Текст книги "Прах к праху"

Мартину показалось странным, что он ничего не может разглядеть. Виднелись очертания штор, раздвинутых, как и другие, и больше ничего. Стекло казалось мутным, более того – грязным, что было очень странно, так как кухонное окно соперничало по прозрачности с родниковой водой, а сам коттедж сиял белизной, словно ягненок. Мартин потер стекло. Совсем непонятно. На пальцах грязи не осталось. По крайней мере снаружи окно было чистым.

В мозгу Мартина прозвенел звоночек, словно невнятно о чем-то предупреждая. И от этого звоночка руки у него ослабели.

Выбравшись из клумбы, он подергал заднюю дверь. Заперта. Побежал к парадной. Тоже заперта. Тогда он обошел дом с южной стороны, где по обнаженным черным балкам вилась глициния. Завернув за угол и пройдя по плиточной дорожке вдоль западной стены дома, у дальнего края стены он отыскал второе окно столовой.

Это грязным не было, ни снаружи, ни изнутри. Ухватившись за подоконник и затаив дыхание, Мартин заглянул в комнату.

На первый взгляд, все казалось нормальным. Обеденный стол, покрытый суровой скатертью, стулья вокруг него, камин без экрана с кованой задней стенкой и медными грелками, свисавшими с кирпичей. Казалось, все прекрасно. В сосновом буфете стояли тарелки, старинная тумбочка для умывальника выступала в роли бара. С одной стороны от камина стояло тяжелое кресло, а напротив него, у подножия лестницы, точно такое же кресло…

Мартин крепче ухватился за наружный подоконник и почувствовал, как в ладонь впилась заноза. Приговаривая «Ох, Величество, Величество, Габриэлла, мисс, мисс…», он другой рукой лихорадочно стал рыться в кармане, напрасно ища, чем поддеть оконную раму, и все это время не отводя глаз от второго кресла.

Оно стояло под углом к лестнице, развернутое к столовой и одним краем упирясь в стену под окном, через которое из-за грязи ничего не было видно. Только теперь, с другой стороны дома, Мартин увидел, что окно не было грязным в обычном смысле этого слова. Оно закоптилось от дыма, дыма, который уродливым густым облаком поднялся от кресла, закручиваясь винтом, и облако это запачкало окно, шторы, стену и оставило свой след на лестнице, поднимаясь наверх, в спальню, где до сих пор находилась мисс Габриэлла, милая мисс Габриэлла…

Мартин отпрянул от окна. Торопливо пересек лужайку, перелез через стену и бросился по тропинке в сторону родника.

Впервые детектив-инспектор Изабелла Ардери увидела коттедж «Чистотел» вскоре после полудня. Солнце стояло высоко в небе, и у корней елей, окаймлявших подъездную дорожку, образовались маленькие лужицы тени. Место была отгорожено желтой поли цейской лентой. На дороге друг за другом стояли патрульная полицейская машина – красная «сьерра» – и сине-белый фургончик молочника.

Изабелла припарковалась позади фургончика и хмуро осмотрелась: первоначальная радость от того, что ее так скоро вызвали на новое дело, померкла. Для сбора информации данное место было неудобным и ничего хорошего не сулило. Дальше по дороге стояло несколько домов – с неоштукатуренными балками и черепичными крышами, как и коттедж, в котором случился пожар, но дома эти были расположены достаточно редко, так, чтобы каждому обеспечивать покой и уединение. Поэтому, если данный пожар окажется поджогом – основание к этому давали слова «обстоятельства возгорания под вопросом», нацарапанные в конце записки, которую еще и часа не прошло, как Ардери получила от старшего констебля, – вряд ли кто из соседей слышал или видел кого-нибудь или что-нибудь подозрительное.

Взяв чемоданчик с оборудованием для сбора улик, она «нырнула» под желтую ленту и распахнула ворота. На дальнем конце протянувшегося на восток загона, где паслась гнедая кобыла, с полдюжины зевак облокотились о потрескавшиеся каштановые перекладины изгороди.

