Электронная библиотека » Элизабет Вернер » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Гонцы весны"


  • Текст добавлен: 28 мая 2022, 00:34


Автор книги: Элизабет Вернер


Жанр: Исторические любовные романы, Любовные романы


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Эльза Вернер
Гонцы весны

Глава 1

– И это называется здесь весной! Метель с каждой минутой усиливается, а тут еще этот приятный норд-ост дует с такой силой, словно хочет унести карету. Черт знает что!

Действительно, почтовая карета, пассажир которой таким образом выражал свое недовольство, еле двигалась в снегу. Несмотря на все усилия, лошади шли почти шагом, испытывая терпение обоих путешественников.

Более молодому из них, одетому в очень элегантный, но слишком легкий для такой погоды костюм, едва ли было больше двадцати четырех лет. Настоящая отвага или, скорее, юношеский Задор светился в прекрасных, открытых чертах лица, в темных глазах, так смело и ясно смотревших на Божий мир, как будто никакая тень их еще не омрачала. Во всей его внешности было что-то удивительно привлекательное, но юный путешественник чрезвычайно нетерпеливо относился к неудобствам пути и всеми способами выражал свое недовольство.

Тем равнодушнее казался его спутник, который, закутавшись в серый плащ, примостился в другом углу экипажа. Он был, по-видимому, несколькими годами старше, но в его внешности не было ничего привлекательного. Его лицо было неприятным; хотя его черты и могли претендовать на красоту или правильность, но в них было что-то отталкивающее. Глубокая горечь и суровость тяжелых жизненных испытаний еще не могли быть присущи его возрасту, и все же, несомненно, на его лице лежал отпечаток чего-то, что делало его старше, чем он был на самом деле. Густые темные волосы гармонировали с такими же темными бровями, но его глаза были того неопределенного цвета, который, как правило, Не считается красивым. И в них, действительно, не было ничего привлекательного, никакой жизнерадостности, никакой мечтательности или страстности, которыми обычно так богата юность. Холодный, безрадостный взгляд как и вся внешность молодого человека поражали своей суровостью.

До сих пор он спокойно глядел на метель; теперь же обернулся и ответил на нетерпеливое восклицание своего спутника:

– Ты забываешь, Эдмунд, что мы не в Италии. В наших широтах, да еще здесь, в горах, март полностью принадлежит зиме.

– Моя дивная Италия! Мы оставили ее в солнечных лучах, в цвету, а здесь, на родине, нас встречает снежная буря прямо с Северного полюса! В этом климате ты, очевидно, чувствуешь себя превосходно. Да и все путешествие на юг было для тебя только неприятной обузой. Не отрицай, Освальд, ты с большим удовольствием остался бы дома со своими книгами.

Освальд пожал плечами.

– О том, чего бы я желал или не желал, не было вообще речи. Ты не должен был ехать без провожатого, и надо было просто подчиниться необходимости.

– Да, ты был приставлен ко мне в качестве ментора, – расхохотался Эдмунд, – с высочайшим поручением надзирать за мной и в случае нужды обуздать.

– Что мне совершенно не удалось. Ты достаточно-таки наделал глупостей.

– К чему вообще молодость и богатство, если нельзя наслаждаться жизнью! Положим, я проделывал это один. Да, Освальд, ты не был хорошим товарищем. Почему ты так упрямо и мрачно замыкался в себе?

– Потому что знал: то, что дозволено владельцу майората, графу Эттерсбергу или, в крайнем случае, будет прощено ему лишь с нежным упреком, мне будет инкриминировано как тяжкое преступление, – сухо возразил Освальд.

– Да нет, неправда! – воскликнул Эдмунд. – Ты ведь великолепно знаешь, что в любом случае всю ответственность за нас обоих я взял бы на себя. Конечно, я и так беру всю вину на себя лично. Ну, приговор относительно меня не будет слишком строг, но вот когда ты по возвращении выскажешь свои планы на будущее, то тебе не миновать жестокой бури.

– Я знаю это.

