Текст книги "Ольга, лесная княгиня"

– Ну, прощевай! – говорили старейшины, уже в темноте пробираясь к своим саням и поддерживая друг друга. – Только ты того… больше к нам не жалуй. Скучать без тебя будем, да князь наш суров: сказал нет, значит, нет.

– И я буду скучать без вас! – твердил раскрасневшийся от пива Бодди. – Вы еще не раз меня вспомните… я уверен.

Наутро варяги уехали.

Убрались они еще в темноте, а ближе к полудню, как совсем рассвело, княжьи челядинки-голядки пошли чистить в избе и клетях. После пира тут был истинный свинарник: везде на полу объедки и кости, на столах – треснутые грязные миски, под лавками – стоптанные черевьи и сено, которым их набивают, на полатях – рваные обмотки и протертые чулки, в углах – лужи мочи и блевотины. Даже подстилки из еловых лап и соломы варяги не потрудились сжечь. Бабы мели пол, выгребали грязь из углов, мыли лавки, столы и полати, чтобы не стыдно было пустить новых постояльцев. И вдруг одна принялась визжать.

Пытаясь вымести под лавкой, она наткнулась на темную кучу… непонятно чего. Был похоже на шкуру, и эта шкура пованивала. Стиснув зубы, баба вытащила «эту дрянь» на свет – дверь стояла нараспашку, чтобы выморозить вшей и блох – и развернула.

Сразу ей померещилось нечто знакомое.

Это была шкура довольно крупного зверя – свалявшаяся, изрезанная, залитая спекшейся кровью, от которой совсем склеился грязно-желтый, бурый мех.

– Да это ж ихний пес! – сказала другая. – Вон там еще что-то в углу, глянь.

– Сама глянь, – морщась от вони, пробормотала первая. – Чего они ее сюда затолкали-то?

– Да это не может быть того пса! – возразила третья. – Того пса они в снег у реки закопали, как бы он сюда опять попал? И кто с него шкуру снимал? Шкура-то дрянь, они его искромсали всего, будто врага кровного.

– А-а! – первая баба заглянула под лавку и обнаружила там… отрубленную песью голову со знакомым черным пятном на морде. – Голова!

На бабий визг прибежали кмети. Шкуру и голову выволокли из избы и бросили на снег. В это время Жила с глубокомысленным видом изучил сваленные у очага кости, пошевелил их ногой, чтобы получше рассмотреть… и схватился за горло, судорожно глотая.

– Слава Перкунсу, что меня этот велс болотный на пир не звал! – прохрипел он, удерживая рвотный позыв. – Он ведь своих гостей дорогих… собачатиной накормил!

Весть мгновенно облетела городец и округу. Скрыли ее только от княгини, опасаясь, что ее начнет выворачивать, а то и похуже повредит. Весь народ сбежался смотреть на шкуру и голову – жуткие доказательства «гостеприимства» Бодди.

– Это он нам отомстил так! – толковали возмущенные жители. – Собачатину жрать заставил!

– А дурням и не в примету, что хозяева их потчуют, а сами не едят?

Когда Перенег, проблевавшись, снова мог говорить, его спросили об этом, и ответ всех изумил.

– Да как это – «сами не едят»? Тут бы мы уж заметили, чай у нас на плечах не репы печеные сидят! Ели они! И Будиня сам ел, хрен лысый! Так еще наворачивал! Из того же котла куски брал, что нам, то и себе. И люди его ели.

Князь Дивислав, узнав обо всем этом, не то расхохотался, не то разрыдался – по лицу его текли слезы. Налицо было тяжкое оскорбление, нанесенное волости и самому князю.

Поняв, что здесь ему больше не ездить, Бодди лихо отомстил. Как он и обещал, его еще долго будут здесь вспоминать: ему светило войти в местные предания и красоваться в них, пока жив кривичский корень. То, что он не пожалел собственного желудка ради удачи обмана, наводило на мысль о тех героях древности, которые готовы были погибнуть заодно с врагом. Так сразу и не поймешь, чего достоин такой «подвиг»: уважения или презрения.

Старики, наевшиеся псины, со сраму попрятались от людей.

