Текст книги "Судьба: Дитя Неба"

26

Северные пустыни за Хинтервольдом

Она стояла у окна, прислушиваясь к стонам северного ветра, мечущегося среди горных кряжей. Огонь в огромном камине догорал, и в ее жилище стало темно. Слабые всполохи пламени отражались в толстом оконном стекле, отчего ее медно-красные волосы искрились и на гладкой прозрачной поверхности возникали танцующие золотые узоры, закрывающие промерзшие голые пики за окном.

Еще одна ночь одиноких бдений, ничем не отличающаяся от бесконечной череды ночей последних нескольких столетий в окружении лишенных жизни гор.

Пророчица посмотрела на потускневшую от времени подзорную трубу, на поверхности которой резвились слабые отблески огня. Она закрыла глаза и ощутила, как мощно влечет ее сила, дремлющая в артефакте. Она открыла один глаз и вновь поднесла к нему окуляр, просматривая волны Времени, пытаясь найти приятные воспоминания, которые согрели бы ее в долгую зимнюю ночь, но обнаружила лишь холод молчаливых укоров. Она опустила подзорную трубу.

– Мое пламя.

Она резко повернулась при звуках мягкого приятного голоса с легкой хрипотцой. Ее блестящие голубые глаза оглядели огромное помещение со змеиной быстротой, вертикальные зрачки расширились, сильнее забилось трехкамерное сердце.

– Здесь, милая.

Она осторожно положила подзорную трубу на алтарь и подошла к камину. Пламя встрепенулось и затанцевало, предвкушая ее близость.

– Да заберет тебя Пустота, – прошептала она. – Ты осмелился прийти ко мне? После стольких лет?

Из глубин холодного темного огня послышался негромкий смех.

– Ну, моя дорогая, не будь такой капризной. Я пришел, как только смог. И ты это знаешь.

– Через четыреста лет? – резко бросила она, поправляя тяжелое платье. – Ты приходишь, когда это нужно тебе. Зачем пожаловал на сей раз?

Пламя весело подмигнуло, но в голосе послышалась далекая угроза.

– Я скучал по тебе. – Она резко повернулась в ореоле шелестящего древнего шелка. – Скоро настанет время. И я подумал, что ты должна быть готова.

– Будь прокляты твои загадки. Чего ты хочешь?

Пламя вспыхнуло, взметнулось ввысь, а потом зашипело.

– Тебя, моя любовь, – прошептал ласковый голос из чрева пламени.

Из глубин ее одиночества она ощутила острый укол боли.

– Убирайся, – пробормотала она, повернувшись спиной к камину. – Я сделала, как ты просил. Взгляни, что получилось. – Она обвела рукой огромные пустые пространства заброшенного замка. – Ты обещал мне мир, где я буду полновластной хозяйкой, и сдержал свое слово: я обитаю здесь, забытая Королева вечного льда, меня лишили всего, что мне было дорого, а люди до сих пор ненавидят. Я реликвия Прошлого, какая ирония! Я больше не хочу слушать пустых посулов, не желаю иметь с тобой ничего общего. Убирайся.

– Подойди поближе, милая.

– Нет.

– Пожалуйста.

Голос перестал быть вкрадчивым, в нем появилась темная страсть. Легкая хрипотца, так хорошо знакомая ей в прошлом, – и ее тело вновь пробудилось. Она неохотно повернулась. Огонь возбужденно взметнулся, встретив ее взгляд.

– Гвидион жив.

Змеиные глаза широко раскрылись и тут же сузились.

– Невозможно, – вызывающе бросила она. – Жалкая лиринская предательница унесла его к Покрову Гоэн, где он умер. Он не возвращался, я бы увидела его.

– Посиди рядом со мной, милая. – Пламя уютно потрескивало. – Пожалуйста.

Она продолжала смотреть на холодный огонь, а потом медленно села на пол, и платье окутало ее шелестящими шелковыми волнами.

Пламя загорелось еще ярче, отбрасывая мечущиеся тени, и наконец стало теплее. У нее на лице и шее выступили капельки пота.

– Невозможно, – повторила она.