– И на этот раз я не буду на твоей стороне, как тогда, когда ты так решительно отказался от военной службы, – продолжал молодой граф. – Тогда я помог тебе, так как думал, что ты поступишь на гражданскую службу. Мы все так думали, а ты вдруг ни с того ни с сего являешься со своей безумной идеей.

– Идея далеко не так безумна и не так нова, как ты полагаешь. У меня она созрела еще тогда, когда я вместе с тобой поступил в университет. Я делал все, чтобы моя мечта осуществилась, но хотел избавиться от долголетних и бесполезных споров, поэтому и молчал до сих пор; сейчас же все должно решиться.

– А я говорю тебе, что ты заставишь возмутиться всю семью. Да это, действительно, неслыханное дело. Один из Эттерсбергов – адвокат, защищающий первого попавшегося вора или мошенника! Мать никогда не согласится на это и будет совершенно права. Когда ты поступишь на гражданскую службу…

– То пройдут годы, пока я осилю первые ступени, – переубедил его Освальд, – а до тех пор я буду полностью зависеть от тебя и твоей матери.

В тоне последних слов было столько горечи, что Эдмунд подскочил на месте.

– Освальд! Разве я когда-нибудь давал тебе почувствовать это?

– Ты – нет, но именно поэтому я сильнее чувствую это.

– Ну, здесь мы опять на мертвой точке; ты можешь выкинуть самую нелепую штуку, лишь бы избавиться от этой так называемой зависимости. Но что это значит? Почему остановилась карета? Право, мне кажется, что мы совсем застряли в снегу.

Тем временем Освальд уже успел опустить окно кареты и высунуться из него.

– Что случилось? – спросил он.

– Не проехать, – последовал равнодушный ответ почтальона, находившего такое положение вещей весьма естественным.

– Не проехать! – с гневной усмешкой повторил Эдмунд. – И этот господин объявляет нам это с таким философским спокойствием! Итак, мы застряли. Что же дальше?

Освальд ничего не ответил, но открыл дверцу и вышел из кареты. Положение, в котором очутились путешественники, можно было оценить одним взглядом; приятным его во всяком случае назвать было нельзя. Дорога спускалась в этом месте довольно круто в сторону и узкий горный проход, который надо было проехать, был совершенно занесен снегом, так что продвижение вперед казалось совершенно невозможным. Кучер и лошади, по-видимому, прекрасно поняли это, потому что последние стояли, понуро склонив головы, а кучер бросил вожжи и так смотрел на своих пассажиров, словно ждал от них ответа или помощи.

– Эта проклятая срочная почта! – воскликнул Эдмунд, последовавший за своим спутником. – Почему мы не велели выслать нам собственных лошадей! Теперь мы ни за что не попадем в Эттерсберг до наступления сумерек. Кучер, нам необходимо ехать!

– Никак невозможно, – с невозмутимым спокойствием объявил тот. – Господа и сами понимают это.

Молодой граф намеревался было выругаться, однако Освальд взял его за руку и произнес:

– Он прав. Проехать, действительно, невозможно; с двумя лошадьми здесь ничего не поделаешь. Нам ничего не остается, как отправить почтальона до ближайшей станции еще за парой лошадей и подождать здесь, в карете, пока он вернется.

– Чтобы тем временем нас здесь совсем занесло снегом? В таком случае я предпочитаю пешком отправиться на почтовую станцию.

Освальд оценивающим взглядом окинул дорожный костюм своего спутника, больше пригодный для железнодорожного купе или удобного экипажа.

– В этом костюме ты хочешь пройти по лесу, где на каждом шагу можно по колени завязнуть в сугробах? Да и вообще ты простудишься здесь на резком ветру. Возьми мой плащ!

С этими словами он снял с себя плащ и накинул его на плечи графа, энергично, но тщетно пробовавшего сопротивляться.

– Оставь, а то ты окажешься совершенно незащищенным от метели.

– Мне это не повредит. Я не неженка.

– По-твоему, я неженка? – спросил задетый за живое Эдмунд.

– Нет, ты только избалован! Но теперь в любом случае необходимо принять какое-нибудь решение. Или мы останемся в карете и отправим почтальона, или попытаемся идти дальше пешком. Решай скорее, что будем делать.