А через пару дней, пока не утихли еще разговоры, Бодди дал новый повод говорить о себе.

Прибежал на лыжах мужик из веси близ Ильменя, где по речке проходил рубеж владений зоричей и Будогостичей.

– Корова! – закричал он, будучи допущен к князю и забыв даже поклониться. – Корову мою забрали, нечистики проклятые! Лешии, шиши водяные, чтобы им бревном подавиться! Чтоб им каждая кость буренки моей поперек горла встала и весь век мучила! Чтоб им оба рога ее в задницу воткнулись! Чтоб им…

– Ты о чем? – Жила встряхнул его за плечо, боясь, что мужик так и будет браниться до самой весны.

– Забрали корову мою! Варяги, что отселе ехали на Ильмень! Сказали, это взамен того барана, что здешние старики сожрали у него! Так велел и передать.

Оказалось, что весь этого хозяина, всего-то из трех дворов, ограбили люди Бодди. В веси было пять мужиков, но против двух десятков хорошо вооруженных и бывалых варягов они ничего поделать не могли.

Кормились они больше озером, и коров на всех имелось всего две. Обеих и забили варяги, которым предстоял еще долгий путь, а по зимним холодам была надежда сохранить мясо до тех пор, пока все не будет съедено.

Когда Дивислав уразумел суть дела, на лице его вместо ожидаемой ярости отразилось вдруг такое облегчение, что мужик от удивления даже умолк. А князь успокоился, потому что теперь точно знал, что делать.

Грабеж окончательно подтолкнул его к решению, что негодяев нельзя отпускать восвояси. Дружина у князя была небольшая, но на два десятка подлецов, растерявших всякий стыд, сил хватит!

Как всякий, кто приезжал из Киева последним, Бодди мог рассчитывать на хороший прием в Волховце: ведь он привез самые важные для хозяина новости.

– Разумеется, князь хочет, чтобы Ингвар конунг отправился в поход, – рассуждал Бодди за столом Ульва, будто Олег Моровлянин с ним лично советовался. – Ведь его собственный сын еще слишком мал, ходить на войну ему рановато: он едва-едва научился вообще ходить, ха-ха! А Ингвару конунгу ведь уже четырнадцать, да?

Бодди посмотрел на Сванхейд, и она кивнула: конечно, она лучше всех помнила, сколько лет ее сыну.

– Он уже почти совсем взрослый мужчина! Ему уже скоро можно жениться! Я уверен: когда он покроет себя славой в этом походе, пора будет посылать за невестой!

– Если мы правильно поняли Вальгарда из Плескова, его дочь еще слишком юна для брака, – возразил Ульв. – Хотя это не значит, что ей не пора переехать в ее будущий дом. Пока что она могла бы пожить у нас… среди наших детей…

– Уж лучше бы Мальфрид наконец прислала нам своего ребенка! – возразила Сванхейд, которой гораздо больше хотелось заполучить собственного внука, чем совсем чужую девочку.

– Еще через год мы сможем это потребовать, – кивнул Ульв. – Но сейчас, наверное, не стоит отрывать его от матери, как ты думаешь?

Сванхейд только вздохнула.

Она часто с тревогой думала об обоих своих детях, Мальфрид и Ингваре, которые вынуждены жить так далеко от нее, среди чужих, враждебных людей, постоянно подвергаясь разным опасностям.

Но что она могла сделать?

Этого требовал выгодный обеим сторонам союз.

– Эти жалкие людишки запомнят меня надолго!

Тем временем Бодди, видя, что хозяева от него отвлеклись, заговорил о другом, хвастая перед соседями по столу.

– Они теперь знают, как угрожать мне и посягать на мое имущество! Они заставили меня зарубить моего любимого пса, лучшего пса на свете! Он был умнее любого человека. Я не променял бы его на трех коней! А они заставили меня убить его самым беззаконным образом. Но я отомстил им! Им пришлось съесть этого пса! Ха-ха! Вы бы видели, как эти дураки глодали собачьи кости! А чтобы возместить ущерб, я забрал двух коров…

– Я не расслышал, где это было? – Ульв наклонился ближе к нему со своего высокого сиденья.

