Текст книги "Тайна Нефертити"

О Джоне этого не скажешь. Он бросался на людей, как бык на красное, когда они его раздражали, а случалось это частенько, и набор ругательств, которые он пускал в ход, в его устах звучал особенно оскорбительно. Должно быть, к Блочу он испытывал симпатию, в противном случае его лицо не расцвело бы улыбкой во весь рот. Джон никогда не был мастером по части притворства.

Не обращая внимания на взгляды, которые я привлекала, стоя столбом в проходе, я с удовольствием отметила про себя, что моя уверенность в себе растет. Они меня никогда не узнают, ни за что на свете.

Тем не менее я подождала, пока вся компания рассядется, и только тогда прокралась в обеденный зал и заняла столик как можно дальше от них. Ди, насколько я заметила, нашла Майка, как и обещал ей отец, весьма привлекательным. Майк сидел ко мне спиной, но, как Ди изо всех сил старалась его очаровать, мне было хорошо видно. Она надувала губки, хлопала ресницами, томно вздыхала и все такое прочее, а он, как ни странно, не шарахался от нее в ужасе.

Я выскользнула из обеденного зала, когда они еще беседовали за кофе, и сразу поднялась в свой номер. Мне удалось обрести уверенность в себе, но не стоит испытывать судьбу. Я видела Джона, а он меня – нет, и это было очко в мою пользу.

Глава 2

Частная экскурсия мистера Блоча оказалась на редкость многолюдной. Он, щедрая душа, пригласил всех, с кем был знаком, а знал мистер Блоч, похоже, кучу народу, большинство из которых – разодетые туристы средних лет, как и он сам. Однако Блоч поздоровался со мной, как мне показалось, с подчеркнутой теплотой. Я устремилась к Ди, сонной и недовольной предстоящим путешествием. Я постаралась быть с ней поласковей, поскольку я-то себя чувствовала превосходно. Частично предвкушая экскурсию, но в основном просто по случаю прекрасного утра – прохладный бодрящий воздух, солнце, окрасившее скалы на западе в розовый цвет, бездонное, без единого облачка небо. Я уже забыла, как бывает по утрам в Луксоре. Бедняжка Ди, тепличный цветок, у нее не нашлось слов выразить свое отвращение ко всему этому. Должна признать, что и мой энтузиазм остудил бы гипс. Кстати, интересно, как ее папаша собирается справиться с этой проблемой.

Деньги. Поскольку их у меня нет, я всякий раз забываю, как легко они решают большинство проблем. Мистер Блоч нанял двух дюжих египтян, чтобы они просто-напросто несли Ди, что те и делали, скрестив руки и образовав сиденье способом, издавна распространенным повсюду. Должна сказать, что все трое – и Ди, и ее носильщики, – по-видимому, получали от этого немалое удовольствие. Мужчины доставили ее к поджидающему парому и осторожно усадили на одну из длинных скамеек, которые тянулись вдоль бортов.

После того как мы все расселись среди кучки египтян, направлявшихся домой или на работу на восточный берег, последовала заминка, пока шкипер препирался с двумя парнишками, которые не заплатили за проезд, осматривал содержимое корзин с безалкогольными напитками для гостиницы на другом берегу и вступил в невразумительные, однако не лишенные накала страстей дебаты со своей командой – тремя босоногими египтянами. В конце концов он развернул грязный и драный кусок материи, в котором я, присмотревшись, распознала черно-бело-красный с зелеными звездами государственный флаг Египта. Когда этот символ был водружен на шест, один из членов босоногой команды прошел на корму и взялся за румпель. Двигатель запыхтел. Мы отчалили.

На противоположном берегу носильщикам Ди пришлось нести ее только до нанятого Блочем автомобиля. Дальше наш путь пролегал по дороге, которая вела в противоположном направлении, в скалы через ущелье, заканчивающееся легендарной Долиной царей.

Полагаю, что для большинства людей слово «долина» вызывает в воображении картину зеленых полей на фоне пологих, покрытых зеленью холмов с безмятежной речкой, извивающейся меж поросших травой берегов. Долина царей столь же похожа на речную долину, сколь мумия походит на живого человека. Она представляет собой каньон, по-арабски вади[4]4
  Вади – долина, представляющая собой русло пересохшей реки (араб.).