– Ах, если бы ты не был так ужасно категоричен! – со вздохом промолвил Эдмунд, – ты постоянно ставишь передо мной эти «или – или». Разве я знаю, можно ли пройти пешком?

Здесь разговор был прерван. Невдалеке послышалось фырканье лошадей, и сквозь туман и завесу падающего снега можно было различить вторую карету. Сильные животные сравнительно легко преодолевали трудности пути, но и они вынуждены были здесь остановиться. Кучер потянул вожжи, посмотрел, покачав головой, на препятствие и нагнулся к окну кареты. Его сообщение, по-видимому, было немногим более утешительно, чем сообщение почтальона, и принято так же нетерпеливо, потому что звонкий молодой голос, отвечавший ему, звучал сердито:

– Как бы то ни было, Антон, мы должны проехать.

– Но что же делать, барышня, если проехать нельзя!

– Глупости! Это необходимо. Я сейчас посмотрю сама.

Дверца кареты открылась, и из нее выскочила очень молоденькая барышня. Очевидно, она была прекрасно знакома с мартовской погодой в горах, так как ее костюм был совсем зимний. Опушенный мехом жакет облегал стройную фигуру в темном дорожном платье, и густая вуаль, прикрепленная к шляпе, почти совсем закутывала голову. Казалось, ее очень мало трогало, что она почти по щиколотки утопала в мягком снегу; она храбро сделала несколько шагов вперед, но остановилась, заметив впереди себя другую карету.

Оба мужчины также обратили на нее свое внимание. Правда, Освальд бросил лишь беглый взгляд на вновь прибывших и все свое внимание снова обратил на свое критическое положение, зато Эдмунд сразу потерял к нему всякий интерес. Предоставив все своему спутнику, он в следующее мгновение очутился возле незнакомки и среди снежных сугробов поклонился столь безупречно, словно находился в салоне.

– Простите, сударыня, но, как я вижу, не только нас настигла эта несравненная весенняя погода. Все-таки, знаете, утешительно иметь товарищей по несчастью, а так как нам угрожает, очевидно, одинаковая опасность быть засыпанными здесь снегом, то вы, надеюсь, разрешите предложить вам наши услуги.

Граф Эттерсберг при этом совсем забыл, что он и Освальд сами были совершенно беспомощны. На беду его поймали на слове, так как барышня, нисколько не смущаясь, тотчас же заявила своим прежним уверенным тоном:

– В таком случае, будьте добры, проложите нам дорогу в снегу!

– Я? – спросил изумленный Эдмунд, – я должен?..

– Проложить нам дорогу в снегу!

– С величайшим удовольствием, сударыня, если бы вы объяснили, с чего мне начать.

Маленькая ножка с нетерпением топнула по земле и не менее нетерпеливо прозвучал ответ:

– Я думала, что, предлагая мне свою помощь, вы уже знали, как это сделать. Во всяком случае нам во что бы то ни стало необходимо проехать.

С этими словами говорившая откинула вуаль, чтобы осмотреть местность. Но то, что скрывалось под темно-синей тканью, было так необыкновенно прекрасно, что Эдмунд забыл свой ответ. И действительно, едва ли можно было увидеть более очаровательное зрелище, чем разрумяненное морозом личико этой молодой девушки. Ее темно-каштановые волосы шаловливыми кудрями упрямо выбивались из-под шелковой сетки, тщетно старавшейся удержать их. В темно-синих глубоких глазах совершенно не было того спокойствия и кротости, каких обычно от них ожидают; они сверкали скорее смелым задором, обычно присущим только счастливой юности. Когда она смеялась, на ее щечках образовывались очаровательные ямочки, но вокруг маленького ротика ложилась морщинка, несомненно, указывавшая на упрямство, а немного запрокинутая назад головка ясно давала понять, сколько в ней скрывалось всяких причуд и капризов. Но, может быть, это и было как раз то, что придавало этому личику своеобразное очарование и приковывало к нему восхищенные взоры.

От молодой девушки, конечно, не ускользнуло восхищение, произведенное ею, и на ее устах мелькнула легкая улыбка. Впрочем, изумление Эдмунда продолжалось недолго. Смущение и застенчивость никогда не были его пороками, и он уже хотел рассыпаться в комплиментах, как Освальд перебил его.