– В Зорин-городке, недалеко за устьем Ловати.

И Бодди поведал всю повесть о причинах и последствиях гибели Кабаньей Морды. Всеобщее внимание было приковано к нему: кто-то смеялся, Сванхейд сочувственно качала головой, слушая, как пострадала княгиня. Ульв до самого конца рассказа не проронил ни слова и не сводил с Бодди пристального взгляда.

– Конечно, это очень занятное происшествие, – сказал он, когда гость закончил свою похвальбу. – Но ты понимаешь, что больше не сможешь ездить этой дорогой?

– Я не боюсь их жалких угроз! – хорохорился Бодди. – Я буду ездить, где захочу, и никто не помешает мне!

– Если Дивислав потребует, чтобы я больше не допускал тебя в земли кривичей, мне придется прислушаться к его просьбе. Таков уговор: я не должен пропускать через свои владения людей с враждебными намерениями. А твои намерения после случившегося никто не посчитает дружескими. Я знаю, что кривичи уже на тебя жаловались. Теперь же тебе не место на торговом пути.

– Неужели ты станешь слушать этих жалких людей?

– Мне нет дела до этих людей, но меня очень волнует серебро, которое попадает ко мне благодаря им.

– Конунг!

В грид вошел дозорный с крепостной стены.

– На реке виден какой-то отряд – человек тридцать, и все они вооружены. При них нет никаких товаров. Похоже, что они едут с кем-то сражаться.

Все замолчали, Ульв поднял брови.

Бодди заметно переменился в лице.

– Сдается мне, Бодди, это к тебе! – Ульв взглянул на гостя. – Те самые жалкие людишки, которым ты оставил о себе такую добрую память. И что мне теперь делать? Они потребуют, чтобы я тебя выдал. Ты желаешь выйти к ним и показать, как мало ты с ними считаешься?

– Нет, Ульв конунг, ты ведь не сделаешь этого! – Бодди разом побледнел, что странно было для такого крупного и могучего по виду человека. – Ты не можешь этого сделать, меня охраняет закон гостеприимства, а еще – ты сам обязан давать приют и защиту всякому честному торговому гостю… Для этого ты здесь поставлен богами…

– Ты сам это произнес – «честному гостю». – Ульв взмахом руки велел своим людям готовиться, и все встали с мест, чтобы идти одеваться и вооружаться. – Но я не уверен, что это слово применимо к тебе. Твое поведение в гостях у Дивислава не назовешь красивым. Я никому не позволю приказывать мне или запугивать меня, но его доводы, сдается мне, будут убедительны. Ты нанес обиду его жене в ее собственном доме. И вместо того чтобы загладить свою вину хорошими подарками, оскорбил еще и его хёвдингов.

– Я подарю тебе хорошие подарки! – Из всей этой речи Бодди выхватил единственное слово, которое хорошо понял. – Я дам тебе три… пять соболиных шкурок от бьярмов, это очень хорошие шкурки, здесь таких не водится!

Сванхейд презрительно фыркнула.

– Ты все равно сюда не вернешься. – Ульв поморщился и покачал головой. – И мне, в общем, все равно: уедешь ты живым и здоровым или Дивислав убьет тебя и спустит под лед. В обоих случаях я тебя больше никогда не увижу. А вот мир с Дивиславом мне еще очень даже пригодится! Если он не станет пропускать через свои земли тех гостей, которых пропустил я, мне придется с ним воевать, а война очень вредит торговле. А виноват во всем будешь ты! И ты думаешь, что эти убытки можно возместить тремя собольими шкурками! Даже пусть твои соболи размером с ледяных медведей – этого явно мало!

– Конунг! – Это вошел кто-то из хирдманов, уже в шлеме, с копьем и щитом. – Они остановились перед воротами. Говорят, что это дружина князя Дивислава, и он требует, чтобы ему выдали Бодди.

– Ну? – Ульв выразительно уставился на означенного гостя. – Похоже, у меня нет иного выхода…

– Ты не можешь допустить… – начал Бодди, но Ульв движением век отмел этот довод.

– Я дам тебе кое-что получше! – В отчаянии Бодди полез за пазуху и вынул ожерелье из берилла и жемчуга с золотыми застежками и жемчужным крестом. – Вот что я дам тебе! Это носил один епископ в Грикланде… Этой вещи нет цены!

Ульв взял ожерелье в руки.

Не требовалось долго рассматривать, чтобы понять высочайшую ценность украшения – драгоценные камни, жемчуг, тонкая работа…

Конунг передал его жене, и та с удовольствием взяла драгоценную низку. Переглянувшись с ней и увидев в ее глазах одобрение, Ульв, не глядя, протянул руку к своему оруженосцу. За время разговора тот успел принести из спального чулана все оружие и снаряжение хозяина: кольчугу, шлем, щит, копье и меч.

– Я посмотрю, что можно сделать, – неохотно обронил Ульв. – Я буду говорить с ними, а ты и твои люди сидите тихо, как мыши, и не высовывайтесь.

Бодди с готовностью закивал. Безумного порыва отваги от него явно не следовало ожидать.

Когда-то, три поколения назад, укрепление Волховца было выстроено так, чтобы оборонять пристань и корабли: оно подковой огибало часть берега с холмом и стояло незащищенной «спиной» к высокому речному обрыву, к воде – стихии, если не родной варягам, то дружественной, а «лицом» к берегу – враждебному чужому миру, откуда следовало ждать нападения. Нижние концы укрепления давно оказались размыты паводками Волхова, верхние, тоже выстроенные из срубов, засыпанных землей, порядком обветшали. В стене имелись ворота, к которым вела дорога через неукрепленное поселение под стенами: там жили ремесленники, торговцы, корабельные мастера всякого языка и рода. Под покровительством богатого и сильного властителя поселение заметно разрослось.

Имея преимущество в числе дружины, Ульв приказал открыть ворота и вывел своих людей на пустырь за последними избами, где велел выстроить стену щитов. Однако сам с оруженосцем и знаменосцем стоял впереди.

Он немного знал Дивислава, представлял, чего от него следует ожидать, и не боялся подлости с его стороны. Ульв намеревался решить дело переговорами, а мощный строй из шести десятков хирдманов в шлемах и с круглыми щитами был тем его доводом, который обычно даже не приходилось пускать в дело. Кольчуга и шлем с бронзовой позолоченной отделкой сразу придали ему внушительности и даже как будто сделали выше ростом, в руке он держал топор с красивой серебряной отделкой на обухе.

Дружина Дивислава выглядела далеко не так представительно. В кольчугу был облачен один только князь; старейшины и два десятка кметей имели щиты, на некоторых красовались шлемы. Остальные были одеты в кожухи, вооружены топорами и копьями, а вместо щита многие держали дубину, чтобы отводить ею вражеские выпады.

Немного у них было надежды одолеть дружину Ульва, вдвое превосходящую числом, гораздо лучше выученную и вооруженную. И раз уж Дивислав не сумел, как надеялся, догнать Бодди по пути сюда, оставались переговоры.

– Что привело тебя сюда? – спросил Ульв, поздоровавшись. – Я был бы рад встрече, если бы не твой воинственный вид и эти вооруженные люди с тобой.

– Я не намерен искать ссоры с тобой. Меня привела сюда погоня за моим врагом.

Дивислав в шлеме выглядел ничуть не менее внушительно, чем его собеседник. Его серые глаза под серой сталью тоже казались железными – такая твердая решимость в них светилась.

– В твоем доме должен быть варяг по имени Бодди со своими товарищами. Он нанес обиду мне и оскорбил моих нарочитых мужей.

Дивислав указал рукой с копьем на строй позади себя, где сбоку от его собственной дружины выстроились Буеслав, Перенег и Кочеба со своими младшими родичами. Они были вооружены копьями, топорами, переставленными на более длинную рукоять, и сулицами. К троим, отведавшим собачатины, присоединился и избежавший срама Нудогость – он не желал упустить такой случай посчитаться со своим давним недругом.

– Не может быть! – делано удивился Ульв. – Какое же оскорбление он нанес этим мужам?

