Текст книги "Население: одна"

2

Как она и предполагала, Барто и Розара вернулись с собрания злые, расстроенные и готовые выместить свое раздражение на ней. К счастью, собрание продлилось дольше, чем она ожидала, – скорее всего, много спорили, – и к их возвращению список вещей был наполовину готов.

– Это нам не нужно, – заявил Барто на первом же пункте ее списка. – Я же тебе говорил: вещи местного производства ничего не стоят.

Он скрылся в спальне и, судя по звукам, принялся вываливать содержимое одежных шкафов на пол.

– Они говорят, что у нас нет права выбирать планету, – сказала Розара. Она беспокойно кружила по кухне, хватая и возвращая на место то одно, то другое. – Что надо быть готовыми к отлету через двадцать девять дней, и каждый может взять с собой не больше двадцати килограммов. Полет будет проходить в криокапсулах, а куда мы летим – узнаем только на месте…

– Сволочи! – Барто появился на пороге спальни с охапкой одежды в руках. Офелия отметила, что он взял только свою одежду. – Все, что мы для них делали… все эти годы…

Офелия не стала напоминать, что он прилетел сюда ребенком и большую часть жизни пользовался трудами других.

– А что станет с поселком? – спросила она.

– Почем мне знать? Может, сровняют с землей или забросят. Какая разница? – Он снова скрылся в спальне; Офелия услышала глухой звук: Барто швырнул охапку одежды на кровать. – Мама! Где у нас чемоданы?

Офелия подавила смешок и попыталась ответить спокойно:

– У нас их нет, Барто.

С чего он взял, что у них есть чемоданы? В них никогда не было нужды.

– Но ведь вы с папой как-то перевозили сюда вещи.

– Компания выделила каждой семье по ящику.

Потом эти ящики использовали при строительстве рециклера. Все, что у них было, шло в дело.

– Нам ничего выделять не будут. Вещи велели во что-нибудь упаковать, чтобы их можно было сложить в грузовом отделении. – Он мрачно посмотрел на нее, словно это она виновата и должна найти решение.

– Можно что-нибудь сшить, – предложила Офелия. – В кладовых полно ткани. Если нам больше не нужно шить на всех одежду, можно пустить ее в дело.

Я никуда не лечу, напомнила она себе, но это была интересная задача. Ей всегда нравилось решать задачи. В голове уже зароились воспоминания о чемоданах, которые ей доводилось видеть много лет назад, еще до эмиграции. Чемоданы эти, принадлежащие другим людям – они с Умберто никогда не путешествовали, – были прямоугольные или в виде цилиндров, из ткани или из пластика. Имея в запасе всего тридцать дней, разумнее будет остановиться на ткани. Она стала перебирать в голове, кто из женщин умеет шить на машинке, кто работает быстрее всех, кто умеет строить выкройки.

– Займись этим, – сказал Барто. – А заодно проверь, что нужно заштопать.

Он широким жестом указал на горы одежды, рассыпанной по полу и кровати.

Проще было взять всю груду и отнести в швейный зал, чем убеждать сына, что далеко не все вещи нуждаются в ремонте или что не все они пригодятся там, куда они летят. Офелия собрала в охапку сколько могла унести и повернулась к двери.

– Подожди, а остальное?

– Больше я не унесу, Барто, – ответила она, избегая его взгляда.

Последовала долгая пауза, но вот он фыркнул, и Офелия поняла, что буря миновала. Она понесла одежду в центр; в коридоре перед швейными залами оживленно переговаривались несколько женщин. Завидев ее, они притихли. Молчание прервала Ариана:

– Сера Офелия… вам чем-нибудь помочь?

Офелии всегда нравилась Ариана: они с Аделией были подругами. На секунду ее захлестнули воспоминания: две девочки шепчутся о чем-то под первым высаженным в колонии апельсиновым деревом… Когда Аделия умерла, Ариана навещала Офелию каждый день; когда у нее родился первенец, она попросила Офелию стать названой матерью. Офелия улыбнулась женщине.

– Барто хочет, чтобы я починила его одежду, но, думаю, работы там совсем немного.

