Текст книги "По дороге к звездам"

Э. Маккинли
По дороге к звездам

1

Школьный коридор был пуст. Одиноко висели на стенах прошлогодние рисунки, доска объявлений зияла темным провалом на свежевыкрашенной стенке. Тихо. Неестественно тихо для человека, привыкшего работать с детьми. Сэм улыбнулась сама себе: пройдет всего несколько дней и этот коридор станет, пожалуй, самым шумным местом в Окленде, как, впрочем, и вся школа.

Пахло краской и растворителем, вероятно рабочие покинули сей оплот знаний лишь недавно. Сэм всегда несколько раздражали ежегодные школьные ремонты: приходят взрослые люди, приводят все в порядок, а потом эти обормоты и обормотики в какие-нибудь три недели уделывают родное учебное заведение так, что к Рождеству обязательно приходится опять что-нибудь чинить, покупать, налаживать. Но на то они и дети. Разве можно на них обижаться– Подросток с баллончиком краски в руках и острой потребностью употребить это сокровище отнюдь не во благо человечества – это такая же природная закономерность, как закат солнца, происходящий обычно не реже чем раз в двадцать четыре часа.

– Мэм? мэм, вы кого-то ищите? – Мужской голос прозвучал в холодном безмолвии коридора до смешного глупо: мужчины-учителя редкость в маленьких городках, это вам не огромные школы Сан-Франциско…

Сэм тяжело вздохнула, снова вспомнив о прежней работе. Еще два месяца назад в ее кабинете стояло по меньшей мере около двухсот папок с личными делами ребят. И кабинет… Все условия для правильного подхода к каждому ребенку. Конечно, в такой дыре, как Окленд, на подобные вещи рассчитывать нельзя. Скорее всего, отведут старый школьный класс где-нибудь рядом со спортзалом, а то еще придется ходить к детям на дом. Вот радость!

– Мэм?

Сэм обернулась – неказистый малый лет сорока в форме охранника вопросительно смотрел на нее.

– Мы закрыты до первого сентября. Приходите в понедельник, сегодня все уже разошлись, никого нет – ни директора, ни учителей.

– А, – замялась Сэм. – Я… я новый психолог. Школьный психолог. Я приехала ознакомиться с материалами. Разве вас не предупредили? Женщина, которая работала здесь прежде, должна была сегодня передать мне личные дела детей. Ее зовут… Сейчас, подождите.

Глупо получилось. Самое время забыть имя единственного знакомого в городе человека. Подойдя к окну, Сэм принялась копаться в сумочке в надежде отыскать заветную бумажку. Где-то здесь. Она точно должна быть где-то здесь. Но, как известно, в дамской сумочке и слона потерять немудрено, поэтому под руку попадались то помада, то платок, то документы – что угодно, только не злополучный листок. Положение с каждой секундой становилось все более критическим.

– Мэм, простите, но здесь нельзя находиться посторонним людям. Пожалуйста, покиньте помещение. В противном случае я буду вынужден сам проводить вас к выходу. – В его глазах вспыхнул огонек подозрения.

Конечно, все эти теракты, в результате школы удвоили охрану. Мало ли что нет детей, ведь установить взрывчатку можно сейчас, а взорвать ее позже. Ну где же чертов листок?!

– Да-да, сейчас, одну минуту, – затараторила Сэм, пытаясь выиграть время. – Я только найду свои записи. Не могли бы вы мне помочь… Переберите, пожалуйста, вот эти бумаги. Если найдете голубой глянцевый листок, то дайте его мне, он должен быть сложен пополам. Вот, возьмите.

Сэм наугад выхватила из сумочки около двадцати детских анкет и сунула охраннику, который уже было открыл рот, чтобы еще раз предъявить нарушительнице свои требования. Самый простой психологический прием, в подобных случаях действует безотказно – включить человека в свою работу. Парень несколько опешил, но взял листы и принялся их пересматривать. И ни тени недовольства.

Наконец Сэм почувствовала под пальцами на дне сумочки гладкую поверхность глянцевой бумаги.

– Не ищите, уже нашла. – Она ловко развернула листок. – Джессика Раумен Хаккет. Это имя вам о чем-нибудь говорит?

