Текст книги "Ночной поезд в Мемфис"

IV

Я никогда не была сильна в покере. Играть с Карлом Федером в его игры перестала пару лет назад. Теперь мы снова договорились встретиться в кафе. Когда я пришла, он уже ждал, и, прежде чем открыть рот, я заметила его самодовольную ухмылку. Он прекрасно знал, что я клюну.

– Предположим, я соглашусь, – сказала я. – Это не означает моего согласия, но предположим. Почему мне нельзя ехать в качестве туристки? Не желаю ставить себя в дурацкое положение, притворяясь, что обладаю знаниями, которых у меня нет.

– Потому что вам неоткуда взять денег на такое путешествие, – ответил Карл. Его голос был таким же мягким, как взбитые сливки на его кофе. (Баварцы приправляют взбитыми сливками все, кроме разве что кислой капусты. Это одна из причин, почему я люблю Баварию.) – Да, конечно, мы могли бы придумать тетушку, которая умерла, оставив вам состояние, или еще что-нибудь в этом роде, но кто в это поверит? Зачем бы вы стали тратить свалившееся на голову наследство на подобное путешествие? Ваши профессиональные интересы, как вы сами справедливо заметили, лежат в иной области. Нет, позвольте мне закончить. – Он поднял палец и потряс им с видом дедушки, читающего наставление. – Легенда будет такова: вы согласились заменить заболевшего в последний момент коллегу. В этом, понятно, есть некоторое лукавство, но кто бы устоял перед такой возможностью? Вы будете читать лекции по... дайте подумать... гм... ну конечно! По средневековому исламскому искусству Египта. Это будет отлично, nicht[8]8
  Нет (нем.).


[Закрыть]?

– Nicht! – ответила я. – Я ничего не знаю о... А, черт, какая разница! На самом деле, Карл, существует только одна загвоздка – Шмидт.

–А что Шмидт? Всем известно, что он относится к вам с нежностью и по такому случаю даст вам отпуск.

– Нет! То есть да, отпуск он даст, но в этом-то и беда. Он тоже захочет поехать!

– Вот как? Но он не будет знать истинной цели вашего путешествия.

– О Боже. – Я схватилась руками за голову, отчего волосы тут же упали мне на лицо. Всю неделю я экспериментировала с прической, но так и не научилась аккуратно ее укладывать. Сколько бы шпилек я ни втыкала, конструкция норовила развалиться при первом же прикосновении.

Пока Карл собирал по всему столу мои шпильки, я пыталась объяснить:

– Среди всех моих знакомых у Шмидта самое бурное воображение. Будь я и впрямь невинной туристкой, он бы все равно не сомневался, что у меня есть тайная цель – нечто романтическое, как он выражается. Он повсюду будет совать свой нос, перевернет все вверх тормашками, непременно попадет в беду, и мне придется его выручать. Если поедет Шмидт, не поеду я. Это мое последнее слово.

Карл задумался. Он не был знаком с особенностями характера Шмидта так же хорошо, как я, но кое-что и он слышал.

– Понимаю. Что ж, дорогая Вики, не беспокойтесь. Мы найдем способ его обезвредить.

Мне не понравилось, как он это произнес.

– Надеюсь, вы не причините ему вреда, Карл? Никаких наездов со скрывшимся с места происшествия водителем, никаких сломанных ног...

– Неужели вы думаете, что мы на такое способны?

– Вы, может быть, и нет, но если у меня создалось верное впечатление о герре Буркхардте, то он и его помощники сделают это не задумываясь. Я не шучу, Карл. Если хоть один волос упадет из усов Шмидта, я всем расскажу, что вы задумали.

– Не сомневаюсь, – сдержанно сказал Карл.

– И правильно делаете, черт возьми. Ну ладно. Если вы можете нейтрализовать Шмидта, я согласна. Что дальше?