– Все затруднения мы сможем преодолеть, – с легким поклоном промолвил он. – Если вы, сударыня, разрешите припрячь ваших лошадей впереди наших, то можно будет переправить сперва нашу карету, а затем таким же способом ваш экипаж.

– Необыкновенно практично! – с досадой воскликнул Эдмунд, чрезвычайно рассердившись на то, что ему не дали договорить комплименты.

Но и молодая девушка была, по-видимому, поражена тем сухим тоном, каким было сделано предложение. В высшей степени непрактичное изумление графа Эттерсберга ей было, очевидно, гораздо приятнее, чем практичное равнодушие его спутника.

– Распоряжайтесь, пожалуйста, как вам угодно, – так же сухо ответила она и приказала кучеру исполнять все распоряжения Освальда, а сама направилась к карете, чтобы спрятаться от непрекращавшейся метели.

Эдмунд поспешно последовал за ней. Он нашел необходимым помочь ей сесть, а также остаться на подножке, чтобы уведомлять обо всем, что так энергично проделывал Освальд.

– Вот они тронулись, – докладывал он ей в опущенное окно. – Они еле-еле продвигаются при помощи четырех лошадей; на подъеме дело обстоит серьезнее, несчастная почтовая карета трещит по всем швам. Оба кучера ничего не умеют. Счастье, что всем командует мой спутник. Да, вот они уже перевалили через самый большой сугроб! Освальд уже стоит наверху и указывает им направление.

– А вы тем временем стоите на подножке и ничего не делаете, – усмехнулась молодая девушка.

– Но не можете же вы требовать, – стал защищаться Эдмунд, – чтобы я бросил вас одну среди дороги. Кто-нибудь же должен был остаться для вашей защиты.

– Не думаю, чтобы здесь можно было бояться разбойничьего нападения; насколько я знаю, наши дороги вполне безопасны. По-видимому, вы очень довольны своим местом.

– Конечно, потому что отсюда мне очень удобно любоваться такой непревзойденной красотой!

Этот смелый комплимент, очевидно, вовсе не понравился девушке, так как темно-синяя вуаль мгновенно закрыла хорошенькое личико. Увидев свою оплошность, граф Эттерсберг немного смутился и стал сдержаннее.

Прошло почти четверть часа, пока почтовую карету переправили через опасное место. Освальд вернулся, за ним следовали кучера с лошадьми. Эдмунд все еще стоял на подножке и, должно быть, уже получил прощение за свою дерзость, потому что между ним и молодой девушкой происходил очень оживленный разговор.

– Я должен попросить вас, сударыня, выйти из кареты, – сказал Освальд, подходя к ним. – Подъем очень крутой, а снег очень глубокий. Наша почтовая карета несколько раз могла опрокинуться, а ваш экипаж значительно тяжелее; ехать было бы очень рискованно.

– Но, Освальд, подумай, что ты говоришь! – воскликнул Эдмунд. – Не может же наша спутница идти здесь пешком… Это невозможно!

– Не невозможно, а только не особенно приятно, – последовал равнодушный ответ. – Колеса проложили довольно глубокую колею, и если ее придерживаться, то идти уже будет не так трудно. Но если вы не решаетесь…

– Я не решаюсь? – возмущенно перебила его девушка. – О, прошу вас не приписывать мне такой боязливости. Я решусь при любых обстоятельствах.

С этими словами она вышла из кареты и в следующий миг уже стояла на дороге. Тотчас же ветер подхватил и поднял ее вуаль; крошечные ручки девушки ухватились за нее, пытаясь поправить; но вуаль крепко зацепилась за шляпу, и, к величайшему удовольствию Эдмунда, она ничего не могла с ней поделать.

Между тем лошадей запрягли во вторую карету. Так как дорога была уже проложена, то дело шло быстрее; тем не менее Освальду все время приходилось направлять кучеров. Метель все еще не прекращалась, а ветер гнал и крутил снежные хлопья. Неясно, словно сквозь белую пелену, по обе стороны дороги вырисовывались ели, а вся даль была скрыта туманом. Надо было иметь много юношеского задора и юмора, чтобы находить эту дорогу сносной или даже приятной. К счастью, этими качествами молодые путники обладали в полной мере. На все они смотрели как на увеселительную прогулку. Тяжелая дорога, где на каждом шагу они по колени погружались в снег, непрестанная борьба с ветром, все малые и большие препятствия, которые приходилось преодолевать, служили для них неисчерпаемым источником веселья. Разговор не прерывался ни на одну минуту, это была настоящая перепалка; каждое слово подхватывалось на лету и возвращалось обратно. Ни в насмешке, ни в поддразнивании никто не оставался в долгу, и все это было так непринужденно, так естественно, словно они были знакомы друг с другом очень давно.

Наконец подъем благополучно миновали. Дорога, разделявшаяся здесь, не представляла в дальнейшем таких препятствий, которые были только что преодолены. Кареты уже стояли рядом, и лошади были снова перепряжены на свои места.

– Теперь нам, вероятно, придется расстаться, – сказала девушка. – Вы, конечно, поедете по большой дороге, а мой путь лежит в этом направлении.

– Но, во всяком случае, не слишком далеко? – поспешно спросил Эдмунд. – Прошу прощения, но это дорожное приключение со своими препятствиями лишило возможности соблюдать этикет. Мы до сих пор даже не отрекомендовались вам. Разрешите мне в этом не совсем обычном положении представиться вам: граф Эдмунд фон Эттерсберг, имеющий, кроме того, удовольствие представить вам своего двоюродного брата Освальда фон Эттерсберга. От необходимых салонных поклонов вам придется нас избавить, а то этот милый норд-ост немедленно бросит нас в снег к вашим ногам.

При упоминании фамилии Эттерсбергов девушка вздрогнула.

– Граф Эдмунд? Владелец майората Эттерсберга?

– К вашим услугам!

На губах незнакомки скользнула мимолетная усмешка.

– Ивы были моим спасителем. Мы помогали друг другу выпутаться из беды? О, это неподражаемо!

– Мое имя, по-видимому, знакомо вам? – сказал Эдмунд. – Я тоже могу узнать…

– Кто я? Нет, граф, этого вы не узнаете ни в коем случае. Но я советую вам в Эттерсберге промолчать об этой встрече. То же самое дома сделаю и я, потому что нам все-таки изрядно попадет, если мы сознаемся, хотя мы с вами решительно ни в чем не виноваты.

Здесь самообладание покинуло говорившую, и она залилась таким звонким, веселым смехом, что Освальд с изумлением взглянул на нее, Эдмунд же, наоборот, тотчас стал вторить ей.

– Следовательно, между нами существуют такие тайные отношения, о которых я пока не имею ни малейшего понятия, – сказал он. – Во всяком случае, у вас, кажется, очень веселый характер, а так как вы ни за что не хотите раскрыть свое инкогнито, то разрешите, по крайней мере, посмеяться вместе с вами. – И он стал хохотать так же весело и от всего сердца, как и она.

– Карета готова, – прервал Освальд их бурное веселье. – Пора садиться.

Оба тотчас же перестали смеяться, и их лица очень ясно показывали, что такое вмешательство они считали очень неделикатным. Молодая девушка закинула головку назад, с головы до ног смерила говорившего взглядом и, отвернувшись от него, без лишних слов направилась к экипажу. Эдмунд, конечно, пошел следом, отстранил кучера, стоявшего у подножки, помог девушке сесть и закрыл дверцы.

– И я, действительно, не должен знать, кого именно столь милостиво, но, к сожалению, так ненадолго послал мне случай на моем пути? – спросил он, склонившись в окно.

– Нет, граф! Может быть, вы получите разъяснение в Эттерсберге, если мои приметы там известны. Я же ничего вам не скажу. Еще один вопрос! Скажите, ваш кузен всегда так учтив и участлив, как сегодня?

– Вы думаете так потому, что в продолжение всего пути он не сказал ни слова? Да, к сожалению, у него всегда такая манера относиться к незнакомым, что же касается его вежливости, – вздохнул Эдмунд, – то вы не поверите, сударыня, сколько раз мне приходилось вмешиваться, чтобы исправить этот его недостаток.

– Ну, вы относитесь к этой задаче с полным самопожертвованием, – насмешливо улыбнулась девушка, – и вообще у вас невероятная любовь к каретной подножке. Вы опять стоите на ней.

Эдмунд, действительно, стоял там и простоял бы еще долго, если бы кучер, взявшийся за вожжи, очень ясно не выказывал своего нетерпения.

Прекрасная незнакомка ласково кивнула Эдмунду головой и сказала:

– Благодарю вас за помощь! Прощайте!

– Могу же я надеяться на «до свиданья?»

– Ради Бога, нет! От этого мы должны отказаться… Да вы и сами поймете это. Прощайте, граф фон Эттерсберг!

Прощанье закончилось таким же как раньше задорным смехом. Лошади тронулись, и граф с большой неохотой спустился с подножки.

– Ты соблаговолишь наконец сесть? – раздался голос Освальда. – Ты так спешил домой, а мы порядочно опоздали.

Эдмунд кинул еще один взгляд вслед уезжавшему экипажу, скрывавшемуся за поворотом дороги, а затем спросил:

– Кто эта барышня, Освальд?

– Откуда же я могу это знать?

– Ты же долго пробыл около кареты, мог спросить кучера.

– Не в моем характере расспрашивать кучеров, да, кроме того, меня это очень мало интересует.

– Но зато очень интересует меня! – раздраженно воскликнул Эдмунд. – Впрочем, это очень похоже на тебя. Ты не удостоился задать ни одного вопроса при такой интересной встрече. Не знаю, что мне делать с этой девушкой! Она удивительно хороша, но очень оригинальна: притягивает и сразу же отталкивает. Восхитительный маленький чертенок!

– Но страшно избалованный и упрямый! – отрезал Освальд.

– Ты ужасный педант! – возразил молодой граф. – Ты всюду найдешь что-нибудь дурное. Как раз этот веселый задор делает девушку неотразимой. Но кто она может быть? На дверцах кареты нет герба, на кучере нет ливреи, значит, представительница какого-нибудь буржуазного семейства из окрестностей, но тем не менее знает нас, по-видимому, очень хорошо. Однако почему же она отказалась назвать свое имя? Что значит ее намек на уже существующие отношения? Я тщетно ломаю себе голову над разрешением этой загадки.

Освальд, очевидно находивший ломание головы над такими пустяками совершенно излишним, молча откинулся в угол кареты; путешествие продолжалось без особых препятствий, но по-прежнему медленно. На всех станциях, к великому недовольству графа, вместо требуемых четырех лошадей им давали только двух, и таким образом путешественники с момента выезда с железнодорожной станции опоздали больше чем на два часа. Уже давно наступил вечер, когда экипаж въехал, наконец, во двор замка Эттерсберга, где путников с нетерпением ждали.

Двери большого, ярко освещенного подъезда были широко раскрыты, и многочисленные слуги поспешно выбежали им навстречу. Один из них, уже пожилой человек, одетый в богатую ливрею Эттерсбергов, сразу же подошел к карете.

– Добрый вечер, Эбергард! – радостно воскликнул Эдмунд. – Вот и мы, несмотря на метель и бурю. Надеюсь, у нас все благополучно?

– Слава Богу, ваше сиятельство! Но графиня была озабочена таким опозданием и боялась, как бы с вами не случилось несчастья.

С этими словами Эбергард откинул подножку; в это время наверху лестницы, ведущей из подъезда внутрь замка, появилась высокого роста дама в темном шелковом платье.

Выскочить из кареты, вбежать в подъезд и взлететь по ступенькам наверх было для Эдмунда делом одного мгновения, и в следующую секунду он уже был в объятиях матери.

– Мамочка! Родная моя мамочка, наконец-то я вижу тебя снова!

В этом восклицании не было и следа той шутливой беспечности, какую молодой граф выказывал до сих пор. В нем слышался настоящий голос сердца, и то же самое выражение страстной нежности было на лице и в тоне графини, когда она, заключив сына в объятия и целуя его, повторила несколько раз:

– Мой Эдмунд!

– Мы опоздали, правда? – спросил он. – Виной этому явились занесенные снегом дороги и жалкие почтовые клячи, а, кроме того, у нас было еще маленькое приключение.

– Как можно было вообще ехать в такую погоду! – с нежным упреком промолвила графиня. – Я каждую минуту ждала известий, что ты остановился в Б. и приедешь только завтра.

– Неужели я смог бы быть в разлуке с тобой еще целые сутки? – перебил ее Эдмунд. – Нет, мама, этого я никак не смог бы вынести, и ты сама не веришь в это.

– Конечно, нет, – улыбнулась мать, – и потому-то я так волновалась в последние два часа. Но теперь пойдем! После холодной и утомительной дороги тебе надо отдохнуть.

Она хотела взять сына под руку, но тот остановился, проговорив с легким упреком:

– Мама, разве ты не видишь Освальда?

Освальд фон Эттерсберг следовал за двоюродным братом. Сейчас он стоял в тени лестницы и подошел к графине лишь тогда, когда последняя обратилась к нему:

– Добро пожаловать, Освальд!

Это приветствие было произнесено очень холодно, и так же холодно и официально Освальд приложился к руке тетки.

– Ты насквозь промок; что случилось?

– Боже мой, я совсем забыл об этом! – воскликнул Эдмунд. – Он отдал мне свой плащ и вынужден был испытать на себе все прелести такой непогоды. Я мог бы вернуть его тебе, по крайней мере, в карете. Освальд, почему ты не напомнил мне о нем? Из-за этого тебе пришлось битых два часа ехать в мокром. Как бы это только не отразилось на твоем здоровье!

Он поспешно сбросил с себя плащ и пощупал совершенно мокрый костюм Освальда, но тот нетерпеливо отстранил его:

– Оставь, пожалуйста! Стоит ли говорить об этом.

– То же самое думаю и я, – заметила графиня, которой, по-видимому, очень не нравилась такая заботливость сына. – Ты ведь знаешь, что Освальд вовсе не подвержен простудам. Надо только переменить костюм. Ступай, Освальд! Ах, еще одно, – добавила она словно мимоходом, – я велела приготовить тебе другую комнату, наверху, в боковом флигеле.

– Зачем же? – удивился Эдмунд. – Мы постоянно жили рядом.

– В твоих комнатах я сделала некоторую перестановку, мой друг, – сказала графиня тоном, не допускающим возражений, – и я вынуждена была занять комнату Освальда. Он, наверное, ничего не будет иметь против, тем более что прекрасно может устроиться наверху.

– Конечно, милая тетушка!

Ответ прозвучал вполне спокойно и равнодушно, однако в нем, несомненно, крылось что-то такое, что поразило молодого графа. Он нахмурил брови и намеревался возразить, но остановился, взглянув на окружающих слуг. Вместо этого он внезапно подошел к двоюродному брату и взял его за руку.

– Ну, все устроится к лучшему. А теперь, Освальд, ступай и сейчас же переоденься! Слышишь, немедленно! Сделай это для меня, а то я все время буду упрекать себя. Во всяком случае, мы будем ждать тебя за столом.

– Эдмунд, я жду тебя, – резко промолвила графиня.

– Сию минуту, мама! Эбергард, посветите господину фон Эттерсбергу, и приготовьте ему сухое платье!

Эдмунд подал матери руку, чтобы отвести ее наверх.

На проявление такой сердечной заботливости Освальд не ответил ни слова. Несколько секунд он глядел им вслед и затем, взяв у старого слуги подсвечник, сказал:

– Спасибо, Эбергард. Я найду дорогу один. Позаботьтесь о моем чемодане!

Затем он исчез в слабо освещенном коридоре, ведшем в боковой флигель замка.

Свеча бросала яркий свет на лицо Освальда, которое сейчас, когда он остался один, потеряло равнодушное выражение. Губы были плотно сжаты, брови мрачно нахмурены, и выражение почти ненависти исказило его черты, когда он вполголоса сказал:

– Когда же, наконец, я буду свободен?

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> 1
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации