Текст книги "Солнце Велеса"

Но кто? Вот здесь все трое терялись в догадках. Ответа не было: не приходило в голову, кто из знакомых им волхвов и кудесников Ратиславльской волости мог бы это сделать. И зачем?

Родни у Дрозда не имелось, поэтому в рассуждении мести его смерть никого не касалась. Сирота, мальчиком лет шести-семи он был отдан князю вместо дани от бедной веси, где родичи не могли его прокормить. Князь подарил его своей младшей жене, хвалиске Замиле, тот прислуживал ее сыну, Хвалису. И убийством Дрозда Замиле был нанесен убыток. Сочувствовать печалям Замили среди Ратиславичей охотников было немного, и уж точно к ним не принадлежали дети княгини Велезоры. Куда больше их тревожило другое. Что это за кудесник и чего он добивался? Судя по тому, что вызванные нави напали на них двоих, уж не добра Ратиславичам желает неведомый хитрец.

– Ну, что? – Темяна вздохнула и поднялась. – Волоките на Пекло, там еще поговорю с ним.

Положив на волокушу, бойники оттащили тело к Пеклу, сложили краду. В сумерках Темяна, надев медвежью личину и взяв свой большой бубен, пошла вокруг противосолонь, постукивая и призывая дух умершего. Лютомер и Лютава, тоже с личинами, сидели под первыми деревьями и наблюдали, не понадобится ли бабке помощь.

Сквозь узкие глазные отверстия высушенной волчьей морды сумеречный мир виделся совсем иначе. Через личину смотрят в Навь, но носить звериную шкуру может только тот, кто одолел зверя и завладел его духом. Старшие бойники проходят посвящение, выступая на смертный бой с волком, вооруженные лишь ножом. Иные не возвращаются, но победители приносят шкуру и могут взять зубы побежденного зверя. Лютомер выходил на такой бой дважды – в шестнадцать лет за себя и шесть лет спустя – за Лютаву, когда ей сравнялось пятнадцать. Своего волка-помощника она получила из рук брата и с тех пор приобрела возможность, наученная бабкой, принимать в Нави облик волчицы.

Так и передаются волховные хитрости – от бабки к внучке. И восходят к той самой старой на свете бабке, Старухе, одной из вещих небесных вил, что живет в подземье, однако видна ночами на небе, и которая однажды зачаровала самого Велеса, после чего получила от него позволение творить волшбу.

Но сейчас Лютомер и Лютава просто смотрели. Он видели свою бабку в облике медведицы, что неспешно бредет вокруг разгорающейся крады, напевает песнь, скликающую духов. А позади, будто ее увеличенная тень, бредет куд-помощник – огромный бурый медведь. Его имени внуки не знали – им владела только Темяна.

Они ждали: вот-вот захлопают крылья, птица-душа с человеческим лицом – лицом Дрозда, горемычного холопа – сядет на краду и поведает волхве тайну своей смерти. Но Темяна все пела, и лишь ветер Нави отвечал ей.

Песнь старухи проникала все дальше в глубины, и тьма сгущалась вокруг. Крада, на которой все сильнее горит пламя, два медведя близ нее, два волка – поодаль, не двигаясь с места, перемещались все глубже. Деревья вокруг сперва стали выше и толще, потом сменились разветвленной сетью корней. С каждым вдохом воздух холодел. Вместо травы под ногами уже поблескивал серый пепел. Вот-вот засияет вдали Огненная река – будто цепь костров, выложенных у небокрая.

Лютава первой различила багряное мерцание во тьме. Но это не была Огненная река. Два костра горели в глазах существа, похожего на грозовую тучу, что легла отдохнуть на землю. С замиранием сердца она различила очертания морды, торчком стоящих острых ушей, мощный загривок, спину…

– Пора уходить… – будто далекий раскат грома, прорычал бабкин куд-помощник. – Нет его здесь. Головы нет – и духа нет.

– Где же он? – спросила медведица Темяна.

– Где голова, там и дух…

Темяна остановилась, потом застучала в бубен по-иному и двинулась вокруг крады в другую сторону. Постепенно делалось светлее…

Крада прогорела и обрушилась кучей головешек. Над поляной висел удушливый смрад – запах смерти…

* * *

Лишь еще через день Далянка вновь решилась отправиться к ручью – и то попросила старшего брата Рудоню проводить ее до мостика. Лютава как раз закончила, сидя на завалинке у избы, расчесывать и переплетать косу, когда услышала зовущий голос. Перевязав косу, Лютава повесила гребень на пояс и пустилась бегом по тропке.

Далянка ждала ее на том берегу. Привычно перебежав мостик, придерживаясь за ветки толстой ивы над водой, Лютава обняла ее.

– Нашли что-нибудь? – сразу спросила Далянка.

По всей волости много говорили о мертвеце, толковали о злых навях, откусивших ему голову.

– Не откликается, – Лютава покачала головой. – Бабка звала – не пришел. Видать, где голова, там и дух. А головы нигде нет.

– Говорят… – Далянка смутилась. – Говорят, что это вы… ну, бойники… Хотели, дескать, Замилю обидеть…

– Это она сама и говорит?

– Ее люди говорят. К нам вчера Галица приходила. Пироги принесла. У Замили пироги пекли, она про матушку вспомнила: сейчас же ни у кого больше нет пирогов. У нас и правда мука вышла…

– И как пироги?

– Хороши. У Новици рука легкая на квашню.

Солнце уже заливало вершины берез, но внизу была прохладная, приятная полутьма. Пройдя через рощу и покинутую пять лет назад лядину Переломичей, девушки вышли к берегу Угры. Из-за кустов доносился заунывный голос пастушьего рожка – судя по тому, как он то заводил песню, то умолкал и начинал снова то же самое, это старший пастушонок обучал младшего.

На полянке росла старая береза с искривленным стволом, на который можно было сесть, как на скамью. Это было их любимое место, на котором они встречались, сколько себя помнили. Далянка устроилась на березе, будто русалка, которая ради праздника особо тщательно причесалась и оделась, а Лютава села на толстую ветку ивы, лежащую на берегу. Подобрав подол, опустила босые ноги в воду: купаться пока не пришла пора, но солнце припекало уже так, что хотелось освежиться. От реки тянуло прохладой, темные в тени струи колыхали длинные зеленые стебли водяных трав. Над водой зависла стрекоза с синим тельцем и прозрачными крылышками. Лютава глубоко вздохнула, словно пыталась втянуть в грудь всю прелесть этого мира, полного сил и свежести в конце весны, когда каждая травинка налита благодетельной силой Ярилы и стремится жить, жить, жить…

– Мать с отцом и бабкой потом полночи толковали – с чего это Замиля о нас вспомнила? – продолжала Далянка. – С чего свои пироги нам послала? Никогда между нами такой дружбы не водилось. Мать говорит, видать, хочет… – Далянка смутилась, – может, сватать…

– Тебя? – Лютава обернулась.

Род Мешковичей по старой памяти считался голядским, но благодаря многочисленным бракам с кривичами они и между собой уже два-три поколения говорили по-славянски. Однако их женщины носили рыжевато-коричневые голядские поневы из одного широкого куска, обернутого вокруг пояса, и синие наплечные накидки-«валянки», украшенные бронзовой проволокой. Далянке это очень шло, подчеркивая синеву ее глаз, белизну красивого лица и блеск светлых волос. На два года моложе Лютавы, нрава она была покладистого, приветливого и привязчивого и не устрашилась, когда в двенадцать лет ее подруга ушла жить на Остров, во владения Нави. Разве что к ее дружескому чувству прибавилась почтительность. Красивая, приветливая, рукодельная, из хорошего рода, Далянка числилась в лучших невестах округи, не считая княжеских дочерей. Ей было шестнадцать, и все последние четыре года, как надела поневу, она на Ярилиных игрищах была окружена женихами, и на зимних супрядках могла бы выбирать из десятка поднесенных веретен[2]2
  Принести девушке веретено – элемент старинного ухаживания.


[Закрыть].

– Отцу меня первую отдавать… Я всю ночь не спала: вдруг князь посватает за Хвалиса, что мне тогда…

– А тебя отдадут Хвалису? – Лютава прищурилась.

