Текст книги "История Артура Трулава"

Она перечитывает письмо еще раз и засовывает под подушку. Кажется, Фрэнк был не особенно счастлив от того, что много лет назад бросил Люсиль ради Сью Бенсон. Которая, оказывается, год как умерла. Умерла! От лейкемии! За три месяца! Однако, как бы там ни было, их брак явно счастливым не назовешь. Фрэнку тогда просто пришлось жениться, вот и все. Он закрутил с этой Сью на какой-то вечеринке, куда пошел один. Та сама ему на шею вешалась, он не устоял, и вуаля – свадьба по залету. А теперь вот через столько лет вдруг объявился.

Люсиль вдруг вспоминает, как Фрэнк брал ее за руку, поворачивал ладонью вверх, нежно-нежно целовал, потом переходил к запястью, потом к губам… Кстати, для них сейчас делают увеличители, можно просто купить в аптеке – сама видела на днях, когда заходила заполнить рецепты. Еще подумала тогда: «Вот ведь глупость!» – и одернула платье на бедрах – все время прилипает, постоянно приходится следить. Нужно будет отыскать нижнюю юбку – вроде не выкидывала, насколько помнится. А еще была шикарная комбинация – светло-зеленая, с чудесным кружевом чайного цвета по лифу и низу, прямо слюнки текут от одного вида! Люсиль купила ее в преддверии будущего замужества и потом так и не носила. Тоже ведь где-то лежит… Теперь, конечно, не налезет, но она же садится на диету! Не то чтобы Фрэнк что-то сказал о лишних фунтах, да и сам он далеко не модель, однако дело не только в тщеславии, а в том, что теперь Люсиль действительно хочет прожить как можно дольше. Потому что судьба напомнила ей – никогда не знаешь, что может ждать тебя впереди. Никогда.

У всех геронтологов мода допытываться у пациентов, хотят ли те дожить до ста лет. Люсиль несколько раз спрашивали. Она всегда отвечает: «Ну да, разумеется!», потому что именно этого от нее ждут. Говорить начистоту себе дороже. Ее подруга Фрэнни Миллер, которой девяносто, сказала как-то доктору: «Нет уж, ни за что; я и до девяносто одного-то не хочу доживать!», так ее отправили к психиатру. Люсиль и сама каждый раз думала: «Да Господи, чего ради мне желать дотянуть до сотни?!» А теперь, когда случилось то, что иначе как чудом не назовешь – да, именно чудом, – она на самом деле этого хочет! И больше века люди живут, сохраняя даже относительное здоровье. Она сама на днях видела в кафе быстрого питания старичка, которому, похоже, за сто перевалило, и тот уписывал один пончик за другим, будто на конкурсе едоков. И вышел на своих двоих, даже без палочки. Да, конечно, согнувшись в три погибели и еле передвигая ноги, но без посторонней помощи. А Люсиль пока всего восемьдесят три, она лишь четыре года как разменяла девятый десяток – подумать только, сколько еще всего можно успеть!

Выбравшись из кровати, она спускается упаковать апельсиновое печенье для Артура. Внучатая племянница как раз прислала очень симпатичные коробочки – как от китайской еды навынос, только для печенья. Надеялась, наверное, получить их обратно полными… Нет, все достанется соседу. Ровно три доверху получилось. Люсиль оставляет себе парочку и тут же закидывает обе в рот, что им валяться? От двух штучек вреда не будет. Господи, вкуснотища какая! М-м-м! Рука сама тянется под клапан коробочки и вытаскивает еще одну. Ну, не открыла же – значит, не считается.

У Артура в кухне горит свет. Небось сидит ест покупное печенье. Люсиль крадучись подбирается к окну и выглядывает. Ага, так и есть. Нола, жена соседа, похоже, в жизни никогда не пекла. Так-то она была женщина довольно приятная, только не особенно общительная – кажется, ей, кроме мужа, никто и не нужен был. А теперь вот он остался один-одинешенек, ест ночью на кухне «Орео»… Что, кстати, вообще за ерунду они придумали с этой двойной начинкой, кому она нужна?! Наверняка Артур ужасно скучает по домашнему печенью Люсиль. Мужчины все такие – не понимают, как сильно ты им нужна, пока не ощутят на горьком опыте.

«Чериз Баумгартнер. Родилась 19 марта 1943, умерла 9 августа 2016». Ах, эта… Библиотекарша, самая хорошенькая девушка из всех, когда-либо носивших очки. Родинка на щеке, огненно-рыжие волосы и зеленые, как океан, глаза. Любила все розовое. Волосы укладывала в пучок, который почти сразу же очаровательно растрепывался. Однако Чериз некогда было помнить о том, что она хорошенькая, и вообще это ей не нравилось, она еще в десять лет сказала маме, как ей надоело от всех слышать о своей красоте. Читать любила босиком, сплетя пальцы рук и ног. Замуж так и не вышла. Не до того, заявляла Чериз, когда ей начинали докучать, – на свете еще столько книг…

«Опал Эриксон. Возлюбленная дочь, сестра, тетя»… И внизу, уже другим шрифтом, добавлено: «Дорогая подруга, обожаемая при жизни, любимая и после смерти». Странно…

Артур задумчиво смотрит на надгробие – в одной руке пакет с едой, в другой складной стул. Что бы это значило? «Дорогая подруга»… Никогда раньше такого не видел. Может быть, лесбиянка? Артур взглядывает на даты жизни. Родилась в 1905-м, умерла в 1980-м. Да, возможно. Он прикрывает глаза и склоняется ниже над могилой. Нет, ничего. Опал не расположена разговаривать – по крайней мере, с ним.

Идет дальше, и еще через несколько шагов чувствует, будто его тянут за рукав.

«Кэл Бирман. Родился 1 июня 1900, умер 4 июля 1990». Заядлый удильщик форели, звук текущей воды настраивал его на философский лад. Носил волосы на прямой пробор – и плевать на моду. Нос картошкой, вечно красный, хотя пил в меру. Не любил об этом вспоминать, но на своей свадьбе упал в обморок прямо перед алтарем, у всех на глазах. Любил бассет-хаундов. Главным праздником всегда считал День независимости и каждый год с семьей, а потом с уже взрослыми детьми и внуками устраивал большой пикник. Даже в старости они с женой загружали в машину одеяла и садовые стулья и выезжали в парк застолбить местечко ранним утром, когда серое небо только начинало розоветь и даже птицы еще не пели. В свой главный день и умер…

Ну, довольно время терять. На обед сегодня тунец, надо съесть, пока теплый. Еще пара мандаринов и апельсиновое печенье – можно с него и начать. Хотел взять четыре штучки, но пятое как-то само угодило в пакет. Люсиль в этот раз просто превзошла саму себя. Хорошо, что она больше не сердится. Правда, разговаривает все равно не так дружелюбно, но, по крайней мере, сменила гнев на милость.

Несколько дней назад Артур обрезал иргу и увидел, как соседка вышла на крыльцо за почтой.

– Привет! – окликнул он.

Люсиль без особого энтузиазма подняла руку, будто говоря: «Ну допустим, и дальше что?»

– Ты свободна сегодня вечером? Как насчет ужина? – спросил Артур, чувствуя странную нервозность – все-таки он очень давно не приглашал женщину на свидание.

– Что ты сказал? – переспросила та, как ему показалось, немного раздраженно.

Он повторил вопрос.

– Почему ты спрашиваешь?

Артур, подбоченившись, слегка наклонил голову.

– Тебя это удивляет?

– Да, с чего вдруг, если ты бежишь от меня, как от огня?

– Люсиль, я прошу прощения за тот случай.

– Что?

Вздохнув, он подошел ближе к ограждению соседской веранды.

– Я говорю, что прошу прощения за тот вечер. У меня… случилось легкое недомогание.

– Тогда зачем же ты приходил?

Он на секунду отвел глаза.

– Внезапно прихватило, понимаешь? Вот прямо вдруг. Пришлось поскорее идти домой.

Люсиль просветлела.

– Ох… Так и надо было сразу сказать.

– Ну вот я сейчас объясняю. И еще приглашаю тебя поужинать вместе.

– Где?

– Как насчет «Олив-гарден»? Там автобусная остановка прямо перед входом.

– У меня вообще-то машина есть, Артур.

– Ты ведь вроде не любишь ездить вечером.

Она заколебалась, рассеянно похлопывая конвертами по бедру.

– Ладно. Только я сама за себя заплачу!

– Что ж, пусть это послужит мне уроком.

В итоге, однако, все было за счет Артура – и автобус, и еда. Они окончательно помирились – и будто камень с души упал, даже удивительно.

В последнее время Люсиль где-то пропадает вечерами, на веранде во время прогулки почти никогда не застанешь. За ужином, однако, ничего не сказала, а Артур не стал допытываться, опасаясь получить отповедь. Вчера он видел, как соседка садится в автомобиль – здоровенный красный «кадиллак», ни больше ни меньше! Кто за рулем, видно не было. Возможно, у нее родные в городе? Ну, это ненадолго, сейчас она постоянно к ним ездит, а потом опять останется одна, сядет на веранде и окликнет Артура, когда тот будет проходить мимо. Он единственный всегда рядом.

Сгорбившись на стуле, он не сводит глаз с надгробия, потом встает и подходит ближе. Пальцы движутся по буквам на плите.

– Привет, Нола. Я пришел.

Артур замолкает. Будто наяву видит перед собой ее лицо, фигурку в одном из любимых фартучков… «Ты уже дома, так рано?» – обрадованно спрашивает Нола, повернувшись. В тот день Артур действительно вернулся с работы на пару часов раньше – приболел. Простуда, но довольно сильная. Жена тут же уложила его и пошла поставить на плиту куриный бульон. Пока тот варился, она вернулась, прилегла рядом на кровать, даже не сняв передник, и предложила поболтать о чем-нибудь или почитать мужу газету – он утром не успел. Потом потрогала ему лоб, встала и принесла аспирин. Да, царская была жизнь! И Артур тоже заботился о Ноле, когда та болела, – держал за руку, поглаживая, ставил у кровати фиалки в стакане, приносил газировку, крекеры и все, что нужно. И оставлял одну, когда просила, – обычно так и случалось, жена предпочитала в такое время обходиться без общества. Как она однажды сказала: «Бога ради, Артур, да дай ты мне поспать спокойно!» Он так и сделал, но, конечно, все равно то и дело заглядывал в дверь, следя, как мерно поднимается и опускается грудь спящей…

Постояв еще минуту, он возвращается на свой стул и достает сэндвич.

– Артур? – раздается вдруг.

Нола?! Старик напряженно замирает. Он ждал, что услышит ее, ждал с того дня, когда она умерла!

Однако нет, это не она, а та девушка, Мэдди, которая стоит неподалеку.

– Привет, – говорит она мрачно.

– Привет, – откликается Артур ей в тон, и она слегка улыбается.

– Можно составить вам компанию? – немного резковато спрашивает она, будто заранее ждет отказа.

– Конечно!

Подойдя, она присаживается рядом на землю. Артур предлагает половину своего сэндвича, но девушка отказывается.

– Как сегодня Нола?

– По-прежнему на месте. – Артур откусывает от сэндвича и снова протягивает другую половину Мэдди. – Точно не хочешь? Мне одному слишком много.

Та, взглянув, все же берет.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Повисает молчание. Кажется, ей неловко из-за того, что она разоткровенничалась в прошлый раз – о том, как ее бросил тот козел. Артур пытался объяснить, что в мире еще много парней, но безуспешно. В конце концов, они просто сменили тему. Мэдди нравилось разглядывать все в доме – она сказала, что любит старые вещи, и Артур вдруг пораженно осознал: а ведь и правда, сплошной антиквариат! Из нового только еда в холодильнике, да и то было бы неплохо проверить срок годности на упаковках. Если, конечно, удастся разглядеть, что вряд ли. В основном что-то идет на выброс, только когда уже начинает плохо пахнуть…

Мэдди съедает сэндвич, и настроение у нее поднимается. Артур протягивает ей печенье, она берет и восклицает, едва укусив:

– Класс! Что это?

– Песочное печенье с апельсиновой эссенцией.

– Тут еще лаванда. – Она указывает на фиолетовую точку. – Видите?

– Да? А я думал, это плесень.

Мэдди изумленно уставляется на него.

– И все равно ели?

– Ну, подумаешь – там ведь совсем капелька, – пожимает плечами Артур и откусывает еще.

– Где вы такие покупаете?

– Соседка постоянно что-то печет и иногда меня угощает. Ну, то есть все время, на самом деле.

– Повезло вам!

– Наверное.

Она меняет позу и смотрит на него, прикрыв глаза ладонью от солнца. Какая все-таки красавица! Только бы вот вытащить это кольцо из носа…

– У вас здесь еще кто-нибудь похоронен? Ну… из близких?

– Нет. Почему ты спрашиваешь?

– Я видела, как вы останавливались у других могил.

– А… Да, я иногда задерживаюсь у некоторых, потому что… В общем, мне кажется, я слышу тех, кто похоронен там. Или, может быть, чувствую… Словом, когда я стою там, я узнаю что-то о них.

– В смысле, как экстрасенс?

– Не знаю. Никогда ничем подобным не занимался. Но, наверное, вроде того. Я вижу, например, как они выглядели, что носили, чем жили… Иногда – что любили.

Артур смущенно улыбается, чувствуя, как краснеет. Однако Мэдди, кажется, не видит в его словах ничего необычного.

– И вы думаете, это все правда – то, что вы видите? – спрашивает она.

– А какая разница?

Та кивает.

– Верно. Что, они засудят вас за клевету?

Чего-чего, а чувства юмора ей не занимать. Хорошо бы она почаще улыбалась.

– Мне просто нравится представлять себе, как они жили. Они теперь соседи Нолы, я хочу знать их поближе.

– Господи, вы и правда ее любили! – Опустив глаза, она ковыряет землю – вырывает ямку, потом засыпает и снова.

– Любил. И теперь люблю. И всегда буду любить. Мою жену, Нолу Коррин.

Мэдди поднимает на него взгляд.

– Я буду называть вас Артур Трулав[6]6
  Игра слов. От англ. True – настоящий, верный и Love – любовь.


[Закрыть]. Это ваше новое имя.

– А я тебя – Солнышко.

Девушка смеется. Они некоторое время сидят в уютном молчании, потом она произносит:

– Так здорово, что вы хотите знать, кто ее теперь окружает. А с вами рядом только одна я… Ну, то есть я не всегда рядом, – поспешно добавляет она. – Иногда.

Артур хочет сказать ей, что рад ее обществу в любое время. Она как крохотное растение, засыхающее без воды. Однако потом одергивает себя – нужно быть осторожнее. Те, кому не хватает заботы, не всегда готовы сразу ее принять.

Слышится пронзительная птичья трель. Артур указывает на ближайшее дерево, и Мэдди кивает.

– Кедровый свиристель, – говорит он.

– Да, знаю.

Он скатывает и убирает бумагу, в которую был завернут обед. Немного не наелся, но компания Мэдди стоит половины сэндвича и одного печенья. В холодильнике есть еще свиная отбивная.

Артур срывает травинку, подносит к губам и, подув, извлекает из нее резкий звук. Девушка удивленно приподнимается.

– Как вы это делаете?

Артур берет другой стебелек и показывает, каким образом нужно его зажать между большими пальцами.

– И просто дуешь, не очень сильно и не слишком слабо.

Она пробует, но ничего не выходит.

– Не получается. – Уронив травинку, она обхватывает руками колени и смотрит перед собой.

– Я тоже не сразу научился, – говорит Артур. – Тут нужна практика.

– Да, наверное… – Она поворачивается обратно к нему. – Я тоже кое-что чувствую рядом с могилами. Не что-то конкретное, а так, в общем…

– Что именно?

– Покой в первую очередь. И… облегчение. Типа «Ну все, время вышло, отложите карандаши, даже если еще не закончили».

– «Отложите карандаши»? – переспрашивает Артур.

– Ну да, как в конце экзамена говорят. В колледже.

Ох… Конечно, колледж… Осенью ее здесь уже не будет. Становится немного грустно.

– И куда ты поступаешь?

Мэдди фыркает.

– В «Ну-его-в-жопу-этот-колледж»!

– Не хочешь учиться дальше?

– Нет. И давайте не будем об этом.

– Идет. Скажу только, что, по-моему, не каждому нужно высшее образование.

Она смотрит с подозрением.

– Серьезно? Вы правда так думаете?

– Правда.

– Вы прямо Капитан Очевидность!

– А ты – мисс Грязный Язычок.

– Ой, да ладно! «В жопу» давно не ругательство. Все так говорят.

Артур, взяв палочку, обводит их обоих чертой, насколько только может дотянуться.

– Видишь этот круг?

– Да, и что?

– Это наша с тобой территория. И здесь так не говорят.

– Ха!

– Идет? – не отстает Артур.

Мэдди вздыхает.

– Ладно. Какая, на фиг, разница?..

Он собирается снова сделать ей замечание, однако она так улыбается, что просто язык не поворачивается ее отчитывать. Улыбнувшись в ответ, Артур только грозит пальцем. Она смеется.

– А «на фиг» говорить можно?

Артур кивает.

– А «твою мать»?

– Я сам так говорю. Действует не хуже. Еще не забудь про «ежики зеленые!».

Мэдди придвигается к нему.

– Если вы скажете «на фиг» – всего один раз, – я больше никогда не буду выражаться. При вас.

– Обещаешь?

Она кивает.

– Ну ладно…

Он честно пытается, но слова просто не идут с губ. Нет уж, раньше не умел – нечего и начинать.

– Не могу, – признается он. – Я даже в армии никогда не ругался.

– «Тут нужна практика». Я и похуже выражаюсь, – добавляет Мэдди.

– Серьезно? Нет, избавь меня от подробностей.

– Вы все-таки классный…

Они некоторое время сидят молча, потом она поднимается, сказав, что ей нужно возвращаться в школу, – без малейшей радости в голосе. Артур смотрит ей вслед, и у него вдруг сжимается сердце.

– Мэдди! – окликает он.

Та оборачивается.

– Заходи ко мне, когда захочешь. В любое время, днем или ночью, не важно. Я серьезно.

Она на секунду замирает, потом…

– Мне сначала позвонить?

– Нет, приходи просто так. Я всегда буду рад тебя видеть. И Гордон тоже.

Она ставит рюкзак на землю и достает блокнот с ручкой.

– Напомните, какой у вас адрес?

Артур подходит ближе, чтобы не кричать.

– Мейпл-драйв, триста три.

– Хорошо, – кивает она.

Может быть, ему только хочется так думать, но, кажется, походка после этого у нее становится легче.

Две недели! Две чудесные недели, когда они с Фрэнком виделись почти каждый вечер. На первом свидании они отправились в их старую школу, на трибуны стадиона, откуда Люсиль когда-то следила за футбольными матчами своего парня. Говорили мало, просто сидели, держась за руки. Потом он сказал: «Похоже, я здорово скучал по этому месту», и будущее озарилось надеждой – кажется, он вернулся.

Они ходили в ресторан – просто ужин, ничего особенного. В кино. Люсиль водила Фрэнка в свою церковь, и они даже вместе приняли причастие. Потом он позвал на концерт какого-то подражателя Синатры. Двоякое чувство… Кошмар, конечно, но Фрэнку, кажется, понравилось, так что Люсиль решила, что и ей – вполне. Разумеется, на Синатру и близко не похоже – он вообще был единственный и неповторимый! Однако весело! Здорово! Всю дорогу домой они распевали в машине (кстати, прежде чем воротить нос от «кадиллака», сначала попробуйте в нем прокатиться!) его песню о Нью-Йорке. На светофоре Фрэнк повернулся и спросил:

– А тебе нравится Нью-Йорк, Люсиль? Я бы мог тебя свозить, если хочешь.

С деньгами у него порядок – они бы наверняка остановились в каком-нибудь шикарном отеле, где ужин подают в роскошном зале с высоким потолком и арфистка в вечернем платье перебирает струны, а все вокруг пьют чай, отставив мизинчик, вприкуску с крохотными сэндвичами, которыми и голубя не накормишь…

Люсиль не стала кривить душой.

– Я один раз ездила туда с подругой – тоже учительницей. Ничего особо не ждала, так ей и сказала. Большие города не по мне, поэтому я и живу здесь. Тут у нас тоже много чего происходит.

– Ну да, ну да, оживленный мегаполис Мейсон, штат Миссури. Население пять тысяч человек.

– Это не важно, мистер Сноб, – парировала Люсиль. – В общем, как я говорила, подруга продолжала настаивать, что Нью-Йорк нельзя не полюбить. Так что мы поехали, все там обошли, и мне нисколько не понравилось. Я ей честно в этом призналась. Тогда она сказала: «Подожди, я еще кое-что тебе покажу», – и потащила меня на Эмпайр-стейт-билдинг. Мы поднялись на самый верх, на обзорную площадку. «Ну как тебе?!» А я ей в ответ: «Мардж, если мне не понравилось внизу, с чего бы что-то изменилось тут, где только и видны одни бесконечные здания?! Нет, мне подавай зеленую травку и побольше пространства. И чтобы люди были повежливее и говорили помедленнее. И чтобы в кафе можно было заказать красное желе с фруктовым салатом и майонезом!»

Фрэнк рассмеялся.

– Ну и ну! На этом ваша дружба и закончилась?

Лицо Люсиль омрачилось.

– Нет, нисколько. Мы были лучшими подругами и могли говорить друг другу все начистоту, это бы ничего не изменило. Она умерла от рака двадцать семь лет назад, и мне до сих пор ее не хватает. Иногда что-нибудь случается, и я хочу позвонить ей, думаю: «Вот я сейчас Мардж огорошу!» И только потом спохватываюсь…

Фрэнк отвел глаза, тоже погрустнев, потом нежно погладил ее по щеке тыльной стороной ладони и сказал:

– Ну, вот видишь?

Люсиль кивнула, хотя и не совсем поняла, что тот имеет в виду.

В один из вечеров, когда они выпили по коктейлю, Фрэнк признался – он всегда жалел, что женился не на ней. Говоря это, он взял ее за руку, будто собирался, как когда-то, повторить тот волнующий поцелуй в запястье. Однако нет, они уже давно не в том возрасте, теперь им достаточно просто быть вместе. Конечно, они гуляют под руку и целуются на прощание – но без языка, конечно. Хотя там видно будет. Может быть, к чему-то они еще и придут. Посмотрим. Во всяком случае, Люсиль стала больше следить за собой, лучше одеваться – и ей самой понравилось. Она сходила в модный магазин, накупила платьев веселенькой расцветки, кофточек, которые скрывали бы то, что лучше не показывать, и украшения – недорогие, но удачно дополнявшие ансамбль. «Правда ведь сразу почувствовали себя моложе?» – покровительственно заметила продавщица. Реакция Люсиль удивила ее саму. Неизвестно почему, ей ужасно захотелось ответить: «Послушай, сестренка, ты и не заметишь, как станешь такой же». Конечно, этого она не сказала. «Ну да, – согласилась она, – что-то вроде того. На пару лет как минимум». «Вот видите!» – торжествующе заявила продавщица и попыталась всучить ей еще какую-то майку, но тут Люсиль уже не согласилась. Нашла дурочку, как говорится. Чтобы все там болталось? Ну уж нет.

Однако лучше всего то, что Фрэнк, кажется, на подобное вообще не обращает внимание. По его словам, ему в ней всегда нравились ее честность, открытость, какая-то простота, даже наивность – как у ее тезки из сериала «Я люблю Люси»[7]7
  Самый популярный комедийный телесериал 1950-х гг.


[Закрыть]. Люсиль тогда это покоробило. «Простота»?! «Наивность»?! Боже правый! Однако потом Фрэнк добавил, что вот его жена вечно корчила из себя невесть что. Постоянные капризы, придирки и жалобы – просто кошмар! Конечно, нехорошо так говорить о покойных, и они столько прожили вместе, но ей всегда все было не так. Никто не мог ей угодить, особенно муж. Обвиняла его, что ему на нее наплевать, а он даже не понимал, в чем провинился, и тогда она начинала мучительно подробно объяснять, что он сделал не так. И вообще почему он мудак, извините за выражение.

– Что же ты от нее не ушел? – спросила Люсиль.

Фрэнк только пожал плечами.

– По той же причине, которая держит на плаву кучу несчастливых браков. Из-за детей.

– Ты ей изменял? – Повисло молчание, и она поспешно добавила: – Извини, это не мое дело.

– Нет, твое – я хочу, чтобы ты действительно узнала меня, Люсиль. Все обо мне. Да, у меня были романы. Один – с моей секретаршей – длился двенадцать лет.

– Двенадцать лет?!

– Да. Она все надеялась, что я оставлю жену ради нее. Хотя я с самого начала ясно дал понять – этого не будет. Потом у меня появилась другая любовница. Как ни странно, именно связи на стороне сохранили мой брак. Я понимал, что не могу бросить детей.

Она ощутила горечь – это могли бы быть их общие дети, – однако Фрэнк робко добавил:

– Я бы очень хотел познакомить тебя с ними, Люсиль. У меня дочь и два сына. И четыре внука: мальчикам десять, четырнадцать и семнадцать, а старшей недавно исполнилось двадцать. Я пока не говорил о тебе детям – они очень любили мать и преданы ей. К ним она, слава богу, относилась куда лучше, чем ко мне! Но я обязательно им расскажу в подходящий момент. Труднее всего будет с Сэнди – той, которая живет здесь. Ей всюду мерещатся охотники за наследством. Ничего, она изменит свое мнение.

Люсиль сказала, что, конечно, будет рада с ними познакомиться. К тому же сыновья у него живут в Сан-Диего – поехать туда зимой было бы неплохо. Пока они с Фрэнком еще относительно в форме, можно себе это позволить.

– Ты играешь в гольф? – спросил он на втором свидании, за ужином в одном очень неплохом итальянском ресторане (пятнадцать миль от ее дома!).

– Ну да – в мини-гольф, – ответила она.

Фрэнк рассмеялся и сказал – отлично, сыграем вместе. Сам-то он раз в неделю проходит девять лунок. Не самых сложных, конечно, без особого рельефа. Обычно там больше никого нет, так что времени много не занимает. Люсиль не против?

– Может быть, мне тоже стоит попробовать? – предложила она, и у Фрэнка тут же загорелись глаза, как у маленького ребенка. – Готова спорить, ты отличный учитель, – полукокетливо-полудвусмысленно добавила она, и он буквально засиял. Да, мужчины всегда мужчины, не правда ли? Так оно и есть. Однако его реакция и ее заставила почувствовать себя настоящей женщиной, цветущей и прекрасной.

– Господи, как же я рад, что решился написать тебе!

– А уж я как рада! – игриво, но в то же время очень серьезно откликнулась Люсиль. Откусив кусочек, она вдруг вспомнила: – Знаешь, Фрэнк, когда мы встречались, я всегда стеснялась есть при тебе – боялась сделать что-то не то. Мы с девчонками тогда еще обсуждали, что лучше всего заказать, чтобы ничего не пролить, не издать какой-нибудь неприличный звук или не уронить еду с вилки. А самое ужасное, конечно, если там окажется чеснок!

– Наверное, паста с мясными шариками была бы не лучшим выбором…

Тут в Люсиль вдруг вселился маленький чертенок, и она нарочно с громким чмоком втянула в рот спагетти с вилки. Оба рассмеялись, Фрэнк повторил то же самое, забрызгав лицо подливкой. На них стали оборачиваться, отчего оба только больше развеселились. Он вдобавок дунул в трубочку в своем бокале с водой, пустив пузыри…

Через неделю, первого июня, Люсиль собирается предложить Фрэнку переехать от дочери к ней. Не ради «этого». Просто попробовать пожить вместе. Наконец-то.

В обед Мэдди, как обычно, сбегает из школы и отправляется на кладбище. Только на этот раз в другую его часть, чтобы не встретить того старика, Артура Трулава. Ни с кем не хочется разговаривать, даже с ним.

Девушка устраивается у подножия ивы, где никто не увидит. Здесь здорово – раскидистое дерево, вдалеке виден маленький прудик… Интересно, много желающих быть там похороненными? Сама Мэдди хотела бы лежать у воды. Земля, воздух, вода – из четырех стихий только огня не хватает. Ну если только адский, ха-ха.

Глубокий вдох… Денек сегодня выдался что надо. Три с минусом по математике, и учитель еще написал сверху красной ручкой: «Мэдди, тебе надо лучше стараться!» И к тому же нужно признать – ведь отрицать еще больнее: она по-прежнему любит Андерсона. И со временем чувство нисколько не притупляется. Сегодня вообще будто толченого стекла в душу насыпали. Кажется, готова даже поверить – он на самом деле не всерьез и еще вернется. Прошлой ночью целовала подушку, представляя, как будто его. Ужасно этого не хватает. Он так классно целуется! У него мягкие губы, и он всегда посасывал язык Мэдди, слегка втягивая его ртом – она просто с ума сходила. Внутри у нее пока побывал только палец Андерсона – она еще девственница. Ничего удивительного, кому она нужна? Только ему. Со временем все случилось бы по-настоящему – он говорил, что вот когда ей исполнится восемнадцать… Однажды, когда они были голые, он кончил прямо на нее. Как ни странно, ей даже понравилось. Будто частичка его самого на ее коже. Андерсон тогда запаниковал, бормоча: «Сейчас, сейчас, я вытру», бросился за своей футболкой… Оказывается, можно ненавидеть и продолжать любить кого-то и тосковать по нему одновременно. Мэдди – живое тому доказательство.

Ну и плюс сегодня произошел очередной «инцидент». Когда такое случается, ей полагается идти с этим к школьному психологу. Ага. Толку-то…

Она сидела на уроке, бездумно рисовала что-то в тетради, слушая, как мистер Лейв рассказывает о Лэнгстоне Хьюзе. Больше никто в классе о нем раньше не слышал, а сама Мэдди не горела желанием признаваться. Учитель спросил, попадалось ли им такое сравнение – «как изюминка на солнце». Сразу поднялось несколько рук. Надо же! Они только название пьесы[8]8
  Пьеса «Изюминка на солнце» (1959) Лоррейн Хэнсберри (1930–1965). Название взято из стихотворения «Гарлем» афроамериканского поэта Лэнгстона Хьюза (1902–1967) – одного из ведущих деятелей «Гарлемского ренессанса» 1920–1930-х гг.


[Закрыть] наверняка и знают. Мистер Лейв рассказал о ней, потом начал разбирать стихотворение Хьюза «Гарлем». Когда речь шла о поэзии, Мэдди всегда становилось интересно. Она увлеклась и забыла обо всем на свете. Вдруг Скотт Бредеман, который сидит рядом, шепнул ее имя. Она сперва не отреагировала, не ожидая ничего хорошего. Однако он тут новенький, всего неделю как появился, так что, может быть, рискнуть? Девушка повернулась, тогда он сунул ей записку, улыбнулся, показав симпатичные ямочки, прижал палец к губам и вновь перевел взгляд на учителя. Мэдди развернула листок…

«У тебя блузка расстегнулась».

Она поспешно опустила глаза – и правда. Вспыхнув, девушка поскорее привела все в порядок, потом постаралась снова сосредоточиться на уроке, но мысли пошли в другом направлении. Скотт сделал для нее что-то хорошее. Отнесся к ней по-человечески.

Слегка повернув голову, она искоса посмотрела на него. Не только симпатичный, но и добрый, судя по виду. Может быть, они могли бы подружиться и все пошло бы по-другому? Если он станет с ней общаться, потом кто-нибудь еще и еще… Там начнут ходить на обед все вместе, и постепенно эта ужасная травля сойдет на нет. Только с чего же начать?

На том же листке бумаги Мэдди вывела небрежным – как она надеялась – почерком: «А ты откуда переехал?» – и с бьющимся сердцем передала Скотту. Тот, секунду подумав, написал что-то в ответ и сунул обратно.

«Ты мне неинтересна, понятно?»

Она застыла на месте. Просто сидела, ощущая, как чернотой расползается боль в душе. Значит, он знал и с самого начала был с теми, другими. Ему уже успели рассказать то, что, кажется, все про нее знают – кроме нее самой. Он выпрямился и сдвинулся вправо, почти отвернувшись от нее.

Мэдди смотрела на все эти затылки прямо перед собой. За ними происходило что-то совсем другое, отличное от того, что было в ее голове, где застряла только одна мысль – они как гончие, которые реагируют на запах лисы. А лиса не может от него избавиться…

Записка отправилась в рюкзак – не оставлять же ее здесь. Однако и там из нее словно продолжал сочиться яд, отравивший сегодняшний день. И всю жизнь Мэдди.

Прозвенел звонок, и мистер Лейв окликнул ее:

– Мисс Харрис! Задержитесь на секунду.

Когда все вышли (Скотт Бредеман, к ее удовлетворению, выглядел немного встревоженным), она приблизилась к учителю. Тот, опершись на стол, скрестил руки на груди.

– Что он тебе написал?

Значит, видел. Мистер Лейв всегда все замечает.

– Ничего.

Тот продолжал молча смотреть на нее.

– Ничего особенного. Ну… как обычно. – Мэдди пожала плечами.

– Идем со мной.

Однако она ответила «нет», зная, что он поведет ее к школьному психологу или к директору. Соврала, что ее ждут в столовой. Мистер Лейв взглянул с сомнением, но не стал настаивать. Сказал лишь:

– Мэдди, ты только знай – все обязательно изменится к лучшему. Обещаю.

– Да, конечно, – откликнулась та, улыбнувшись, что было непросто. Очень непросто.