Стоит ли говорить Ариане о своей задумке сшить чемоданы из запасов ткани в кладовых? Наверняка кто-нибудь уже об этом подумал.

– Нам некуда складывать вещи, сера Офелия! – Разумеется, Линда не устояла перед соблазном поделиться новостями. – Я знаю, что раньше Компания выдавала ящики, но они куда-то делись, а новых нам не дают.

– Из ящиков сделали стены рециклера, – сказала Офелия. Об этом рассказывали в школе – по крайней мере, в те времена, когда она помогала учителям. Линда должна это знать.

– Но что нам теперь делать, сера Офелия?

На лицах нескольких женщин проступила досада. В отличие от Линды, они знали, что вопрос не к Офелии, и не рассчитывали услышать от нее ничего дельного.

В ней забурлило озорство; невозможные ответы пронеслись в голове, как стайка галдящих детей, путая мысли. Офелия представила, как произносит:

«А мне какое дело? Я никуда не полечу».

– Все просто, – сказала она вместо этого. – Мы сошьем специальные короба из ткани, предназначенной для пошива одежды на будущий год.

– Вы такое умеете? – Изумление на лице Линды было почти неприличным.

Офелия улыбнулась женщинам, переводя взгляд с одного лица на другое, чтобы привлечь их внимание.

– Наши лучшие швеи – мастерицы придумывать и шить новые вещи. Без них мне не справиться…

Ритуальная фраза. Невежливо хвастаться своими умениями, а уж тем более говорить, что никто, кроме тебя, этого не умеет.

– Что-то вроде мешка? – предположила Ката. Судя по голосу, она приободрилась.

– Скорее вроде ящика, только из ткани, – сказала Ариана.

– А хватит ли ткани? – спросила Линда.

– Сходи да посмотри, – посоветовала Ариана. – Расскажешь нам, сколько там рулонов.

– Если придется просить у машин еще, это надо сделать сегодня, – сказала Ката. – И честно распределить, что сошьем.

Без лишних разговоров Офелия вошла в первый швейный зал, разложила на одном из длинных столов одежду Барто и приступила к ревизии. За ней потянулись другие женщины, обсуждая, как сшить короба для пожитков. На одной из рубашек Барто истрепался воротник, а на штанине брюк обнаружилась маленькая треугольная прореха. Офелия включила мощную рабочую лампу, подвинула увеличительное стекло и приступила к штопке. На самом деле в лупе не было необходимости: пальцы легко находили рваные края на ощупь. Но ей нравилось смотреть на ткань через увеличительное стекло: под ним нити напоминали толстую пряжу.

Когда она вернулась домой со стопкой аккуратно сложенной одежды, Розара стояла посреди заваленной вещами гостиной. Глаза у невестки были красные, а вид такой, будто ее вот-вот стошнит. Офелия кивнула ей и двинулась в спальню, чтобы убрать одежду. Внутри снова был порядок: должно быть, Розара собрала разбросанные Барто вещи. На кровати лежала стопка одежды, нуждающейся в ремонте. Офелия взяла ее и быстро пошла назад в центр, чтобы Розара не успела с ней заговорить.

В центре было не протолкнуться. До Офелии донеслись жужжание и клацанье фабрикатора: должно быть, кто-то решил, что ткани все-таки нужно больше. Длинные столы обоих швейных залов были завалены отрезами ткани. Две женщины – Доротея и Ариана – хлопотали над выкройками из полупрозрачной материи, скрепляя булавками части первого короба. Несколько ребятишек слонялись по залам с напуганными лицами.

– Эта слишком тонкая, – сказала одна из женщин, сдернув со стола отрез зеленой ткани. – Чем плотнее материал, тем лучше.

– Но слишком тяжелый тоже не подойдет…

Ариана подняла глаза от работы и заметила Офелию.

– Сера Офелия! Вот, взгляните. Как вам?

Обогнув болтающих женщин, Офелия подошла к дальнему краю стола.

– Мы хотим сделать выкройку попроще, – объяснила Доротея, – чтобы шить пришлось как можно меньше, потому что времени мало. Но короба должны быть прочными, надежно застегиваться. Плюс надо придумать, как их помечать…

Офелия посмотрела на ворох поблескивающей булавками розовой ткани и положила сверху одежду Барто.