Среди семи сыновей князя Вершины первым шел Лютомер – старший годами и сын княгини. Вторым – Хвалис, сын младшей жены. За черные волосы и темные глаза его с детства прозвали Галчонком, но в двенадцать лет Вершина дал ему имя Хвалислав. Не будучи родовым, это имя все же давало понять, что князь намерен обеспечить в будущем сына младшей жены как вольного человека. Очень важно было найти ему жену с сильной уважаемой родней; но роды «в славе» не хотели принимать в зятья сына рабыни, а взять за него простую девку не позволяло честолюбие Замили.

– А вдруг отдадут? Все-таки он княжий сын… и князь его любит. А еще говорят…

– Что?

– Ну… – Далянке не хотелось пересказывать сплетни, но это касалось ее собственной судьбы.

– Что говорят-то?

– Что Лютомер вовсе из бойников не вернется никогда. Говорят, у его ровесников семилетние дети бегают, а он как ушел в лес двенадцать лет назад, так и пропал. А если он не вернется, то старшим сыном у князя получается Хвалис… Ну, отец и думает… Говорит, княгиней будешь…

Далянка умолкла, окончательно смутившись. Лютава встала и подошла к ней.

– Лют еще пока не может вернуться. Не время. Это из-за меня… Но когда мой срок выйдет, Лют уйдет из бойников. Он будет наследником отца и князем угрян. Это кто же такие глупости выдумывает, будто он не вернется?

– Ну, Галица сказала… что Замиля так говорит… и другие тоже.

– Да врет она! – возмутилась Лютава.

– Не совсем… Отец говорит, он от других такое же слышал.

– От кого?

– От Неговита… и у Воловичей тоже… Люди же видят. Из бойников парни лет в семнадцать возращаются. Наш Рудоня в шестнадцать вернулся, потому что старший сын. Ему жениться, помогать братьев растить… Все в семнадцать, ну, в восемнадцать лет домой приходят. А Люту разве восемнадцать? Когда было-то? Кто до таких лет не вернулся, тот уже и никогда…

– Брехня это! – отрезала Лютава. – Не бывать Хвалису князем. Так и скажи твоим! Лют не может уйти из леса, чтобы меня тут одну не оставлять. А когда я… выйду замуж, то и он вернется.

– Но когда же это будет?

– Я не знаю! – Лютава в отчаянии махнула рукой. Ей не хотелось об этом говорить.

Они помолчали, думая каждая о своем. Лютаве вспоминался тот огромный черный волк, страж Нави, что лежит на берегу Огненной реки. Трудно было вообразить, что это и есть сват, без которого ей не выйти замуж. Но это было так.

И в этот раз он опять ничего не сказал ей…

– У нас жалеют Хвалиса, – чуть погодя опять начала Далянка. – Как сидели вчера с Галицей… Мать говорит: жаль парня – и собой хорош, и умен, и удал, и вежеству учен. Всем взял, а такая у него судьба несчастливая. Никто же не виноват, что ему Рожаницы на небе такую долю написали: от чужеземной робы родиться. А был бы от знатной матери – жених бы вышел всем на зависть. И правда… он же… ну… хороший человек? Я знаю, вы с Лютом не любите его, но разве он чего худое делает?

– А ну-ка, посмотри на меня!

Хмурясь, Лютава глядела на свою подругу. Такие речи от Далянки она слышала впервые. Никогда раньше той не приходило в голову жалеть Хвалиса и находить его красивым. Прошлой весной Лютава заподозрила, что Далянке нравится кое-кто другой: из тех, кому подошел срок возращаться из бойников домой. И вдруг – Хвалис!

Далянка сегодня была какая-то не такая. Что-то неуловимо странное появилось в выражении ее всегда ясного и приветливого лица с чуть приподнятыми, будто в улыбке, уголками губ – тревога, неуверенность, удивление. Тонким нюхом кудесницы Лютава уловила запах ворожбы и дальше слушала, не сводя с Далянки внимательного взгляда.

– Ты во сне не видала ли его?