– Достаточное, чтобы они искали мести. И он напал на моих людей, отнял две коровы. Этого довольно, чтобы я имел право требовать наказания и возмещения убытков. Если он у тебя, ты должен выдать мне этого разбойника.

– Я не буду требовать доказательства твоих слов, ибо ты благородный человек знатного и старинного рода, – немного помолчав, будто обдумывая эти новости, ответил Ульв. – Но Бодди нет у меня. Он знал, что ты будешь преследовать его – это подтверждает, что вина за ним есть и он ее знает, – и поэтому уехал дальше на север, не задержавшись у меня, как обычно.

– Коли так, я пойду за ним дальше на север. Буду преследовать его до самого моря, если понадобится.

– Прости, но это невозможно. Перед людьми и богами я взял на себя обязательства не пропускать вооруженных людей с враждебными намерениями ни на Волхов, ни в озеро, в любом направлении. Ты не хуже меня знаешь, как важен мир на этих землях.

– Но если ты знаешь, как важен мир, почему ты пропустил этого шишка болотного? – вспылил Дивислав. – Тебе уже приносили на него жалобы. Ты знал, что это бесчестный человек. Эту гниду вообще нельзя было пропускать на Ильмень! И я не дам ему просто так уйти. Если ты не хочешь дать мне дорогу, чтобы я взыскал мою обиду с него, мне придется взыскивать ее с тебя! Ты готов платить за его разбой?

– Ты слишком много от меня хочешь! – Хотя его более молодой оскорбленный собеседник горячился, Ульв сохранял невозмутимость. Ему в жизни приходилось вести немало подобных споров. – Бодди – не мой человек, я беру с него плату за постой и безопасность на моем участке пути, как и с любого проезжающего. Я не могу отвечать за его дела вне моих земель! Если так рассуждать, то ко мне поедут люди со всего света, из Миклагарда и Серкланда, и будут требовать с меня возмещения всей добычи, которую там взяли викинги, все эти бесчисленные конунги, которые прошли туда через мои земли. Он совершил свое преступление не на моей земле, а на твоей…

«И только ты сам и отвечаешь за него», – слышалось в умолчании Ульва.

– Ты знаешь, что я не из тех разбойных варягов, которые ищут себе добычи, где судьба пошлет, – ответил Дивислав. – Я не собираюсь грабить людей на Волхове или в Ладоге. Мне нужен только Будина, и никого другого я не трону, клянусь Перуном!

– Я не сомневаюсь, что цели твои благородны и законны. Но так или иначе, ты принесешь на Волхов войну. Мы не можем знать, где Бодди найдет приют и поддержку, кто пожелает вступиться за него. Все эти земли могут оказаться охвачены раздором, который будет длиться много лет. На памяти людей такое уже случалось и никому не принесло счастья. Мне ведь не придется объяснять тебе, как невыгодно это нам всем?

– Я не уступлю своей чести и не продам ее за серебро!

– Ты рассуждаешь, как благородный человек. Пока я не вижу выхода, который помог бы нам с тобой обоим сохранить честь и не нарушить свои обязательства, но это не значит, что такого выхода вовсе нет. Я предлагаю вот что. Я не могу пустить в свой дом вооруженную дружину, раз уж меж нами вышел спор, но ты можешь, я уверен, найти приют в ближних селениях, – Ульв указал копьем в сторону Словенска, – и немного обождать. Завтра или через день мы продолжим наши переговоры, и я уверен, найдем способ удовлетворить нас обоих.

– Глаза отводит, – шепнул Перенег Нудяте. – А злодей наш тем временем утечет.

– Но не воевать же его, собаку! – Нудята окинул взглядом укрепления. – Вон, у них стена какая высокая, а дружины против нашей вдвое.

– Больше того! – добавил Ульв. – Я очень прошу тебя не возвращаться домой, пока мы не договоримся. Менее всего я хочу, чтобы между нами возникла вражда, которая так плохо скажется на всех наших делах.

Ульв понимал, что у него будут большие неприятности, если Дивислав в отместку перекроет путь в Ловать. Тогда он обязан будет пойти на кривичей войной, чтобы расчистить путь для торговых гостей. А ввязываться в войну он не хотел: это откроет его спину для желающих занять выгодное место. Даже от Хакона ладожского, любимого родича и зятя, можно ожидать чего угодно.

Словенск, вытянувшийся вдоль длинной узенькой речки, не имел укреплений и городом не был. Зато именно здесь находилось истинное сердце ильменских поозер: они осели здесь почти пять веков назад. Как уверяло предание, там уселся пришедший с юга по Ловати князь Словен, отчего род пришельцев, расселяющихся среди чуди и голяди, стал зваться словенами.

Князь, сидевший в Словенске, считался старшим из пяти князей малых племен вокруг озера и до сих пор собирал подать «на богов» для главного племенного святилища в Перыни.

За последние века Словенск не раз подвергался разграблениям, они прекратились только тогда, когда князь Гостилюб, дед нынешнего Унегостя, признал власть Тородда конунга из Волховца и стал платить ему дань.

Так с тех пор и продолжалось: Словенск властвовал над малыми князьями, а сам платил дань руси.

Увидев перед собой вооруженную дружину, местные жители сперва испугались, но те лишь попросили приюта, и вскоре Дивислава с нарочитыми мужами провели к князю Унегостю.

Дивислав был так мрачен, что с трудом находил силы учтиво отвечать на приветствия и расспросы хозяев. Больше всего он хотел знать: действительно ли Бодди со товарищи уехал или Ульв прячет его?

Но на этот вопрос князь Унегость ответить не мог.

Это был мужчина уже в годах, давно выдавший замуж всех дочерей и переженивший сыновей, рослый, худощавый, с продолговатым костистым лицом и впалыми щеками. Усы и борода у него росли клоками, каждый из которых жил будто сам по себе и торчал в свою сторону, а в седой, пегий и ржаво-рыжий цвет природа окрасила эти клочки безо всякого цельного замысла, как попало.

– Вроде приезжали к нему люди в эти дни… – Князь неуверенно переглядывался со своей дружиной и домочадцами. – А вот остались или дальше поехали… Я ж не слежу за ними, мне своих забот довольно. Ульв за проезжающими глядит и с них шеляги берет, его и забота…

Глядя, как старик мнется, Дивислав заподозрил, что тот знает больше, чем говорит, но не хочет неприятностей. Ведь если он выдаст то, что Ульв предпочитает скрыть, может этим повредить себе. Князь Поозерья находился в полной власти Ульва, имевшего под рукой сильную дружину, и не хотел с ним ссориться.

Рассказ о проступках Бодди все выслушали с полным сочувствием и пониманием. Завидев в глазах Унегостя и его домашних яркое любопытство, Дивислав заставил себя подробно рассказать о случае с Всевидой: иначе по Ильмень-озеру разойдется совсем иной рассказ о том, как именно Бодди «обидел» его жену. Сраму потом не оберешься.

– Да уж, такие они, племя проклятое! – сказал Гостомысл, один из младших сыновей Унегостя.

Он был почти ровесником Дивиславу, всего на пару лет моложе. Уродился он явно в мать: пониже ростом, чем отец, плотный, круглолицый, только буйные светло-русые кудри жили своей жизнью, как у отца, несмотря на носимый им у пояса красивый привозной гребешок из самшита.

– Сколько наш род на этом месте сидит, столько почти от них житья нет, – горячо продолжал он. – Вам там еще хорошо, до вас не всякая дрянь доходит, а у нас тут… Теперь вот этих Туродичей посадили к себе на шею. Они нас подряжались от прочих волков оборонять. И что – обороняют?

– Да ладно тебе! – пытался его унять старший брат, Требогость. – Мы не видели, как было, когда на Волховце дружина не сидела. А дед рассказывал. Ты еще не родился тогда, а я помню…

– Да толку от того, что они там сидят? – горячился Гостомысл, видимо, не в первый уже раз. – И почему они? Дань с нас берут! Чем они так хороши, чтобы мы, старший словенский род, им дань платили? Да наши предки тут сидели за три века до того, как тут в первый раз про них услышали. Мы здесь всегда были и всегда будем. От разбоев нас защищают?! А я не просил меня защищать! Что, сами не можем? Руки слабы, копья держать не умеют? Посади меня в Волховец – я не хуже справлюсь! И дружину наберу! Или у словен мужиков и отроков неробких не осталось? Будет серебро – будет и оружие, и кольчуги, и шеломы, и дружина будет. Обойдемся и без Туродичей! Эх, мал я был, когда Ульв со старым Синеусом ратился – вот тогда надо было… Собрали бы войско да прихлопнули их обоих разом, пока они между собой дрались. Упустили случай, теперь опять дань платить!

– Перестань, Гостяйка! – прикрикнул на него отец. – Доболтаешься до беды!

– Твой сын дело говорит! – поддержал Гостомысла Дивислав. – Посади его с дружиной в Волховец – уж он-то ни одной гниды варяжской на наши земли не пропустит! Зачем вы дань даете на чужую дружину, когда можно на свою? А сколько серебра и прочего добра в варяжские руки уходит, а могло бы быть вашим!

По лицам он видел, что ненависть и зависть к варягам, занявшим такое выгодное место и захватившим власть над людьми и серебром, давно уже точит души словен.

– А если самим сил не хватит, так найдется кому помочь, – продолжал Дивислав, видя, что его вполне понимают. – А то перед богами и чурами стыдно: мы, потомки богов наших, каким-то волкам заморским платим. С нашей земли им даем такие прибытки получать! Земля эта наша, наших отцов и дедов, и коли ездят через нее торговые гости, так нам и получать с них шеляги! Почему чужим отдаем?!

Ему отвечал еле слышный ропот – казалось, он исходит не из сомкнутых уст, а из самих сердец словенских нарочитых мужей.

– Нет, ты, друг дорогой, эти речи оставь! – с неудовольствием возразил Унегость. – Ты живешь далеко, а мы близко. Ты приехал и уехал, а нам здесь и дальше жить, землю пахать, детей растить. Ульва так просто не сковырнешь, ведь не прыщик! У него и в Киеве родня, и в Плескове скоро будет родня. Слышал ведь, что он за сына своего берет дочь плесковского князя?

– Не дочь, а племянницу по сестре, – поправил Дивислав.

– Ну, хоть так. Допустим, мы соберемся, ты поможешь, Будогостичи помогут… Побьем варягов, сами в Волховце сядем. А дальше-то? Киевский князь за родню обидится, – он на Ульвовой дочери женат – и наши товары в Греческое море не велит пропускать. Мы на Варяжское – а там, в Ладоге, тоже родня Ульвова сидит. Мы через Плесков на Варяжское море – а и там Ульвова родня! – Унегость развел руками и хлопнул себя по бедрам, выражая безнадежность положения дел. – На Волгу попробуй – и там русы с дружинами. И хоть ты тресни! Не будет тогда ни гостей торговых ниоткуда, ни паволок, ни серебра. И что толку тогда с этого Волховца? Тут не только городец взять, тут связи нужны. Такие дела с разбегу не делаются, тут вам не костер купальский…

Он с досадой покосился на младшего сына, который, видимо, уже давно и часто смущал словен подобными разговорами.

Дивислав взглянул на Гостомысла: тот промолчал, но, судя по его глазам, был не прочь еще поговорить с гостем.

Когда отец не будет слышать.

Назавтра в Словенск явился Герлейк ярл, приближенный Ульва. С ним было всего пять человек, но они приехали верхом, возле их седел были приторочены какие-то мешки.

– Я приехал передать тебе, князь Дивислав, предложение от Ульва конунга. Он сожалеет, что тебе был причинен ущерб на твоей земле. Конунг не может позволить тебе искать мести на той земле, где он отвечает за мир, но больше всего желает сохранить мир с тобой. Поэтому он предлагает тебе принять от него подарки во искупление твоего ущерба и обиды, а также обязуется больше никогда и ни в коем случае не пропускать твоего врага через свои владения. Возможно, ты захочешь посмотреть подарки, пока будешь думать над ответом?

– Давай-ка, показывай! – оживленно предложил Унегость, по лицу Дивислава видя, что тот не готов с ходу отвергнуть протянутую для примирения руку варяжского конунга.

Дивислав тоже понимал, что его ссора с хозяином волховского пути очень дурно скажется на торговле и на отношениях со всеми соседями. Собственные старейшины не скажут ему спасибо, если он лишит их возможности сбывать бобров, куниц, воск и лен в обмен на серебро и паволоки.

Если уж ему придется выбирать между миром и честью, он выберет честь, но сначала он должен был убедиться, что иного пути нет.

Хирдманы принесли мешки, развязали и выложили на столы в обчине их содержимое.

Здесь были драгоценные собольи шкурки, пара косяков шелка, яркая расписная посуда и даже один франкский меч – такие мечи звались варяжскими. Все мужчины, даже кому никогда не случалось не то что держать подобный клинок в руках, а даже видеть его вблизи, знали их превосходное качество. Меч был еще без рукояти и ножен, но сам по себе стоил едва ли не столько же, сколько остальные подарки.

– Вот, это тебе. – Герлейк показал Дивиславу на меч. – Если пожелаешь, Ульв конунг прикажет своим мастерам изготовить для него рукоять из серебра и ножны с украшениями. Вот этот шелк – для твоей жены, а прочее ты можешь раздать своим людям, которые понесли ущерб и претерпели обиду по вине Бодди. Тогда никто из нас не уронит чести и между нами сохранится мир.

Дивислав внимательно осмотрел меч, бережно взяв его через льняное полотно, в котором он был привезен. Клинок действительно был хорош! И это будет первый варяжский меч в его роду…

Всевида с Держаной обрадуются шелку, а меха и посуда помогут старикам забыть, как они обгладывали ребра Кабаньей Морды. Он взглянул на лица старейшин: только Нудогость презрительно кривился, зато остальные взирали на подношения горящими глазами.

Мельком Дивислав зацепился взглядом за Гостомысла: тот украдкой ему подмигнул и слегка улыбнулся. «Соглашайся», – говорил этот взгляд. Видимо, младший княжий сын знал или думал еще кое-что, о чем не мог сейчас сказать.

– Ну, если мои нарочитые мужи не против… – Дивислав еще раз оглянулся на спутников, и они закивали. – Вижу, подарки неплохие. Ради мира и дружбы с Ульвом… я согласен их принять.

– За это надо чару поднять! – почти пропел Унегость, едва не приплясывая на месте.

Он больше всех был рад, что нависшая угроза войны прямо у его порога благополучно миновала.

– Милодедовна! – крикнул он жене, стоявшей с невестками поодаль у двери. – Меду давай!

Унегость потер руки…

Дивислав снова глянул на Гостомысла: тот широко ухмыльнулся, уже не скрываясь.

На самом деле Ульв конунг не понес ни малейшего убытка ради этого примирения. Подарки, включая рейнский клинок, были взяты из товаров Бодди. Объяснив, что кривичи настроены очень решительно и что ему будет гораздо проще, выгоднее, да и честнее выдать им преступника, чем покрывать его, Ульв изъял три четверти товаров, которые вез варяг. Из них половину Ульв отослал Дивиславу, а вторую половину взял себе за беспокойство. Таким образом, как он объяснил несчастнейшему Бодди, всем вышла прямая выгода: Дивислав сохраняет честь, его люди получают возмещение ущерба, Ульв уберегает мир в своих владениях, а Бодди – жизнь.

– И если рассудить как следует, – закончил Ульв свою речь, – то всякий признает, что именно ты выгадал больше всех. Честь можно, так или иначе, восстановить, мир заключить заново, а нажить имущество для толкового человек нетрудно. Вот только утраченную жизнь вернуть невозможно, и от трупа, как говорил Один, нет уже никакого проку.

На следующий день, передав поклон Ульву и оставив трех соболей Унегостю в благодарность за приют и ласку, Дивислав с большей частью дружины уехал восвояси.

Задержались отроки – сыновья его старейшин, которых Гостомысл пригласил съездить с ним на лов. К ним присоединился и Нудогость. Они уехали только два дня спустя.

Гостомысл, хорошо знавший и местность, и людей вокруг, обещал зоричам отличную забаву и недурную добычу.