– Инспектор Ардери? – раздался женский голос. Изабелла обернулась и увидела его обладательницу, которая стояла на кирпичной дорожке, ведущей в двух направлениях – к парадной двери и за дом. Женщина, видимо, пришла как раз оттуда. – Детектив-сержант Коффман, – бодро представилась она. – Полицейский участок Большого Спрингбурна.

Изабелла подошла к ней, протянула руку.

–Главного сейчас здесь нет, – сказала Коффман. – Поехал с телом в больницу Пембери.

Изабелла удивилась такой странности. Именно главный суперинтендант Большого Спрингбурна потребовал ее присутствия. Покинув же место происшествия до ее приезда, он нарушил полицейский этикет. – В больницу? – переспросила она. – А разве для этого у вас нет медицинского эксперта?

Коффман на мгновение закатила глаза:

– Ой, ну конечно, он тоже здесь побывал и милостиво заверил нас, что труп мертв. Но когда они идентифицируют жертву, должна состояться пресс-конференция, а старший любит подобные мероприятия. Дайте ему микрофон и уделите пять минут вашего времени, и он превратится в вылитого инспектора Морса.

– Так кто же тогда здесь?

– Парочка констеблей-практикантов, впервые получивших возможность увидеть, что да как. И мужчина, который все это обнаружил. Его фамилия Снелл.

– А пожарные?

– Приехали и уехали. Снелл позвонил в службу спасения из соседнего дома, что напротив родника. Служба прислала пожарную бригаду.

–И?

Коффман улыбнулась:

– Вам повезло. Как только они вошли, сразу увидели, что пожар потух несколько часов назад. Они ни к чему не прикасались, позвонили в участок и дождались нашего приезда.

Ну хоть за это можно возблагодарить небеса. Одной из главных трудностей при расследовании поджогов была необходимость мириться с существованием пожарных бригад. Их обучают двум вещам: спасению жизней и уничтожению огня. Нацеленные на это, они чаще всего разрубают двери топорами, заливают комнаты, обрушивают потолки и попутно уничтожают улики.

Изабелла окинула здание взглядом и проговорила:

– Хорошо. Сначала я осмотрюсь снаружи.

– Мне…

– Одна, если вы не против.

– Нисколько, оставляю вас, – сказала Коффман и направилась за дом. Остановившись у его северовосточного угла, она обернулась и убрала с лица темно-каштановый локон. – К очагу возгорания, когда вы будете готовы, – туда, – показала она. Подняла, было, указательный палец в дружеском приветствии, но передумала и скрылась за углом.

Изабелла сошла с кирпичной дорожки и прошла по газону в дальний конец участка. Потом обернулась и посмотрела сначала на коттедж, потом на окружавшую его территорию.

Если здесь был совершен поджог, найти улики вне дома будет нелегко. На прочесывание участка потребуется несколько часов, потому что коттедж «Чистотел» являл собой мечту садовода-любителя: южная стена заросла только что начавшей цвести глицинией, дом окружали цветочные клумбы, на которых росло все – от незабудок до вереска, от белых фиалок до лаванды, от анютиных глазок до тюльпанов. Где не было клумб, там был газон – густой и пышный. Где не было газона, там стояли кустарники в цвету. Где не было кустарников – высились деревья. Они частично загораживали дом от проезжающих по дороге и от соседей. Если имелись следы ног, отпечатки шин, выброшенные орудия преступления, емкости из-под горючего или спичечные коробки, потребуются определенные усилия, чтобы их отыскать. Изабелла не торопясь обошла дом, двигаясь с востока на северо-запад. Проверила окна. Осмотрела землю. Уделила внимание крыше и дверям. Под конец она прошла к кухонной двери, стоявшей нараспашку. Рядом, под навесом, на котором обвивавшая его виноградная лоза начала расправлять листья, за плетеным столиком сидел повесив голову и зажав между коленями ладони мужчина средних лет. Перед ним стоял нетронутый стакан с водой.

– Мистер Снелл? Мужчина поднял голову.

– Увезли тело, – проговорил он. – Она была закрыта с головы до пят. Завернута и обвязана. Ее положили в мешок. Нехорошо. Не подобает так, верно? Это даже не уважительно.