– Войдет внутрь? – спросила она.

Женщины приложили свои куски тонкой ткани к стопке одежды. Получилось похоже на чемоданы, какими их запомнила Офелия, но без каркаса ткань просто лежала на содержимом.

– Сойдет, – сказала Ариана. – Нужно только придумать, как его закрывать.

– Лента-липучка, – предложила Доротея. – Машина ее быстро изготовит. Пришить на длинную часть, которая оборачивается вокруг… И сделать ее такой, чтобы ложилась внахлест…

Офелия отошла от них и заглянула в соседний зал. Здесь команду конструкторов возглавляли Джозефа и Аврелия; их вариант больше напоминал коробку, но благодаря замысловатой складке закрывался всего на один короткий кусок липучки. Правда, для него требовалось больше материи и больше аккуратности при шитье.

В зал зашла Ариана со стопкой одежды.

– Я все починила, сера Офелия, – сказала она, – чтобы вы глаза не ломали. Ваша задумка с тканевыми коробами…

– Пустяки, – машинально ответила Офелия. – Спасибо за помощь, Ариана.

– Не за что, сера Офелия. Если нужно что-нибудь еще…

– Нет, благодарю. С остальным мы с Розарой справимся.

В конце концов, у Арианы дети и внуки. К тому же признать, что ей нужна помощь, равносильно признанию, что они с Розарой не ладят. Это все знали и так, но старались не замечать.

– Я бы хотела помочь вам с коробами, – добавила Офелия. – Я, конечно, не так расторопна, как раньше, но вещей у нас совсем немного, так что…

– Если вы не сильно заняты, мы будем признательны за помощь, – сказала Ариана.

– Идею предложил Барто.

Ариана поджала губы: она прекрасно понимала, что это значит.

– Может быть, вы сделаете первый короб? – спросила она. – Нам нужен образец.

Офелия заправила ткань в машину, стараясь, чтобы натяжение было равномерным. Когда-то она отлично шила, но в последнее время ей сложно было сосредоточиться на работе. Барто жаловался на неровную отстрочку у последней рубашки, которую она для него сделала. За долгие годы она сделала столько рубашек, что устала от прямых швов. Но пошив короба был для нее в новинку. Нужно подумать, как поворачивать ткань на таких острых углах. Она остановилась и окликнула Ариану.

– А нужны ли нам такие прямые углы? Если их скруглить, можно будет пропустить внутри шнур; так короб будет прочнее.

Ариана взяла образец и ушла обсудить вопрос с Доротеей.

Не вставая из-за стола, Офелия прикрыла глаза. Она словно разделилась надвое. Какой-то незнакомый тихий голосок внутри нее твердил: «Я остаюсь, я остаюсь». Но голос, к которому она привыкла, продолжал говорить о коробах. Она умела распределять обязанности, умела прислушиваться к этому голосу в процессе работы. Тот, другой, вызывал у нее смешанные чувства.

Ариана вернулась в сопровождении Доротеи.

– Мы скруглим углы, добавим шнур… Что-нибудь еще?

– Нет… просто задумалась.

Офелия вернулась к работе, прострочила шов вдоль изгибов, машинально подталкивая ткань под лапку. Когда короб был почти готов, она вдруг сообразила, как сложно будет пристрочить липучку с уже сшитыми боковинами.

– Мы предупредим остальных, чтобы сначала пришивали ленту, – сказала Ариана. – А вы отдыхайте, уже давно обед.

Офелия даже не заметила, как пролетело время. Поиск решений всегда доставлял ей удовольствие, хотя обычно она лишь выполняла чужие указания. Она привыкла следовать указаниям и теперь послушно двинулась за Арианой, морщась от боли в плечах, затекших от долгого сидения за машинкой.

– Пообедаете с нами? – спросила Ариана.

Офелия мотнула головой.

– Мне нужно домой, помогать Барто. Но я вернусь после обеда.