– Все приготовления мы возьмем на себя. Надеюсь, паспорт у вас в порядке? Хорошо. Визу, билеты и все необходимые документы вы получите через несколько дней. Моя секретарша запишет вас на прием к врачу, но прививки за вас она, к сожалению, сделать не сможет – от гепатита, брюшного тифа, сыпного тифа...

– Фу, – фыркнула я. – Ненавижу уколы. Все это действительно необходимо? Мне казалось, это развлекательный круиз.

– Мы не можем рисковать делом – вдруг вы заболеете? – серьезно ответил Карл. Он достал из нагрудного кармана толстый конверт из плотной бумаги и вручил его мне. – Должен попросить вас расписаться в ведомости. Аптечку, фотоаппарат, бинокль и тому подобное мы обеспечим, но молодой даме, полагаю, самой захочется купить кое-что из одежды и личных вещей.

Конверт был очень толстым, улыбка Карла – очень вкрадчивой. Я расписалась:

– Мы уже поняли, что вы собой представляете, мадам, – сказала я, словно бы от его имени. – Осталось решить, сколько вы стоите.

– Bitte? – переспросил Карл.

– Не важно.

– Мы обо всем позаботимся, – повторил он. – Вам ничего не нужно делать... Простите, что вы все-таки сказали?

Он прекрасно понял, что я сказала, но ему не хотелось думать, что дама может выражаться подобным образом. Я отодвинула стул и встала.

– Что-нибудь еще?

Карл снова полез в карман. То, что он из него извлек, представляло собой красочную глянцевую брошюру. Она была сложена пополам в длину, чтобы ее можно было вложить в карман. Карл развернул и вручил ее мне.

На обложке под названием, выполненным изящным шрифтом, красовалась фотография Сфинкса на фоне пирамид Гизы. Это был великолепный снимок: пирамиды цвета тусклого золота, а над ними – ярко-синее чистое небо. Улыбку Сфинкса как только ни описывали – таинственная, загадочная, задумчивая... Но в тот момент мне отчетливо показалось, что она напоминает самодовольную ухмылку Карла Федера.

V

Две недели спустя я сидела на уступе скалы, созерцая оригинал. Я пыталась не смотреть в глаза Сфинксу: он по-прежнему ухмылялся.

Реальность оказалась не столь привлекательной, как вид на снимке. Должно быть, фотограф был мастером или волшебником, сумевшим удалить из своей композиции лишние предметы. А их набралось предостаточно, и все более или менее неприглядные. Верблюды (их при всем желании красивыми животными не назовешь), туристы (то же самое), гиды и уличные торговцы в грязных развевающихся галабеях[9]9
  Традиционная египетская одежда – длинное платье в форме рубашки, которую носят и мужчины, и женщины.


[Закрыть], лавки дешевых сувениров, строительные леса, колючая проволока, времянки, остатки ветхих ограждений и прочих конструкций. Однако лишь педанту подобные пустяки могли бы помешать видеть главное. Пирамиды были чудесны. И Сфинкс был бы великолепен, несмотря на повреждения и шрамы, если бы не ухмылялся. Доставляло ли мне удовольствие то, что я видела? Нет, не доставляло.

Руки мои опухли и воспалились от слишком большого количества уколов, но не это беспокоило меня. Солнечные лучи беспощадно били в голову и обжигали плечи, но мне было безразлично. Меня слегка подташнивало, но не оттого, что я съела что-то не то.

Небольшая группа людей собралась неподалеку вокруг человека, который, видимо, читал им лекцию. От прочих групп, покрывавших все пространство словно тучи саранчи, этих отличали сумки, перекинутые через плечо. Многие турагентства снабжают своих клиентов одинаковыми сумками, чтобы по их яркой расцветке находить потерявшихся, разбредающихся членов группы. Но таких бросающихся в глаза, как эти, не было ни у кого: на них чередовались широкие золотые, бирюзово-синие и оранжевые полосы – цвета, так часто встречающиеся в египетских драгоценностях. Такая же сумка с золотистой тесьмой и моим именем на бирке покоилась на песке у моих ног.