Изабелла присоединилась к нему, выдвинув стул и поставив чемоданчик на бетонное покрытие. На мгновение в ней шевельнулась потребность успокоить мужчину, но любые выражения сочувствия показались ей бессмысленными. Мертвые мертвы, что бы кто ни говорил или ни делал. Ничто не изменит этого факта для живущих.

– Мистер Снелл, когда вы сюда приехали, двери были заперты?

– Я попытался войти, когда она не ответила, но не смог. Тогда я заглянул в окно. – Он стиснул руки и судорожно вдохнул. – Она ведь не страдала, нет? Я слышал, как говорили, что тело даже не обгорело, и именно поэтому они сразу смогли установить, кто это. Значит, она задохнулась в дыму?

– Мы ничего не можем сказать точно, пока не будут готовы результаты вскрытия, – произнесла сержант Коффман. Она появилась в дверях дома и ответила с профессиональной осторожностью.

Мужчина как будто бы принял ее слова.

– А что с котятами? – спросил он.

– С котятами? – не поняла Изабелла.

– С котятами мисс Габриэллы. Где они? Никто их не выносил.

– Наверное, они где-то на улице, – предположила Коффман. – В доме мы их не видели.

–Но она же на прошлой неделе взяла себе двух малышей. Двух котят. Нашла их у родника. Кто-то оставил их в коробке рядом с тропинкой. Она принесла их домой, ухаживала за ними. Они спали на кухне в собственной корзинке и… – Снелл вытер глаза тыльной стороной руки. – Мне нужно развезти молоко, пока оно не скисло.

– Вы взяли у него показания? – спросила Изабелла у Коффман, когда, нагнувшись, вошла в низкую дверь и оказалась на кухне.

– Только много ли от них проку? Я подумала, что вы захотите лично с ним побеседовать. Отпустить его?

– Если у нас есть его адрес.

– Ясно, я этим займусь. А мы все там. – Коффман указала на внутреннюю дверь, за которой Изабелла увидела край обеденного стола и угол камина, занимавшего всю стену.

– Кто в столовой?

– Три парня из пожарной бригады и группа из нашего участка.

– Криминалисты?

– Только фотограф и патологоанатом. Я решила, что остальных лучше не пускать, пока вы сами не взглянете.

Она провела Изабеллу в столовую. Два детектива-практиканта стояли по обе стороны от останков кресла, развернутого под углом к лестнице. Наморщив лбы, они разглядывали его, являя собой воплощение раздумья. Один был сама серьезность, второй, видимо, страдал от едкой вони обуглившейся обивки. Оба они были не старше двадцати трех лет.

– Инспектор Ардери, – представила Коффман. – Мейдстоунские специалисты по делам особой важности. Вы двое, посторонитесь, дайте ей место. И постарайтесь что-нибудь записать в ходе расследования.

Изабелла кивнула молодым людям и переключила внимание на то, что, по всей видимости, являлось очагом возгорания. Поставив чемоданчик на стол, она положила в карман пиджака рулетку, пинцет и плоскогубцы, достала блокнот и сделала предварительный набросок плана комнаты, спросив при этом:

– Ничего не трогали?

– Ни волоска, – ответила Коффман. – Поэтому я и позвонила старшему, когда это увидела. Кресло у лестницы – посмотрите на него. Оно, кажется, стоит не на своем месте.

Изабелла не торопилась соглашаться с сержантом. Она понимала, что та ведет к логическому вопросу: «Что кресло делает у лестницы, да еще стоя под таким углом?» Чтобы спуститься на первый этаж, его пришлось бы огибать. Положение кресла указывает на то, что его сюда передвинули.

Но, с другой стороны, комната заставлена всякой мебелью, не тронутой огнем, но изменившей цвет от дыма и покрытой копотью. Кроме обеденного стола и четырех стульев вокруг него в столовой имелось старомодное кресло на колесиках и еще одно, парное к сгоревшему, кресло по другую сторону камина. У одной из стен стоял буфет с тарелками, у другой – столик с графинами, у третьей – горка с выставленным в ней фарфором. И на всех стенах висели картины и гравюры. Сами стены, очевидно, были белыми. Одна из них теперь почернела, а другие окрасились в разные оттенки серого. Как и кружевные занавески, обвисшие на своих карнизах и покрытые копотью.

– Ковер осматривали? – спросила у сержанта Изабелла. – Если кресло передвинули, мы где-нибудь найдем вмятины. Возможно, в другой комнате.

– Вот они, – ответила Коффман. – Посмотрите.

– Сейчас, – проговорила Изабелла и закончила рисунок, изобразив образовавшееся на стене пятно. Рядом она быстро набросала план этажа и пометила на нем мебель, камин, окна, двери и лестницу. И только тогда приблизилась к источнику возгорания. Здесь она сделала третий рисунок – самого кресла, отметив явные следы огня на обивке. Стандартная картина.

Локализуясь, огонь такого рода образует собой как бы букву «V» с источником возгорания в основании «галочки». Здешний огонь не отступил от этого правила. На правой стороне кресла, находившегося к лестнице под углом в сорок пять градусов, обугливание было наиболее сильным. Сначала тлела обивка, возможно несколько часов, затем загорелась внутренность кресла, и огонь лизал раму кресла с правой стороны, пока не затух. На этой-то правой стороне он оставил два следа по бокам от источника возгорания – один четкий, другой – не очень, – образовавших грубую букву «V». По первому впечатлению, ничто не указывало на поджог.

– Если меня спросить, то дело тут, похоже, в непотушенной сигарете, – сказал один из молодых детективов. В голосе его сквозило нетерпение. Перевалило за полдень, и он проголодался.

Изабелла перехватила прищуренный взгляд, брошенный сержантом Коффман на парня. «Только тебя, парень, кажется, никто не спрашивает», – ясно говорил этот взгляд. Практикант быстро поправился, сказав:

– Я только не понимаю, почему дом не сгорел дотла.

– Все окна были закрыты? – спросила сержанта Изабелла.

–Да.

– Огонь в кресле поглотил весь кислород, который был в коттедже, а потом потух, – через плечо бросила констеблю Изабелла.

Сержант Коффман присела на корточки около обуглившегося кресла. Изабелла к ней присоединилась. Ковер, целиком выстилавший комнату, был однотонным – бежевым. Под креслом его покрывал толстый слой черной сажи. Коффман указала на три небольших углубления дюйма в два с половиной, соответствовавших трем кресельным ножкам.

– Вот о чем я говорила, – произнесла она. Изабелла достала из чемоданчика кисточку и со словами: «Все может быть», принялась аккуратно выметать сажу из ближайшего углубления, потом из другого. Когда она очистила все три, то увидела, чтс они идеально соотносятся друг с другом – изначально кресло стояло именно так.

– Видите, его передвинули. Повернули на одной ножке.

Не поднимаясь с корточек, Изабелла прикинула положение кресла по отношению к другим предметам меблировки.

– Кто-нибудь мог на него натолкнуться.

– Но вы же не думаете…

– Этого мало.

Она передвинулась поближе к креслу, осмотрела непосредственно очаг возгорания – неровную обуглившуюся дыру, из которой торчали оплавившиеся, похожие на проволоку волокна набивки.

Теперь Изабелла могла исследовать это место: осторожно раздвинуть обуглившуюся ткань и проследить путь падения угольков вдоль правой стороны кресла. Кропотливая работа, безмолвное изучение каждого сантиметра с помощью фонарика который недрогнувшей рукой держала над ее плечом Коффман. Прошло более четверти часа, прежде чем Изабелла нашла то, что искала.

Пинцетом она извлекла добычу и удовлетворение осмотрела ее, прежде чем показать присутствующим

– Значит, все же сигарета. – В голосе Коффман прозвучало разочарование.