– Видала… вот как раз… – с неохотой ответила Далянка. – Ведь он же… хорош собой, правда? И брови такие… будто два черных соболя… и очи ясные… – бормотала она, будто сама не очень понимает, что говорит. Взгляд у нее стал отрешенным, будто она прислушивается к чьему-то тихому голосу и повторяет за ним. – Снилось, будто обнимает он меня, слова хорошие говорит… Ты, говорит, ладушка моя любезная, голубка моя белая… Пойди за меня, княгиней станешь, будещь жить в чести да в радости… А я слушаю, и так хорошо мне… Аж вспотела во сне. Вертелась, Рушавку разбудила. И как проснулась – все он на уме. Хочу о другом о чем подумать – и не могу, все он стоит передо мной… Так и вижу очи его ясные, брови соболиные…

– Ну-ка, погоди…

Для такого простого дела Лютаве не требовалось особых приготовлений. Она прикрыла лицо руками, чтобы не мешал свет Яви, и выглянула в свое «навье окошко». Имея многолетнюю привычку, это сделать недолго и нетрудно, особенно когда глядеть надо не далеко, а тут, рядышком.

По коже побежали мурашки, а потом она словно затвердела, как каменная – это дух обнаружил свою иную, по сравнению с телом, природу. Перед глазами посветлело, внутренний взор устремился вперед. Все предметы вокруг – стволы деревьев, берег, тело Далянки – стали полупрозрачными. И в самом сердце своей подруги Лютава увидела темное пятнышко. Оно было живое и шевелилось, высасывая из души теплую силу и вкладывая взамен чужую волю.

Лютава издала короткий злобный рык, а потом с диким воплем прыгнула вперед. Далянка вскрикнула от неожиданности и испуга, отшатнулась и упала на траву.

Черный комочек выскочил из ее сердца и растаял.

Лютава постояла, приходя в себя. По коже опять побежали мурашки. Опустила руки, прищурившись – яркий свет весеннего дня резанул по глазам. Далянка сидела на траве и в ужасе смотрела на нее.

– Не ушиблась? – Лютава подошла и протянула руку. – Давай подниму.

– Не-ет… – Далянка уцепилась за ее сильную загорелую руку и поднялась. – Что ты… скачешь?

– А ты не догадалась? – сердито ответила Лютава. – Она ведь, дрянь такая, тебе подсадку подсадила, приворожить к Хвалису пыталась. Вот какие были пироги! На приворот наговоренные! Ну, я им дам! Вот ведь придумала! Не добром, так приворотом. Да их убить мало!

– Ну что ты! – испугалась растерянная Далянка. Внезапное влечение к Хвалису так же внезапно угасло, она уже сама отчасти ему удивлялась, но еще не опомнилась. – Ведь он тебе брат!

– Леший ему брат!

– Да если бы хоть леший! По матери ни рода, ни племени. Вот он и хочет как-нибудь корень пустить, хоть через жену.

– Я ему покажу… корень пустить! – с ожесточением ответила Лютава. – Выдерну к песьей матери, так вовсе жены не понадобится. Это они к завтрашнему дню постарались – ведь завтра Ярила Сильный! Подсадку посадить, чтобы ты денька два по нему потомилась, а там – круги, гулянья, песни-игры, все такое – и готово дело! Недаром Галица эта ходит тут везде, поршнями шмыгает! Дошмыгается!

– Да это ж ей Замиля приказала…

– Замилька слишком много о себе понимать стала! Моя мать-то ее на сворке держала, разгуляться не давала, а вот при Обиляне она разбаловалась!

– Ну, Обиляна молода, – за нынешнюю княгиню Далянка тоже заступилась, – ее как привезли, она на шестнадцатом году была…

– Мало ли что на шестнадцатом году! Зато она – от лучанских князей. Вот и дождалась, что роба чужеземная ей на шею села. Я слышала, говорят, отец больше у Замили теперь и живет, к Обиляне едва заходит детей глянуть. Того гляди эта квашня переспелая на княгинино место плюхнется! А Молигнева куда смотрит, она же там рядом живет? Я вот бабке скажу – она-то Замильку нахлобучит!

– Мать говорит – князь за нее заступается. Жалеет очень…

Лютава промолчала. Она не могла осуждать поведение отца, но от его чрезмерной любви к черноглазой чужачке ждала, как и прочие Ратиславичи, всяких бед. Особенно эта любовь усилилась в последние пять-шесть лет, когда с Вершиной рядом уже не было княгини Велезоры. Перед первой женой-волхвой он немало благоговел и не смел наносить ей обиды, открыто предпочитая чужеземную рабыню. Новая же его законная жена, Обиляна, слишком юная и робкая в чужом краю, не сумела указать хвалиске ее места. Вершина был добрым человеком и старался никого из жен и детей не обидеть, но все знали, кому он отдает предпочтение на самом деле.