– Да, – закивал охранник, но маска недоверия еще не сошла с его лица. – Она работала у нас.

– Вот. – Сэм улыбнулась. – А теперь вместо нее буду работать я. Мы созванивались и должны были встретиться здесь сегодня. Но миссис Хаккет, видимо, забыла. Давайте знакомиться. – Она дружелюбно протянула руку. – Саманта Уоттенинг. Ваш новый школьный психолог. А вы, я так понимаю, наша охрана?

Парень неуверенно подал руку.

– Зовите меня просто Фрэнк.

В этот момент справа на лестнице послышались шаги, стук каблуков далеко прокатился по гулкому коридору и замер где-то в углу.

– Фрэнк, это вы? – За матовыми стеклами полупрозрачной двери обозначился внушительный силуэт.

– Миссис Хаккет, так вы еще здесь? – удивился охранник, все еще державший руку Сэм.

Дверь чуть-чуть приоткрылась, и из-за нее выглянуло круглое пухлое личико.

– Ой, Фрэнк, я забыла вас предупредить. – Полное, но очень приятное, милое лицо улыбнулось. – Это ко мне. Вы ведь Саманта Уоттенинг? – Миссис Хаккет с удивительной для своей комплекции легкостью выпорхнула из-за двери.

Это была невысокая леди лет двадцати восьми или около того, с шикарными кудрявыми волосами цвета шоколадной пасты, которые, впрочем, только полнили ее, и очаровательными голубыми глазами. Увидев Миссис Хаккет в полный рост, Сэм не смогла сдержать улыбку: клетчатый оранжевый комбинезон и желтая футболка, как ни странно, очень шли этой женщине. Но вот только каким образом все это уживается с профессией детского психолога, оставалось загадкой. Ведь подрастающее поколение, как известно, имеет обыкновение поднимать подобных субъектов на смех.

– И как я забыла? – удивлялась между тем сама себе миссис Хаккет. – Вечно все перепутаю. Я сижу наверху, жду, а вы тут пытаетесь прорваться через кордоны. Простите, ради бога.

– Ничего, зато я познакомилась с охраной. – Сэм кивнула Фрэнку. – И буду знать, кто отвечает за мою безопасность.

Охранник улыбнулся – в первый раз за все время наконец-то лицо его стало спокойным.

– А я-то думал, что в школе уже никого нет. – Он недоуменно развел руками. – Извините, миссис…

Он неловко замялся и скосил глаза, рассчитывая, вероятно, разглядеть, есть ли обручальное кольцо на пальце у Сэм, но та не стала дожидаться, пока молодой человек проведет свои изыскания, и опередила его.

– Мисс. Мисс Уоттенинг. Можно просто Саманта.

Старое доброе правило маленьких городков – здесь почти всегда друг друга называют по имени. Все кругом знакомые, половина родственников – одним словом, незачем городить огород условностей светского этикета. Это даже неуместно. По фамилии называют только приезжих и особо уважаемых людей, занимающих какие-нибудь высокие должности, вроде начальника полиции или судьи.

– А я просто Джессика. – С этими словами миссис Хаккет бесцеремонно ухватила Сэм за руку и потащила к лестнице, уже на ходу обращаясь к охраннику: – Ладно, Фрэнк, ты нас извини, много работы. Мы уйдем где-то через час. Может, больше. В любом случае предупредим, чтобы ты знал. Имей в виду, там, на третьем этаже, еще Сью и Гейл копаются со старыми магнитофонами, они провозятся дольше.

Кабинет оказался куда более благоустроенным, чем ожидала Сэм. Здесь было две комнаты: одна, побольше – для групповых занятий, другая, поменьше – для индивидуальных. Правда, последняя заодно служила еще и рабочим местом самого специалиста, но это все же лучше, чем одно помещение, которое выполняло бы все функции сразу. Ковры, два дивана, мягкие, удобные стулья. Шкафы для документов даже с замками, можно быть уверенной, что какой-нибудь пострел не влезет в них, пока психолог отвернулся на две минуты. Окна не на школьный двор, где всегда шумно, а на соседнюю улицу, с обратной стороны здания. Неплохо.

