Текст книги "Колдовской апрель"

Глава 7

Они проводили ее восхищенными взглядами, так и не догадавшись, что их одернули. Конечно, их несколько разочаровал тот факт, что она их опередила и лишила их удовольствия подготовить все к ее приезду и насладиться выражением ее лица, когда она все это увидит, но оставалась еще миссис Фишер. Они сосредоточат свои усилия на миссис Фишер и полюбуются на ее лицо, хотя, как и все люди на свете, они предпочли бы любоваться леди Каролиной.

Но сейчас, поскольку леди Каролина говорила о завтраке, наверное, лучше начать именно с него, потому что сегодня предстоит еще много разных дел: побеседовать со слугами, осмотреть дом и, наконец, подготовить и украсить цветами комнату для миссис Фишер.

Они весело помахали на прощание леди Каролине, которая была так поглощена разглядыванием чего-то вдали, что не обратила на них внимания, и, повернувшись, увидели перед собой служанку, которая устраивала их на ночь – та подошла совсем неслышно, поскольку носила тапочки на веревочной подошве.

Служанку звали Франческа, это была уже немолодая особа, проработавшая у хозяина, как он сказал, много лет: ее присутствие, добавил он, делает заботу о сохранности имущества излишней. Пожелав им доброго утра и выразив надежду, что спали они хорошо, служанка сообщила, что завтрак накрыт в столовой этажом ниже и что она их проводит.

Они не поняли ни одного из множества слов, которые Франческа ухитрилась использовать для передачи такого простого сообщения, однако последовали за ней, потому что хотя бы это было понятно, и, спустившись по лестнице и пройдя через просторный холл, такой же, как этажом выше, только вместо окна здесь выходила в сад застекленная дверь, прошествовали в столовую, где, восседая во главе стола, завтракала миссис Фишер.

На этот раз они не могли сдержать восклицаний. Воскликнула даже миссис Арбатнот, хотя и издала только краткое «О!»

Восклицание миссис Уилкинс было намного цветистее:

– Ну надо же! Словно кусок хлеба изо рта вырвали!

– Здравствуйте, – сказала миссис Фишер. – Простите, что не встаю, это все из-за трости, – и она протянула им через стол руку.

Они подошли и по очереди ее пожали.

– Мы не знали, что вы здесь, – сказала миссис Арбатнот.

– Да, – ответила вернувшаяся к трапезе миссис Фишер. – Да, я здесь.

И с достоинством срезала с яйца верхушку.

– Какое разочарование! – воскликнула миссис Уилкинс. – А мы-то собирались устроить вам грандиозную встречу.

Миссис Фишер коротко глянула на нее – ну конечно, это та самая, которая еще на Принс-оф-Уэйлс-террас утверждала, что видела Китса. С ней следует быть осторожнее, лучше с самого начала поставить ее на место.

Поэтому она проигнорировала миссис Уилкинс и, с непроницаемым видом глядя вниз, на яйцо, произнесла:

– Я приехала вчера, вместе с леди Каролиной.

– Вот ведь ужас! – сказала миссис Уилкинс, не поняв, что ее игнорируют. – Теперь ничего ни для кого не надо готовить. Я расстроена. Словно у меня изо рта выхватили кусочек хлеба как раз в тот момент, когда я вознамерилась его проглотить.

– Присядете? – спросила миссис Фишер у миссис Арбатнот – она намеренно обращалась исключительно к миссис Арбатнот, поскольку сочла сравнение себя с хлебом весьма неподходящим.

– О, благодарю… – неожиданно для самой себя миссис Арбатнот села подле миссис Фишер.

На столе стояли еще только два прибора, по обе стороны от миссис Фишер. Так что она села с одной стороны, миссис Уилкинс – с другой, напротив нее.

