Текст книги "Свой путь направь к звезде. Душевное равновесие в трудное время"

Патологические страхи и доверие авансом

Любая «домашняя аптечка на случай душевных недомоганий» будет неполной без одного важнейшего лекарства – доверия авансом. Именно оно освобождает от вредоносных страхов и дает радость жизни.

Если человеку не угрожает реальная опасность, которой действительно стоило бы избежать, все его страхи бесполезны, излишни и годны лишь на то, чтобы довести его до болезни. Эти страхи не имеют ничего общего со страхом перед безрассудно смелой акцией или рискованной сделкой, это всего лишь боязнь неожиданных неприятностей, которые могут произойти с каждым и в любых обстоятельствах – таких, например, как внезапное головокружение, нежелательная встреча, досадная поломка или собственная оплошность. В воображении чрезмерно боязливого человека подобные происшествия раздуваются до размеров гигантской катастрофы, и он не представляет себе, как сможет это вынести. Ему рисуются картины краха и уничтожения, напоминающие панику ребенка, с тем отличием, что для ребенка отсутствие отклика на его крики о помощи нередко означает реальную перспективу гибели.

Патологические страхи никак не связаны с подлинными угрозами. Казалось бы, рано или поздно человек должен увидеть всю безобидность воображаемой ситуации и избавиться от своих опасений. Но этого не происходит, со временем его панические реакции не ослабевают, и его дальнейшее существование разворачивается по достаточно хорошо известному в психологии «дьявольскому» сценарию: иррациональный страх приводит к болезни. Он отнимает у человека силы, истощает его жизненные ресурсы и лишает его самостоятельности. То, чего он боится, приобретает в его представлении все более осязаемые и грозные очертания. Человека все чаще настигают приступы физической слабости, все чаще обнаруживается его несостоятельность в делах, и все реже он воспринимается как полноценная личность.

Порождение дурного воображения нередко превращается в настоящее бедствие. Если сидящий за рулем человек постоянно с содроганием думает о возможности ДТП, он становится причиной автокатастрофы. Если, входя в закрытое помещение, человек начинает думать об удушье и сердечных перебоях, он предуготовляет себе и то, и другое. Если в присутствии авторитетного начальства человек только и думает, как бы не допустить какой-нибудь промах, он его обязательно допустит… Страх не любит медлить, он, как магнит, притягивает все, чего человек с дрожью и трепетом ожидает.

* * *

И, как мы уже говорили, от иррационального страха есть лишь одно спасение – доверие авансом. Причем слово «аванс» употреблено здесь в буквальном смысле и означает «перевес», «опережение»[2]2
  От французского слова avance.


[Закрыть], то есть в момент тягчайшего кризиса, в момент утраты последней надежды доверие должно одержать верх в схватке с недоверием.

Не противоречит ли одно другому? Конечно, противоречит, да еще как! Человек словно «заклинает себя от иррационального страха», его здоровое упрямство сопротивляется полной сумятице чувств. В этом и противоречие, и противостояние, способное взломать тюрьму душевного мрака и открыть пути для возвращения к нормальной жизни. Как это выглядит на практике?

В психотерапии существует так называемый метод парадоксальной интенции, который давно доказал свою эффективность. При иррациональных страхах он способен творить чудеса. Суть его заключается в том, что человек должен очень сильно захотеть именно того, чего он больше всего боится. Дорожно-транспортное происшествие? Да пожалуйста! И лучше, чтобы сразу несколько, целой серией! Это внесет хоть какое-то разнообразие в скучное дорожное движение. Перебои сердечных ритмов и приступы удушья? Что ж, очень кстати! Так хочется полежать в больнице, отдохнуть от работы! Ляп в разговоре с шефом? Но это же потрясающее событие для сослуживцев! Не каждый может добиться такого эффекта, когда у всех разом волосы на голове дыбом встают от ужаса!

Парадоксальное возражение может звучать сколь угодно глупо, главное – приправить его максимально возможной долей юмора, чтобы смех заглушил страх. Зато последствия это будет иметь далеко не шуточные: доверие перевесит и опередит недоверие. Человеку, решившемуся обречь себя на то, что, как он думает, грозит ему уничтожением, открываются глубочайшие «основы бытия». Не об этом ли парадоксе говорят известные слова: «Кто хочет жизнь свою сберечь, тот потеряет ее, а кто готов потерять свою жизнь (ради достойной цели), тот сбережет ее»[3]3
  Ср. «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее» (Мк. 8: 35).