– Здесь все довольно мило и можно работать, – рассказывала Джессика. – Знаешь, я когда сама приехала года три назад из Чикаго, то ожидала, что будет много работы и никаких условий. В больших школах ведь психологов всегда около пяти. А тут, когда я узнала, что одна на пятьсот сорок человек детей… У меня шок был. А ты где до этого работала?

Вопрос был задан так неожиданно, что Сэм несколько опешила. Только, можно сказать, влилась в ход повествования – и вдруг на тебе.

– Я… – она помедлила, собираясь с мыслями, – в Сан-Франциско. Тоже в большой школе. Нас было четверо и то не справлялись.

– Да-да, вот и я о том же.

Джессика стояла к Сэм в пол-оборота и, выгружая свои вещи из ящиков стола, складывала их в коробки. В кабинете царил почти хаос: мебель была составлена в угол, ковры до половины закатаны, окна пока не прятались за занавесками, которые, впрочем, лежали здесь же. Заметив взгляд Сэм, оценивающей весь этот беспорядок, Джессика поторопилась успокоить свою преемницу.

– Ты не беспокойся, уберут, наверное, уже завтра. Я просила пока подождать, потому что потом все равно намусорю, собирая вещи. Но первого сентября здесь будет идеальная чистота.

Сэм улыбнулась и кивнула.

– Так вот, – продолжала Джессика, – я ожидала, что придется вкалывать днями и ночами. А еще мне почему-то казалось, что в больших городах люди умнее и дети более развитые. Смешно вспомнить, я думала, что буду работать чуть ли не с умственно отсталыми. Представляла себе, как стану объяснять какому-нибудь полупьяному папаше, зачем его ребенку надо посещать школу. А потом все получилось с точностью до наоборот. Город маленький, все друг друга знают, и, соответственно, все проблемы на поверхности. Здесь за ребенком круглые сутки контроль. Попробуй сорванец выбить стекло в магазине или нашкодить где-нибудь на складе, уже к вечеру об этом узнает его отец. Здесь детям в руки не попадают наркотики и сигареты, никто не продаст подросткам пиво или вино. И можно быть уверенной, что семилетние пацаны не насмотрятся порножурналов. И еще здесь гораздо меньше неполных семей. Почти у всех детей мама и папа, как положено. – Джессика заклеила скотчем последнюю коробку и села на диван рядом с Сэм. – Вообще-то дети здесь более добрые и отзывчивые, я бы даже сказала, более воспитанные. Здесь негде делать карьеру и женщины по большей части полностью посвящают себя семье, очень много домохозяек. Деньги зарабатывают мужчины. Кстати, воспитание более строгое, чем в большом городе. Дети здесь грубят редко. Это не Чикаго, где даже первоклассник легко может послать тебя с твоими советами куда угодно. Подростки буйствуют в пределах разумного, из дома сбегают не чаще чем раз в год и искать их не сложно, потому что дальше Сан-Франциско еще никто не уходил. Ну, конечно, несчастная юношеская любовь тоже не на последнем месте, но суицидов нет. Короче, проблем гораздо меньше, чем в большой школе, где иногда не только дети, но и родители не желают сотрудничать. Здесь подобные вещи редкость.

– Неужели все так просто? – усомнилась Сэм, стараясь придать лицу добродушное выражение, чтобы не обидеть собеседницу. – Почему же ты сама уезжаешь?

Джессика подняла глаза к потолку и томно вздохнула, глаза ее засветились счастьем.

– Я бы ни за что, но мы с Джерри решили завести еще одного ребенка. У меня их и так уже четверо, а тут врачи сказали, что родится двойня. Представляешь?! Мы так обрадовались! – Джессика заулыбалась, глаза ее наполнились слезами восторга и умиления. – Я с четырьмя-то еле справлялась, когда работала, у меня ведь старшему только девять. А теперь шестеро. Придется сидеть дома и заниматься семьей, муж при всем желании не найдет в этом городе работу, которая позволяла бы одному содержать такую ораву. Он нашел неплохое место в Сиэтле, контракт уже подписан, и мы почти переехали, дети уже там с бабушкой. Джерри начал работать. Я постаралась убрать дом и даже кое-что отремонтировала. Извини, если что не так. Вот ключи. Здесь недалеко, брать напрокат машину не имеет смысла. – Джессика печально вздохнула, было видно, что ей жаль уезжать из Окленда. Тихая, спокойная жизнь городка, вероятно, полностью отвечала ее представлениям об идеале. Все кругом знакомые, дети всегда на виду, муж, человек семейный и очень миролюбивый (иначе и быть не могло), любимая работа, столько воспоминаний.