[Закрыть], расщелину без единой капли воды в безжизненных, как пыльная и знойная пустыня, скалах. Ни одно семя травы или цветка не находит тут влаги, и единственное отдохновение глазу, усталому от желто-коричневых скал, дает яркая синева высокого неба над головой.

По завершении поездки на автомобиле Ди ждала инвалидная коляска. Один из носильщиков, которому улыбнулось счастье, удостоился права везти ее, и мы медленной процессией двинулись вниз по тропе, которая вела по основной части Долины. Туристский сезон был в самом разгаре. Туристы оживляли унылый ландшафт, в котором преобладал желто-коричневый цвет. Судя по всему, в этом году в моде ярко-оранжевые рубашки, решила я. Две монашки сопровождали группу хихикающих школьниц, которых куда больше, чем старина, интересовали красные ленточки и сине-зеленые жуки на их форменных платьях.

Разноголосый гул, в отличие от разнообразия ярких нарядов туристов, был менее привлекателен. Бойкий французский и четкий немецкий смешивались с гортанным арабским, что создавало прекрасную копию вавилонского столпотворения. Ровный гул толпы перекрывал полный отчаяния вопль по-итальянски: «Enrico! Enrico! Vieni qua, vieni a mamma!»[5]5
  Энрико! Энрико! Иди к маме! (ит.).


[Закрыть] Энрико было около семи лет от роду, его, сидящего на скале в добрых двадцати футах над головой своей мамочки, я вычислила по алой рубашке.

По обеим сторонам от нас зияли квадратные отверстия входов в гробницы царей, из-за чего Долина и получила свое название. Теперь пустые и разграбленные, эти вырубленные в скалах пещеры когда-то служили последним приютом правителям Древнего Египта и их сокровищам – золоту, ювелирным изделиям и драгоценным маслам, всему тому, что украсило бы их загробную жизнь.

Мистер Блоч нанял гида, ни много ни мало молодого и энергичного представителя «Америкэн экспресс»[6]6
  «Америкэн экспресс» – банк, имеющий отделения во всех странах мира и занимающийся обменом чеков на местную валюту.


[Закрыть] в Луксоре. Мистер Факхри, очаровательный молодой человек, ростом не более четырех с половиной футов, прекрасно говорил по-английски и вел экскурсию заученной скороговоркой. Когда мы стояли в самой знаменитой из всех, единственной неразграбленной гробнице в Долине – гробнице мальчика-царя, чье имя стало известно миру через три тысячи лет после его смерти, рассказ мистера Факхри достиг поистине поэтических высот.

– И до сих пор он спит тут, – произнес экскурсовод, величественным жестом указывая на золоченый гроб в виде человеческой фигуры, покоившийся в глубине прямоугольного каменного саркофага. Лицо-маска мальчика было обращено к расписному потолку погребальной камеры, объемно вылепленные руки сложены на позолоченной груди.

– Вы хотите сказать, – заявила Ди капризным тоном, – тело этого парня все еще лежит в этой штуке? Я считала, что все мумии находятся в... как его?.. Каирском музее.

Ей не слишком понравилось посещение «этого самого каирского музея», где находится лучшая в мире коллекция египетских древностей. Я затащила ее туда, используя кнут и пряник в равной пропорции. Однако, оказавшись в музее, она против собственной воли была зачарована некоторыми экспонатами, а именно: сокровищницей, которая понравилась бы любой женщине, и мумиями царей, которые неудержимо влекут к себе (если это слово тут подходит), как все страшное на свете. Мне было приятно, что она хоть что-то запомнила из увиденного.