Миссис Фишер восседала во главе стола, и именно рядом с нею располагались и кофейник, и чайник. Конечно, они все поровну разделили плату за Сан-Сальваторе, но ведь именно они с Лотти, мелькнуло у миссис Арбатнот, нашли это место и проделали всю работу, чтобы его снять, и это они решили взять с собой миссис Фишер. Без них она здесь ни за что бы не оказалась. Так что с моральной точки зрения миссис Фишер считалась гостьей. Да, официально здесь хозяйки не было, но если бы была, то не миссис Фишер и не леди Каролина, а либо она, либо Лотти. Усаживаясь, миссис Арбатнот не могла не думать об этом, а миссис Фишер, взмахнув рукою, которую когда-то пожимал Рескин [9]9
  Джон Рескин (1819–1900) – английский писатель, художник, теоретик искусства, литературный критик и поэт.


[Закрыть], в сторону стоящих перед ней сосудов, осведомилась: «Чай или кофе?» Мысли миссис Арбатнот лишь окрепли, когда миссис Фишер ударила в стоявший рядом с нею небольшой гонг с таким видом, будто ударяла в этот гонг и сиживала за этим столом с самого детства. Она обратилась к представшей перед ней Франческе слогом Данте и попросила принести еще молока. Миссис Арбатнот подумала, что миссис Фишер ведет себя как владелица замка, и, если б она не была в таком чудесном расположении духа, то, возможно, обратила бы на это ее внимание.

Миссис Уилкинс тоже это заметила, и это натолкнуло ее беспорядочный ум на мысли о кукушках. Несомненно, если б она была в том же нервном состоянии, как при первой встрече с миссис Фишер, она бы от нервов и смущения тут же бессвязно и пространно залопотала что-нибудь о кукушках. Но ощущение счастья смыло все ее страхи, она была очень сдержанна, она могла управлять своими речами, ей не надо было в ужасе слушать самое себя, неспособную остановиться; она была совершенно спокойна и естественна. Разочарование от невозможности подготовить встречу для миссис Фишер тоже мгновенно испарилось, потому что в раю невозможно быть разочарованной. Не возражала она и против того, что миссис Фишер ведет себя как хозяйка. Какая разница? В раю не возражают. Поэтому они с миссис Арбатнот согласно сели по обеим сторонам от миссис Фишер (в других обстоятельствах вряд ли они сделали бы это так охотно), а солнце заливало столовую через два выходящих на бухту окна, и сквозь распахнутые двери был виден сад, полный чудесных цветов, в особенности фрезий.

Тонкий и изысканный аромат фрезий, вливаясь в комнату, вился вокруг трепетавших ноздрей миссис Уилкинс. В Лондоне фрезии были ей недоступны. Иногда она заходила в цветочный магазин и осведомлялась о цене, просто ради того, чтобы понюхать букет: она прекрасно понимала, что это просто грабеж– целый шиллинг за три цветочка. Здесь же они были повсюду, рвались из земли на каждом углу, ковром покрывали почву под розовыми кустами. Даже представить невозможно – набирай себе фрезий, сколько хочешь, комната залита солнцем, а ты в летнем платье, и еще только первое апреля!

– Полагаю, вы уже поняли, что мы очутились в раю, не так ли? – ангельски улыбнулась она миссис Фишер.

«А они значительно моложе, чем я думала, и далеко не такие простушки», – подумала миссис Фишер. И вспомнила, как еще на Принс-оф-Уэйлс-террас, хотя и решила не обращать внимания на экзальтированность миссис Уилкинс, все же подметила их быстрый и взволнованный отказ предоставить или получить рекомендации.

Но ничто не могло на нее повлиять, ничто и никто. Она слишком прочно обросла респектабельностью. У нее за спиной выстроились обладатели трех громких имен, на которых она ссылалась в разговоре о рекомендациях, и при необходимости ради поддержки и одобрения она могла привести еще целый список. Даже если эти молодые женщины – а у нее не было никаких оснований верить на слово, что та, в саду, на самом деле леди Каролина Дестер – даже если эти молодые женщины окажутся теми, кого Браунинг называл – ах, как хорошо она помнит эту его забавную и восхитительную манеру говорить! – «ночными бабочками», что вполне возможно, то какое это имеет отношение к ней? Пусть себе летают по ночам, если им угодно. В шестьдесят пять лет об этом и о многом другом уже можно не беспокоиться. Во всяком случае, терпеть их придется всего лишь четыре недели, потом она их больше никогда не увидит. А пока что здесь полно мест, где она может сидеть от них подальше и предаваться воспоминаниям. К тому же здесь у нее имелась собственная гостиная, очаровательная, с мебелью медового цвета и картинами, с видом на море в сторону Генуи, с дверью, выходившей на крепостную стену. В доме было две гостиных, и она объяснила этой хорошенькой леди Каролине – определенно хорошенькое создание, Теннисон с удовольствием прогулялся бы с ней по известняковым холмам – вознамерившейся было захватить себе медовую гостиную, что ей необходимо иметь собственное убежище, из-за трости, вы понимаете.