– Нет. – Не в пример сержанту, Изабелла была явно довольна. – Это устройство для поджога. – Она посмотрела на детективов-практикантов, на лицах которых при ее словах обозначился интерес. – Нужно начинать поиск снаружи, – приказала она молодым людям. – Двигайтесь кругами. Ищите следы обуви, отпечатки шин, спички, инструменты, любые емкости, все необычное. Сначала наносите их на план, потом фотографируйте и укладывайте в пакеты. Понятно?

– Мэм, – согласно кивнул один из них. Второй одновременно произнес:

– Ясно. – И через кухню они вышли на улицу. Коффман недоуменно взирала на окурок сигареты, который держала Мзабелла.

– Я не понимаю, – сказала она.

Изабелла указала на зубчатый кончик сигареты.

– И что? На мой взгляд, это обычная сигарета.

– Она такой и должна выглядеть. Посветите поближе. И встаньте подальше от кресла. Хорошо. Вот так.

– То есть, это не сигарета? – спросила Коффман, пока Изабелла продолжала исследовать прогоревшее место. – Не настоящая сигарета?

– И да и нет.

– Не понимаю.

– На что и надеялся поджигатель.

– Но…

– Если я не ошибаюсь, – а через несколько минут мы это узнаем, потому что кресло нам скажет, – мы нашли примитивный часовой механизм. Он дает поджигателю от четырех до семи минут на то, чтобы уйти, прежде чем начнется настоящий пожар.

Фонарик дрогнул в руке собиравшейся что-то сказать Коффман, она извинилась и, направив луч на прежнее место, сказала:

– Но если это так, то почему, когда пламя вспыхнуло, кресло не сгорело? Может, поджигатель именно этого и хотел? Я знаю, что окна были закрыты, но огню наверняка хватило бы времени, чтобы перекинуться с кресла на шторы и стену, прежде чем иссяк кислород. Почему же не сработало? Почему от жара не лопнули стекла и не впустили воздух? Почему же весь этот очаровательный коттедж не сгорел дотла? Изабелла продолжала свое скрупулезное исследование – словно разбирала все кресло на отдельные волокна.

–Вы говорите о скорости распространения огня, – сказала она. – Скорость зависит от обивки и внутренности кресла, а также от того, есть или нет в комнате сквозняк. Зависит от фактуры ткани, возраста внутренней набивки и была ли она обработана химикатами. – Она потрогала край подпаленного материала. – Для ответов на эти вопросы нужно будет сделать анализы. Но насчет одного я готова побиться об заклад,

– Поджог? – предположила Коффман. – Который должен был выглядеть, как что-то другое?

– Да, я бы так выразилась.

Коффман посмотрела на лестницу за креслом.

– Тогда все значительно осложняется, – как-то неуверенно проговорила она.

– Согласна. С поджогами обычно так и бывает. – Изабелла извлекла из глубин кресла щепочку, которую искала. – Великолепно, – пробормотала она. – На лучшее и надеяться было нельзя. – Она была уверена, что в обгоревшем остове кресла обнаружится еще не менее пяти таких щепочек. Изабелла вернулась к поискам, разбирая и просеивая. – Кстати, кто она была?

– Про кого вы?

– Жертва. Женщина с котятами.

– В этом-то и проблема, – ответила Коффман. – Поэтому главный и поехал с телом в Пембери. Поэтому позже там и будет пресс-конференция. Поэтому-то теперь все так и усложнилось.

– Почему?

– Понимаете, здесь живет женщина.

– Кинозвезда или кто-то в этом роде? Важная птица?

– Нет. И она – даже не она. Изабелла подняла голову.

– Что вы такое говорите?

– Снелл не знает. Никто не знает, кроме нас.

– О чем никто не знает?

– Труп наверху был мужской.

Глава 2

Полиция появилась на Биллингсгейтском рынке в середине дня, когда Джинни не должна была там находиться, потому что в этот час лондонский рыбный рынок тих и пуст, как станция подземки в три часа ночи. Но Джинни находилась там, дожидаясь мастера, который ехал в кафе «Криссис», чтобы починить плиту. Плита сломалась в самый неподходящий момент – на пике наплыва клиентов, который обычно наступает около половины десятого, после того как торговцы рыбой заключили сделки с покупателями из самых модных городских ресторанов, а команда уборщиков очистила обширную автостоянку от пластиковых коробок и сеток, в которых перевозят моллюсков.