Я перевела взгляд на бумагу, лежавшую у меня на коленях. Это был список пассажиров. Моего имени в нем не значилось. Я должна была появиться и быть представлена после отплытия теплохода. Так полагалось по легенде о скоропалительной замене внезапно заболевшего приятеля. Этого требовала и элементарная предосторожность: о моем присутствии никто не должен знать заранее. Элементарная предосторожность, кисло подумала я. Что ж, она не помешает.

Часть пассажиров поднялась на борт накануне. Я же вместо этого отправилась в отель, а оставшуюся часть дня провела... догадайтесь где.

Для некоторых моих коллег несколько часов, проведенных в Каирском музее, – что кусочек шоколада для шоколадоголика. Этот музей до краев наполнен, набит, можно сказать, лопается от диковин. Со многими из них я была знакома по фотографиям и фильмам, но ничто не сравнится с оригиналом. К тому же менее значительные предметы древней материальной культуры, те, что не так часто фотографируют, оказались ничуть не менее прекрасными. Минут десять я изучала инкрустацию на маленькой шкатулке.

Истинная причина моего посещения, однако, омрачала удовольствие. Чем больше я видела, тем больше удивлялась, как это люди вроде Джона до сих пор еще не обчистили музей.

Я не в упрек, конечно. Вся эта страна – музей, и никто лучше меня не знает, сколько стоит в денежном выражении и сколько сил требует хранение древностей, не говоря уж о ведении раскопок. Египет – бедная страна с постоянно растущим уровнем рождаемости; здесь не хватает школ, больниц, рабочих мест и даже продуктов питания: половину из них она импортирует. Египтяне оказались в очень нелепой ситуации: орды туристов, от которых зависит экономика страны, медленно, но неумолимо разрушают сокровища, на которые приезжают посмотреть. В одной статье я прочла, что посетители гробницы Тутанхамона ежедневно выделяют двадцать пять пинт влаги, в результате чего влажность в маленьком помещении поднимается до уровня, чреватого разрушением красочного слоя и грунтовки. Даже камни, из которых сложены пирамиды и сделан Сфинкс, разрушаются под воздействием загрязненной атмосферы, а также из-за неумелых попыток реставрации.

Музей находился в бедственном и все ухудшающемся положении: он был грязен, переполнен, нехватка персонала не позволяла обеспечить безопасность хранения экспонатов. Некоторые витрины, похоже, можно было открыть моей шпилькой. В залах отсутствовали кондиционеры и приборы, контролирующие уровень влажности; через открытые окна проникали пыль и выхлопные газы с забитых машинами каирских улиц. Когда я выходила из музея, голова у меня шла кругом от избытка художественных впечатлений и от ужаса одновременно. Мне пришлось пробираться сквозь группу без умолку болтающих женщин, которые, ползая на четвереньках, скребли полы, и я поймала себя на том, что пристально всматривалась в их лица в поисках знакомых черт – аккуратно изогнутой ушной раковины, красивой линии высоких скул. Такой вид маскировки вполне соответствовал бы неординарному чувству юмора Джона.

Кем он прикинется на этот раз? Его обычный modus operandi[10]10
  Образ действий (лат.).


[Закрыть] предполагал скорее подмену и маскарад, нежели откровенную кражу; похищенный предмет должен быть крупным, настолько крупным по габаритам или художественной ценности, что его исчезновение не могло бы остаться незамеченным. Бог знает, что это будет на сей раз, возможностей здесь масса, начиная с золотого саркофага Тутанхамона.

Мне удалось убедить себя, что непосредственной опасности пока нет. Тургруппа покидала Каир через день; через три недели она вернется и пробудет здесь подольше. Видимо, именно тогда он собирается осуществить свое черное дело, используя остальных пассажиров как камуфляж.