[Закрыть].

* * *

Так и только так можно вернуть себе первичное доверие к миру – и именно оно отменяет действие «дьявольского» принципа. Если человек заявляет о своем согласии пройти через все ужасы, которые рисовало его воображение, и даже с нетерпением призывает их, выставляя ситуацию в смешном свете, то ему больше нечего бояться. Иррациональные страхи потеряют свою власть над ним.

Но у первичного доверия есть в запасе еще один щедрый дар: возрастающая уверенность в себе способствует успехам в делах и в значительной степени исключает вероятность неудач. А если человек все-таки попадет в дорожную аварию, если у него все-таки произойдет срыв в работе, если он все-таки заболеет, первичное доверие вселит в него надежду и убережет от катастрофы. Человек, доверяющий миру, чувствует себя защищенным всегда – что бы с ним ни случилось.

Воспоминание о начале начал

Вернуть можно только то, что было потеряно, а все потерянное обязательно когда-то существовало. Это в целом соответствует общепринятому мнению, что первичное доверие к миру закладывается еще в младенческом возрасте, что оно возникает у ребенка, когда он чувствует материнское тепло и заботу семьи. При таком понимании центр тяжести переносится на фактор среды. Следовательно, боязливым и недоверчивым к миру становится тот, кто еще в детстве испытал страх одиночества и имел причины сомневаться в любви близких людей.

Заняв такую позицию, мы неизбежно придем к выводу, что доверие человека к миру порождается его окружением – или, в отдельных печальных случаях, не порождается. Таким образом, именно близкие малышу люди являются «продуцентами» его первичного доверия. Если с самого начала ребенок для них помеха и они дают ему это почувствовать, то, в соответствии с логикой наших рассуждений, доверие к миру у маленького человека не появится, и он потом всю жизнь будет мучиться страхами, тревогами и сомнениями в себе.

Но здесь встает несколько вопросов. Действительно ли первичное доверие ограничивается доверием к людям. – то есть таким доверием, которое не только легко обмануть, но подчас невозможно и взрастить в себе? Мыслимо ли первичное доверие в таких узких рамках? Не следует ли его понимать гораздо глубже и шире – как доверие к жизни вообще, независимо от живущих рядом с нами? Неужели это всего лишь отражение нашего положительного или отрицательного опыта общения? А может быть, в нем отражается нечто большее, некий праопыт, не связанный с человеческими взаимоотношениями, подспудное знание о своей причастности к чуду, о своей призванности стать человеком и, значит, в метафизическом смысле быть истинно и безусловно любимым?

* * *

В знаменитых «Десяти тезисах о личности» Франкл сформулировал свою позицию. Его десятый тезис гласит: «Личность постигает саму себя не иначе как через трансцендентное». По Франклу, первичное доверие – прямое указание на сознательную или бессознательную связь личности со своим Создателем. И прежде всего, на связь и отношение со стороны личности. То есть первичное доверие первозданно, изначально заложено в бытие личности, присуще человеческому духу, неотъемлемо от него. Это «воспоминание» духа о своем происхождении и о своей родине, о начале всех начал. Первичное доверие основано на интуитивном предзнании о том, что не поддается рациональному постижению, и поэтому его нельзя передавать из поколения в поколение. Это идущее из глубины души и исполненное ожидания предощущение, которое невозможно описать словами, так как оно больше любви, тепла и доброты, доступных и известных человеку. Духовная связь преодолевает границы нашего рационального и эмоционального опыта, и рассуждать о ней мы можем лишь опосредованно, опираясь на свои рационально и эмоционально неполноценные понятия.

Из всего этого вытекает, что первичное доверие не сводится к доверию, которое вызывают или не вызывают у человека другие люди. Наличие и степень первичного доверия не зависят от того, насколько достойно и надежно проявили себя те, кто окружал человека с самого начала. Оно никак не связано и с интернализацией доверия, которое сам человек вызывал у других людей. Первичное доверие направлено за пределы мира (и межчеловеческих отношений), к «сверхмиру», где личность чувствует себя признанной, – и совсем не важно, есть ли хотя бы один человек, которому она доверяет или который доверяет ей!