Ариана коротко обняла ее на прощание; Офелия впервые почувствовала, как сильно выпирают у нее кости. Она посмотрела на подругу дочери. Ариана начала стареть, в ее волосах блестели незаметные прежде ниточки седины. Для Офелии Ариана всегда была ровесницей Аделии, не дожившей до двадцати лет.

Вернувшись, она обнаружила, что Барто и Розара куда-то ушли; без них в доме было тихо и спокойно. Офелия положила заштопанную одежду на их кровать и пошла в свою комнату. Кто-то вывалил все ее вещи на кровать. Трусы, рубашки, юбки, единственное платье валялись неряшливой кучей. Зрелище было неприятное. Нижнее белье всегда виделось ей чем-то непристойным, даже такое простое и заношенное, как у нее. Скомканные тряпицы всех оттенков бежевого и белого, лишний раз прикрывающие то, что и так надежно прятала ее мешковатая одежда.

Она остается. Ей не придется носить белье, поскольку вокруг не будет людей, которых возмутит его отсутствие. Сердце бешено забилось в груди, и всю ее, от пальцев ног до макушки, обдало жаром затаенного предвкушения. Она вернулась в гостиную, выглянула в окошко на улицу. Никого. Скорее всего, они ушли обедать в центр.

Офелия вернулась в комнату и закрыла за собой дверь. Здесь окна не было. Она разделась, воровато озираясь по сторонам. «Средь бела дня», – задохнулся от возмущения внутренний голос; отчитал ее ни за что. Новый голос, который говорил, что она остается, промолчал. Секунду она, тяжело дыша, стояла посреди комнаты совсем голая, а потом быстро натянула одежду, оставив скомканное белье на полу. «Разврат, – захлебнулся внутренний голос. – Бесстыдница! Отвратительно!»

Ткань юбки касалась живота и ляжек. Офелия робко сделала шаг вперед. И еще один. Сквозняк по коже между ног, прохлада там, где обычно прела кожа.

«Нет, – сказал внутренний голос. – Так нельзя».

Новый голос промолчал. Ему не нужно было ничего говорить. Так действительно нельзя – пока вокруг люди, которые могут ее осудить. Но вот после… после она будет носить только то, что ей нравится. Знать бы еще что.

Не обращая внимания на внутренний протест, она быстро разделась и оделась снова, на этот раз как полагается. Сперва нижнее белье – трусы, бюстгальтер. Затем все остальное. Придется потерпеть. Еще двадцать девять дней.

Она как раз закончила складывать одежду в аккуратные стопки, когда Барто и Розара вернулись с очередными новостями.

– Они говорят, ты слишком старая. – Барто укоризненно посмотрел на мать, как будто это зависело от нее.

– На пенсии, – сказала Розара. – Слишком старая, чтобы работать.

Какая чушь. Она работала всю свою жизнь и собиралась работать до самой смерти, как любой нормальный человек.

– Семьдесят лет, – сказал Барто. – Твой контракт закончился, и перевозить тебя в другое место для колонии нерентабельно, потому что от тебя никакой пользы.

Это было ожидаемо, но она все равно разозлилась. Никакой пользы? Неужели они решили, что она бесполезна, только потому, что у нее нет официальной работы и она всего лишь следит за домом и огородом и берет на себя почти всю готовку?

– Нам выпишут счет, – сказала Розара. – Будут вычитать расходы на вашу перевозку из зарплаты.

– В контракте были пенсионные гарантии, – сказал Барто, – но ты не вышла замуж после смерти отца и не рожала больше детей, так что потеряла право на компенсацию.

Об этом ее не предупреждали. Сказали только, что она потеряет премию за высокую выработку, хоть она и продолжала работать полный день. Про пенсию ей ничего не говорили. Но правила устанавливала Компания. А конкретно это правило, пожалуй, и вовсе было ей на руку.

– Я могу остаться. Тогда вам не придется ничего…

– Не говори глупостей! – Барто грохнул кулаком по столу так, что зазвенели тарелки. – В твоем возрасте остаться одной… Ты здесь умрешь.

– Я так и так умру. Они ведь это и имеют в виду. А если я останусь, моя смерть вам ничего не будет стоить.

– Но, мама! Ты же не думаешь, что я оставлю тебя здесь умирать в одиночестве? Ты ведь знаешь, что я тебя люблю. – Вид у него был такой, словно он вот-вот расплачется. Мясистое красное лицо сморщилось от усердия, каждой складочкой выражая сыновнюю любовь.

– Я и в криокапсуле могу умереть в одиночестве. Говорят ведь, что у пожилых людей риск больше.

По лицу Барто было видно, что ему об этом известно. Возможно, он услышал об этом на сегодняшнем собрании.

– Все лучше, чем умереть здесь, единственным человеком на планете!

– Я буду с твоим отцом, – сказала Офелия.

Этот аргумент мог сработать: в глазах Барто отец был богоподобной непогрешимой фигурой. Но едва она произнесла эти слова, как ее саму передернуло от фальши.

– Не надо этой сентиментальности, мама! Папа умер. Он мертв уже… – Барто замолчал и принялся подсчитывать; Офелия знала и так: тридцать шесть лет.

– Я не хочу оставлять его могилу. – Коснувшись этой темы, она уже не могла остановиться. – И остальные тоже…

Могилы двух сыновей, дочери, умершей во младенчестве, Аделии. Над этими могилами она проливала искренние слезы и знала, что они не иссякли до сих пор.

– Мама! – Барто шагнул к ней, но между ними встала Розара.

– Оставь ее, Барто. Ты же видишь, что для нее это важно. Это ее дети и твой отец… – По крайней мере, Розара угадала с последовательностью. – К тому же… – Конечно, Розара тут же поспешила испортить эффект; сейчас она скажет, что это (разумеется, немыслимое) решение положило бы их затруднению конец. – Если она останется, – продолжала Розара, полностью оправдав ожидания Офелии, – то нам не придется оплачивать…

– Нет! – Барто залепил ей пощечину. Офелия заранее предусмотрительно попятилась, чтобы Розара не сшибла ее с ног. – Она моя мать! Я ее не оставлю!

– Я пойду в центр, шить дорожные короба, – сказала Офелия. По опыту она знала, что Барто не станет продолжать спор на улице. К тому же он мог подумать, что она примирилась с его решением.

В тот вечер ни Барто, ни Розара к разговору об ее отъезде не возвращались. Офелия сказала, что дошила первый короб и завтра приступит к следующим.

– Если машины изготовят достаточно ткани, мы сошьем по коробу для каждого поселенца. Уложиться в такой короткий срок будет сложновато, но…

– Завтра Розара тебе поможет, – сказал Барто.

Швея из Розары была никудышная.

– Все машинки уже заняты, – сказала Офелия. – Я сама сделаю короба для нашей семьи.

– К тому же завтра у меня профессиональное тестирование, – заявила Розара.

– Кто придумал тестировать тебя раньше меня? – возмутился Барто и принялся ругать Компанию на все лады.

Офелия его не слушала. После ужина она собрала и вынесла объедки. У нее не было возможности заглянуть в огород с рассвета, и теперь она жадно вдыхала вечерние ароматы. В сумерках между грядок поблескивала протянутая ползунчиками паутина. Прежде чем вернуться на кухню, Офелия заглянула внутрь. Никого. Дверь в спальню Розары и Барто была закрыта. Ее это устраивало. Офелия помыла посуду и разложила ее на полотенце.

Наутро первой ее мыслью было: «Двадцать восемь дней». Второй: «Я остаюсь. Через двадцать восемь дней я буду свободна».

По своему обыкновению, она проснулась рано, и, когда вышла в огород, дальний конец улицы еще растворялся в утренней дымке. Она обошла свои владения, осмотрела крошечные пахучие цветки фасоли, кусты помидоров, молодые стрелы кукурузы, раскидистые тыквенные плети. Кое-где уже начали раскрываться цветки помидоров с лепестками, закрученными назад, как у миниатюрных лилий.

Со стороны улицы донеслись торопливые шаги, и Офелия пригнулась. Мимо, скользнув рассеянным взглядом поверх забора, прошел представитель Компании. Дождавшись, когда он скроется из виду, Офелия вернулась к работе и торопливо принялась собирать листоедов и стеблегрызов. Она знала, что Барто отчитает ее, если увидит, что она продолжает возиться в огороде, когда в этом уже нет смысла. Может, даже разозлится и потопчет растения. Когда Барто и Розара вышли из спальни, завтрак уже стоял на столе. Офелия улыбнулась им.

– Я собираюсь в центр. Наверное, вернусь только вечером.

Весь день она провела среди машин, женщин и детей, мастеря тряпичные короба из яркой ткани. Когда у нее уставала спина, кто-нибудь обязательно подмечал это и подходил размять ей плечи или сменить ее за швейной машинкой. Некоторое время Офелия сидела в проходе в мягком кресле-качалке и рассказывала сказки малышам. Это были не ее внуки, но она рассказывала сказки детям так давно, что это уже не имело значения. Слушая оживленные разговоры за работой и предположения о том, куда их отправят, Офелия почти позабыла, что никуда не летит. Женщины обращались к ней «сера Офелия» и спрашивали ее совета. Постепенно ей начало казаться, что она будет с ними всегда, что малыши всегда будут сидеть у нее на коленях, а женщины – жаловаться ей на семейные неурядицы или ссоры с соседкой.

И все-таки ночью, когда Офелия уже лежала в постели, ее кожа помнила ощущения от одежды поверх голого тела. Она ощупала живот и бока. Она стара… Так говорил ее внутренний голос – тот самый, который знал, что говорить в присутствии других женщин. Она стара, кожа ее покрыта морщинами, а все ее чувства остались в юности, когда она была влюблена сперва в Кейтано, потом в Умберто. Так говорил ее внутренний голос. Но другой, новый голос возразил ему: «Я остаюсь. Они улетят, а я останусь. Одна. И буду свободна».

На следующее утро она проснулась с мыслью, что осталось двадцать семь дней. Все следующие дни походили друг на друга. Офелия проводила их в центре, где помогала женщинам шить тряпичные короба, помогала решить, что взять с собой, а что оставить; она брала на руки малышей, когда тем становилось страшно, и рассказывала сказки детям постарше. Днем она была одной из них – одной из тех людей, у кого отняли все, что удалось построить за сорок лет, беспомощных и смирившихся со своей участью, но все-таки не опускающих руки. По ночам она снова становилась собой – незнакомкой, которую она встречала разве что в далеком детстве.

И вот осталось пять дней. Компания солгала и тут, и первый челнок уже возвращался на орбиту с пассажирами; тридцать дней отводилось не на сборы, а на то, чтобы вывезти всю колонию. Каждому поселенцу присвоили номер, соответствующий порядку эвакуации. Первыми летели матери с маленькими детьми, потому что дети путались под ногами и мешали сборам. Одиночки подлежали эвакуации в последнюю очередь. Офелия в последний раз обняла детей, которые воспринимали ее как бабушку, и помахала им на прощание, когда их уводили на борт челнока.

Следующий челнок прибыл через час. Представители Компании разъяснили продуманный до мелочей порядок эвакуации. К тому времени, как к кораблю прибывала следующая группа, багаж предыдущей, подписанный и зарегистрированный, уже был в грузовом отсеке, а сами люди – в криокапсулах. Десять групп в день, пять дней, и последний корабль покинет планету точно в срок.

Офелия не ожидала, что колония опустеет так быстро. К концу первого дня ей вспомнился ужас после первого большого потопа, когда погибло столько людей. К исходу второго дня она и другие поселенцы смотрели друг на друга круглыми от страха глазами. Представители Компании ходили между ними, придумывая все новые поручения, чтобы не допустить паники. Офелия продолжала готовить и прибираться после еды, как раньше: представители Компании напомнили ей, что она летит на последнем челноке последнего дня. Розара и Барто, несмотря на протесты, должны были лететь на первом челноке в тот же день. Офелия слышала, как они пытаются объяснить, что ее нельзя оставлять без присмотра, что она стара и забывчива. Люди из Компании посмотрели на нее, и она быстро опустила глаза, будто не слышала. Она знала, что им все равно.

В последний день они встали по будильнику раньше обычного. Было еще темно; влажный утренний туман холодил кожу, пока Офелия шла вместе с Барто и Розарой к летному полю. Они встали в конец очереди. На поле опустился челнок, в темноте вспыхнули размытые огни. Очередь пришла в движение. Момент настал. Розара крепко стиснула ее в объятиях.

– Мама… – неуверенно, как мальчишка, произнес Барто.

– Я люблю тебя, – сказала Офелия, подталкивая их к кораблю. – Не мешкайте. Они рассердятся, если вы опоздаете.

– Смотри не опоздай сама, – сказал Барто и посмотрел на нее пристально, словно пытаясь заглянуть ей в голову, расслышать тихий голосок, напевающий: «Свобода, свобода».

– Не волнуйся, Барто, – сказала она.

К тому времени, как он поймет, что ее нет, будет уже поздно. Челнок поднялся в небо. Впереди целый день до прибытия ее корабля… на котором она не полетит. Офелия прошла мимо очереди, выстроившейся в ожидании следующего челнока, и вернулась домой. Теперь это ее дом. Новый голос стал громче, настойчивее. Нужно будет где-то спрятаться: люди Компании наверняка попытаются ее искать, хотя вряд ли будут сильно усердствовать в поисках. Они не оставят ее в покое, а если найдут, то заставят подняться на борт.

За домом и огородом лежала полоса пастбища. За нею местная долговязая поросль выглядывала из малорослых кустарников в попытке отвоевать кусок земли у терраформирующих почвенных бактерий. Кустарник сменялся высокими, в человеческий рост, зарослями, за которыми возвышалась неприступная стена леса. Только бы незаметно пересечь пастбище, а в пролеске ее видно не будет. Долго они искать не станут. Покричат ее имя, поругаются… и улетят.

В рассветной серости, затянутой утренней дымкой, Офелия зашагала через поле, прихватив с собой наволочку со снедью на несколько дней и мешочек с семенами. Если ее огород разорят, она сможет разбить новый… Что будет дальше, она не загадывала.

Земля на пастбище пружинила под ногами, мокрая трава щекотала ноги и пропитывала влагой юбку. Офелия поняла, что, если ее хватятся слишком рано, кто-нибудь может увидеть темный след, который она оставила на серебристой от росы траве. Может, они решат, что это было животное? Где-то заблеяла овца. Интересно, оставят ли овец в живых. Офелия надеялась, что да. Она любила вязать. Высокие травы, растущие за кромкой пастбища, елозили по ногам жесткими мокрыми листьями, и юбка быстро промокла по самые бедра. За спиной раздались голоса… Звали не ее; это было предупреждение для тех, кто должен лететь на следующем челноке. Наконец туман расступился, и перед ней возникла темная стена первых высоких кустарников.

Зайдя поглубже в лес, Офелия присела отдохнуть; здесь было слишком темно, чтобы идти дальше, и она уже не раз спотыкалась об узловатые корни и стволы. Солнце постепенно поднималось, пробиваясь сквозь густые кроны, из темноты проступали все новые очертания и цвета. Что-то прыгало высоко в ветвях, похрюкивая и попискивая. Офелия насторожилась, но осталась сидеть.

Вскоре солнце начало разгонять туман. Когда видно стало лучше, Офелия встала и медленно двинулась дальше, высматривая дорогу поровнее, чтобы уберечься от новых синяков. Она уже бывала в лесу после смерти Умберто; уже тогда она поняла, что всегда сумеет найти дорогу домой. Никто не верил ей; соседи тревожились и просили прекратить вылазки в лес. Но сейчас она ничуть не боялась заблудиться.

Проголодавшись, она устроилась на земле и достала из мешка еду. Потом выкопала ямку, воспользовалась ею и присыпала охапкой листьев. Ближе к вечеру, когда начало смеркаться, она нагребла веток и листвы и устроила себе гнездо для ночлега. Ее челнок должен улететь сразу после захода солнца. Еще один, наверное, заберет сотрудников Компании. Ей предстояло провести в лесу два дня.