На следующее утро я отправила свой багаж на теплоход, а сама поехала в Гизу на такси; с остальными членами группы мне предстояло соединиться, когда они сядут в автобус, который повезет их к пристани.

Я уже заметила Джона в списке пассажиров. Во всяком случае, я полагала, что это может быть он: кто же еще способен придумать такое смешное имя – Перигрин Фоггингтон-Смит. К тому же он имел наглость и прежде пользоваться вариациями этого своего любимого nom de guerre[11]11
  Воинственное имя (фр.), здесь: имя, которое принимает герой, выходя на «тропу войны».


[Закрыть]. Весьма похоже на него при его заносчивости и порой опасном чувстве юмора.

Джон, если это он, не был пассажиром. В списке значились также имена членов команды и персонала; Фоггингтон-Смит именовался приглашенным лектором, выдающимся египтологом из Бостона, автором нескольких книг вроде «Каста и род в Древнем Египте». Что бы, черт возьми, это могло значить? Интересно, как Джону удалось убедить «Галактик турз инкорпорейтед», что он именно то лицо, за которое себя выдавал? Насколько я могла судить, он действительно занимался египтологией, хотя и утверждал, что получил классическое образование; пару раз он обнаружил весьма незаурядное знакомство с предметом. Но я была уверена – ну почти уверена, – что никаким Фоггингтон-Смитом он на самом деле не являлся. Не в том дело, что египтолог не может оказаться преступником: ученые ничуть не благороднее простых людей. Но даже Джону не под силу найти время, чтобы совмещать чтение лекций, писание нудных научных трудов и карьеру виртуозного похитителя музейных ценностей. Или под силу?

Кто-то тяжелой поступью приближался ко мне; я подняла голову. На плече у женщины висела одна из тех самых пестрых сумок. Она тоже, должно быть, заприметила мою. Женщина явно была из тех, кто ничего не оставляет без внимания, – дама неопределенного возраста, среднего роста, коренастая, с немигающими серыми глазами под тяжелыми, нависающими бровями. Наверняка англичанка; ее светлая кожа уже покраснела, хотя и блестела от солнцезащитного крема. На даме была желтовато-коричневая блузка с длинными рукавами и бесформенная юбка цвета хаки, доходящая до щиколоток. Женщина показалась мне знакомой, и я знала почему; особ такого типа можно увидеть во многих английских фильмах: домохозяйка ли, директриса, упрямая ли старая дева, она оказывается либо детективом, либо главной подозреваемой.

Женщина, хмурясь, подтопила ко мне, и я вдруг почувствовала себя совсем юной, потому что выражение ее лица пробудило во мне тяжелые воспоминания о двоюродной бабушке Эрминтруде, которой решительно все во мне не нравилось и которая не считала нужным скрывать свое мнение.

– Вы – одна из наших, не так ли, дорогая? – поинтересовалась дама, указывая на сумку. – Вы, должно быть, новенькая, поэтому я подумала, что мне следует убедиться, знаете ли вы, где стоит наш автобус и что мы скоро отправляемся. Вам лучше пойти со мной, чтобы не опоздать, в таком месте, как это, не стоит оставаться одной, аборигенам захочется воспользоваться положением беззащитной привлекательной молодой дамы, моя фамилия Тригарт, зовите меня Джен, здрасьте, – без пауз произнесла она.

– Привет, – бодро ответила я.

– А где ваша шляпа? – Джен свирепо глянула на меня. – Ужасно неразумно с вашей стороны ходить без шляпы. У вас прелестный цвет кожи, но солнце здесь убийственное, вы рискуете схлопотать тепловой или солнечный удар.

– Я ее забыла, – кротко оправдалась я. – У меня есть шляпа. Я просто забыла ее надеть.

– Больше не забывайте! Как вы сказали вас зовут?

– Вики. Вики Блисс. – У меня не было оснований темнить, все равно через несколько часов она узнает мое имя.