Если смотреть с такой точки зрения, то роль среды в ослаблении первозданных связей выглядит довольно скромно, зато сильно возрастает значение самих первозданных связей. Знание о них, хоть и в скрытой форме, сохраняется у человека в течение всей жизни и может активизироваться в результате духовной работы. Человек способен вернуть себе первичное доверие, так как оно не могло не существовать изначально, но могло быть утрачено.

При таком взгляде на вещи получается, что стрессогенные факторы уходят на задний план, и тогда главной задачей психотерапевта становится решить, какие средства помогут пациенту вернуть первичные ценности на место вторичных наслоений.

Противоядие для страхов

Чтобы показать, как на практике преодолевается кризис доверия по методу Франкла, помещу здесь отрывок из записок одной пациентки.

«Каждый раз, когда может что-то случиться, меня охватывает страх за свою жизнь. Мой девиз: „Не лезь туда, где опасно, иначе погибнешь“. Так всегда говорила моя бабушка. Возможно, причина в том, что моя мать от стыда и страха за будущее пыталась сделать аборт, когда была беременна мной. Она обращалась к нескольким врачам, но никто не смог ей помочь. Насколько я слышала, эмбрион способен защищаться и производить какие-то оборонительные движения, но первичный страх остается потом на всю жизнь. Моя мать была учительницей и, в соответствии с целибатом для учителей[4]4
  В Германии с конца XIX века существовало требование, по которому женщины-учительницы были обязаны соблюдать целибат – не вступать в брак. Если девушка все же вступала в брак – она должна была попрощаться с профессией, а также с правом на получение учительской пенсии. Это требование официально было отменено в 1919 году, но на практике сохранялось в некоторых регионах вплоть до 50-х годов XX века. В описываемом случае говорится, что учительница могла выйти замуж только за учителя – видимо, в некоторых регионах целибат был более «мягким».


[Закрыть] (30-е годы!), могла выйти замуж только за учителя. А мой отец был безработным музыкантом. Внебрачного ребенка учительнице никогда бы не простили, и, так и не сумев избавиться от меня, она вышла замуж за моего отца – но для этого ей пришлось бросить работу в школе.

После моего рождения мама меня очень полюбила и любила всю свою оставшуюся недолгую жизнь – от горя и лишений она заболела туберкулезом и умерла в 35 лет».

А теперь давайте проанализируем этот текст с профессиональной точки зрения. Пациентка пишет, что страдает от страха за свою жизнь. По-видимому, она знает о своей душевной лабильности. Ее записки – это обычная реакция человека, попавшего в бедственное положение: она пытается найти причины своей проблемы. Чтобы объяснить свою повышенную тревожность и сверхчувствительность, пациентка разрабатывает целую концепцию. На языке специалистов подобные интерпретации называются дилетантской этиологией.

Особое внимание следует обратить на те элементы, которым она придает наибольшее значение и на которые она опирается при обосновании своей теории. Из текста понятно, что эти элементы связаны у нее преимущественно с фактором среды, то есть с неправильным поведением близких людей:

1. В детстве бабушка постоянно внушала ей ложный жизненный принцип.

2. Во время беременности мать в порыве отчаяния несколько раз пыталась сделать аборт.

Очевидно, пациентка считает свою концепцию универсальной, так как привлекает ее для истолкования как собственных, так и чужих проблем, в частности проблем своей матери. В соответствии с этой схемой ее мать тоже пострадала, и тоже от фактора среды – от неблагоприятно сложившихся обстоятельств:

1. Закон для учителей сыграл в ее жизни злополучную роль.

2. Врачи не смогли помочь ей избавиться от беременности.

3. Вступление в брак привело ее к болезни и ранней смерти.

И в том, и в другом случае у интерпретаций моей пациентки единый общий знаменатель: человеку живется хорошо настолько, насколько это допускает среда (окружение). Или, если употребить форму от первого лица: «Мое счастье и благополучие находятся в руках других людей, определяются другими».

Но такой подход к жизни уже сам по себе должен держать человека в постоянном страхе! Если чувствуешь себя беспомощной жертвой окружающих людей, зависящей от их благорасположения, полагающейся на их «милость», вынужденной выполнять все их условия, то, естественно, всегда будешь опасаться за свою жизнь. Эти опасения приобретают еще более драматичный оттенок, когда им сопутствует ложное ощущение собственного бессилия, сознание невозможности защититься или что-то изменить в своей жизни.

С точки зрения профессиональной этиологии главную причину первичного страха пациентки следует искать в ее детерминистской самооценке и в преувеличенном значении, которое она придает внешним стрессогенным факторам, а отнюдь не в печальных обстоятельствах ее эмбриональной фазы.

* * *

Еще древнегреческие философы, например Эпиктет[5]5
  Эпиктет (ок. 50 – ок. 135) – древнегреческий философ-стоик. Стоики утверждали, что поскольку мы не контролируем внешние события, значит, не можем на них полагаться. Контролировать возможно только себя и свои реакции – поэтому полагаться следует только на них.


[Закрыть], знали, что для человека важны не столько фактические обстоятельства его реальной жизни, сколько позиция, которую он занимает по отношению к ним. Если бы наша пациентка выработала более адекватный взгляд на себя и свою жизнь, это привело бы ее к совершенно иному объяснению причин своего болезненного состояния.

Но нужно учесть один существенный момент: весьма вероятно, что в таком случае болезненные симптомы у нее вообще не появились бы. И тогда она положительно оценивала бы процесс своего личностного становления и чувствовала бы себя метафизически защищенной. В чем состояла бы адекватная оценка всех описанных обстоятельств?

1. Никакие медицинские манипуляции с ее матерью не перекрыли ей путь к здоровому существованию.

2. Невзирая на все тяжелые жизненные обстоятельства, мать любила родившегося ребенка.

3. Отец тоже был привязан к семье и признавал ребенка своей дочерью.

4. Она имела возможность перенять много хорошего от своих родителей, обладавших педагогическими и музыкальными способностями.

5. Предостережение, которое любила повторять бабушка, уберегло ее от легкомыслия.

6. Болезнь и ранняя смерть матери способствовали духовному созреванию дочери.

Такая концепция привела бы нашу героиню к простому выводу: жизнь, несмотря на трудности, невероятно прекрасна! Или, если употребить форму от первого лица: «Обо мне и моей жизни постоянно заботятся, препятствия на моем пути преодолимы».

Вряд ли нужно доказывать, что такой подход является настоящим противоядием для зарождающихся страхов. Если человек почувствует заботу, поддержку и защиту со стороны некой силы, ведущей его по жизни вопреки всем неблагоприятным обстоятельствам, он без труда распрощается с желанием интерпретировать эти обстоятельства в мрачном свете и примется энергично строить свое будущее. Он перестанет считать себя беспомощной жертвой, зависящей от благорасположения других людей, а будет опираться на такое благорасположение, которого у него никто не отнимет и которое сделает его настолько свободным, что он сможет сам нести ответственность за свою жизнь.

Если бы пациентка изменила свою самооценку, а вслед за ней и трактовку своего появления на свет и своего существования в мире, она вынырнула бы из духоты первичного страха и попала бы в атмосферу первичного доверия.

Франклу принадлежат слова: «Вытесненная вера легко перерождается в суеверие». Так вот, развернув это высказывание на 180 градусов, можно сказать, что «суеверие» пациентки относительно власти, которую имеют над человеком внешние обстоятельства и деструктивное поведение окружающих, переродилось бы в веру – она поверила бы в собственные силы и в возможность беспрепятственного, ничем не ограниченного саморазвития.

Травма – насколько это серьезно?

Всегда нужно помнить: нет худа без добра. Из критических ситуаций человек выносит не только отрицательный, но и положительный опыт. Когда он выходит живым из тяжких испытаний, он может обрести неосознаваемое прежде предзнание о некой силе, которая держала его все время, пока ему приходилось туго, сохранила его невредимым среди разрушительного шторма, дала опору его существованию. Значит, жизнь еще не отказалась от него, нуждается в нем, по-прежнему рассчитывает на него. И тогда жизнь может открыться человеку как неисчерпаемое изобилие вариантов, ждущих осуществления. Тогда, возможно, он неожиданно для себя начнет понимать: его пребывание в мире желательно и даже необходимо. Что значит оставшееся в прошлом тяжелое переживание по сравнению с этим прозрением?