– Ничего, ведь это все ради ваших малышей. – Сэм взяла Джессику за руку. – Семья стоит многих жертв.

– Да, ты права. – Толстушка смахнула со щек слезы и просияла искренней, добродушной улыбкой. – Тебе здесь понравится, вот увидишь. Сейчас я все расскажу. – С этими словами она встала с дивана и пошла к шкафам картотеки. – Детей под наблюдением всего человек пятнадцать-двадцать. В основном подростки с типичными проблемами переходного возраста. Вот смотри. – Джессика, найдя нужный ящик, вытащила его и поставила на пол перед Сэм. – Дана Шерет, тринадцать лет. – Она взяла первую попавшуюся карту. – Считает себя патологически толстой при весе сорок килограммов и росте метр пятьдесят. Это ее единственная проблема, периодически тайком от родителей просто перестает есть, а потом начинает падать в обмороки, если те не уследили.

Джессика развернула еще одну папку.

– А это крошка Джон. Его отдали в школу на год раньше, чем положено: ему четырнадцать, а всем его одноклассникам и друзьям по пятнадцать. Они вытянулись и возмужали, а он еще нет, отсюда и проблема, но, я думаю, это ненадолго, потому что скоро природа сама избавит его от комплексов: у него большой размер ноги, мальчик будет высоким. Нужно только время. Дерек Радейлфорд. – Еще одна папка опустилась на колени Сэм. – Тут не в ребенке дело. Отец пьет, и мальчик пытается заниматься тем же, самоутверждается. Иногда пропускает занятия, может явиться на уроки пьяным. Ту главная твоя опора – мать. Там такая леди… Короче, после того как она накрутит уши своему оболтусу, он месяц ходит как шелковый. Парнишку просто нужно держать в узде, он не виноват, подражает отцу – и ничего больше. Слишком мал, чтобы понять реальную ситуацию. А вот наш гуляка Уильям Деремор, склонность к бродяжничеству…

Джессика почти не заглядывала в папки. Она знала всех своих пациентов наперечет, знала условия, в которых они растут, да что говорить, она знала даже, каким образом комплексы детей связаны с передачами местного телевидения, почему какой-нибудь Стив или Дейв терпеть не может физику, а Мэри ненавидит мороженое, но по уши влюблена в Джеки Чана.

– У нас на всю школу только два серьезных дела, – продолжала она. – Братья Кеннет остались без родителей, отца у них не было, а мать пару месяцев назад умерла от рака. Но мальчишек усыновила тетя. Так что там все хорошо, единственная проблема – оформление документов, но это по большей части забота соцработника, твоя задача помочь детям войти в новую семью, адаптироваться, пережить утрату. Само собой, Тэд и Кевин никогда не были чужими в доме тети. Там по большому счету все идет нормально. А вот второе дело… – Джессика замялась, нехотя вытаскивая темно-синюю папку, гораздо более толстую, чем остальные. – Может быть, тебе помочь, чтобы легче разобраться. Ты человек новый, а у меня все это происходило на глазах. Просто руки опускаются.

И снова на глаза Джессики навернулись слезы. Она уставилась прямо перед собой.

– Знаешь, у меня такое чувство, что и я виновата тоже. Ведь это происходило на глазах у всего города, все знали, все видели, но никто не смог его остановить. Никто. И я тоже. Пытались помогать, пытались просто вмешаться, но…

– Тебе тяжело говорить, давай я прочитаю сама. – Сэм хотела взять папку из рук Джессики, но та не дала.