– Неужели кому-то будет приятно смотреть на хромую старую женщину? – сказала она леди Каролине. – Лучше уж я буду проводить время в одиночестве здесь или в садике на этой удобной стене.

И спальня у нее тоже была приятной, с окнами на две стороны: одно окно смотрело на залив, и солнце светило в него по утрам – а она любила утреннее солнце, а второе выходило в сад. Как они с леди Каролиной выяснили, в доме было только две спальни с видом на две стороны, и в них, несомненно, было больше воздуха. В каждой было по две кровати, они с леди Каролиной тут же распорядились убрать лишние и перенести в две оставшиеся спальни. Теперь здесь стало просторней. Леди Каролина превратила свою спальню в спальню-гостиную, приказав перенести туда из большой гостиной софу, письменный стол и самое удобное из кресел, миссис Фишер же ничего из этого не потребовалось, поскольку у нее имелась своя гостиная со всем необходимым. Поначалу леди Каролина подумывала о том, чтобы оставить большую гостиную исключительно для себя, потому что две другие вполне могли в перерывах между едой пользоваться столовой этажом ниже, тем более что это было очень приятное помещение с удобными стульями, но ей не понравилась большая гостиная – это была круглая комната, располагавшаяся в башне, с узкими окнами в толстых стенах и высоким куполообразным потолком с балками, похожим на раскрытый зонтик, и там было мрачновато. Несомненно, леди Каролина поглядывала на медовую комнату и, если бы миссис Фишер не проявила твердости, прибрала бы ее к рукам. Что было бы совершенно абсурдно.

– Надеюсь, – сказала миссис Арбатнот, стараясь улыбкой передать миссис Фишер мысль о том, что она хоть и не совсем гостья, но все же совсем не хозяйка, – у вас удобная комната.

– Вполне, – ответила миссис Фишер. – Не хотите ли еще кофе?

– Нет, спасибо. А вы?

– Нет, благодарю. У меня в спальне было две кровати, одна только место занимала, я попросила ее вынести. И стало гораздо удобнее.

– О, так вот почему у меня в комнате две кровати! – воскликнула миссис Уилкинс с пониманием: она сразу же, как вошла, увидела, что вторая кровать в ее маленькой комнатке была совершенно неуместной.

– Я никаких распоряжений не отдавала, – заявила миссис Фишер, снова адресуясь только к миссис Арбатнот. – Я просто попросила Франческу убрать.

– В моей комнате тоже две кровати, – ответила миссис Арбатнот.

– Наверное, ваша вторая из спальни леди Каролины. Она тоже попросила убрать лишнюю. Глупо иметь в спальне кроватей больше, чем надобно.

– Но ведь и мы приехали без мужей, – сказала миссис Уилкинс, – и я не вижу смысла держать в комнате вторую кровать, если нет мужа, чтоб в ней разместиться. Могут ли вынести лишние кровати и от нас?

– Кровати не могут без конца путешествовать по комнатам, – холодно ответила миссис Фишер. – Где-то они должны наконец остановиться.

Замечания миссис Уилкинс казались миссис Фишер совершенно неуместными. Каждый раз, когда та открывала рот, из него вырывалось нечто, чего не следовало бы произносить вслух. В кругу миссис Фишер пустые разговоры о мужьях не поощрялись. В восьмидесятые годы, когда она была в расцвете, к мужьям относились серьезно, как к единственной реальной преграде от грехопадения. И к кроватям, если уж и приходилось о них вспоминать, тоже относились с осторожностью, а сведение мужей и кроватей в одну фразу и вовсе считалось неприличным.