Чтобы придать своим словам наглядность, остановлюсь на следующем конкретном примере. Предположим, родители пообещали подростку забрать его из интерната домой, но не сдержали слова, и мальчику пришлось жить в интернате до самого окончания школы. Несомненно, это стало для него большим разочарованием, отрицательные переживания, вызванные необходимостью жить в нелюбимом интернате, сделали его недоверчивым по отношению ко всем человеческим обещаниям. Однако болезненный опыт мог бы принести ему и кое-какие полезные знания: от пребывания в интернате не умирают, разбитую надежду можно пережить.

Жизнь удивительно разнообразна и изобретательна, она предлагает человеку все новые и новые шансы. Так и у интерната наверняка были свои хорошие стороны – он дал подростку возможность почувствовать себя частью сообщества, встретить друзей, любимых учителей и сохранить контакты с ними на долгие годы. Негативный опыт, связанный с нарушенным обещанием, в конце концов переработался бы в опыт позитивный: жизнь продолжается и за стенами родительского дома, справиться с ней можно и самостоятельно.

Если горечь от не выполненного родителями обещания и в зрелом возрасте возобладает у этого человека над всем остальным, это будет свидетельствовать о частичной утрате его первичного доверия к миру. Если же на основе приобретенного опыта возобладает позитивное отношение к жизни, это будет свидетельствовать об укреплении его первичного доверия. Либо он намертво вцепится в свое мучительное разочарование и будет лелеять его в душе до конца своих дней, что приведет к фатальному обострению его мнительности, либо он до конца своих дней будет ориентироваться на опыт, говорящий, что и брошенный родителями на произвол судьбы, он не погиб, поскольку жизнь была сохранена ему по каким-то глубинным основаниям (можно сказать, по решению «высшей инстанции»), – и тогда доверие к миру придаст ему сил.

* * *

С точки зрения психологии подсознания и в случае с нашей сверхбоязливой пациенткой, и в случае с человеком, который подростком вынужден был жить в интернате, налицо серьезная психотравма. С чисто теоретической точки зрения последствия, которые мы наблюдаем в обоих случаях, обусловлены полученной травмой. И одна, и другой были нежелательными детьми, и сознание своей ненужности родителям, словно ножом, пронзило их души и оставило глубокие, трудно залечиваемые раны.

Однако наряду с этим в их жизнях существовали и доказательства любви, причем не менее выраженные. Родители пациентки приняли своего ребенка и вырастили его. По времени этот период длился гораздо дольше, чем их сопротивление появлению девочки на свет! Воспитатели интерната заботились о подростке, и тоже в течение продолжительного времени, а его родители регулярно вносили плату за его содержание. Конечно, ни там, ни тут нельзя говорить об идеальных условиях, но притязания на идеальные условия вообще редко себя оправдывают.

Если при общей оценке этих случаев мы не будем фиксировать внимание на бытовой обстановке, а посмотрим на вещи шире, то мы увидим, что одно обещание, одно положительное решение всегда выполнялось последовательно и твердо. Я говорю о безусловной ценности личности и о безусловном смысле ее существования. Никакое покушение на человеческую жизнь, удавшееся или неудавшееся, не способно нанести достоинству личности хоть какой-то ущерб. Жизнь в интернате имеет ничуть не меньше смысла, чем жизнь вне интерната. Ценность личности и осмысленность ее существования – не материальные блага, которым можно позавидовать и которые можно отнять у другого.

Знание об этом и есть первичное доверие.

* * *

Здесь могли бы последовать возражения и вопросы со стороны теоретиков и специалистов в области психологии подсознания. Разве мать, рассказывающая дочери о своих упорных попытках избавиться от нее во время беременности, не признается тем самым, что считает ее чем-то малоценным и негодным, чему не должно быть места в мире? Разве родители, оставляющие сына в интернате вопреки его просьбам и собственному обещанию, не сигнализируют тем самым, что видят в его пребывании на земле и в его присутствии в своей жизни мало смысла? Что же может в дальнейшем заставить этих детей поверить в свое право на существование?

Логотерапия отвечает так: разве мы, люди, лишь эхо, которое повторяет сигналы, посылаемые родителями? Нет. Мы, люди, улавливаем сигналы, исходящие из нашей собственной, сознаваемой или несознаваемой, духовности. И поскольку эти сигналы отражают не какие-то внешние факторы, а особенности нашей духовной организации, мы можем говорить о своей независимости и необусловленности. Именно это позволяет пациентам вспомнить о безусловной ценности собственной личности и о безусловном смысле собственного существования.