– Очевидно, в этом мире есть вещи, скрытые от твоих глаз, мое пламя. – На нее вновь повеяло жаром, но тут же огонь, продолжая источать тепло, стал гореть ровнее. – Это не имеет значения. Он не тот, кого я теперь ищу.

– Почему? – Слово слетело с ее губ прежде, чем она успела подумать.

Угли в камине замерцали.

– Теперь он стал еще сильнее, но, как я уже говорил, это не имеет значения. Я выбрал другого. – И вновь пламя пустилось в пляс. Голос стал совсем тихим, легким шепотом. – Распусти для меня волосы. Пожалуйста.

Казалось, ее рука обрела собственную волю, поднялась вверх и коснулась заколки, украшенной драгоценными камнями. Рука дрожала, пока пальцы возились с заколкой. И вот густые блестящие медно-красные волосы тяжело рассыпались по ее плечам. Она услышала, как тихонько ахнул голос, доносившийся из пламени камина.

– Значит, ты его пощадишь? – Она ненавидела себя за появившуюся в голосе дрожь.

На некоторое время пламя потускнело, а потом вспыхнуло с новой силой.

– Не задавай вопросов, на которые не хочешь услышать ответов, милая. Они портят очарование момента.

Прорицательница резко рассмеялась:

– Вижу, ты не хочешь, чтобы тебе напоминали о твоих неудачах. Кстати, я не видела смерти Патриарха, которую ты так давно предрекал. Почему он до сих пор жив? Неужели в твои планы – как и в мои – кто-то вмешался? Или ты поселился в его теле?

Огонь почернел и злобно зашипел.

– Осторожно, милая. Уверяю тебя, ты не хочешь говорить на эту тему. – Огонь вновь запылал ярче, посылая волны жара. – Ты, наверное, уже знаешь, что Трое наконец пришли.

Она рассмеялась:

– Знаю. Они захватили Канриф, но что они там делают, остается для меня тайной, мой дар не позволяет мне проникнуть сквозь толщу гор. – Она помрачнела. – Когда Гвиллиам изгнал меня, он запечатал свое царство, сделав его недоступным для моих глаз. Мне никогда не увидеть того, что там происходит.

Пламя призывно замерцало.

– Распусти шнуровку платья.

Она вновь рассмеялась:

– Значит, ты хочешь ублажить меня?

– Верно. Распусти шнуровку, мое пламя, и я расскажу тебе о том, что недоступно твоему взгляду. Я поведаю о Будущем.

Ее голубые змеиные глаза широко раскрылись, хотя она изо всех сил старалась соблюдать внешнее спокойствие. Пальцы метнулись к корсажу и начали быстро распускать шнуровку.

Из огня послышался негромкий смех.

– О, я вижу, ты тоскуешь о моих ласках, милая, не так ли? Как это, наверное, больно, не иметь возможности ощутить Настоящее, пока оно не станет Прошлым. – Пламя танцевало свои затейливый танец, но пальцы прорицательницы вдруг замерли. – Не останавливайся, милая. У меня мало времени.

Она медленно спустила корсаж и вытащила руки из тонких рукавов платья. Льющийся свет пламени ласкал ее золотую кожу, покрытую едва заметными линиями, напоминающими своим рисунком мельчайшую чешую, отчего кожа сияла, подобно полированному металлу.

– Как ты красива, милая. – Теплые слова вызвали яркий румянец на ее щеках, ее одинокое сердце вновь забилось быстрее. – Время не оставило на твоем теле никаких следов, оно осталось таким же, как в тот день, когда мы предавались страсти на полу Большого зала. Ты помнишь, мое пламя?

– Да.

– Подойди поближе. Сними платье.

Она медленно поднялась на ноги, придерживая на поясе рукава и корсаж платья. Затем одним движением отпустила его, и тяжелый наряд упал на пол, словно океанская волна.

– Почему ты не пришел ко мне во плоти? – прошептала она. – Мне так одиноко среди холодных гор.

– Определенные обязательства не позволяют человеку, в теле которого я обитаю, предаваться наслаждениям плоти. Но не бойся, милая. Скоро я оставлю его и перейду в другое, оно, безусловно, понравится тебе больше. – Пламя вновь опустилось на угли. – Войди в меня, милая.

Она рассмеялась, но то был не звенящий смех молодой женщины, а пронзительный зов победных труб.

– Эти слова когда-то произнесла я.

– Я помню. – Пламя опустилось еще ниже. – Войди в меня, милая.

Она медленно приблизилась к камину и опустилась перед огнем на колени. Дрожа от нетерпения, она легла на спину и просунула длинные ноги в огромную пасть камина.

Пламя медленно поднялось над углями и принялось лизать ее ноги, танцуя над телом, согревая кровь. Она вздохнула и подвинулась ближе, позволив жару утолить жгучее желание.

– Милая.

Струйка пота потекла по ложбинке между грудей, а язычки огня лизали бедра, их ласки становились все интимнее. Холодное одиночество, давно пустившее корни в ее душе, сгорело и превратилось в пепел, оставив лишь стремление к утолению страсти, требующей этого множеством голосов ее змеиной крови.

Пламя вспыхнуло с новой силой, докатилась до груди, озаряя ее ярким сиянием. Она закрыла глаза, сосредоточившись на несущих блаженство огненных ласках, а потом вновь заговорила, несмотря на то что ее возбуждение росло.

– Расскажи мне, – шептала она, – расскажи о Будущем.

Волна жара заставила ее раздвинуть ноги, вошла в нее, и она застонала от удовольствия.

– Скоро я захвачу Патриархию, – прошептал в ответ голос из камина. – Такой неудачи, как в Священную Ночь, больше не повторится. Став Патриархом, я смогу короновать Тристана Стюарда, а за мгновения до того, как корона коснется его лба, пока он будет слабее нас, я отброшу старое тело, как несвежую рубашку. – Огонь вновь рванулся вверх, охватил ее, вошел наконец в тело, и она закричала от радости. – И тогда у меня будет армия. Роланд объединится с Сорболдом и Гвинвудом. Мы захватим гору. И я получу Дитя. И ключ. И открою Темницу. А потом настанет черед Земли.

– Извне? Но…

Пламя затрещало, и она задрожала от наслаждения.

– Нет, милая, я уже подумал об этом. Даже ты не в силах вырвать гору у своего проклятого мужа; гора будет разрушена и изнутри, и снаружи. – Пламя пульсировало, рассыпая вокруг искры. – Все готово.

Она задышала чаще, лениво закинула руки за голову, ощущая движение огня внутри своего тела, реки пламени обвивались вокруг ее груди, ласкали шею. Ее стон наслаждения едва не заглушил его негромкие слова.

– Мне требуется твоя помощь, милая. Обещай, что ты не откажешь.

– Как…

– Нет. – Слово прозвучало резко и холодно, пламя тут же погасло, превратившись в холодный пепел. Она задрожала – слишком велика была тяжесть потери. – Нет, мое пламя. Не спрашивай как. Однажды ты обещала выполнить любое мое желание, если я помогу тебе добиться цели, и я сделал то, о чем ты меня просила. Ты все еще у меня в долгу, милая. Ты ни в чем мне не откажешь. Скажи, что ты сделаешь все, что я попрошу.

– Пожалуйста, – прошептала она, раздираемая сомнениями и мучительной страстью.

– Скажи, что ты обещаешь.

– Да, – прорычала она. Воздух стал сухим, ее окружили искры электрических разрядов, верный знак того, что драконья кровь пришла в возбуждение. – Но чаши весов должны быть уравновешены, согласен?

– Согласен.

Огонь вновь взревел, поглотив ее в своих объятиях, языки пламени потянулись к тем частям ее тела, которые больше всего жаждали прикосновений. Она вновь лежала на спине, рот открыт, дыхание с хрипом срывается с ее губ, огонь обнимает ее со всех сторон, удовлетворяя древнюю кровь и одинокую плоть. И она закричала от ярости, смешанной с восторгом, по бледным горам прокатился гром, со склонов сорвались снежные лавины, устремившиеся вниз, к далеким долинам.

Позднее, измученная, без сил, она лежала возле мерцающего камина, прислушиваясь к словам, которые шептал огонь. Она слегка кивнула, пытаясь восстановить дыхание.

– Мне нужны твои воспоминания.

– Я понимаю.

Илорк, в глубоких туннелях

Акмед стоял на пересечении пяти туннелей, не зная, что делать дальше.

Он не сомневался, что находится в том самом месте, которое было на карте, начертанной Спящим Дитя на каменной стене своей спальни. Он провел долгие часы возле устройства, фиксировавшего движение болгов по туннелям горы, установленного в тайной библиотеке Гвиллиама, но никто здесь не появлялся. Он с бесконечным терпением прислушивался к переговорному аппарату, пытаясь понять, что происходит в его королевстве. Но пока его усилия не приносили плодов.

И сейчас, затаившись на диковинном пересечении дорог и ожидая неизвестно чего, Акмед вдруг впервые в жизни почувствовал безнадежность, ему показалось, что он не в силах управлять ситуацией.

Контролировать всю гору было равносильно попытке вдохнуть весь дым лесного пожара. Сколько он ни старался, отдельные завитки уносились прочь, исчезая в незнакомых местах, в тайных владениях намерьенов. И он не мог вдыхать дым бесконечно.

Лишь одно слово достигло его ушей за долгие часы бдений. Простое и в то же время необычное, без всяких объяснений, его произнесла повивальная бабка, обращаясь к проходившему мимо простому солдату.

Искатели.

Тем не менее он сразу понял, что единственное слово и есть ключ, который он ищет. Это знание жило в самых глубинах его существа, ощущавшего биение сердца королевства болгов, дававшее ему власть над Илорком и его обитателями. Став властителем заброшенных руин, населенных чудовищами, Акмед все яснее начал понимать смысл королевской власти, сделавшейся частью его существа. Акмед ощущал ее всем своим телом, нервами, кожей. Его народ хранил от него какую-то тайну, причем так успешно, что даже в огромной библиотеке Гвиллиама он не смог найти о ней упоминания.

Теперь, когда он ждал в том месте, которое показала ему Дитя Земли, он чувствовал их, точно мышей, копошащихся в темноте, и понимал, что ощущал Гвиллиам, попытавшийся спасти гору от неизбежного падения.

Акмед знал, что, хотя раса болгов – как и любая другая – подвержена изменениям, определенные качества остаются постоянными: болги ценят силу, любят детей, живут скудно и легко снимаются с места. Даже их язык предельно функционален, в нем очень мало метафор. Так что в слове «Искатели» глубинно заложен смысл, нечто присущее только этому месту, о чем он должен был знать. Но не знал.

Акмед не взял с собой оружия, кроме квеллана и тонкого кинжала, о котором знал только Грунтор. Это был темный стальной клинок с радужным отливом, прощальный дар старого мира. В большинстве случаев Акмед полагался на свое умение находить дорогу, но сейчас он не знал, что искать.

Акмед медленно прохаживался по небольшой площадке между туннелями, прислушиваясь к тому, что происходит в каждом из пяти пальцев, но ничего не слышал. Он не сомневался, что в одном или в нескольких из них находятся Искатели, прячущиеся на грани его восприятия, дразнящие его, словно дети, играющие в жестокие игры со слепцом. Теперь для Акмеда уже не имело значения, они ли продавали оружие в Сорболд. Главное – они что-то от него скрывали, и его это раздражало.

Впрочем, придется потерпеть еще немного.

Возможно, после того как Рапсодия вернется с кровью демона, он и сам станет Искателем. Он часто размышлял о ритуале, который состоится, как только она принесет кровь, и для которого потребуется найти защищенное от посторонних глаз место, куда не сможет добраться ветер.

Быть может, думал он, изучая Руку, вот оно – то самое место, которое он ищет.