Девушки – у «Криссис» их всегда называли девушками, не глядя на то, что самой старшей из них пятьдесят восемь, а самой молодой – Джинни – тридцать два, – уговорили плиту поработать остаток утра вполнакала, что позволило им как ни в чем не бывало подавать надлежащего качества жареный бекон и хлеб, яйца, кровяную колбасу, гренки по-валлийски и сэндвичи с поджаренной колбасой. Но если они хотели избежать бунта своих клиентов или, того хуже, их перехода к Кейтонам, конкурентам со второго этажа, плиту в маленьком кафе следовало починить немедленно.

Девушки кинули жребий, кому дожидаться мастера, так, как кидали его все пятнадцать лет, что Джинни с ними работала. Они одновременно зажгли по спичке и смотрели, как те горят. Первая, бросившая спичку, проигрывала.

Джинни, как и любая из них, спокойно выдерживала, пока пламя не начинало лизать пальцы, но сегодня ей хотелось проиграть. Выигрыш означал, что ей придется ехать домой. Возможность остаться и ждать мастера, который неизвестно когда соизволит явиться, еще на какое-то время спасала ее от мыслей о том, что делать с Джимми. То, как все, начиная с ближайших соседей и заканчивая руководством школы, произносили слово подросток, говоря о ее сыне, Джинни не нравилось. Они произносили его таким тоном, словно называли Джимми хулиганом, малолетним преступником или бандитом, а все это не соответствовало истине. Но они же этого не понимают, потому что обращают внимание только на внешнее и ни на секунду не задумываются о том, что может твориться в душе человека.

А в душе у Джимми гнездилась боль. Как и у нее в душе, где боль жила уже четыре года.

Джинни сидела за столиком у окна, пила чай и жевала порезанную на кусочки морковку, которую всегда брала из дома, когда наконец услышала звук хлопнувшей автомобильной дверцы. Шел уже четвертый час. Джиини закрыла журнал «Только для женщин», в котором читала статью «Как узнать, хороша ли ты в постели?», свернула его в трубочку, сунула в карман рабочего халата и встала из-за стола. И только тогда увидела, что машина – полицейская и доставила она двух стражей порядка. И потому, что одним из них оказалась строгого вида женщина, которая хмуро оглядела длинное кирпичное здание, расправляя плечи и одергивая воротничок блузки, по коже Джинни пробежал тревожный холодок.

Она автоматически посмотрела на часы второй раз и подумала о Джимми. Она взмолилась, чтобы, несмотря на загубленный праздник в честь его шестнадцатилетня, ее старший сын все же пошел в школу. Если нет, если он снова убежал, если его поймали в каком-то неподходящем месте, если эта женщина и этот мужчина – и почему их двое? – приехали сообщить матери о его очередной выходке… Страшно было подумать, что он мог натворить с тех пор, как Джинни вышла из дома без десяти четыре утра.

Подойдя к стойке, она достала из пачки, заначенной одной из девушек, сигарету. Закурив, почувствовала, как дым обжигает горло, наполняет легкие, и немедленно ощутила легкое головокружение.

Мужчину и женщину она встретила в дверях «Криссис». Женщина была одного роста с Джинни, с гладкой кожей, которая собралась морщинками вокруг глаз, и светлыми волосами, которые нельзя было назвать ни русыми, ни каштановыми. Она представилась и протянула удостоверение, в которое Джинни не взглянула, услышав фамилию и звание. Коффман, назвалась женщина. Детектив-сержант. И добавила – Агнес, словно наличие имени могло смягчить эффект ее присутствия. Женщина объяснила, что она из полиции Большого Спрингбурна, и представила сопровождавшего ее молодого человека – детектива-констебля Дика Пейна, или Ника Дейна, или что-то в этом роде. Джинни не разобрала, потому что не слышала ничего, кроме произнесенных женщиной слов «Большой Спрингбурн».

– Вы Джин Флеминг? – спросила сержант Коффман.