– Ой! – Далянка вздрогнула, вдруг увидев в паре шагов от себя Лютомера.

С волчьей шкурой на плечах, он появился бесшумно, будто дух. Однажды, еще подростком, Далянка увидела в лесу волка – одни глаза, следящие за ней из гущи ветвей. И всегда вспоминала этот спокойный, изучающий взгляд, когда замечала Лютомера. В глубине его души тоже жил волк, сквозь эти серые глаза пристально наблюдающий за человеческим миром снаружи.

– Жива будь! – Лютомер кивнул Далянке, потом посмотрел на сестру. – Пойдем. Темяна с крады собрала, велела в реку высыпать.

В руках у него был простой горшок, в который Темяна смела с крады обгорелые останки Дрозда. Обычно прах погребали под родовым курганом, но кости парня, умершего дурной смертью, не следовало оставлять в земле.

– Пойду я. – Лютава на прощание обняла Далянку. – Смотри, не ешь больше пирогов у кого попало. И… прошу тебя, не рассказывай родичам… ну, про приворот. Не позорь отца моего. Мы сами между своих все уладим.

Глава 2

– Это какой еще приворот? – спросил Лютомер, пока они шли вдвоем по тропе от березы к Ратиславлю, чтобы взять челн.

Ратислав Старый, основатель Ратиславля, пришел сюда со своим родом с запада, от верховий Днепра, и поселился среди голяди, на старом заброшенном городище: подновил оползший вал, поставил поверх него крепкий частокол из толстых дубовых бревен. Изнутри площадку городца огибали длинные избы-обчины, куда жители Ратиславля и округи собирались на совет и на пиры, но внутри стоял только княжий двор. Остальные жили снаружи, в селище на высоком берегу возле мыса. Пращур Ратиславичей вел свое происхождение от князей племени смолян, которым и теперь отдавал четвертую часть собранной дани. У него было несколько жен – одни знатного рода, другие попроще, и каждая принесла потомство. Теперь Ратиславль и округу населяло уже пятое поколение, вовсю рожавшее на свет шестое.

В городец Лютомер и Лютава не пошли, а забрали чей-то челн с отмели и поплыли вниз по течению. Прах дурных покойников следует выбрасывать пониже, чтобы его не несло мимо населенных мест. Правда, между Ратиславлем и устьем Угры, где она впадает в Оку, за день-другой пути можно было встретить еще немало селищ и старинных городцов – частью заброшенных, частью подновленных и обитаемых. А дальше на восток начинались земли вятичей, подчиненные князю Святомеру гостиловскому.

Одной рукой направляя челн, Лютомер обдумывал услышанное.

– Эти криксы вообразили, будто ты никогда не вернешься! – возмущенно пересказывала Лютава. – В «отреченные» пойдешь, в лесу сгинешь, а весь наследок отцов Хвалису достанется! Он уже себя князем угрянским видит, к Далянке сватается и сулит «княгиней будешь»!

– Прямо так сватается? – прищурился Лютомер.

– Еще не… там все еще хуже! – Лютава вспомнила продолжение. – Они Далянку приворожить пытались.

– Кто – они?

– Пришла к ним Галица, принесла пироги от Замили. Видать, нашептанные пироги были.

– И кто же их нашептал?

Лютомер смотрел на сестру, выразительно подняв бровь, а она молчала. Уж не Замиля – та прыщ заговорить не умеет.

– Галица и нашептала… – предположила Лютава наконец. – Она ведь замужем у Просима жила… года два или три. Он мог научить.

Лютомер кивнул. Старый бортник Просим сам имел славу «знающего» и мог научить невестку ворожбе.