Конечно, лучшего места, чем под огромным маятником давно погибшей дракианской колонии, ему не найти – оттуда не сможет сбежать никто. Там Праматерь обучила его ритуалам Порабощения, там он узнал тайны своего дракианского наследия, первичной силы, дарованной дракианам для порабощения обеих сущностей ф’доров, человеческой и демонической; искусство, завещанное им как тюремщикам, посвятившим свою жизнь ветру, от которого они произошли, чтобы стоять на страже огромной Темницы Подземного мира, где томились ф’доры. Но сейчас то место запечатано, он не мог проникнуть туда, не рискуя безопасностью Спящего Дитя. От одной только мысли об этом Акмед сплюнул на землю.

Пять пальцев руки обладали такими же свойствами, что и вертикальная шахта, в которой раскачивался маятник. В некотором смысле они циклически повторяли сигналы, попадавшие в центр, подобно воде в морских пещерах, уходящей из их глубин вместе с отливом, но потом вновь возвращающейся, не в силах обрести свободу.

Да, это то, что нужно.

Из последнего послания, отправленного Рапсодией с птицей, он узнал, что все идет по плану, скоро она вернется домой. Он тяжело переживал ожидание.

Акмед замер на секунду, прислушался еще раз, а затем торопливо вернулся в коридор, из которого вышел.

Издалека за ним наблюдали Искатели, их темные глаза поблескивали в темноте.

27

Сорболд

Цирковой комплекс Сорболда являлся самой большой группой зданий в городе-государстве Джакар и простирался до южной границы поселения Никкид’саар. В те дни, когда гладиаторские бои не проводились, здесь было довольно спокойно, если не считать прибытия торговых караванов, доставлявших рабов и свободных работников, благодаря которым функционировал комплекс. В дни боев, однако, здесь кипела жизнь, десятки тысяч возбужденных людей в предвкушении кровавого зрелища толпились на улицах вокруг арены.

Рапсодия убедилась, что относительно расписания боев Ллаурон не ошибся: она появилась в городе в день состязаний, когда огромные толпы людей стекались к арене, все мешалось в шуме и разнообразии запахов, люди кричали, смеялись, шутили. И Рапсодия легко затерялась в толпе. Вскоре ей удалось найти проход, ведущий в заднюю часть комплекса. Где-то здесь должны находиться бараки гладиаторов, решила она и огляделась в поисках ближайшего выхода к южным воротам города, где она оставила лошадь и где ее должен был ждать Каддир со своим отрядом.

Рапсодия нашла навес, под которым спряталась от небольшого снегопада, быстро превратившего улицы в болото и испортившего настроение посетителям цирка. Она внимательно смотрела по сторонам и довольно быстро убедилась в том, что здесь немало женщин в таких же легкомысленных нарядах, как у нее. Впрочем, поверх своего она надела шерстяной плащ. Их одежда показалась ей более поношенной и не такой откровенной, но потом она решила, что просто не привыкла разгуливать в прозрачных одеяниях.

Кроме того, она заметила, что полураздетых женщин часто куда-то гонят большой толпой, иногда даже кнутом. Кровь Рапсодии вскипала, и она чувствовала, как огонь у нее в душе поднимается к самой поверхности кожи, однако она заставила себя проглотить гнев. Она пришла сюда для того, чтобы спасти гладиатора, а не бороться с нравами Сорболда.

Между улицами, окружавшими арену, попадались переулки, ведущие в маленькие дворики. В каждом из них происходили второстепенные бои. Вокруг них собиралась жидкая толпа, состоящая из крестьян и мелких купцов, разражавшихся радостными воплями всякий раз, когда кому-то из противников удавалось нанести кровавый удар.

В уличных боях обычно участвовали совсем молодые парни, а иногда и девушки, некоторым из них не исполнилось еще и десяти лет, но они атаковали друг друга с такой яростью, что победителя часто приходилось насильно оттаскивать от поверженного противника. Рапсодия содрогнулась, услышав радостные вопли: после одного из ударов брызнула кровь, а ведь дрались совсем мальчишки, каждый не старше, чем ее приемный внук Гвидион Наварн.

В двориках, что располагались ближе к арене, дрались полупрофессионалы – гладиаторы, продолжавшие оттачивать свое мастерство, но еще не достойные участвовать в главных состязаниях, однако успевшие обзавестись многочисленными почитателями среди уличной аудитории. Повсюду принимали ставки на победителя, золото постоянно переходило из рук в руки.

В самом последнем из таких двориков, за которым находилась главная арена, стояли большие деревянные весы с металлическими стойками, на каждой из тарелок можно было взвесить быка. Похожие устройства Рапсодия уже видела перед другими площадками, где проходили бои. Ллаурон объяснил их назначение, когда они планировали операцию.

В решающий момент каждого серьезного боя, а также во время некоторых уличных схваток обезоруженный боец или получивший ранение, не позволяющее продолжить бой, по сигналу гонга должен пройти через Товврик. Вот тогда-то толпа и обращается к огромным весам, решая судьбу гладиатора.

Сорболд по большей части находился с подветренной стороны Зубов, поэтому земли здесь были засушливыми, царство яркого солнца и пустыни. И хотя тут лояльно относились к Патриарху, находившемуся в Сепульварте, в Сорболде сохранились элементы язычества, и многие жители продолжали поклоняться силам природы. В стране, где от количества воды, отданной полям, зависело количество воды, оставшейся в колодце с питьевой водой, как правило одном для всей деревни, природное равновесие становилось вопросом жизни и смерти.

Похожее положение складывалось и на гладиаторской арене. После удара гонга толпа начинала скандировать: «Товврик, Товврик, Товврик». Иногда вопли становились такими яростными, что даже сиденья на арене начинали дрожать, во всяком случае так утверждал Ллаурон.

Победитель схватки подходил к пьедесталу, где ему предстояло выслушать крики одобрения толпы, а несчастного проигравшего под свист и улюлюканье уносили к весам – их выкатывали на середину арены, словно бога, ждущего жертвоприношения, – и бесцеремонно бросали на одну из чаш. Две пары лошадей впрягали в две повозки, на каждой из которых покоилась чаша весов.

Начинался торг. Если боец являлся рабом и представлял ценность для своего хозяина, тот поднимал грифельную доску с написанной на ней суммой, которую он решил заплатить, чтобы сохранить проигравшему жизнь. По сигналу распорядителя служители арены выставляли на свободную чашу весов большие разноцветные гири в соответствии с предложением хозяина раба. Другие представители знати или любой зритель имели право увеличить выкуп, если хотели, чтобы проигравшего оставили в живых. Иногда предлагали других рабов, мужчин и женщин, в особенности если гладиатор успел заработать репутацию хорошего бойца.

Если же боец был свободным человеком, за его жизнь платили поклонники из толпы или знати, что лишь доказывало высокую цену свободы. Именно поэтому многие гладиаторы, даже после того как им удавалось заработать денег, чтобы купить свою свободу, предпочитали остаться в рабстве – так у них появлялось больше шансов остаться в живых в случае поражения. Константин не принадлежал к их числу.

Когда желающих внести деньги больше не находилось, распорядитель ударял в гонг, и лошадей медленно отводили в сторону. Наступала абсолютная тишина, на огромных весах лежала человеческая жизнь. Затем, если чаши уравновешивались или результат был в пользу побежденного, его уносили прочь и под громкие крики одобрения или презрительные насмешки передавали в руки целителей. Половина собранных денег шла в казну правителя города, которому принадлежала арена, а другую половину под оглушительные овации отдавали победителю.

Если же взвешивание заканчивалось не в пользу побежденного, толпа начинала реветь еще громче. И хотя все собранные деньги получал победитель, толпу гораздо больше интересовало другое. Перед весами – напротив ложи правителя – устанавливали огромный пилообразный меч, лодыжки побежденного связывали кожаными ремнями, а потом его сбрасывали с чаши весов. Распорядитель дожидался, пока чаши весов остановятся, на что уходило несколько секунд, после чего в последний раз звучал гонг.

Если несчастный успевал встать на ноги, он мог воспользоваться шансом покончить счеты с жизнью быстро и благородно, бросившись на острие меча. Толпа такие подвиги всегда встречала яростным шипением, поскольку ее лишали волнующего зрелища. Но если проигравший упускал свой шанс, служители под оглушительный рев зрителей пришпоривали лошадей.

Несчастного ждала страшная и позорная смерть, часто лошади останавливались только после того, как жертва оставалась без головы. Рапсодия закрыла глаза, стараясь избавиться от неприятных мыслей и придумать, как пробраться на арену.

Сгущались сумерки, на улицах становилось все меньше народу, и Рапсодия наконец решилась перейти на противоположную сторону и проскользнуть в заранее намеченный проход. Оказавшись внутри, она прижалась к стене, а потом осторожно двинулась вперед по вонючим коридорам и вскоре услышала шум толпы.

Рапсодия быстро скинула плащ и сапоги: рабы здесь ходили босиком. Оглядевшись по сторонам, она заметила небольшую нишу, где спрятала свои вещи, рассчитывая забрать их потом. Затем засунула маленький мешочек с флаконом, который дал ей Ллаурон, за пояс своего прозрачного одеяния.

Пока Рапсодия пряталась, она успела внимательно изучить наряды рабынь: некоторые были одеты весьма откровенно, другие же – в простые туники и шаровары до колен. Рапсодия довольно быстро поняла, что женщины в туниках имеют более высокий статус, они часто носили накидки и покрывала. Рапсодия пожалела, что раньше не знала о такой возможности, но Ллаурон хорошо разбирался в нравах Сорболда, и ей пришлось положиться на его мнение.

Она опустила вуаль и, переступая через лужи растаявшего снега, насыпавшегося внутрь сквозь щели в стенах, двинулась по коридору к нижней части арены. Чем дальше она шла, тем больше народу попадалось ей на пути, и вскоре она оказалась перед главным подземным выходом на арену, в одном из множества коридоров, ведущих к баракам гладиаторов.

Она услышала, как толпа скандирует: «Товврик, Товврик, Товврик». Рапсодия ускорила шаг и свернула в боковой коридор, подальше от отвратительных воплей.

На стене арки, ведущей во внутренние помещения арены, кто-то мелом написал список гладиаторов и предстоящих боев. В каждой паре одно из имен было вычеркнуто. Рапсодия довольно быстро нашла имя Константина, он сражался последним в основной программе. Исходя из того, что Рапсодия знала о системе счисления и языке Сорболда, именно эта схватка принесла наибольшие доходы.

Рабы сновали взад и вперед по затхлым коридорам, носили подносы с едой и бутылочки с лекарствами, мази и вино, а женщины, одетые как Рапсодия, собирались на площадке слева от арки. Она поправила вуаль и поспешно зашагала к площадке, надеясь, что это именно то место, куда ей нужно попасть.

Она оказалась права. В дальнем конце коридора появился невысокий мускулистый мужчина с редеющими седыми волосами, одетый как свободный человек. Когда он подошел поближе, женщины смолкли и лишь поглядывали друг на друга, чего-то дожидаясь. Невысокий мужчина подошел к арке, поднялся по ступенькам на небольшое возвышение и принялся рассматривать женщин, периодически переводя взгляд на список боев.

Обернувшись назад, он что-то крикнул рабу, стоявшему у него за спиной, и ему тут же принесли лист пергамента. Раб почтительно поклонился и обратился к нему, назвав по имени – Трейлус. Рапсодия запомнила имя и постаралась спрятаться за спинами более высоких женщин, которые стремились попасть в первые ряды. Там она и простояла, пока не прозвучало имя Константина.

– Назначение целительниц на сегодняшний вечер, – объявил Трейлус.

Рапсодия наблюдала за процессом отбора, и к ее горлу подступила тошнота. Большинство рабынь, демонстрируя свои тела, изо всех сил старались, чтобы выбрали именно их, и Рапсодия перестала сомневаться относительно других их обязанностей, возможно гораздо более отвратительных.

Ужасные воспоминания о ее собственном прошлом грозили затопить сознание Рапсодии, и она с усилием отбросила их. Наивность Ллаурона вызвала у нее отвращение. Конечно, Трейлус говорил о целительницах, но Рапсодия прекрасно понимала, что речь идет о шлюхах. О прежнем плане следовало забыть. Теперь спасение Константина становилось задачей номер два. Главное, самой унести отсюда ноги.

Первые два бойца, для которых выбирали женщин, очевидно, имели высоких покровителей, и почти все рабыни из кожи вон лезли, чтобы Трейлус обратил на них внимание. Потом прозвучало имя Константина, и все притихли. Наступила жутковатая тишина, верный знак того, что Рапсодии следовало быть максимально осторожной.

Преодолев страх, она открыла лицо и осторожно отступила в сторону, желая попасть Трейлусу на глаза. Он поднял взгляд от пергамента и сразу же ее увидел. Рапсодия содрогнулась, увидев, как широко он раскрыл рот и поспешно опустил пергамент, чтобы скрыть очевидные изменения, произошедшие в нижней части его тела. Оставалось надеяться, что работа для него стоит на первом месте; ей не приходило в голову, что он может воспользоваться своим положением и выбрать одну из рабынь для собственных развлечений.

Трейлус сошел с возвышения, пробился сквозь толпу рабынь и обошел вокруг Рапсодии, разглядывая ее со всех сторон. Потом остановился перед ней, взял один из шарфов, служивший лифом костюма, резко поднял его и взглянул на грудь. Затем отпустил шарф и с равнодушным выражением на лице принялся изучать волосы Рапсодии. Его пальцы ласкали золотые пряди, затем он прикоснулся к ним губами, словно проверял, насколько они мягкие.

Должно быть, осмотр его удовлетворил, поскольку он кашлянул и одобрительно кивнул.

– Я тебя не знаю, – произнес он неприятным скрипучим голосом. – Кто ты? Кому принадлежишь?

Рапсодия попыталась сделать вид, будто не понимает, о чем ее спрашивают.

– Вы знаете древнелиринский? – Она заговорила на своем родном языке.

Он явно не понимал, недоуменное выражение на его лице тут же сменилось довольной улыбкой.

– Пленница! – воскликнул он, потирая руки. – Константин будет доволен.

Рабыни переглянулись, на лицах у некоторых появилось сочувствие, другие облегченно вздохнули.

Трейлус подозвал одного из рабов, и тот протянул ему бутылочку с мазью.

– Ты меня понимаешь? – спросил Трейлус, стараясь говорить помедленнее.

Рапсодия слегка кивнула, стараясь сохранять на лице выражение легкого удивления.

– Хорошо, тогда слушай внимательно, – продолжал он, протягивая ей бутылочку.

Она взяла ее, засунула под шарф, рядом с грудью, и глупо улыбнулась. Трейлус расхохотался и вновь потер руки.

– У тебя все отлично получится, – сказал он, похлопав ее по щеке. – Тебя отведут в комнату Константина, и ты должна будешь о нем позаботиться. Ты умеешь делать массаж?

Рапсодия энергично закивала.

– Ты жаба, – кротко сообщила она на древнелиринском языке.

– Превосходно! – воскликнул Трейлус, возбуждаясь еще сильнее. – Помни: ты можешь делать с ним, что хочешь, но до утра ему необходимо помассировать мышцы спины и плеч. Завтра у него новый бой. Иначе ты будешь жестоко наказана. Тебе все ясно?

– Конечно. Надеюсь, у тебя будет чудовищный понос, – вежливо ответила Рапсодия, потупив глаза.

– Прежде всего, сделай массаж, – поучал Трейлус, и его глазки масляно заблестели. – Потом ты вряд ли будешь на что-нибудь способна. Иди, обслужи его как следует.

– Надеюсь, ты умрешь в страшных мучениях, – сказала она на том же языке. – И я мечтаю помочь тебе расстаться с жизнью.

Она низко поклонилась Трейлусу и последовала за рабом, который повел ее по коридорам в спальни гладиаторов.

– Какое красивое существо, – с восхищением пробормотал Трейлус, обращаясь к одному из рабов, и прижал ладонь к животу, стараясь унять неожиданную боль в желудке. – Приведи ее утром в мои покои, когда Константин с ней закончит, если, конечно, она еще будет жива.