– Да, да, другие мумии царей, они все находятся в Каире. Но их обнаружили иначе. – Факхри бросил взгляд на часы, а потом на Блоча. Очевидно, время у нас было на исходе, но кивок улыбающегося Блоча говорил, что история слишком хороша, чтобы ею пренебречь. Факхри обреченно вздохнул и пустился в объяснения. – Видите ли, леди и джентльмены, люди из поселения Гурнах, которое мы сегодня посетим позднее, испокон веку жили среди гробниц и неизменно грабили эти гробницы, даже во времена фараонов. Мы не должны их осуждать, друзья мои, золото лежало в гробницах без пользы, а люди Гурнаха – бедняки. Я хотел сказать, – поспешно добавил Факхри, – что они были бедняками до тех пор, пока нынешнее замечательное правительство не приобщило феллахов к достижениям современной жизни.

Легкий шепоток пробежал среди присутствующих леди и джентльменов – они знали, что ожидают от гостей в чужой стране, и Факхри, слегка покраснев, продолжал:

– В 1887 году одно семейство в Гурнахе обнаружило отверстие в скале недалеко от храма Деир эль-Бахри[7]7
  Деир эль-Бахри – остатки древнеегипетского архитектурного комплекса – частично вырубленных в скалах поминальных храмов фараона Ментухотепа I (XXI в. до н.э.) и царицы Хатшепсут (нач. XV в. до н.э.).


[Закрыть]. Проникнуть в гробницу было нелегко, но эти люди знали, что там можно найти золото и ценные предметы древности. Один из них пробрался в гробницу. Внутри, – последовала театральная пауза, – внутри он нашел мумии многих царей и цариц, спрятанные еще при фараонах от грабителей того времени. Годами члены этого семейства брали из захоронения небольшие предметы и продавали их, пока в конце концов гробницу не обнаружил Масперо[8]8
  Масперо, Гастон (1846 – 1916) – видный французский египтолог; основал в 1881 г. в Каире французский Институт восточной археологии.


[Закрыть], ведавший охраной памятников старины. Тела царей и цариц были отправлены в Каир, где они находятся по сей день. Но Тутанхамона – царя Тут, как его называют, – обнаружили археологи, а не грабители. Они осторожно извлекли из гробницы все сокровища, которые вы видели в Каирском музее, а юного царя снова положили на прежнее место. И тут он лежит до сих пор.

Рассказ вызвал поток вопросов, и бедному Факхри стоило немалых трудов побыстрее увести нас оттуда, дабы дать возможность войти в тесное помещение очередной группе туристов. Мы снова забрались в автомобили и проследовали до следующего пункта нашего путешествия – храма Деир эль-Бахри.

Я люблю Деир эль-Бахри, один из самых красивых храмов в Египте. Однако по мере того как шло время, мое нетерпение возрастало. Я безучастно следовала в толпе других за Факхри, едва слушая его вдохновенную лекцию о храме и его создателе – могущественной царице, не менее умелой правительнице, чем любой из фараонов, избравшей любовником человека низкого происхождения. Эта подробность вызвала живой интерес слушателей Факхри и породила множество ухмылок и смешков. Но мой взгляд и все мое внимание были прикованы к кучке домишек, видневшихся на севере. Поселение Гурнах.

Наконец мы там очутились. Дома поселян стояли прямо среди гробниц, но не фараонов, а знатных вельмож империи. Это были разрисованные и украшенные резными барельефами захоронения, многие из которых по заслугам известны. Когда мы добрались до гробницы Рамоса[9]9
  Рамос I – жрец храма Тота во времена Девятнадцатой династии.


[Закрыть], одной из самых больших и богато украшенных, я, словно ненароком, оказалась в хвосте группы. И как только мои спутники один за другим вошли внутрь нее, дала деру.

Поселение располагается на склоне холма. Я выбилась из сил, не одолев, спотыкаясь, и двадцати футов вверх по каменистой тропе, вдоль которой стояли дома. Подбежали две злобные бродячие собаки и зарычали, я по привычке подхватила с земли пригоршню камней и бросила один в ту, что была ближе. И промахнулась. Я всегда промахивалась. Когда-то давным-давно я обычно носила для бедных одичавших тварей объедки со стола. Несколько деревенских ребятишек бежали рядом со мной, сверкая черными глазенками и протягивая тоненькие коричневые ручонки.

– Бакшиш[10]10
  Бакшиш (перс.) – уст. взятка, приношение.


[Закрыть], мииз, бакшиш, – требовательно повторяли они.