И она снова обратилась исключительно к миссис Арбатнот:

– Позвольте налить вам еще кофе.

– Нет, спасибо. А вам подлить?

– Не нужно. На завтрак я никогда не пью больше двух чашек. Не желаете ли апельсинов?

– Спасибо, нет. А вы?

– О, я не употребляю на завтрак фрукты. Это все американская мода, а мне уже поздно к ней привыкать. Значит, вам больше ничего не нужно?

– Совершенно верно. А вам?

Миссис Фишер помедлила, прежде чем ответить. Это что, привычка такая – отвечать вопросом на самый простой вопрос? Если так, то надо сразу же ее обуздать, никому не под силу прожить четыре недели в комфорте и покое бок о бок с кем-то, имеющим такую привычку.

Она глянула на миссис Арбатнот, и ее строгий пробор и безмятежный лоб ее разуверили. Нет, это не привычка, просто случайность, что она вот так вторила. Скорее уж у голубки будет утомительная привычка, нежели у миссис Арбатнот. И подумала, какая чудесная из нее вышла бы жена бедному Карлайлу. Куда лучше, чем эта отвратительная зануда Джейн. Она могла бы так хорошо его успокаивать.

– Тогда мы пойдем? – предложила она.

– Позвольте вам помочь, – ответила миссис Арбатнот, вся внимание и участие.

– О, спасибо, я прекрасно справляюсь, трость только иногда…

И миссис Фишер довольно легко встала: миссис Арбатнот не о чем было беспокоиться.

– А я, пожалуй, съем такой роскошный апельсин, – сказала миссис Уилкинс, оставаясь за столом и протягивая руку к большой черной чаше, полной апельсинов. – Роуз, не понимаю, как ты можешь отказываться. Вот, бери этот. Только посмотри, какая красота… – и она протянула большой апельсин.

– Нет, мне надо заняться делами, – сказала миссис Арбатнот, направляясь к двери. – Простите, что оставляю вас, – добавила она вежливо, обращаясь к миссис Фишер.

Миссис Фишер тоже направилась к выходу, и довольно резво – трость на этот раз никак ей не мешала. Она не собиралась оставаться наедине с миссис Уилкинс.

– Во сколько вы предпочли бы приступить к ланчу? – спросила миссис Арбатнот, стараясь удержать над водой голову если и не совсем хозяйки, но и не гостьи.

– Ланч будет в половине первого, – ответила миссис Фишер.

– Что же, тогда в половине первого, я сообщу кухарке. Хотя это будет непросто, – улыбнулась миссис Арбатнот. – Но я захватила словарик, так что…

– Кухарка знает.

– О? – только и смогла сказать миссис Арбатнот.

– Леди Каролина уже с ней поговорила, – сообщила миссис Фишер.

– О? – повторила миссис Арбатнот.

– Да. Леди Каролина говорит на итальянском, понятном кухаркам. Я сама из-за трости пройти в кухню не могу, да если бы и смогла, боюсь, мой итальянский им будет вряд ли понятен.

– Но… – начала было миссис Арбатнот.

– Но это же чудесно! – закончила за нее миссис Уилкинс, возрадовавшись такому неожиданному облегчению ее и Роуз существования. – Получается, нам здесь совершенно нечем заняться, кроме как быть счастливыми. Вы не поверите, – она обращалась непосредственно к миссис Фишер, в обеих руках у нее было по дольке апельсина, – сколько нам с Роуз приходилось трудиться все эти годы, без остановки, и до чего нам нужен полный покой.

Миссис Фишер не удостоила ее ответом и, выходя из комнаты, снова сказала себе: «Ее нужно, просто необходимо обуздать».

Глава 8

Тем временем не обремененные никакими обязанностями миссис Уилкинс и миссис Арбатнот не спеша спустились по истертым каменным ступеням и через увитую ползучими растениями колоннаду вышли в нижний сад. Миссис Уилкинс, заметив в миссис Арбатнот некую задумчивость, спросила:

– Разве ты не видишь, как это замечательно, что нас освободили, всем за нас распорядились?

