовав на коже ее тень, он понял, что добился своего, и улыбнулся.

– Значит, ты не такая уж смелая, как делаешь вид?

– Это вы придумали, что я смелая. Я же сказала, что я труслива, как мышь, – возразила Эмили.

– Что у вас с глазами? – спросила она, заметив, что его глаза лишены блеска. Они имели очень странный цвет – темно-синий, матовый. Если бы Эмили потребовалось описать этот цвет, она бы сравнила его с лесным озером или с небесной дверцей.

– Ты очень прямодушная, – расхохотался Чарльз. – Или просто невоспитанная?

– Если вы считаете меня невоспитанной, я могу уйти. – Эмили не шевельнулась, не убрала рук с коленей. Она не собиралась уходить.

Ее ответ вызвал у него улыбку. В отличие от большинства людей, он находил ее очаровательной.

– Ты очень наблюдательная. Моя болезнь называется «речная слепота». Подцепил в Южной Америке, когда работал там. Причина – червячок, такой крошечный, что не заметишь. Обитает в воде. Я переплывал одно озеро в Венесуэле. Такое глубокое, что местные жители утверждают: оно соединяется с небом по ту сторону Земли. И мне чертовски не повезло. Тогда-то мир и стал исчезать из виду. Но тебя я прекрасно вижу.

Эмили издала смешок. Протянула ладонь с растопыренными пальцами, помахала у него перед носом. Как она и предполагала, он не обратил внимания.

– Неправда. Не видите.

– Вижу.

– Вы не можете меня видеть. Я – человек-невидимка.

– Только не для меня. Я вижу невидимое. То, что внутри, а не снаружи. Одно из преимуществ моей трагедии.

– Тогда, может, это вовсе и не трагедия?

– Жизнь вообще трагедия, – с удовлетворением сказал Чарльз.

Эмили вдруг почувствовала сквозь чулок лист полыни, который лежал у нее в туфле. Эти самые слова она говорила сестре всего лишь несколько недель тому назад.

– Хочешь, докажу, что могу видеть то, чего никто не видит? – спросил Чарльз.

– Конечно, – кивнула Эмили.

Они сидели друг против друга, ничего не происходило, и Эмили не знала, что и подумать. Вдруг Чарльз резко нырнул под стол.

– Вы что, ловите свою тень? – недоумевая, спросила Эмили.

Чарльз знаком показал, чтобы она протянула руку. Она протянула, он положил свою руку рядом и осторожно приоткрыл сжатый кулак. Там была крошечная мышь-полевка. Эмили рассмеялась, восхищенная.

– Вы прямо как филин! – воскликнула она. – Видите в темноте.

И с этой минуты, хотя другие звали его Чарльз или Карло, она стала про себя называть его Филином.

– Она твоя, – сказал Чарльз Строу. – Ее судьба в твоей власти.

Когда Оливия Старр Партридж, кузина Чарльза, вышла, чтобы забрать поднос, она с удивлением обнаружила за столом какую-то девушку, с которой разговаривал брат. С еще большим удивлением она обнаружила в чашке из хорошего фарфора полевую мышь. После церемонии знакомства Чарльз сразу же попросил Оливию показать Эмили дом и сад, посаженный более ста лет тому назад.

– Не дури, пожалуйста, – заявила Оливия. – Я уверена, что ей неинтересен этот старый сад.

– Она – знаток ботаники, – ответил Чарльз.

– Я всего лишь любитель, – уточнила Эмили.

– И не забудь познакомить ее с собакой.

– Откуда ты знаешь нашего Карло? – направляясь к саду, спросила Оливия у Эмили. Они шли по гранитным ступеням мимо белого забора из штакетника. Земля была какого-то странного, красноватого цвета, словно к почве подмешали неразбавленного пигмента.

– Нашим дорогам суждено было когда-то пересечься, – ответила Эмили.

Она размышляла, может ли спящий догадаться, что все происходящее – только сон, или он не понимает этого, пока не проснется.

– И когда же они пересеклись? – Оливия ухаживала за кузеном и считала своим долгом оберегать его. Ее муж и взрослые сыновья поехали в Бостон, а она осталась, чтобы заботиться о Карло. Он был тяжело болен, но утверждал, что сможет снова путешествовать. Он не из тех людей, которые сидят на одном месте. Его чемоданы уже уложены и ждут в передней.