Я знала дорогу, будто только вчера прошла по ней. Дом Абделала был одним из самых больших и высоких в деревне. Когда я наконец остановилась во дворе перед дверью, сердце у меня колотилось не только оттого, что пришлось подниматься в гору.

Дверь была открыта, но я ничего не могла рассмотреть внутри из-за царящей там темноты. Чтобы уберечь свое жилище от нестерпимого зноя, в здешних домах всегда стараются поддерживать темноту. Я стояла в нерешительности, держась за бок – в нем кололо от быстрой ходьбы. Наконец из дома вышел молодой человек. Совсем юный, не старше восемнадцати лет, но с франтовато подстриженными усами. Он был поразительно красив, такие прекрасные лица встречаются среди молодых феллахов, пока тяжелый труд и жалкие условия жизни не состарят их раньше времени. Смуглое, точно отлитое в бронзе, лицо святого, шапка черных блестящих волос, от которых исходил сильный сладковатый запах бриолина. Вместо обычного полосатого балахона на нем были облегающие синие джинсы и блестящая цвета пурпура рубашка – скорее всего дар какого-нибудь туриста из Калифорнии.

– Ищете проводника, мииз? – Он широко улыбнулся, показав красивые белые зубы. – Я лучший проводник в Луксоре. Я покажу вам дорогу. Но сначала выпейте чаю. Да, и посмотрите древние сувениры, которые я нашел.

– Спасибо. Я пришла увидеться с Абделалом.

Лицо юноши словно обволокла невидимая пленка, оно застыло, превратившись в настороженную маску.

– С Абделалом? – медленно переспросил молодой человек. – Он здесь не живет.

– Нет, живет, – нетерпеливо возразила я. – Мне хорошо известен этот дом. Он написал мне. Пожалуйста, скажите, что я пришла.

– Ах. – Улыбка появилась снова, но взгляд остался настороженным. – Он написал вам?

– Да.

Юноша стоял, приветливо улыбаясь, и не двигался с места. Я была знакома с обычаями Востока, где презирают поспешность и ценят неторопливую церемонность, но тут было что-то другое. Я позволила себе показать свою досаду.

– Пожалуйста, проводите меня к Абделалу. Он меня ждет.

– Я сожалею. – Юноша отвесил полупоклон, разведя руками.

– Он дома?

– Увы, нет.

– Тогда не могли бы вы сказать мне, когда он будет дома?

– Нет, не могу.

Немилосердно пекло солнце, я физически ощущала, как его лучи вонзаются в мою голову даже сквозь шляпу. Обесцвеченные солнцем камни вокруг и глиняные кирпичи домов слепили глаза. Я уже решила, что со мной случился солнечный удар. Разговор походил на арабскую версию «Алисы в Стране чудес». Но я зашла слишком далеко, чтобы какой-то непочтительный юнец мог заставить меня повернуть назад. Я уже собралась предпринять новую попытку, когда из темноты дверного проема вышел еще один человек.

Только хорошенько приглядевшись, можно было понять, что эти двое – близнецы. Вновь появившийся носил местные одежды, хотя его черно-белый балахон выглядел более чистым, нежели они обычно бывают у здешних жителей. Лицо у него было точно такое же смуглое и красивое, как у брата. На голове – скуфейка, какие носят египетские феллахи, ярких несовместимых цветов: на желтом фоне зеленые ромбы и треугольники синего и красного цветов. Юноша окинул внимательным взглядом сначала брата, потом меня.

– Да, мииз. Вы потерялись?

– Может, и потерялась, – отвечала я беспомощно. – Я ищу Абделала. Я его друг. Он хотел повидаться со мной.

Две пары черных глаз на какое-то мгновение встретились взглядом. Затем первый из братьев едва заметно пожал плечами. Прислонившись к стене дома, он вынул пачку сигарет и предложил мне с самой искренней улыбкой, какую только можно вообразить. Я отказалась.

– Где Абделал? – настойчиво спросила я.

Ответа не последовало. Я почувствовала, что нервы у меня на пределе. Наконец, после минутного молчания тот, что был в балахоне, печально проговорил:

– Мне жаль. Вы действительно его друг? Тогда вам будет грустно узнать, что мой отец умер.