Миссис Арбатнот ответила, что, да, конечно, это замечательно, и все же она чувствует себя глупо из-за того, что у них все прямо из рук вырвали.

– А мне нравится, когда у меня вырывают из рук, – сказала миссис Уилкинс.

– Но это мы нашли Сан-Сальваторе, и довольно странно, что миссис Фишер ведет себя так, будто он принадлежит ей одной.

– А я считаю странным протестовать, – безмятежно ответила миссис Уилкинс. – Не вижу никакого смысла жертвовать свободой ради власти.

На что миссис Арбатнот ничего не ответила по двум причинам: во‑первых, она была поражена замечательным растущим спокойствием до того вечно возбужденной и суетливой Лотти, а во‑ вторых, ее лишила дара речи открывшаяся перед нею красота.

По обеим сторонам лестницы стелились барвинки в полном цвету, а то, что накануне ночью, влажное и ароматное, скользнуло у нее по лицу, оказалось глицинией. Глициния и солнечный свет… Она вспомнила объявление. И того, и другого здесь оказалось в изобилии. Стебли глицинии вились, переплетались, языческая пышность ее соцветий воспевала саму жизнь, а там, где заканчивалась колоннада, солнце заливало целые заросли пурпурных гераней, и настурции, и бархатцы, такие яркие, что казались раскаленными, и львиный зев. Все эти цветы соревновались в богатстве оттенков, земля за их пламенем спускалась террасами к морю, и на каждой террасе был свой сад, где между оливами по шпалерам карабкался виноград, росли фиговые деревья, и персиковые, и вишневые. Вишни и персики были в полном цвету – чудесные потоки белого и темно-розового среди утонченно трепещущей листвы олив, листья фигового дерева пахли инжиром, на виноградных лозах только завязывались гроздья. А ниже, за деревьями, росли голубые и лиловые ирисы, кусты лаванды, колючие серые кактусы, из густой травы лезли одуванчики и маргаритки, и в самом низу было море. Цвета, яркие, насыщенные, были повсюду, наползали друг на друга, лились, словно реки – голубые барвинки точно походили на лившиеся вдоль лестницы ручейки, – и цветы, которые в Англии росли только на клумбах, гордые цветы, занятые самими собою, вроде голубых ирисов или лаванды, здесь проживали бок о бок с такими простыми цветочками, как одуванчики, маргаритки и белые пирамидки асфоделей, и от того казались еще более роскошными.

Они стояли и молча смотрели на это чудесное буйство, на эту счастливую мешанину. Нет, рядом с такой красотой совершенно неважно, что там сделала миссис Фишер. Недовольство миссис Арбатнот растаяло. В этом тепле и свете, в том, на что она сейчас смотрела, она видела совершенно новое для нее проявление Божественного, и разве можно было хоть из-за чего-то испытывать недовольство? Если бы только Фредерик был рядом, и тоже видел это, видел так, как в начале их любви, в те дни, когда он видел все ее глазами и любил то же, что любила она…

Она вздохнула.

– Ты не должна вздыхать, – сказала миссис Уилкинс. – В раю не вздыхают.

– Я только подумала, что как жаль, что этого не разделить с теми, кого любишь, – сказала миссис Арбатнот.

– В раю ни о чем не жалеют, – сказала миссис Уилкинс. – Считается, что в раю нам довольно всего. А ведь это рай, да, Роуз? Смотри, как все здесь существует вместе – одуванчики и ирисы, обыкновенное и великолепное, я и миссис Фишер – всем есть место, все перемешано, и все так явно счастливы и довольны.

– Миссис Фишер не кажется довольной, по крайней мере, явно, – улыбнулась миссис Арбатнот.

– Скоро начнет, вот увидишь.

Миссис Арбатнот ответила, что не думает, будто после достижения определенного возраста люди могут что-то начать.