– Вас нет в списке пассажиров. – В ее тоне послышались прокурорские нотки.

– Да, я попала в этот круиз лишь в самый последний момент. Мой приятель вынужден был отказаться из-за болезни и...

– Понимаю. – Она ослабила бдительность. На ее лице появилась не то чтобы улыбка, но некоторое ее предвестие. – Рада буду видеть на борту еще одну молодую особу. Большинство пассажиров – практически старые маразматики. Моему сыну и его жене будет приятно иметь собеседницу-сверстницу. Не скажу, что они... – Тут она подняла голову и посмотрела через мое плечо, выражение ее лица так переменилось, что я невольно оглянулась. Оказывается, она умеет улыбаться! – Да вот и они! Наверное, ищут меня. Дорогие, позвольте представить вам...

Дальше я ничего не слышала. Обернувшись, я внезапно оглохла, как после стремительной перемены высоты.

На вид ей можно было дать не больше восемнадцати – двадцати. Кожа ее имела тот изысканный светлый оттенок, какой бывает только у англичанок, лицо в форме сердечка обрамляла словно облако копна вьющихся темных волос. Вот что я увидела, равно как и то, что макушкой она едва доставала ему до подбородка, что, несмотря на загар, он смертельно побледнел и что взгляд его стал непроницаемым, а глаза превратились в подобие плоских голубых кружков, нарисованных на бумаге.

Девушка щебетала и улыбалась. Слух вернулся ко мне на середине ее фразы: «... называйте меня Мэри. А это... – Она запрокинула голову и сияющими глазами посмотрела на него. – Это Джон».

Он не терял самообладания, выдавала его лишь бледность, с этим у него всегда были проблемы. Голос звучал ровно и холодно:

– Здравствуйте. Нам следует поторопиться, все уже ушли. Мама...

Она отклонила предложенную им руку:

– Нет, дорогой, я вполне в состоянии пройти еще несколько ярдов без помощи. Ты выглядишь немного... Ты хорошо себя чувствуешь? – Он нахмурился, и она поспешно добавила: – Ах, дорогой, я снова суечусь, да? Обещаю, больше не буду. Пойдемте, Вики, мы с вами будем поддерживать друг друга.

Она не нуждалась в помощи и держалась на ногах гораздо лучше меня. Я же ковыляла рядом, вознося хвалу небесам за неровную дорогу, жару и необходимость поспешать, которыми можно было объяснить мое прерывистое дыхание. Позади я слышала воркующие голоса и мягкий серебристый смех.

Автобус оказался одним из современных огромных монстров с кондиционированным воздухом. Как только мы уселись, по салону прошел стюард с подносом.

– Минеральная вода, – любезно предлагал он, – апельсиновый сок, «Мимоза»...

В моем оцепеневшем мозгу шевельнулось воспоминание: «Мимоза» – это что-то алкогольное. Шампанское? Какая разница! Я схватила бокал и залпом выпила.

Джен села рядом со мной. Впереди, через несколько рядов, я могла наблюдать знакомые очертания изящного черепа со светлой шевелюрой. Головка Мэри не виднелась над спинкой кресла, девушка была слишком миниатюрна.

Не помню, говорила ли я уже, что мой рост – почти шесть футов?

Быть может, алкоголь прочистил мне мозги, хотя вряд ли: в проклятом напитке не было почти ничего, кроме апельсинового сока. Я повернулась к Джен. Гиневра? Он как-то сказал мне, что так зовут его мать, тогда я восприняла это как шутку, теперь решила проверить.

– Гиневра, – обратилась я к Джен. Голос у меня, похоже, не пропал.

Она не спросила, откуда я знаю ее полное имя, видимо, подумала, что сама мне его сообщила. Она не могла упомнить, что говорила, а чего – нет, потому что не умолкала ни на миг. Гордо вздернув подбородок, она заявила:

– Мы из старого корнуоллского рода. «Три», «Пол» и «Пен» – знаете известный стишок? Фамилии, начинающиеся на эти три слога, выдают корнуоллское происхождение. По преданию, сам король Артур был нашим дальним предком. Моего отца звали Гэвин, а его отца – Артур. С материнской стороны...