– Нет, я расскажу, здесь только сухие отчеты. – Она замолчала, собираясь с мыслями. – Когда мы с Джерри сюда только приехали, года три назад, то как-то сразу их заметили. Лаура и Ричард Канинген – идеальная пара, очаровательный сын – Кевин. Смышленый мальчуган, тогда ему было восемь лет. Очень отзывчивые, добрые люди. Лаура такая семейная, такая хозяйка. Ее пироги славились на всю округу, а уж рождественская индейка снискала славу далеко за пределами Окленда. И красавица… Потрясающая женщина, всем взяла. А Ричард под стать ей. Великолепно сложенный, очень талантливый, работал в Сан-Франциско менеджером по продажам и еще книги издавал по экономике, его приглашали в университеты читать лекции, но он не захотел переезжать. Такой обходительный, спиртного не пил вообще, всегда очень опрятен. Мечта любой женщины. А как они любили друг друга! Вот тут и вспомнишь россказни о том, что нельзя быть вечно счастливым. Если ты нашел свое счастье, то это непременно ненадолго. В ребенке души не чаяли, парнишка тоже умный, способный, под стать родителям. Я дружила с Лаурой. Мы были близки. Знаешь, от этой семьи исходило какое-то особенное тепло, к ним все приходили за чем-нибудь, поговорить, рассказать о своих трудностях, они никому никогда не отказывали. Я у них часто бывала. Есть такие люди – достаточно посмотреть на их счастье и на душе становится легче. А потом… Потом Лаура попала под машину, умерла в больнице, не приходя в сознание. Два года назад. Тогда-то все и началось. Ричард целый месяц ни с кем не разговаривал, даже с сыном, потом вроде словно очнулся, но стал другим. Теперь его не узнать. Не хочу рассказывать, как он менялся, слишком больно было видеть это. Бросил работу в Сан-Франциско, подыскали ему здесь, он и ее запустил, продал дом. У них был шикарный особняк в центре города. На эти деньги какое-то время жил с сыном. Но с каждым днем… Появились странные друзья вроде тех, что иногда останавливаются заправить мотоциклы на нашей заправке. Стал пить. Забросил все прежние занятия. Теперь гоняет с этими байкерами, сменил пиджак на кожаную куртку и джинсы. Время от времени кто-нибудь из наших ездит в Сан-Франциско забирать его из полицейского участка. Пытались помешать, остановить, пытались помочь, словно не слышит. Спивается. Медленно, но верно спивается. Наш шериф как-то раз даже посадил его под замок на месяц, но не помогло: он просто отказывался от пищи, метался в клетке как дикий зверь, ни с кем не говорил. Топит горе в вине, вот и все. Отвлекается на свои мотоциклы, я как-то раз застала его в более или менее приличном состоянии, поговорили. Он не может ее забыть, не может – и все. Говорит, теперь ему одна дорога – на тот свет. Не может. Только о ней и думает. Каждый день, просыпаясь и не находя ее рядом, просто садится на мотоцикл и уезжает. Куда глаза глядят. Чтобы не видеть, не слышать, не чувствовать, доводить себя до состояния животного отупения. Так было еще год назад, а сейчас все усложнилось. Стал наглым, грубым, дебоширит, затевает драки. Сладу с ним нет, одна управа – полиция. До чего себя довел.

Но Ричард – это еще полбеды. Кевин после смерти матери фактически остался сиротой. Отец его почти не замечает, открыто говорит, что сын ему не нужен. А мальчишка… Тут уж точно мы виноваты. Нужно было сразу подавать дело в суд, но все чего-то ждали: наладится, исправится, образуется. Как-то носились с Ричардом, а малого и проглядели. Он всегда был тихим, незаметным… Одним словом, теперь Кевин у нас единственный по-настоящему проблемный ребенок. Ему сейчас одиннадцать, в школу не ходит, прав нет, но гоняет на мотоцикле, да так искусно, что наша полиция не всегда еще за ним угонится. Говорят, у него видели оружие. Шляется по Сан-Франциско. Где– никто не знает. Сам себе хозяин. Никакого контроля над собой не признает, боится только отца, тот все же задает ему трепку, если полицейские приводят и заставляют платить штрафы. Дело о лишении родительских прав до сих пор было в суде Окленда, но этой осенью судья Эткинс передаст его в окружной. Мальчику назначат опекуна или найдут родителей для усыновления. Так не может продолжаться, прошлого не вернешь, Ричарда не спасти.

Джессика встала и нервно заходила по комнате, обхватив голову руками.

– Прости, что я вот так… Это дело решенное, оно тебя тоже почти не коснется. Просто знай, если подростки затеяли что-то не по-детски продуманное и опасное, значит, там не обошлось без Кевина. Отец никогда ничего не знает о местонахождении сына, только если его нужно забрать из полиции. Мы предупреждали, что передадим дело в суд, он только плечами пожал – мол, нужен, даром отдам. Мы пытались найти подход к Кевину, но это бесполезно, слишком взрослый, слишком заброшенный, слишком надломленный для своих одиннадцати. Я впервые в жизни не знаю, что делать, ни как психолог, ни как человек. Мне было жалко разлучать Ричарда с сыном, я еще помню его другим, все надеялась… Ты человек новый, тебе будет легче. Хотя бы потому, что будешь объективной. А я не могу. Мне жалко и Кевина, и Ричарда, и… И я не знаю…

Джессика снова села на диван.

– Просто подпишешь дело, когда судья этого попросит, и все. Иначе потеряете обоих. А так есть шанс спасти хотя бы Кевина. Сделай это, не жди, как я. – Джессика передала папку и, отвернувшись, снова стала собирать вещи. – А вообще город у нас хороший…

Но Сэм уже не слушала ее. На коленях у нее лежал увесистый том, ставший прямым следствием чужой трагедии, где как всегда за ошибки взрослых расплачивается ребенок. За ошибки? Нет, здесь никто не ошибался, разве что сама жизнь случайно, неловким движением уничтожила самое прекрасное из своих творений – любовь. Сэм осторожно сняла черную резинку и открыла папку. С фотографии на нее смотрел русый мальчик с темными глазами. Светлые, прямые пряди спадали на лоб, взгляд нахально-вызывающий, словно он делает одолжение, что стоит перед объективом. И еще презрение. Всепоглощающее, злобное презрение, которому не место в детских глазах. Правильной формы нос и волевой подбородок придавали лицу уверенность, создавалось ощущение какой-то душевной искренности, неспособности – или нежелания – идти окольными путями. Слишком принципиальное выражение для ребенка. И вызов. В каждой черточке, даже в том, как лежат волосы на лбу. «Вы меня не остановите, я буду делать все, что хочу. Всегда», – словно говорили эти глаза.

– Знаешь, он никогда не врет и не отпирается, как другие дети, если их застукают с поличным. – Джессика говорила не оборачиваясь, все так же перекладывая с места на место свои вазы и декоративные сухие цветы. – Гордится своими выходками. Ни с одним взрослым нормально не разговаривает. И, конечно, сам не понимает, что этим лишь пытается привлечь внимание отца, которому теперь не нужен. Я пыталась ему объяснить, что с ним творится, не слушает. И еще смерть матери. Он ведь тоже очень переживал…

Сэм пристальнее вгляделась в фотографию: если не смотреть на глаза – совсем ребенок, еще только начавший входить в сознательный возраст, а если смотреть – взрослый, совершенно взрослый, знающий, пожалуй, больше, чем иной двадцатилетний парень. Сэм не выдержала и захлопнула папку. Ощущение неестественности, неправильности подкатило к горлу приступом тошноты. Некоторые считают, что дети многого не понимают и потому гораздо легче переносят и утрату близких, и семейные драмы. Что лишь став взрослым, человек до конца осознает все трагедии своего детства. Пускай бы эти умники заглянули в глаза Кевина. Как нужно было изломать детскую душу, чтобы ребенок в одиннадцать лет бросил вызов мирозданию. Неправильно, неверно, так не должно быть – вот что светится в этих темных глазах. Он не просто шалит, как другие в его возрасте, он каждый день просыпается, чтобы опрокинуть мир, который доставил ему столько боли. Ломать, уничтожать, не имея другой цели, кроме ниспровержения всех существующих порядков. Вы говорите, что нельзя ездить на мотоцикле до четырнадцати лет, а я буду; вы хотите, чтобы я ходил в школу, не дождетесь. Вы построили мир, в котором мне плохо, в котором я несчастен, так разве он не достоин того, чтобы его разрушили?…

– Ты сам этого не понимаешь, – прошептала Сэм, не замечая ничего вокруг: перед глазами стояла детская фотография.