На что миссис Уилкинс сказала: никто, уверена она, даже самый старый и закоснелый, не может сопротивляться воздействию совершенной красоты. Пройдет не так уж много дней, а может, и часов, и они увидят, как миссис Фишер преисполнится восторгами.

– Я совершенно уверена, – сказала миссис Уилкинс, – что мы попали в рай, и как только миссис Фишер поймет, где она очутилась, она непременно изменится. Вот увидишь. Отринет свою черствость, станет мягче и гибче, и мы – не удивлюсь, если мы ее полюбим.

Мысль о том, что туго застегнутая на все пуговицы миссис Фишер может преисполниться восторгами, рассмешила миссис Арбатнот. Она смирилась с тем, что Лотти так вольно рассуждает о рае, потому что в таком месте, в такое утро в самом воздухе было разлито всепрощение. Разве это не основание, не предлог?

А леди Каролина, все так же сидевшая на стене, там, где они ее оставили еще до завтрака, услышала смех, перегнулась, увидела их внизу на дорожке и подумала: как ей повезло, что они смеются там, внизу, а не пришли к ней и не смеются рядом. Она не любила шутки в любое время дня, а по утрам она их просто ненавидела, особенно если острили рядом с ней, особенно когда остроты было хорошо слышно. Она надеялась, что чудачки только отправляются на прогулку, а не возвращаются с нее. Они смеялись все чаще и чаще. Что такого смешного они обнаружили?

Она смотрела сверху на их макушки с очень серьезным видом, потому что мысль о том, что ей придется провести месяц в компании с теми, кто смеется, привела ее в ужас, а они, словно почувствовав ее взгляд, вдруг повернулись и взглянули наверх…

Чудовищная общительность этих особ…

Она могла не отвечать на их улыбки и приветственные жесты, но не могла скрыться от взглядов без того, чтобы свалиться в лилии. Так что просто старательно глядела на самые далекие горы, пока эти двое, устав размахивать руками, не двинулись дальше по дорожке, свернули за угол и исчезли.

На этот раз они обе заметили, что их расположение осталось, мягко говоря, без ответа.

– Если б мы не пребывали в раю, – спокойно сообщила миссис Уилкинс, – то я бы сказала, что к нам отнеслись с пренебрежением, но поскольку здесь никто никого не унижает, то, безусловно, не унизили и нас.

– Может, она несчастна, – сказала миссис Арбатнот.

– Что бы с ней ни происходило, здесь она это преодолеет, – с уверенностью сказала миссис Уилкинс.

– Мы должны попытаться ей помочь, – заметила миссис Арбатнот.

– О, но в раю никто никому не помогает. Это конечная станция. Ты не можешь здесь стараться кем-то быть или что-то сделать. Ты просто есть.

Что ж, миссис Арбатнот решила не пускаться в дискуссию по этому вопросу – не здесь и не сейчас. Она знала, что викарий не одобрил бы слова Лотти, счел бы их легкомысленными, если не богохульными. Ах, каким старым отсюда казался викарий – старый, старый викарий…

Они сошли с тропы и стали спускаться по оливковым террасам, все ниже и ниже, где там, в самом низу, теплое сонное море нежно плескалось среди скал. Возле самой воды росла сосна, и они сели под ней, всего в нескольких ярдах от них лежала зеленым брюхом вверх брошенная рыбацкая лодка. У их ног тихонько ворочалось море. Они прищурились, стараясь из тени дерева разглядеть хоть что-то на сияющем свету. Они вдыхали горячий аромат сосновых иголок и растущего среди камней дикого чабреца, к которым примешивался медовый запах разогретых солнцем ирисов, окутывавший их лица. Миссис Уилкинс сняла туфли и чулки и опустила ноги в воду. Понаблюдав за ней с минуту, миссис Арбатнот сделала то же самое. Теперь их счастье было абсолютным. Мужья ни за что бы их не узнали. Они замолчали. Они перестали упоминать рай. Они просто впитывали в себя все окружающее.