Я слишком долго простояла под палящим солнцем, с трудом сдерживая раздражение. Теперь беспощадно яркий солнечный свет померк, но он сменился не тьмой, а слепящей белизной. Какое-то мгновение я ничего не видела. Когда почва под ногами опять стала твердой, я поняла, что меня поддерживают в вертикальном положении две пары рук.

– Со мной все в порядке, – сказала я, безрезультатно пытаясь освободиться от мужской руки, крепко обвившей мою талию, в чем уже не было необходимости.

Парень в балахоне энергично скинул руку своего брата.

– Это все из-за солнца, – сказал он.

– Пойдемте в дом, ситт[11]11
  Госпожа (араб.).


[Закрыть]. Моя матушка приготовит чай. Я расскажу вам, если пожелаете, о моем отце.

Он повел меня, поддерживая под локоть. Рука его была сильной и надежной, и я с радостью оперлась на нее. После солнечного света мне показалось, что внутри дома абсолютно темно, хоть глаз коли. Я с трудом различала стены узкого коридора, затем мы оказались в комнате с утрамбованным земляным полом. Парень усадил меня на возвышение, покрытое видавшими виды подушками. Он вышел и увел с собой брата, оставив меня в полном одиночестве.

Мне необходимо было побыть одной, не только для того, чтобы глаза привыкли к полутьме, но чтобы собраться с мыслями. Странно, почему это известие так меня сразило. Абделал был стар, очень стар по египетским понятиям. И прошло ведь целых три месяца с тех пор, как он написал письмо...

Когда юноши вернулись назад с подносом, я краешком глаза заметила фигуру в черном платье, замешкавшуюся в дверном проеме, и подняла руку в приветственном жесте, но не удивилась, когда черные юбки промелькнули и исчезли в коридоре. Египтянки не прячутся от женщин-иностранок, однако никогда не принимают участия в застольных беседах, это прерогатива другой, лучшей половины человечества.

Чай был превосходным, такой, как бывал всегда, – очень темный, почти черный, и очень сладкий. Мы выпили по чашке в полном молчании, потом парень в балахоне, снова наполнив мою чашку, подал мне тарелку с ломтями хлеба и откашлялся.

– Простите нас, ситт, что мы не приняли вас с подобающей вежливостью. Я – Ахмед, сын Абделала. Это мой брат, Хассан.

Я изучающе смотрела на тарелку с хлебом, будто решая, какой кусок взять. Ничего, кроме отвращения, этот хлеб у меня не вызывал – он отдавал прогорклым маслом, но в былые времена я съела его немало, а пауза давала время на размышления. Теперь была моя очередь представиться. Я предпочла бы не называть себя, но, возможно, Абделал оставил мне какую-нибудь записку, и, чтобы получить ее, придется открыть свое имя.

– Меня зовут Томлинсон, – сказала я, выбрав самый маленький ломоть хлеба. – Алфея Томлинсон. Я помню вас. Вы были совсем маленькими, когда я много лет назад приходила в этот дом.

– Томлинсон, да. – Ахмед улыбнулся. – Я помню вас тоже, ситт, хотя вы очень изменились.

– Очень, – согласно кивнул Хассан. Я почувствовала, что краснею, и поняла, насколько интонация меняет смысл слов. То, как это было сказано Ахмедом, его мягкий взгляд превратили фразу в милый комплимент. Короткое «очень» Хассана прозвучало наглым вызовом.

– Если вам не очень тяжело, – сказала я нерешительно, – не расскажете ли мне о вашем отце и как...

– Как он умер? Не стоит печалиться, ситт. Он был счастлив не жить больше старым и больным. И это произошло, как вы поняли, три месяца тому назад.

Три месяца... Как раз после того, как он написал мне письмо.

– Он упал, – добавил Хассан. – Он упал и сломал себе позвоночник.

Я глубоко вздохнула: не столько слова, сколько тон был резким и безжалостным. Ахмед одернул брата строгим взглядом.