Но дальше начиналась сложность, с которой они не знали, как быть. Приворот – не шутки. Замиля приказала своей челядинке приворожить Далянку к Хвалису, а это значит, что дурная ворожба пришла на дочь Немиги из Ратиславля. За младшую жену отвечал князь Вершина – отец Лютомера и Лютавы. Имея сына, Замиля входила в число матерей рода, а значит, и Лютомер имел перед ней некие сыновние обязательства. Если Далянка расскажет Мешковичам правду, на весь род Ратиславичей падет тень позора.

Но что-то делать было надо. Лютомер и Лютава были бы рады увидеть Далянку женой кого-то из своих братьев, но уж точно не Хвалиса!

– Поговори со стрыйкой Моляшей, – наконец решил Лютомер. – Ей надо знать, если кто в семье ворожбой балуется. И пусть сама решает, она там набольшая.

Молигнева, родная сестра князя Вершины, была старшей жрицей угрян и распоряжалась всеми обрядами «живой» стороны, в то время как Темяна, ее мать, была волхвой, посланницей от Яви к Нави.

День был ясный, уже начинало припекать. В зелени берегов пестрели белые нивянки и розовые метелки ревелки, а вытянутые облака лежали на синеве небес, будто рушники, вытканные солнцевой сестрой и приготовленные в ожидании лучезарного брата. Любуясь ими, Лютава совсем забыла, что держит возле колен горшок с прахом. Но вот Лютомер оставил весло и кивнул ей.

Лютава встала и подняла горшок.

– Горе да беда – с водой уйди навсегда, – заговорила она, с усилием опрокидывая тяжелый горшок над рекой. Прах, перемешанный с обгорелыми останками костей, посыпался в воду. – Ты – за рекой, мы – за другой. Как солнышку в другую сторону не катиться, так и тебе назад не воротиться. Кто этот прах назад соберет, тот нам зло принесет; кто сочтет на небе звезды, в лесу листья, в реке песок, в овине солому, на собаке шерсть, на овце шерсть, на козе шерсть…

Она бросила в воду пустой горшок; тот ушел с легким бульканьем. Лютава вынула из корзины каравай, который забрала из селища у Молигневы.

– Вот тебе хлеб да соль – у стола не стой. – Она пустила каравай по воде вслед за прахом, в угощение умершему. – В оконце не гляди, к живым не ходи.

И перевела дух.

Лютомер взялся за весла и повел челнок назад к Ратиславлю. Проводить тело было наименьшей заботой из тех, какую на них возложила эта внезапная смерть.

– Ой! – Лютава, сидевшая лицом по ходу челна, вдруг вытаращила глаза. – Гляди, к нам гости! Да много!

Лютомер обернулся. К отмели, где приставали все ратиславльские челны, приближались две чужие лодьи – насады, вмещавшие каждый по десять человек с поклажей для дальней дороги.

– Это откуда таких синцов да игрецов принесло? – Лютомер приналег на весла. – А мои молодцы небось и в ус не дуют?

Но он был к ним несправедлив. Предупрежденные кем-то бойники под предводительством Борони – семнадцатилетнего Борослава Вершиславича, третьего по старшинству брата, – уже спешили вдоль реки к отмели и достигли ее почти одновременно с гостями.

Однако, бросив на приезжих быстрый взгляд, Лютомер облегченно вздохнул и усмехнулся:

– Да это же вятичи!

Они с Лютавой вышли из челна и поднялись туда, где стояли бойники под предводительством троих страших. С волчьими шкурами на плечах, Дедила, Хортомил и Лесога имели вид весьма грозный. Но тем не менее сразу было видно, кто тут главный: Лютомер выделялся среди отроков и ростом, и более зрелым возрастом, и отпечатком особой силы – дыхания леса.

– Это Доброслав, Святомеров старший сын! – кивнул Лютомер. – Помнишь его, Дедила?

– Они, пожалуй! – Парень вгляделся. – Я и сам не сразу вспомнил. Сколько ж их не было?

– А полгода почти и не было. Как реки встали, так они проехали.

– С чем плывут, вот бы узнать! – заметил Хортомил и усмехнулся. – А то если они к смолянам зазря съездили, может, хотят нас завоевать в утешенье?

– Сейчас мы их утешим, пес его мать! – пообещал Лесога и сплюнул. Несмотря на свой малый рост, он был задирист и считался знатным бойцом.

– Ну-ну! – насмешливо осадил его Дедила. – Они тебя уже знают! Отойди от берега, а то и пристать не решатся!

Эти трое – Дедила, Хортомил и Лесога – ходили в «волках» последний год и будущей осенью должны были уже вернуться домой и жениться. Двое первых были двоюродными братьями Лютомера, являясь потомками младших сыновей Ратислава Старого.

Лютомер тем временем направился вниз по тропе. Заметив вооруженную ватагу, приезжие не спешили выходить из лодей, хотя те уже встали на мелководье.

– Будь жив, Доброслав Святомерович! – Лютомер приветственно махнул рукой. – Выходите, благо вам будь на земле угренской, если сами не со злом пришли!

– И ты будь жив, Вершиславич! – ответил ему рослый, худощавый, не широкий в плечах, но жилистый и сильный мужчина лет двадцати пяти.

Что-то общее с суровой хищной птицей замечалось в выражении его лица, с тонкими чертами и горбинкой на носу, с темными глазами, унаследованными от бабки, которая у него была то ли хазарка, то ли булгарка. На темно-русых волосах сидела яркая шапка с верхом из красного шелка с вытканным желтым узором, издалека заметная среди белых и серых валяных колпаков остальных.

Доброслав первым поднялся по тропе на крутой берег, за ним потянулись его люди. Появление их разом выдуло из памяти Лютомера все заботы минувших дней. Старший сын князя Святомера, правившего в землях вятичей на верхней Оке, еще зимой, в стужень месяц, проезжал со своей дружиной и двумя старейшинами через Угру, направляясь к Днепру, к князю смолянских кривичей Велебору.

Лютомер хорошо помнил рассказы вятичей о событиях, побудивших их отправиться в дальний путь на запад – о невиданных каменных крепостях, которые начали строить хазары на рубежах славянских земель, о войне прошлого лета, когда даже сын лебедянского князя Воемира попал в плен и таскал камни на строительстве. Понимая, что крепости возводятся неспроста и в будущем обещают много неприятностей, князья южных земель наметили на следующее лето большой поход вниз по Дону и стали искать союзников. Сюда, на Угру, приезжал сам Святомер гостиловский и звал Вершину присоединиться. Соблазнял богатой добычей, которую можно захватить в изобильных хазарских городах. Но угренский князь имел благовидный предлог отказаться – будучи по происхождению потомками днепровских кривичей, угряне признавали над собой верховную власть смолянского князя и без его согласия ввязываться в войну не имели права. Признав справедливость этих доводов, Святомер отправил старшего сына на Днепр, надеясь склонить к союзу самого Велебора.

Со времени отъезда послов прошло уже полгода, и вот они возвращаются восвояси. Спрашивать, удачным ли оказалось посольство, было еще рано, но Лютомер, окидывая быстрым взглядом лица Доброслава и его людей, заподозрил, что поздравить не с чем.

Вятичи кланялись в ответ на его приветствие, проходя мимо вверх по тропе, но судя по лицам, удовольствия от разговоров, которые придется вести в Ратиславле, не ожидали. Лютомер провожал их невозмутимым, даже веселым взглядом, по привычке слегка щурясь, словно желая спрятать свои мысли, но подмечал их озабоченность и старался прикинуть, чего теперь ждать. Если бы Велебор смолянский дал согласие на поход, гостиловцы ехали бы веселые и смотрели уверенно. И с ними был бы кто-то из смолянских старейшин. Однако новых лиц среди приехавших не замечалось. Скорее всего, своих целей в Смолянске вятичи не достигли, а значит, угряне ни в какой поход не пойдут.

Ибо угряне совершенно не жаждали участвовать в хазарских войнах, о чем явственно давали понять еще зимой. Угра располагалась далеко от тех мест, куда могла добраться хазарская конница, и Вершислав не собирался рисковать ради сомнительных выгод, которые могла дать восточная торговля.

Каждый, кто проделал долгий путь, первым делом отправляется в баню – смыть все то нехорошее, что могло к нему прицепиться по дороге через глухие леса. Пока гости мылись, у князя было время приготовиться к встрече. Прослышав о вятичах, старейшины собрались в обчину на площадке городца, где в былые годы возглавлял советы сам Ратислав Старый.

Ныне его потомками правил князь Вершислав. В свои сорок с небольшим он был еще молодец хоть куда – крепкий, свежий, ясноглазый, с красивыми русыми кудрями и бородой, лишь слегка побеленными сединой. Свою старшую жену и первую княгиню, Велезору, Вершина потерял лет пять назад, и сейчас рядом с ним сидела Обиляна – дочь князя лучан с реки Лучесы, лет на двадцать его моложе, не слишком красивая, но миловидная и разумная женщина.

Обчина, просторное сооружение из толстых бревен, под двускатной соломенной крышей с конским черепом на коньке, отапливалась по старинке, как при Ратиславе Старом – открытым очагом посреди земляного пола. Возле очага стояли деревянные чуры – Дед и Баба: по праздникам их одевали в белые вышитые сорочки и ставили перед ними миски с угощением. Перед их темными, едва намеченными ликами обсуждались важные дела, заключались договора и приносились клятвы.

Старейшины Ратиславля – потомки сыновей Ратислава Старого – рассаживались на длинных скамьях вдоль стен. Младшие их домочадцы толпились снаружи, разглядывая гостей. Подросшие дочери и племянницы Вершины, которым понравился стройный красивый гость, прихорашивались, но Доброслав, в сопровождении Лютомера проходя к обчине, равнодушным взглядом скользнул по хорошеньким, румяным лицам Молинки, Премилы и Ветлицы. Гораздо больше для него значила встреча с их отцом.

В собрании старейшин лишь двое парней устроились у двери: старшие сыновья Вершины, Лютомер и Хвалис. Они родились от разных матерей и совершенно не походили как друг на друга, так и на остальных родичей. Лютомера отличали мех волчьей накидки, длинные волосы, неуловимый отпечаток дикости, пристальный и в то же время отчасти отрешенный взгляд, внушавший трепет даже своим. Девятнадцатилетний Хвалис родился от Замили, родом из-за Хвалисского моря, и был очень похож на мать: как красотой лица, так и темными глазами, смуглой кожей, блестящими черными волосами. Сын пленницы, Хвалис не имел тех прав, что дети свободных знатных матерей. Однако сам Вершина очень любил Замилю и все время старался дать ее сыну случай проявить себя и завоевать уважение. Сам Хвалис, горячий и честолюбивый, очень страдал от своего униженного положения. Лютомера, своего главного соперника, он недолюбливал с детства. А тот лишь совсем недавно осознал, что на черноглазого Галчонка вообще стоит обратить внимание. До того любовь отца к чаду хвалиски беспокоила Лютомера не больше, чем привязанность к охотничьему псу или жеребцу.

Вятичи и впрямь привезли важные новости – важные в первую голову для самих угрян. Нынешней весной умер князь смолян, Велебор, и наследовала ему, ко всеобщему удивлению, его дочь Избрана, каким-то загадочным образом оттеснив двоих братьев, Зимобора и Буяра[3]3
  Роман «Лесная невеста». (Прим. авт.)


[Закрыть]. И она решительно отказала в просьбе вятичей помочь войском.

Рассказывая об этом, Доброслав с трудом сохранял невозмутимость: стыдился того, что съездил в такую даль напрасно и не оправдал надежд своего отца, а к тому же предстал неудачливым, жалким просителем перед молодой женщиной.

Но угряне едва слушали его: куда больше их занимало то, что в Смолянске сменился князь. После смерти старого владыки его преемник должен был прислать послов ко всем младшим князьям, объявить о перемене, заново утвердить старые докончания. Однако пока из Смолянска никто не прибыл. Почему? К тому же всех поразило, что преемницей Велебора при двух взрослых сыновьях стала даже не вдова его, а дочь.

– Вот ты и думай, княже! Вы и думайте, угряне! – Доброслав оглядел удивленные, озадаченные, встревоженные лица, окружавшие его со всех сторон. – Что это за князь такой – баба, вдова! Нет у вас больше князя, кривичи угренские! И чтобы с такой долей не пропасть, не лучше ли вам будет иных соратников себе поискать? Там, где у власти крепкие мужи стоят, а не глупые бабы! Ведь вы вятичам не чужие. И на Угре немало вятичей живет, и сам ты, княже, с нашими князьями в родстве.