А в это время леди Каролина, сидя на парапете, размышляла о своей ситуации. Этот верхний сад был очарователен, но расположен так, что ее уединение в любой момент могло быть нарушено. Любой мог заявиться в сад, потому что двери и холла, и столовой открывались прямо сюда. Но возможно, подумала леди Каролина, она сможет организовать все так, что сад останется исключительно за ней. В полном распоряжении миссис Фишер были усаженная восхитительными цветами крепостная стена и башня, не говоря уж о том, что она заграбастала единственную по-настоящему красивую комнату. Оригиналкам места для прогулок тоже было достаточно – она лично видела еще два небольших сада, да и сама гора, на которой стоял замок, представляла собою огромный сад с дорожками и скамейками. Так с чего бы этому местечку не принадлежать только ей? Ей здесь нравилось, нравилось больше всего. Здесь и иудино дерево, и похожая на зонтик пиния, фрезии и лилии, расцветающий розовым тамариск, здесь есть удобный низкий парапет для сидения, и на три стороны света открываются потрясающие виды: на востоке залив и горы; на севере, за бухтой с чистой и спокойной изумрудной водой – деревня и холмы, усеянные маленькими белыми домиками и апельсиновыми рощами; на западе – полоска земли, связывающая Сан-Сальваторе с материком, а за нею – открытое мо-ре и береговая линия, простирающаяся от Генуи до скрытой в голубом мареве Франции. Да, она определенно хотела закрепить это место за собой. Было бы разумнее всего, если б каждая имела свое определенное место. Для ее комфорта было важно оставаться отдельно от других, иметь возможность быть одной, чтобы никто с нею не заговаривал. И для других это тоже должно оказаться лучшим вариантом. Почему нужно сбиваться в стадо? Этого и в Англии хватает, со всеми родственниками и друзьями – о, сколько же их! – и они только и делают, что постоянно давят, давят. Она успешно избавилась от них на четыре недели, и совершенно ни к чему собираться в кучу с людьми, которые вообще друг к другу никакого отношения не имеют.

Она закурила. До чего же хорошо и спокойно! Эти две отправились на прогулку. Миссис Фишер нигде видно не было. Как же приятно!

Как раз когда она полной грудью вдохнула покой и безопасность, кто-то вышел через застекленную дверь. Это ведь не миссис Фишер вознамерилась посидеть с нею рядом? У миссис Фишер есть ее крепостная стена. Если уж она ее захватила, так пусть там и остается. Ужасно утомительно, если она вдруг помимо своей стены и гостиной захочет обосноваться и в этом садике.

Но это была не миссис Фишер, а кухарка.

Леди Каролина нахмурилась. Ей что, и впредь придется заказывать еду? Пусть теперь этим занимается кто-то из тех особ, которые горазды размахивать руками.

Кухарка с растущим волнением следила за часами и ожидала в кухне распоряжений по поводу ланча – время шло, а она понятия не имела, что подавать, и в конце концов отправилась к миссис Фишер, которая немедленно отослала ее прочь. Тогда кухарка побродила по дому в поисках хозяйки, любой хозяйки, которая сказала бы ей, что приготовить, не обнаружила ни одной и наконец, руководимая Франческой, которая всегда знала, кто где, вышла к леди Каролине.

Кухарку нанял Доменико. Ее звали Костанцей, она была сестрой одного из его кузенов, того, который держал ресторанчик на площади. Когда у нее не было другой работы, она помогала брату на кухне и знала все сытные таинственные итальянские блюда, которые по будням любили заказывать работяги из Кастаньето, а по воскресеньям – приезжавшие сюда жители Медзаго. Она была тощая пятидесятилетняя старая дева; седовласая, шустрая, говорливая, она никогда не встречала никого прекраснее леди Каролины, о чем и сообщила Доменико, и Доменико с ней согласился, как и юный помощник Доменико по имени Джузеппе, который, кстати, приходился ему племянником, а еще девчонка Анджела, тоже его племянница, помогавшая Франческе, да и сама Франческа. Двух других дам, которые прибыли ночью и которых видели только Доменико и Франческа, они тоже сочли очень красивыми, но рядом со светловолосой юной дамой, той, которая приехала первой, они были словно скромные свечи по сравнению с электрическими лампочками, недавно появившимися в замке, словно жестяные умывальники в спальнях по сравнению с замечательной ванной комнатой, которую в свой последний визит обустроил хозяин.