– Он часто гулял по ночам. Это не в обычаях здесь, но старик... он говорил, что плохо спал. В безлунные ночи тут очень темно. Он, конечно, знал здешние холмы вдоль и поперек, но, возможно, почувствовал слабость или боль и упал... Теперь мы никогда об этом ничего не узнаем.

– Его смерть – огромное горе.

– Но почему же? Он был старым, он прожил хорошую жизнь.

– Это правда, – согласилась я. – Мир его праху.

Прихлебывая чай, я оглядела комнату. Все тот же голый земляной пол и выцветшие ситцевые подушки на деревянном возвышении, грубый стол и тяжелый самодельный буфет – по-прежнему единственные предметы мебели. Ничто не изменилось в этом доме, только теперь в нем больше не было Абделала.

– Вы сказали, наш отец прислал вам письмо, – проговорил Хассан, бросая окурок сигареты на пол. – А что он в нем писал?

Такая вопиющая невежливость переполнила чашу терпения его брата. Он сделал Хассану сердитый выговор по-арабски, на что Хассан в ответ лишь пренебрежительно пожал плечами.

– Простите, ситт, – обратился ко мне Ахмед.

– Все в порядке, естественно, что вам хотелось бы об этом знать. – Я поставила свою чашку, и Ахмед тотчас же наполнил ее снова. На этот раз мне не нужно было тянуть время, чтобы придумать, что сказать, – ложь полилась без всяких затруднений, так зубная паста легко и просто выдавливается из тюбика. – Он посылал мне привет и писал, что надеется снова увидеться со мной. Я планировала в любом случае поехать в отпуск, поэтому... – Я пожала плечами, похоже, точно так же, как Хассан.

– Да, – задумчиво отозвался Ахмед, – жаль, что вы приехали слишком поздно.

Слишком поздно... слишком поздно. Эти, без сомнения, самые грустные слова на свете погребальным звоном отозвались у меня в голове. И вдруг комната и все, что меня окружало здесь, стало непереносимым. Я резко поднялась со своего места.

– Я должна идти. Благодарю вас.

Они оба проводили меня во двор: Ахмед – почтительно, как гостеприимный хозяин, Хассан – с видом скверного мальчишки, который нипочем не оставит взрослых одних. Мне не следовало открыто игнорировать его, поэтому я подала ему руку при расставании, однако смелое пожатие его тонких пальцев было мне неприятно.

– Как долго вы пробудете в Луксоре? – спросил он.

– Не знаю. Вероятно, несколько дней.

– Как жаль, – вступил в разговор Ахмед, – что вы не повидали моего отца.

И тут я поняла, встретившись с серьезным взглядом его черных глаз, что он не сказал мне всего, что мог бы сказать. Но с чего бы ему доверять мне, если я сама была не слишком-то откровенна с ним. Обычно я имею обыкновение верить людям – или, как говаривал Джейк, меня можно провести одним честным выражением лица.

Во все время чаепития я чувствовала присутствие Хассана, который стоял, с ленивой грацией прислонившись к стене. Он был потрясающе красив, даже безобразная западная одежда, которая смотрелась достаточно плохо на европейцах и выглядела чудовищным богохульством на потомках фараонов, не могла его изуродовать. Однако красивое лицо Хассана не было честным. Я не склонна была обманываться его безупречной внешностью и подозревала, что сдержанность Ахмеда продиктована теми же соображениями. Ничего не оставалось, как уйти, что я и сделала, но весь путь вниз по тропинке мне казалось, что я спиной чувствую насмешливый взгляд черных глаз Хассана.

Я совершенно потеряла счет времени и удивилась, когда оказалось, что все остальные только что выбрались из гробницы Рамоса. Мистер Блоч воспринял мои сбивчивые извинения без комментариев, похоже, он счел естественным, что мне захотелось побродить в одиночестве.

Когда мы вернулись в отель, солнце накалило все до температуры кипения, и участники экскурсии разбрелись в поисках холодного душа и еще более охлажденных напитков. Я провела остаток дня в своем номере, даже не спустилась вниз к обеду.