– Что? – не поняла Джессика. – Что ты говоришь?

– Говорю, что он сам в себе не может разобраться.

– Кто, Ричард? – Джессика закивала. – Да, боюсь, не может. А уж ребенок и подавно. Это мы запустили. Только наша вина, все не верилось.

Сэм не стала растолковывать, что имела в виду как раз Кевина, а не Ричарда. Как хорошо она представляла себе, что с ним творится. Жажда разрушения, сжигающая изнутри душу, еще и без того не окрепшую для взрослых проблем. Каждый день шляться неизвестно где, толкаться по притонам среди взрослых, даже не осознавая, что за страшный импульс толкает тебя вперед. Спать от случая к случаю, где придется, с бомжами, на каких-нибудь чердаках, в подвалах или уличных бочках, воровать еду в супермаркетах. Только бы не быть дома, только бы не видеть, как отец медленно спивается, как рушится все то, что когда-то называлось счастьем! Страшный импульс, гонящий из дома, толкающий вперед, туда, где поопаснее, и лишь одна мысль в голове: в мире, где такое возможно, мне позволено все! Пускай попробуют остановить. И боль, преследующая сутки напролет, изводящая, словно грызущий внутри червь. Боль, с которой ложишься спать, с которой просыпаешься, которая всегда рядом. Боль от утраты. И еще путаница, ужасная путаница в голове – нет больше ориентиров. Мир погрузился во тьму и стал бессмысленным. Хаос и свобода. Отчужденность. От всех в целом и от себя в первую очередь. Недетские проблемы, недетские вопросы. Он словно надорвался…

– Ему нужен отец, вот и все, а отца не вернуть, – проговорила Джессика, уже сложившая свои коробки.

Сэм и не заметила, как она опустилась рядом на диван. Ей вдруг стало смешно: две жизни летят в тартарары, маленькая и большая, если так вообще можно сказать о жизнях. Два человека погибают медленно, как от смертельной болезни… А она-то себя считала несчастной. Видите ли, бросил возлюбленный! Ах ты господи, какая досада! Ей почти тридцать, а этому мальчику только одиннадцать, и он уже не верит ни в правду, ни в любовь, ни в справедливость. Сэм уехала из Сан-Франциско, пытаясь убежать от своей проблемы, нужно было радикально сменить обстановку, проветриться. Только сейчас она поняла, что по большому счету в ее жизни не произошло ничего страшного или непоправимого. Рабочая привычка объяснять людям их внутреннее состояние тут же подкинула подходящее сравнение: такое же ощущение возникает у человека, только что похоронившего любимую собаку и на обратном пути встретившего траурную процессию, где мать провожает в последний путь единственного сына. Все познается в сравнении.

Сэм перевернула первую страницу, дальше шли полицейские отчеты: кража, кража со взломом, кража, угон машины, угон мотоцикла, драка в супермаркете, драка, кража… Вся папка из отчетов психологов и полицейских, оставалось лишь подписать сверху «Мы бессильны». Бессильны. Неудивительно, что у Джессики опустились руки. Здесь есть единственный выход – отец. Хотя, может, уже поздно.

– Кажется, мы засиделись. Фрэнк звенит ключами на третьем этаже, значит, даже Сью и Гейл уже ушли. Пойдем, я покажу тебе дом. Там еще остались кое-какие наши вещи, но я буквально завтра их заберу. А вообще, дом очень милый, правда будет великоват для тебя, мы там жили вшестером. А еще хороший сад, я за ним ухаживала. Если не запустишь, будет очень красиво весной.

– Хорошо, постараюсь. – Сэм встала и положила синюю папку к остальным, но этот жест показался ей чуть ли не каким-то кощунством.

Там, на столе, лежали счастливые судьбы, куда только заглянули первые лучи черного солнца взрослых проблем, а этот калека… Каково ему среди этих, похоронивших даже не собаку, а крысу или хомячка? Каково ему, потерявшему в одночасье все? И Сэм положила папку в свой пакет.