Леди Каролина мрачно воззрилась на кухарку. Однако, как обычно, эта мрачность преобразовалась в восхитительную серьезность, и Костанца, молитвенно сложив руки, возблагодарила святых за счастье лицезреть подобие самой Мадонны.

Леди Каролина сердито осведомилась, что ей надобно, и Костанца, склонив на бок голову, вслушалась в музыку ее голоса. Помедлив в надежде, что чудная мелодия продлится, она все-таки сообщила, что хотела бы получить указания – она уже обращалась к матушке синьорины, но тщетно.

– Она мне не матушка, – гневно ответила леди Каролина, и гнев ее прозвучал как мелодичная жалоба несчастной сироты.

Костанца разразилась сочувствующими воплями. У нее тоже нет матушки…

Леди Каролина оборвала этот поток коротким сообщением, что ее мать жива и в Лондоне.

Костанца восславила Господа и всех святых за то, что юная леди пока не знает, каково это – остаться без матушки. Это такое горе, такое горе; но, несомненно, у юной леди уже есть муж.

– Нет, – холодно ответила леди Каролина. Еще больше, чем остроты по утрам, она ненавидела саму идею мужей. А все только и делали, что пытались ей навязать эту идею – все родственники, все друзья, даже вечерние газеты. В конце концов, она может выйти замуж только за одного, однако, если судить по разговорам, особенно тех, кто хотел бы в мужья пробиться, ей предстоит выйти как минимум за дюжину.

Ее мягкое жалобное «Нет!» заставило Костанцу проникнуться сочувствием.

– Бедняжка, – сказала Костанца, шагнув вперед, дабы сочувственно потрепать леди Каролину по плечу, – не теряйте надежды. У вас еще есть время.

– На ланч, – ледяным тоном произнесла леди Каролина, вся сжавшаяся от угрозы прикосновения, и это после того, как она с такими трудами вырвалась в место, достаточно удаленное и скрытое, чтобы ее, помимо всего прочего, не трепали по плечу, – мы будем…

Костанца тут же обрела деловитость. Она прервала леди Каролину рядом предложений, восхитительных и дорогих.

Леди Каролина не знала, что это дорого, и сразу же прониклась интересом. Все выглядело так заманчиво! В предложение входили всевозможные молодые овощи и фрукты, и масло, и сливки, и невероятное количество яиц. В конце Костанца с энтузиазмом, рожденным такой уступчивостью, объявила, что из всех леди и джентльменов, для которых ей доводилось готовить, ей больше всего нравятся англичане. Она не просто предпочитает их – она ими восхищается. Потому что они знают, что заказывать, они не скупятся, не изображают из себя бедняков.

Из чего леди Каролина поняла, что зашла слишком далеко, и без промедления отказалась от сливок.

Лицо у Костанцы вытянулось, ибо у нее была державшая корову кузина, и сливки пошли бы на пользу им обеим.

– И, возможно, мы бы обошлись без цыплят, – сказала леди Каролина.

Лицо у Костанцы вытянулось еще больше, поскольку ее брат, владелец ресторана, держал на заднем дворе цыплят, многие из которых созрели для принесения в жертву.

– И, пожалуйста, не заказывайте клубнику, пока я не проконсультируюсь с остальными дамами, – сказала леди Каролина, вспомнив, что сейчас только первое апреля, и, скорее всего, люди, живущие в Хампстеде, бедны, потому что иначе какой смысл жить в Хампстеде? – Я все-таки здесь не хозяйка.

– А кто? Пожилая дама? – мрачно осведомилась Костанца.

– Нет, – ответила леди Каролина.

– Тогда кто именно из тех двух дам?

– Никто.

Костанца снова заулыбалась, потому что молодая леди просто шутила. О чем она и известила ту в своей добросердечной итальянской манере, добавив, что искренне восхищена.

– Я никогда не шучу, – коротко ответила леди Каролина. – И вам лучше бы приняться за дело, иначе ланч вряд ли будет готов к половине первого.