Какой-то крошечной, способной анализировать частью сознания я не переставала удивляться силе отчаяния, заполнившего большую, оставшуюся его часть. Я не видела Абделала много лет, и тем не менее известие о его смерти причинило мне такую боль, словно он умер на моих глазах. И помимо этого над чувством утраты превалировала уверенность в том, что моя единственная надежда рухнула. Вопреки логике, я с нетерпением ждала разговора со стариком, разговора, который должен был положить конец болезненной страсти, владевшей мною последние десять лет.

Болезненной? Не очень-то приятно признаваться себе в подобных вещах, и долгое время мне удавалось запрятать это слово глубоко в подсознание. Теперь же, нервно меряя шагами пышущий жаром номер отеля, я осмелилась заглянуть правде в глаза. Ненависть – разрушительное чувство, однако она разрушает не объект ненависти, а того, кто ненавидит.

Я твердила себе, что ненавижу Джона и остальных, потому что они заставили страдать моего отца. Я убеждала себя, что хочу бросить им вызов, чтобы восстановить его доброе имя. Но это была только доля правды, очень маленькая ее доля. Я вернулась не для отмщения или восстановления справедливости, а для избавления от чувства, снедавшего меня. Одетая в броню собственной ненависти, я была загипнотизирована ею. Десять лет я не знала иной страсти, кроме жажды мщения. У меня не было ни друга, ни мужа, ни любовника. Никакое естественное, благотворное чувство не могло пробиться сквозь ледяную стену, которую я воздвигла вокруг себя. Однако мне грозило удушье, если она не будет разрушена. Я рассчитывала, что Абделал поможет мне в этом – снабдит оружием для великого противостояния, которое даст выход ненависти и положит ей конец. Но Абделал подвел меня. Вот в чем причина моего горя, это вовсе не печаль по доброму старику, ушедшему туда, где он, наконец, будет вместе со своими языческими богами, а эгоистичное сожаление о том, что он ушел и не помог мне вырваться из добровольного плена.

Моя затея с поездкой сюда потерпела крах. Теперь я не могла бросить вызов Джону, я вооружена не лучше, чем десять лет назад, а блефовать мне плохо удается. Во всяком случае, с Джоном. Что ж, теперь осталось только собрать вещички и отправиться домой – домой к унылой дешевой квартире из одной комнаты, к ужину в одиночестве перед телевизором и вечерам в обществе газеты.

Сегодня днем мои надежды рухнули навсегда. Я знала тяжелые времена и раньше, но такого отчаяния мне до сих пор не доводилось испытывать. Я видела перед собой только две реальные перспективы: либо взбодриться, либо перерезать себе горло. Вторая была слишком радикальной. Возможно, я и неврастеничка, но еще не сошла с ума. А когда зашло солнце и прохладный ветерок прокрался в номер, я подумала, что и за эту малость можно быть благодарной судьбе. Тут я догадалась, что мое нервное состояние частично вызвано голодом: с самого утра я ничего не ела. Поэтому я позвонила вниз и заказала что-нибудь поесть. Потом приняла душ, вымыла голову и надела новую ночную рубашку, которую купила специально для путешествия. Мелочи, но они помогали. На собственном горьком опыте я познала, как велико значение мелких повседневных дел.

Они меня отвлекли, и еда тоже. Когда я жевала довольно сухой сандвич с цыпленком, мысли мои вернулись к квартире и вечерней газете, но воспоминание пробудило не отчаяние, а любопытство. Анализируя это обстоятельство, я поняла, что достигла некоего поворотного пункта. Появилась первая слабая трещинка в ледяной стене, и в первый раз здравый смысл возобладал над навязчивой идеей.

Странная получилась история с той газетой.

Тогда это было как ответ на молитву. Я даже не задумалась над подобным чудом, что доказывает, как я теперь понимаю, до чего дошла моя неврастения.

После того как пришло письмо от Абделала, мной владела одна мысль – как попасть в Луксор. Я попросила отпуск и всем рассказывала о своих планах, не имея ни малейшего представления, как смогу их осуществить. Причина была самая банальная – мне не хватало денег. У меня было несколько облигаций, но разве я могла ими воспользоваться? Они предназначались на черный день, на случай гипотетической, но неминуемой катастрофы, которая рано или поздно грозит любому человеку.

Я осталась одна-одинешенька на свете, без родственников, без какой-либо поддержки. Потратить последние гроши на столь сумасбродное предприятие я не решалась. Должно быть, хватило ума не делать этого.

Вернувшись в тот вечер домой с работы, я обнаружила вечернюю газету, как обычно, на коврике под дверью. Разносчик газет всегда исправно исполнял свои обязанности, но впервые он взял на себя труд положить газету вверх той страницей, где помешались объявления, и жирно обвести красной ручкой единственно нужно мне в колонке частных объявлений.

В самом объявлении не было ничего из ряда вон выходящего. Немало людей ездит в Египет, а некоторые так непристойно богаты, что им оплатить лишний билет на самолет все равно что мне купить лишний тюбик зубной пасты. И если бы у меня была дочь вроде Ди, мне не хотелось бы, чтобы она моталась по миру – а особенно по салонам Рима и Парижа – без сопровождения. Ну а то, что она сломала ногу, катаясь на лыжах за неделю до того, как должна была присоединиться к своему отцу, сделало присутствие компаньонки просто необходимым.

Нет, заявка на респектабельную молодую леди (с рекомендациями) для сопровождения семнадцатилетней особы до Египта взамен на билет на самолет не была чем-то из ряда вон выходящим. Удивительно другое – кто так пекся обо мне и моих планах и постарался, чтобы это объявление попалось мне на глаза столь необычным образом?

Тогда я не задалась вопросом, решив, что это один из моих многочисленных знакомых (друзей у меня не было). Последующие дни я провела в хлопотах: связывалась по телефону с Ди, доставала рекомендации, подтверждающие мою респектабельность, и занималась сборами. У меня не было времени звонить своим шапочным знакомым.

В номере отеля стало почти темно. Я повернула выключатель, и комнату залил свет, однако на проблему, над которой я теперь ломала себе голову, это света не пролило. Наконец я решила, что, если отбросить эмоции и взглянуть на дело здраво, ни один из моих знакомых не предпринял бы такого странного маневра, чтобы привлечь мое внимание к объявлению. Они сказали бы мне о нем или послали по почте с сопроводительной запиской. Нет, это какой-то незнакомец хотел, чтобы я добралась до Египта. Кто-то изучил для меня газеты. Значит, этот кто-то был другом.

Я сидела и смотрела, как сквозняк шевелил сборки противомоскитной сетки. Здорово было узнать, что у меня есть друг. Вот только...

Вот только если мой друг действительно хотел мне помочь, почему он или она не сделали это открыто? Зачем все эти уловки с газетой? Поездка закончилась провалом. Неужели кто-то надеялся именно на такой результат?

Эта версия имела еще меньше смысла, чем первая. Я могла считать, что у меня нет друзей, но я знаю наверняка, что у меня нет врагов. Даже Джон, мой злой гений, вероятно, питал ко мне чувство не сильнее чем безразличное презрение...

Наружная дверь, которую я опять забыла запереть, распахнулась настежь. В дверном проеме стоял Джон.

Если бы у меня было слабое сердце, я упала бы замертво. То, что он появился, стоило мне о нем подумать, было так же сверхъестественно, как появление джинна из бутылки.

Моя нейлоновая ночная рубашка серийного производства, вся в рюшечках и оборочках, являла собой суррогат роскоши для стесненной в средствах девушки. Я вскинула руки и обхватила ими свои голые плечи. Жест был глупым и древним, как мир. Рот мой открылся, но не для приветственной речи, – дара речи я лишилась напрочь.

Он стоял, держась рукой за дверной косяк, и, сдвинув брови, смотрел на меня. Мне было хорошо знакомо это хмурое выражение во время небольших бесед, которые мы имели от случая к случаю в его кабинете, особенно после того, как Майк обнаружил паука в чернильнице. Для Блоча он приоделся, я же такой чести не удостоилась: на нем была его рабочая одежда – грязные хлопковые брюки и мятая рубашка. Закатанные рукава и ворот обнажали темную, как у арабов, кожу.