– С материнской стороны, – повторила я, чтобы показать, что слушаю ее внимательно, и сделала знак стюарду. Жадно глотая еще одну «Мимозу», я пропустила несколько следующих фраз.

–... на самом деле лишь отдаленное отношение к египтологии. Собираясь выйти замуж, я решила передать родовое имя кузену. Бедный Агривейн! Я редко видела его, он вечно уезжал то на одну, то на другую войну.

– Агривейн?

– Да, я его называла именно так. Вообще-то при крещении ему дали имя Альберт, и друзья, если не ошибаюсь, звали его Эл. Такое заурядное имя! Это он настоял, чтобы мы назвали сына Джоном. Я хотела назвать его Персивалем или Галахадом.

Я поперхнулась «Мимозой». Джен добродушно похлопала меня по спине. Потом лицо ее омрачилось:

– Ах, милая, надеюсь, я не рассердила своего мальчика. Мужчины так не любят, когда кто-то замечает их слабости, они, знаете ли, так чувствительны в этом отношении. Я пообещала себе, что не буду суетиться вокруг него, особенно теперь, когда у него есть жена, которая станет о нем заботиться, но он так болел прошлой зимой... Упал, катаясь на лыжах, а потом началось воспаление легких. Теперь, кажется, все позади, но я беспокоюсь.

– Упал, катаясь на лыжах, – повторила я, как попугай. Джон был не лучшим в мире лыжником и упал плашмя и без того уже разбитым лицом вниз, пытаясь добраться до места, где некий мерзкий субъект собирался вот-вот проделать со мной нечто отвратительное, перед тем как совсем прикончить. Однако больше всего Джону досталось, когда он добрался до места и сошелся с негодяем врукопашную, а также во время начавшегося вслед за этим схода лавины. Я не знала о его болезни, но сообщение о ней меня не удивило. Если бы он вместо того, чтобы тайно бежать, остался на несколько дней в постели, может, ничего и не было бы. А я не стала бы ему докучать.

К счастью, Джен не заметила, что я отвлеклась, она получала удовольствие от самой возможности говорить. Я тихонечко потягивала свое шампанское с апельсиновым соком, в то время как она радостно продолжала рассказывать, как боялась, что ее дорогой мальчик никогда не остепенится – «он ведь так привлекателен для женщин», о скоропалительном ухаживании – «он познакомил меня с ней всего несколько недель назад» и о том, как они настаивали, чтобы она провела вместе с ними их медовый месяц.

– Медовый месяц, – повторил попугай.

– Да, они поженились на прошлой неделе. Церемония прошла так мило, дома, в кругу лишь близких друзей... Разумеется, когда они первый раз предложили мне поехать с ними, я отказалась, но Мэри была так настойчива, а Джон сказал, что будет глубоко обижен, если я не соглашусь. Конечно, я собираюсь держаться от них как можно дальше.

Не помню, что еще она говорила.

Остальные члены группы были уже размещены по каютам накануне, поэтому мне не пришлось немилосердно долго ждать, пока стюард проводит меня в мою. Я лишь смутно сумела осознать, сколь она элегантна – удлиненное фигурное окно с маленьким балкончиком, огражденным перилами, ванная. Мои чемоданы были аккуратно сложены на специальной подставке у изножья кровати. Я отделалась от стюарда и рухнула в ближайшее кресло.

Иногда, особенно посреди ночи, когда, встав с постели, но окончательно не проснувшись, вы ковыляете через темную комнату и вдруг с размаха ударяетесь обо что-то кончиками пальцев ноги или плечом, болевой сигнал лишь через несколько секунд доходит до ваших заторможенных мозгов. Мне удалось задержать его на гораздо более длительное время.