– Была, – ответила Джинни. – Одиннадцать лет. Теперь я Купер. Джин Купер. А что? В чем дело?

– Насколько я поняла… – неуверенно продолжила сержант. – Вы жена Кеннета Флеминга?

– Я еще не получила свидетельство о разводе, если вы об этом. Поэтому формально мы все еще женаты, – ответила Джинни. – Но состоять в браке и быть чьей-то женой разные вещи, верно?

– Да. Полагаю, так. – Но было что-то в том, как сержант произнесла эти три слова, и даже скорее в том, как она при этом посмотрела на Джинни, что заставило ее глубоко затянуться. – Миссис Флеминг.., мисс Купер… миссис Купер… – произнесла сержант Агнес Коффман. Молодой констебль опустил голову.

И тогда Джинни поняла: подлинное сообщение содержалось в нагромождении имен. Джинни даже не услышала, как та произнесла те самые слова. Кенни мертв. Разбился на шоссе, или получил удар ножом на платформе Кенсингтон-Хай-стрит, или отброшен на двести футов от пешеходного перехода, или сбит автобусом… Да какая разница? Как бы это ни случилось, наконец-то все закончилось. Он не придет снова и не сядет напротив нее за кухонный стол, не поговорит и не улыбнется. Не вызовет у нее желания дотронуться до золотисто-рыжих волосков на тыльной стороне ладони.

За последние четыре года она не раз представляла, как порадуется в этот момент. Она думала: «Вот бы какая-то сила взяла и стерла его с лица земли и освободила меня от любви к этому негодяю, любви даже теперь, когда он оставил меня и все знают, что я оказалась недостаточно хороша для него… что мы не подошли друг другу, не были настоящей семьей… Я тысячу раз хотела, чтобы он умер, умер, умер, хотела, чтобы он исчез, чтобы его разорвало в клочья, чтобы он страдал».

Странно, что меня даже не трясет, подумала она и спросила:

– Значит, Кенни умер, сержант?

– Нам нужно официальное опознание. Нужно, чтобы вы взглянули на тело. Я очень сожалею.

«А почему вы не попросите ее сделать это? – захотелось сказать ей. – Она ведь так рвалась смотреть на его тело, когда он был жив».

Вместо этого она произнесла:

– Простите, я только сначала позвоню.

И сержант с готовностью согласилась и удалилась вместе с констеблем в другой конец кафе, где они стояли, глядя в окно на расположенные за гаванью стеклянные башни Кэнари-Ворф с их пирамидальными верхушками – очередную не сбывшуюся надежду на новые рабочие места и реконструкцию, которыми периодически тешат жителей нижнего Ист-Энда воротилы из Сити.

Джинни позвонила своим родителям, рассчитывая, что поговорит с матерью, но трубку снял Деррик. Она постаралась совладать с голосом, ничем себя е выдав. В ответ на ее простую просьбу мать поехала бы к Джинни и, не задавая вопросов, посидела бы с детьми. Но с Дерриком приходилось держаться настороже. Ее брат всегда слишком глубоко во все вникал.

Поэтому она солгала, сказав, что мастер, которого она ждет в кафе, будет еще не скоро, и попросила его поехать к ней и присмотреть за детьми. Напоить их чаем. Удержать Джимми дома этим вечером. Убедиться, что Стэн как следует почистил зубы. Помочь Шэрон с уроками.

Просьба отвечала потребности Деррика чем-то заменить две семьи, которые он уже потерял из-за разводов. Поездка к Джинни означала пропущенное занятие в тренажерном зале – перерыв в длительном процессе доведения каждой мышцы тела до чудовищного в своем роде совершенства, – но зато он получит возможность поиграть в отца, не принимая на себя пожизненной ответственности.

– Я готова, – повернувшись к полицейским, сказала Джинни и пошла за ними к машине.

До места добирались целую вечность, потому что по какой-то непонятной Джинни причине ни сиреной, ни мигалкой полицейские пользоваться не стали. Начался час пик. Они перебрались за реку и ползли по окраинам, минуя бесконечные ряды послевоенных зданий из почерневшего кирпича. Когда, наконец, выбрались на автостраду, дело пошло немного быстрее.