– Сегодня, – призналась Эмили.

Они шли по саду, заброшенному много лет назад. Он представлял собой заросли, оплетенные плющом. Когда женщины приблизились, вспорхнула стайка ласточек и жаворонков.

– Наверное, раньше здесь было очень красиво, – проговорила Эмили.

Здесь до сих пор сохранилось несколько алых амарантов, кое-где виднелись пунцовые дельфиниумы, иные в шесть футов высотой. Подобных Эмили никогда не видела. Тут же была неухоженная грядка с красным латуком и рубиновой редиской, посаженная Оливией, из которой та и надергала пучок редиса к обеду. Более чем вековой опыт доказал: все, что произрастает на этой почве, приобретает красный цвет. Даже белые, розовые или голубые цветы через некоторое время меняют окраску. Эмили надкусила маленькую грязную редиску. Ее губы окрасились красным соком.

– Жаль, что бедный Чарльз не может взглянуть перед отъездом на свою родину. Он скоро уезжает.

– В Южную Америку?

– Да, он рвется туда. Наши края недостаточно величественны для него. Он говорит, что у нас не горы, а пригорки.

Мальчиком Чарльз проводил часы в библиотеке за чтением дневников Джеймса Кука, Льюиса и Кларка, воображая путешествие, которое совершит сам. Пока другие мальчишки катались на салазках или ловили рыбу, Чарльз штудировал испанский и арабский языки в старом заброшенном доме, мимо которого проходила Эмили. По складу он был отважным естествоиспытателем. Ему было двенадцать лет, когда на него во время прогулки с собакой – щенком колли – напал пекан. Пеканы – крупные хищники из семейства куньих, такие сильные и ловкие, что охотятся на дикобразов и умудряются поедать их вместе с иголками. Чарльз и пекан вступили в схватку из-за собаки. Пекан шипел и рычал, выгибал спину дугой, а потом вонзил зубы в шею колли. Чарльз сжал шею пекана, перекрыв ему дыхание. Тот извернулся и укусил Чарльза за руку, но Чарльз не отпускал его, пока тот не испустил дух.

Мертвого щенка Чарльз принес домой. Он плакал, но лицо оставалось решительным. Через три года Чарльз уехал. Он отправился в Гарвард, который не заинтересовал его, потом перебрался в Нью-Йорк и, наконец, очутился в Южной Америке, где оказывал посреднические услуги американским компаниям. Жизнь в джунглях, жара, реки с солоноватой водой и зубастыми рыбами – все это ему очень нравилось. Он начал видеть сны на испанском языке. Он вообще не тосковал по Массачусетсу – ни по снегу, ни по людям, ни по удобному дому. Лишь иногда он ловил себя на том, что мысленно бродит с собакой по горе Хайтоп.

О смерти отца Чарльз узнал только через шесть месяцев после того, как это случилось. Зрение тогда уже стало ухудшаться. Может, глаза удалось бы спасти, вернись он домой раньше. Теперь, когда он приехал, чтобы проститься с родиной навсегда, он видел только бледные тени, и они становились все бледней. Присутствие Эмили он ощущал как легкий ветерок на лице. Скоро и этого не будет. Поэтому он спешил с отъездом – успеть, пока свет не погас совсем.

Пока Чарльз жил у Оливии, он дрессировал собаку, готовил из нее поводыря, чтобы взять с собой в Южную Америку. Собака сидела на привязи во дворе. Увидев ее на обратном пути после прогулки по саду, Эмили пришла в изумление и восторг.

– Это медведь? – воскликнула она. – Или теленок?

Она наклонилась и погладила огромное, ласковое существо.

– Это ньюфаундленд. Мой кузен считает, что эта собака будет сопровождать его в путешествии по Амазонке. Да ее там просто хватит солнечный удар. Или самого Карло.

Чарльз уже нанял мальчишку из местных, чтобы помог довезти багаж до Нью-Йорка. В Нью-Йорке Чарльз с собакой сядут на корабль до Венесуэлы. Эмили осталась обедать и не пожалела об этом. Чарльз рассказывал ей о выдрах, огромных, как тигры, о крошечных свинках с длинным клыками, о пятнистых диких кошках, которые так любят одиночество, что, даже встретив себе подобную особь, издают пронзительный визг. Она готова была слушать его весь вечер напролет, да так оно, собственно, и вышло. Когда спохватились, было так поздно, что ей пришлось остаться. Свое появление в Блэкуэлле она объяснила просто: заблудилась в лесу. В этом была доля правды, поэтому Эмили не мучилась угрызениями совести. Хозяева с радостью пригласили ее переночевать. Прежде чем лечь спать, Эмили вышла из дома с коробочкой в руках, в которой весь день просидела мышь-полевка. Открыв коробочку, Эмили выпустила пленницу на волю. Чарльз ведь сказал, что Эмили вольна распорядиться ее судьбой, и Эмили распорядилась, как считала правильным. Но бедняжка стояла на месте, словно застыла.

– Беги, беги, – подбадривала ее Эмили.

Пойманная в силки птица трепыхалась в груди у Эмили, и та едва не расплакалась, когда мышка наконец побежала прочь, в лес, туда, где наверняка ее подстерегают филин или ястреб.

Ночью, оказавшись в чужом доме, Эмили размышляла о том, как удержать Чарльза, не дать ему уехать. Она не имела никакого права удерживать его, и все-таки она хотела этого. Ей пришла в голову дикая, фантастическая мысль. Она встала среди ночи и вышла во двор, посидела с собакой. Потом взяла из сарая лопату и отправилась через спящий город. Молодой ньюфаундленд следовал за ней и дожидался у ворот, пока она крадучись пробиралась то в один двор, то в другой. Она нарвала пионов, айвы, белоснежных флоксов. Она выкопала два кустика роз, один – с запахом чая, другой – с запахом жженого сахара. Она украла лаванду, глазастые лилии, базилик, розмарин, шалфей. Она отнесла добычу домой, а потом отправилась в лес. Собака преданно ходила за ней и терпеливо ждала, пока Эмили искала то, что ей требовалось. Бородатая гвоздика, лимонная мята, туберозы, рододендрон, триллиум, болотный клемонос, барбарис, лещина вирджинская, мальва, жимолость. Эмили выбирала только пахучие растения, только те, которые заявляют о себе запахом. Каждый цветок должен стать частью сада, предназначенного для слепца, должен внести свою лепту в пахучие заросли, где даже жалкая травинка оборачивается чудом.

Эмили трудилась всю ночь. Земля в старом саду была действительно красной, и, когда Эмили завершила свой труд, она напоминала адское видение. Шерсть собаки была присыпана красной пылью, и та тоже походила на исчадие ада. Эмили взяла ведро, наполнила его водой из колодца, вымыла свои ноги и собачьи лапы. Подумала: интересно, поймал филин мышку или она благополучно добралась до своей норки? Еще подумала: интересно, догадались ли домашние, что она от них ушла, и начал ли брат поиски, обходя дом за домом? Интересно, понравится ли Чарльзу плод ее трудов, эта красота, которой он нигде больше не найдет, даже если объедет весь свет? «Дорогой Филин! – написала бы Эмили, если бы он мог разглядеть хоть слово. – Наверняка ты увидишь мой сад. Достаточно тебе сделать вдох, и ты все поймешь. Ты должен остаться».

Она спала так крепко, что не слышала, как он уехал. Она испачкалась в земле, и на простынях остались красноватые пятна. Когда она проснулась, собака сидела возле ее кровати. Чарльз оставил собаку ей в подарок. «Моя дорогая Мышь, климат Южной Америки не очень подходит для такого пса. Жестоко брать туда существо, которое к холодам приспособлено лучше, чем к жаре», – написал Чарльз в своей записке. Эмили подумала, что он прав. Влажная жара джунглей, которая не дает передышки, рыбы, которые острыми зубами впиваются в тело, черви, которые могут лишить человека зрения.

Эмили встала с кровати, подошла к окну. Ее брат разговаривал в саду с Оливией. Он разыскал сестру и хотел забрать ее домой. Эмили подумала: интересно, что бы она ответила, если бы Чарльз позвал ее с собой? Еще она подумала: интересно, задержался ли он хоть на минутку возле ее сада? Кто-нибудь другой решил бы, что ее сад белый, но Чарльз наверняка увидел все, как она задумала, когда трудилась ради него: алый поток, пунцовый шлейф, рассказ о том, что у нее внутри.

Река родины
1863

От Блэкуэлла, штат Массачусетс, в Гражданской войне участвовал Тридцать четвертый полк. И все способные передвигаться мужчины, включая внуков Тома Партриджа, одному четырнадцать, другому пятнадцать лет, были мобилизованы. Братья Старр тоже пошли на войну, и Джейкобсы с Хильдегардами, и все остальные. Перед отправкой состоялся парад, люди ликовали и говорили, что война закончится через шесть месяцев. После парада названный в честь прапрадедушки Констант Старр, красавец, в которого была влюблена половина женщин города, поцеловал свою жену, Мэтти, прямо перед молитвенным домом. Он целовал ее так долго, что другие женщины с завистью воображали, что бы они почувствовали в его объятиях.

Когда мужчины и юноши ушли, в Блэкуэлле остались только женщины, дети и старики. Кожевенная фабрика, где много лет изготавливали ботинки и ремни из кожи угря, закрылась, и окна призрачно мерцали в неярком весеннем свете. Счета в банках опустели, люди предпочитали хранить сбережения в матрасе, в чулане или под клумбой. Исторический музей, открытый всего несколько месяцев тому назад, стоял с забитыми ставнями, а сарай позади него сдавали под жилье. Женщины выходили в поля с лошадьми и мулами. Матери с бесконечным терпением учили детей управляться с плугом и ухаживать за яблоневыми садами. Раньше они точно так же учили своих детей говорить «спасибо» и молиться.

Через несколько месяцев один из братьев Партриджей вернулся домой без одной ноги. Другого брата убили в бою. Про обоих Джейкобсов, про отца и сына, ничего не было слышно, и они числились пропавшими без вести. Письма шли месяцами, и люди жили в неизвестности и постоянном страхе. Констант Старр погиб в Виргинии, а в Блэкуэлле только спустя восемь недель узнали о том, что он покинул земной предел. Ферротип с его изображением в военной форме прислали жене, и она приколола его к своему траурному платью, как другие женщины прикалывают к корсажу брошь. Люди часто слышали, как плачет Мэтти Старр, но помочь ей ничем не могли, утешить ее было нечем, поэтому они старались быть с ней как можно ласковей. В кладовых и чуланах почти не осталось припасов, но люди приносили Мэтти горох и жаркое, для нее и двух ее детей. Она не открывала дверь, не откликалась на стук и зов. Еду оставляли на крыльце. Вороны расклевывали горох своими перепачканными в ягодах клювами, собаки, бродившие по городу, лакомились жарким, Старры совсем исхудали.

Это было время великой печали, не похожее ни на какое другое. Когда, как всегда весной, налетели сонмища мошкары, люди едва не посходили с ума от этого нашествия. Конечно, все были уже и без того измучены, надорваны своими потерями и не могли осознать умом, как получилось, что война забрала так много у такого маленького города. В мае появились цветы и напомнили всем о прошлой жизни. Напоминание оказалось болезненным, вызвало слезы, расстройства, нервные срывы и раздоры между теми, кто остался в живых. Весна воспринималась как личное оскорбление, и главным обидчиком была ароматная сирень, завезенная из Англии много лет назад, которая разрослась в высоту до самых крыш. Несколько женщин сговорились и вышли ночью с топорами в руках, с портретами погибших в медальонах на шее, чтобы срубить сирень. Утром дети пригоршнями подбрасывали в воздух лиловые соцветия и, пока те оседали, кружились под ними, распевая «Пепел, пепел».

Вскоре после этого, когда деревья покрылись густой листвой, а трава на лугах налилась соком, на берегах Угорьной реки начала появляться девочка в синем платье. Старый мистер Хильдегард первым заметил ее. Она ловила рыбу на рассвете, когда филины, охотясь на мышей, еще ухали в серебристом, как металл, небе. Хильдегард не хотел просить милостыни у соседей, все жили скудно, но они с женой были просто на грани голодной смерти, дожидаясь, пока в саду созреют плоды. Уха из угря, возможно, поправила бы дело. После снежной зимы вода в реке поднялась высоко. Над холодной водой в теплом воздухе клубился туман. Наверное, из-за тумана Хильдегард оступился и чуть не упал в бурливую воду. Ботинки промокли, он с трудом дышал, пытаясь успокоиться. И тут внезапно показалась она – маленькая девочка среди высокой травы. Эмиль Хильдегард никогда не видел ее раньше, а уж он-то знал в городе всех. Он приехал из Германии в ранней молодости и прожил в Блэкуэлле большую часть из своих пятидесяти лет.

Девочке было лет шесть, не больше, – не тот возраст, чтобы гулять одной в столь ранний час. Течение в реке было таким сильным, что, казалось, ее смоет, подойди она к воде чуть ближе. Обычно Хильдегард в чужие дела не вмешивался, но тут он с бьющимся сердцем поспешил к девочке.

– Осторожней! – крикнул он с таким волнением в голосе, что сам удивился.

Но когда он достиг пятачка с высокой, мясистой травой, где стояла девочка, там кружился в воздухе только хоровод мошкары.

Эван Партридж увидел ее на той же неделе, несколькими днями позже, на том же самом месте. Эван много думал после возвращения с войны, которая отняла у него ногу и брата. Вернувшись, он не мог избавиться от воспоминаний о том, какой темный цвет у человеческой крови, и о том, с каким звуком шлепается о землю простреленное человеческое тело. Он думал о голубях, которые выпархивают из кустов, когда начинается перестрелка, и о недоуменном выражении на лице умирающего брата. Эван научился передвигаться с помощью костылей, которые смастерил ему отец, Том. Эван часто ходил на реку ловить рыбу, ему нравилось сидеть в одиночестве и смотреть в глубокую, холодную воду, словно это были врата в рай. Каждый раз ему приходила в голову мысль вскарабкаться повыше на берег и броситься с обрыва вниз. Один шаг – и ты свободен. Он снова и снова прокручивал в голове эту картину. Как он ощутит холод обступившей воды, как быстрое течение подхватит его, каким чистым и глубоким будет его последний вздох. Он не сомневался, что бог простит его, учитывая все, что Эван повидал и пережил в свои пятнадцать лет.

Он как раз думал об этом последнем холодном вздохе, когда увидел девочку. Она шла босиком. Он сразу обратил на это внимание. Синее платье развевалось, как флаг. Эван что-то крикнул, сам не зная что, какие-то слова не то предостережения, не то удивления. Он подумал – сумеет ли спасти ее, если она упадет в воду. К стыду своему, он и по суше-то передвигался с трудом. Побежать он точно не сможет. Тут девочка исчезла, как рассеивается туман. Эван почувствовал, что сердце колотится о ребра, как во время боя, когда его сковывал собственный страх. Он долго стоял на месте, дожидаясь, не вернется ли девочка. Она не вернулась, и Эван пошел домой, сел обедать с матерью и дедом. Его заполнило странное горячее чувство. Он чувствовал себя потрясенным и низвергнутым в мир. Пока мать мыла посуду, полагая, что они не слышат, как она плачет, Эван хотел спросить у деда, верит ли тот в загробную жизнь. Он хотел спросить, получал ли дед за свою долгую жизнь послания с того света. И если да, то приносили ли эти послания утешение или только усиливали тоску?

На следующий день Эван отправился в молитвенный дом, где хранился городской архив. Он привлек всеобщее внимание, потому что после возвращения с войны редко показывался на людях. Встречные здоровались с ним, потом вежливо отводили глаза, не желая смущать излишним вниманием. Эвана послали в архив, где сидела миссис Келли, она заняла должность своего мужа после его ухода в армию. Вдоль стен стояли книги в темных переплетах из кожи угря, которые хранили сведения обо всех рождениях, смертях и бракосочетаниях, имевших место в Блэкуэлле. Эван сел за стол и начал с самого начала. Довольно быстро он нашел запись о рождении Мэри Старр третьего апреля 1800 года. Сведения о браке или смерти отсутствовали. Далее следовала Эми Старр – видимо, ее младшая сестра, которая утонула в возрасте шести лет. «Молите бога, чтобы она вернулась к нам», – приписал кто-то рядом синими чернилами. Чернила выглядели совсем свежими, словно эти слова написали только что. Когда Эван думал о голубях, взлетающих во время перестрелки, или о недоумевающем лице брата перед смертью, ему тоже казалось, что это было только что, буквально мгновение назад.

Следующим утром Эван отправился к Старрам. Их семьи состояли в родстве, но между ними пробежала кошка, и встречались они нечасто. Дома был отец Константа, Уильям, старик, который из-за потери сына выглядел еще старше. Уильям сидел на крыльце. В последнее время он ничего другого не делал. У него были блеклые голубые глаза и седые волосы, он не снимал добротного твидового пиджака, в котором ходил в церковь на поминальную службу по Константу – тело домой так и не прислали. Уильям Старр ничего не сказал, когда Эван сел рядом с ним, хотя подумал, что отдал бы все, лишь бы его сын вернулся домой пусть инвалидом, на костылях, но живой. Эван заговорил о погоде – «славная стоит», и Уилл Старр ответил, глядя на обочину дороги, где распушились папоротники, – «да, ничего». Потом Эван спросил о девочке, которая утонула в 1816 году, он хотел знать, не могло ли то создание в синем платьице быть сестрой Уилла.

Уильям повернулся и посмотрел в открытое лицо Эвана. В эту минуту Уильям понял, что этому мальчику является что-то ужасное.

– Моя сестра утонула однажды летом, – ровным голосом произнес Уильям. Он не стал рассказывать о том, что ее смерть раздавила родителей, что другая сестра в ту же ночь сбежала с торговцем лошадьми. Не упомянул он и о том, что Эми больше всего любила синее платье. В этом платье ее и похоронили без малого пятьдесят лет тому назад.

– Думаю, это ее я видел возле реки. – Эван взглянул на Старра, чтобы проверить – не засмеется ли тот. Но нет, старик только кивнул головой.

– Ты побывал на войне, – заметил Уильям с добротой, которой сам от себя не ожидал после того, как его сын погиб на войне. – Еще не скоро уляжется все, что ты пережил.

– На ней не было обуви, – сказал Эван в надежде, что его замечание подстегнет память мистера Старра.

На малышке Эмми не было обуви, когда ее нашли, и похоронили ее тоже без обуви. Мать Уилла сказала, что на небесах обувь никому не нужна. Она потребовала, чтобы открыли гроб, и сняла с дочери туфельки из кожи угря, которые надели женщины, когда обряжали девочку. Уилл тогда взглянул в бледное лицо сестры. Он боялся ее открытых глаз, но, слава богу, глаза у нее были закрыты.

На следующее утро они отправились к реке вдвоем: старик, которому незачем было жить, и юноша, который думал, что он, возможно, уже мертв. Поскольку они не знали, сколько им придется ждать, то решили взять с собой удочки, чтобы не терять времени зря. Форель клевала хорошо, и через час у каждого было по полному ведру. В другое время они, наверное, поговорили бы о том, что им улыбается удача, но не в тот день. Они сидели на берегу и слушали, как журчит вода. Однажды Эвану почудилось, что за ивами мелькнуло голубое пятнышко, но это был василек на тонком стебле. На следующий день они пришли снова. Эван накопал червей в старом заброшенном саду за домом, где земля была красная, говорили, что для червей это хорошо, а для любовников – не очень, но Эван не обращал внимания на эти слова. Уилл попросил невестку приготовить им завтрак, чтобы взять с собой. Когда Мэтти Старр узнала, зачем они идут на реку, что они поджидают выходца с того света, ее глаза расширились.

– Ничего не случится, посидим на берегу, и все, – успокоил ее свекр. – Славно позавтракаем на свежем воздухе.

Когда Уильям ушел на реку, к Эвану, Мэтти схватила детей и побежала к миссис Келли, соседке. Она попросила присмотреть за Гленном, которому было всего три года, и за малышом Уиллом, которому не было и двух. Взгляд у Мэтти был дикий, голос напуганный. Миссис Келли согласилась присмотреть за малышами, хотя ей и своих дел хватало: выводок детей и огромный участок, управляться с которым помогал единственный мул. Мэтти не обратила внимания на то, что ставит миссис Келли в затруднительное положение, она оставила малышей и побежала через поле в старых рыбачьих ботинках мужа. Она чувствовала необычайную легкость и свободу, словно ее, как тополиный пух, подхватил и несет ветер. Мэтти взяла за обычай носить одежду мужа и в последнее время ходила по городу не иначе как в бриджах и синей куртке Константа. Она надевала его носки и исподнее. Она спала с портретом Константа на груди. Она чувствовала, как его длинные худые ноги прижимаются к ее ногам, его пальцы перебирают ее волосы, его дыхание щекочет кожу. Она просыпалась, охваченная приступом желания, и, осознав, что сон сменился явью, не хотела вставать с постели. Иногда она оставалась в кровати до полудня, и дети слонялись голодными, если только дедушка не заходил покормить их.