Они свернули на другую автостраду, а потом совсем съехали с нее, когда стали появляться указатели на Тонбридж. Миновали две деревни, пронеслись между живыми изгородями в открытом поле и замедлили движение, когда въехали в городок. В конце концов машина остановилась у заднего входа в больницу, где за самодельным барьером из мусорных

баков защелкали и засверкали вспышками своих камер с полдюжины фотографов, как только констебль Пейн-Дейн открыл дверцу Джинни.

Джинни помедлила, сжимая сумочку, и спросила:

– Не могли бы вы их?..

На что сержант Коффман сказала ей с переднего сиденья:

– Простите. Они тут с полудня.

– Но откуда они знают? Вы сообщили? Вы?

– Нет.

– Тогда как?..

Коффман вышла из машины и подошла к открытой дверце Джинни.

– Кто-то отслеживает маршруты полицейских патрулей. Кто-то слушает со сканером наши радиопереговоры. Как правило, у кого-то в участке, как ни грустно признать, длинный язык. Журналисты делают свои выводы. Но пока они еще ничего толком не знают, а вы ничего не обязаны им говорить. Вы поняли?

Джинни кивнула.

– Хорошо. Сюда. Быстро. Разрешите, я возьму вас под руку.

Джинни вышла из машины. Стрекот камер сопровождался выкриками:

– Миссис Флеминг! Не могли бы вы сказать…

Ограждаемая с двух сторон молодым констеблем и сержантом, она поспешила к стеклянным дверям, которые распахнулись при ее приближении.

На всем пути внутри больницы Джинни чувствовала ладонь сержанта Коффман на своей руке, чуть выше локтя, теплую и уверенную. Констебль не касался Джинни, но держался близко. Они прошли по одному коридору, потом по другому и наконец попали в белое тихое помещение с металлической дверью, где к прежним ощущениям добавился холод. Джинни поняла, что они у цели.

– Может быть, чего-нибудь выпьете? Чаю? Кофе? Колы? Воды? – спросила сержант Коффман.

Джинни покачала головой.

– Я чувствую себя нормально, – сказала она.

– Вам не плохо? Вы сильно побледнели. Присядьте сюда.

– Я хорошо себя чувствую, я постою. Сержант Коффман мгновение вглядывалась в лицо Джинни, словно сомневаясь в ее словах. Потом кивнула констеблю, который постучал в дверь и исчез за ней.

– Это не займет много времени, – сказала сержант Коффман.

Джинни подумала, что все это и так длится уже давно, бог знает сколько, но ответила:

– Хорошо.

Констебль отсутствовал меньше минуты. Когда он выглянул и сказал: «Вас ждут», сержант снова взяла Джинни под руку, и они вошли в эту дверь.

Она была готова немедленно увидеть тело, лежащее на столе, обмытое, как это показывают в кино, стулья вокруг для удобства опознающих. Но вместо этого они попали в кабинет, где секретарь наблюдала за выползающей из принтера бумагой. По обе стороны стола находились закрытые двери. Возле одной из них стоял, положив ладонь на дверную ручку, мужчина в зеленой, как у хирурга, робе.

– Сюда, – тихо произнес он.

Он распахнул дверь, и когда Джинни приблизилась к ней, то услышала негромкий голос сержанта Коффман:

– У вас есть соли?

Джинни почувствовала, как мужчина в зеленом взял ее под другую руку и ответил:

–Да.

Внутри стоял холод. Горел очень яркий свет. И все сияло чистотой. Казалось, повсюду была нержавеющая сталь – шкафчики для одежды, длинные рабочие столы, полки на стенах, а под ними, немного наискосок, – единственная каталка. Ее покрывала зеленая простыня, того же горохового цвета, что и форменная роба мужчины. Они приближались к ней, словно к алтарю. И точно так же, как в церкви, остановившись, замерли как бы в благоговейном молчании. Джинни сообразила, что остальные ждут от нее сигнала, что она готова, поэтому проговорила: