Текст книги "Княгиня Ольга. Пламенеющий миф"

Природа княжеской власти в раннем средневековье

Вопрос это сложен, а главное, наукой к нему не сразу был найден правильный подход. Во множестве научных трудов и пособий «роль и функции князя» рассматриваются на материалах всего средневековья разом, сведения, относящиеся к XI–XII веку, машинально распространяются и на более раннее время. А это неверно. Княжеская власть могла иметь как минимум два различных вида, два принципиально разных источника, которые определили принципиальную разность ее сути и содержания. Условно говоря, княжеская власть «до Рюрика» и «после Рюрика» – это два совершенно разных явления, и разница не просто во времени и не в том, что с условным Рюриком на славянские земли пришла новая династия.

Князь «после Рюрика» полностью заслонил в наших глазах своего предшественника. Если задать поиск картинок на запрос «славянский князь» (или даже «князь Кий»), то получишь массу изображений мужчин в полном воинском снаряжении. В общем представлении князь – это в первую очередь воин, предводитель дружины и народного ополчения. Художники одевают в броню даже Кия, только на том основании, что он считается первым полянским князем, хотя в легенде о нем о военных делах нет ровно ничего. Стереотип устоялся. Снова откроем роман Семена Скляренко «Святослав»:

«Тому, кто никогда раньше не бывал в Золотой палате, сперва казалось, что это встали с лавок и стоят вдоль стен какие-то великаны, богатыри. Но на лавках обычно, когда входил князь, сидели воеводы и бояре, а оружие на стенах принадлежало покойным киевским князьям. Тут висели доспехи первых киевских воевод: железный, клепанный такими же гвоздями шлем без забрала, который когда-то носил Кий, его щит и топор и такие же шлемы и топоры воевод-князей Щека и Хорива. Среди всего остального выделялись шлем и броня князя Олега – каждый мог видеть, что покойный князь был необычайно высок, широк в груди и достиг великой славы, ибо и шлем и броня, как и меч и щит его, сверкали золотом и серебром и были усыпаны драгоценными камнями. Недалеко от этого оружия висели доспехи князя Игоря, его броня и щит были в нескольких местах пробиты мечом…»

Не станем цепляться к достоверности описания материальной части – роману все-таки уже семьдесят лет. Главное – и Кий, и его братья описаны как «князья-воеводы», и от них остались доспехи как доказательство их ратной доблести. В этом смысле они стоят в одном ряду с Олегом и Игорем, между ними нет никакой принципиальной разницы.

А разница-то есть. Олег с Игорем действительно были князьями-воинами, предводителями дружины, как это было в обычае к тому времени у скандинавов. Их военные дела в источниках описаны – у Игоря даже подтверждены «пострадавшей стороной», то есть греками. А где источник на военные подвиги Кия с братьями? Если мы рассмотрим древнейшие (из дошедших до нас благодаря письменным памятникам) славянские предания о первых князьях, то образ получается совершенно другой.

Что говорит о нем ПВЛ?

«И были три брата: один по имени Кий, другой – Щек и третий – Хорив, а сестра их – Лыбедь. Сидел Кий на Горе, где ныне подъем Боричев, а Щек сидел на горе, которая ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозвалась по имени его Хоривицей. И построили город в честь старшего своего брата, и назвали его Киев. Был вокруг города лес и бор велик, и ловили там зверей, а были те мужи мудры и смысленны, и назвались они полянами, от них поляне и доныне в Киеве.

Некоторые же, не зная, говорят, что Кий был перевозчиком… Если бы Кий был перевозчиком, то не ходил бы к Царьграду; а этот Кий княжил в роде своем, и когда ходил он к царю, то, говорят, великих почестей удостоился от царя, к которому он приходил…»

Далее рассказывается о неудачной попытке на обратном пути из Царьграда основать город на Дунае, но «не дали ему живущие окрест». «Кий же, вернувшись в свой город, тут и умер». Вот и все. Где здесь хоть одно упоминание о военных делах? Поход в Царьград был, вероятно, мирный; во всяком случае, тут не указаны никакие осады и разорения, каковым путем «великих почестей» от греческих царей добивались Олег и Игорь. Попытка обосноваться на Дунае тоже делалась мирным путем; какими средства местные жители «не дали», не указано, но Кий отступил, а значит, ратных лавров тут точно не стяжал.

Я вовсе не пытаюсь его опорочить, выставить лишенным доблести. Дело совершенно в другом: в «Киевы времена» князь вовсе не мыслился как воин, и война не входила в его задачи. (Мы сейчас не будем разбираться, в какой мере Кий мог быть историческим лицом или как сложился этот легендарный персонаж – нас сейчас интересует только то, как в нем отразились древнейшие представления славян о княжеской власти.) Из его занятий упомянута охота. Также на Киевщине в более поздние времена широко бытовали предания о «божьем ковале» – кузнеце, который, хитростью подчинив себе Змея, запряг его в плуг и пропахал борозду, из которой получились Змиевы валы – древнейшие оборонительные сооружения в степи, фактически отделившие наш, обустроенный мир от внешнего хаоса, владений Змея. Исходя из значений слова «кий» – в том числе «молот», – вполне обоснованным будет отождествить эти два легендарных персонажа – Кия и коваля, в чьем лице, вероятно, выступает сам божественный кузнец – Сварог. И заметим: Змея Кий победил не грубой силой, не как богатырь Добрыня, в открытом поединке, а хитростью – заставив лизать железную дверь и ухватив клещами просунутый в дыру язык.

И еще одно занятное соображение: скорее всего, Лыбедь (Улыба) была не сестрой, а женой Кия. (Мы сейчас говорим не об исторической реальности, знать которую могут только ясновидящие, а о формировании преданий.) По мнению исследователей, фольклорный мотив «супружеская пара прародителей» является более ранним и предшествующим по отношению к мотиву «три брата»[17]17
  Щавелёв А.С., Славянские легенды о первых князьях (Сравнительно-историческое исследование моделей власти у славян), Москва, Северный паломник, 2007.


[Закрыть]. Так что, вероятно, супружеская пара Кий-Лыбедь была первоначальной, а двое братьев Кия к ним «подселились» потом. В этом качестве пара Кий-Лыбедь составляет аналог другим изначальным парам из славянских преданий, которые мы сейчас рассмотрим.

Сказание о Пясте и Попеле – историческое повествование о начале Польши. Хроника Галла Анонима (конец XI – начало XII в.) рассказывает такую история: князь Попель, правивший в Гнезно, устроил пир по поводу пострижения своих сыновей, но двух незнакомцев грубо прогнали от его дверей. Зато пахарь Пяст, отмечавший такой же праздник, и жена его Жепиха (то есть Репка) приняли чужеземцев очень радушно. Тут же случаются чудеса, пища и питье умножаются сами собой, и пир происходит во всяческом изобилии. А сын Пяста, Земовит, когда вырос, изгнал из Польши жадного Попеля со всем его потомством и сам стал править. Текст этот сильно христианизирован, но интересующие нас детали в нем еще видны.

Возьмем труд Козьмы Пражского, чешского хрониста XII века, «Чешская хроника». Она описывает следующих чешских вождей-прародителей:

1. Чех – «старший, за которым остальные шли как за господином». Он привел свое племя в хорошее место для жизни, между реками Влтавой и Огржей, после чего сказал:

«С чудодейственной помощью мы прибыли наконец в отечество, предопределенное нам судьбой. Это та, именно та страна, которую я, как помню, часто обещал вам (курсив мой – Е.Д.): никому не подвластная, полная зверя и птиц, меда и молока… Со всех сторон много воды, изобилующей рыбой. Здесь у вас ни в чем не будет недостатка, так как никто не будет вам мешать».

2. Крок, один из старейшин, к которому обращались для разрешения споров. «Соплеменники считали этого человека совершенным. Он располагал большим имуществом, а при рассмотрении тяжб вел себя рассудительно…»

После Крока остались три дочери – Кази, Тетка и Либуше. Кази отличалась знанием трав, искусства врачевания и прорицания. «Тетка научила глупый и невежественный народ поклоняться горным, лесным и водяным нимфам, наставляла его во всех суевериях и нечестивых обычаях» (не забываем, это пишет христианин). Таким образом, мудрые сестры были носительницами знаний и умений, основательницами языческих культов, строили города и замки.

(Если вам кажется, что мы далековато забрались от нашей главной героини, то есть княгини Ольги, то вовсе нет – все это нам еще пригодится не раз в дальнейшем разговоре о ней.)

Либуше, младшая, отличалась наиболее впечатляющим набором качеств: она превосходила всех мудростью, «была в своих решениях предусмотрительна, в речи – решительна, телом – целомудренна и нравом – скромна. При рассмотрении тяжб, возникающих в народе, она никого не обижала, со всеми была обходительна, и даже более, любезной. Либуше была гордостью и славой женского пола; она осмотрительно разбирала мужские дела». Она выстроила замок и еще стала прорицательницей.

Далее рассказывается, как некие люди, недовольные ее судом (при дележе имущества всегда ведь кто-то останется недоволен) возмутились против власти женщины. Тогда Либуше пообещала дать им князя-мужчину – выйти замуж за того, кого люди выберут себе господином.

Но на самом деле о демократических выборах тут нет и речи. Даже не приглашают, как в русских волшебных сказках, всех желающих, предлагая им исполнить некие трудные задания и обещая победителю царевну и полцарства. Всю ночь Либуше совещалась со своими сестрами-колдуньями, а наутро объявила имя и место жительства будущего князя – некоего Пржемысла из деревни Стадице.

«…в ней (в деревне – Е.Д.) имеется пашня в 12 шагов длиной и во столько же шагов шириной. Как ни удивительно, но пашня эта хотя расположена среди стольких полей, тем не менее она не относится ни к какому полю. На этой пашне на двух пестрых волах пашет ваш князь…» – так сказала людям Либуше.

В проводники она дала своего коня, который безо всяких понуканий пошел вперед. (Хронист дает понять, что конь уже не раз ночами проделывал путь от жилища Либуше к жилищу Пржемысла, и мы эту характерную деталь вспомним позднее.) Дальше начинается самое интересное.

Посланцы идут за конем, находят все описанное и объявляют Пржемыслу, что отныне он их князь.

«В ответ на это обращение мудрый человек, как бы не ведая будущего, остановился и воткнул в землю палку, которую держал в руке. Распрягая волов, он сказал им: «Отправляйтесь туда, откуда пришли». И волы тотчас же по слову его исчезли из вида и никогда больше не появлялись. А та палка, которая была воткнута Пржемыслом в землю, дала три больших побега; и что еще более удивительно, побеги оказались с листьями и орехами».

В книге «Старинные чешские сказания» Алоиса Ирасека этот эпизод рассказан еще интереснее в том плане, который мы сейчас рассматриваем:

«Только произнес – волы помчались и скрылись мгновенно. В большой скале возле селенья исчезли они. Открылась скала и тотчас закрылась – и следа от них не осталось. Тогда молвил послам Пршемысл:

– Жаль, что вы рано пришли. Если б успел я допахать это поле, был бы у нас хлеб в изобилии во все времена. Но так как вы поспешили и мне помешали, то знайте, что часто будет голод в нашей земле…»[18]18
  Перевод с чешского Ф. Боголюбовой, изд. АРТИЯ, Прага, 1975.


[Закрыть]

Я не знаю, откуда эти новые подробности взял автор книги, но как часть мифа о Пржемысле они великолепно отвечают смыслу образа.

Мы можем продолжить ряд, вспомнить, забегая вперед, древлян, которые Игоря называли волком, а своих племенных князей – «добрыми» радетелями о родной земле. Но для подтверждения нашей мысли материала уже достаточно. И выводы мы можем сделать следующие.

Первые славянские князья были в глазах народа вовсе не воинами, а носителями и проводниками божественных даров. В их задачи входило отыскать для «рода своего» хорошее место для поселения, изобилующее пищевыми ресурсами, и основать город: то есть, по сути, вывести народ из предначальной тьмы, недоступной для национальной памяти, «родить» его для истории. А по своей основной функции они были «пахарями». Пахарями названы Пяст и Пржемысл, а Кий занимается этим делом, пропахивая борозду на запряженном Змее. Но речь вовсе не о том, что-де простых пахарей, честных скромных тружеников, выбирали в князья. Ничуть не бывало. (У Козьмы Пражского Пржемысл много рассуждает о том, что его лапти надо сохранить, чтобы его потомки не забывали, откуда вышли, но это уже сам хронист сочинил в нравоучительных целях.) Совершенно наоборот. «Пахари» они в том же смысле, в каком христианского священника называют пастырем, вовсе не имея в виду, что его дело – пасти коров. Это не профессия, это почетное звание, почти титул, обозначение главной ритуальной функции правителя. И существующему мнению, что-де «у славян было принято выбирать князей», на что ссылаются сторонники легенды о призвании трех братьев, случай с Пржемыслом уж точно подтверждением служить не может.

Во-первых, выбор Пржемысла делали не люди, а высшие силы: именно его единственная кандидатура была предсказана, а проводником божьей воли выступает конь – священное животное.

Во-вторых, он пашет пашню величиной 12 на 12 шагов. Здесь перемножено сакральное число двенадцать, и несмотря на то, что пашня эта так невелика, именно она обеспечивает изобилие хлеба для всего народа.

В-третьих, местонахождение этой пашня: «хотя расположена среди стольких полей, тем не менее она не относится ни к какому полю». Совершенно ясно, что это не простая пашня – это сакральное пространство, исключенное из обычного человеческого пространства, имеющее сакральные размеры и влияющее на благополучие всей страны.

В-четвертых, божественное происхождение самого Пржемысла тоже выставляется напоказ. О том, что он был единственным по сути кандидатом, на которого указала божья воля, мы уже отмечали. Он обладает парой волшебных волов: это не обычный тягловый скот, они понимают человеческую речь и тянут плуг только до тех пор, пока продолжается эта ритуальная, заклинающая пахота; выполнив свою роль и будучи отпущены, они убегают и навек скрываются из человеческого пространства в свою, сакральную сферу – в скалу или просто невесть куда. А простая палка, воткнутая Пржемыслом в землю, немедленно оживает и даже начинает плодоносить! Способность оживить сухую палку – очень распространенный признак богоизбранности.

Перечислим еще раз качества древнего князя:

– способность даровать народу место для поселенияоснование городов, фактически обеспечение своего народа местом на земле;

– мудрость, прорицание – умение предвидеть будущее. Напомним, Чех сказал: «Это та, именно та страна, которую я, как помню, часто обещал вам» – то есть он шел не наугад, а ведомый божественным предвидением;

– владение различными искусствами, врачевание, знание культов, справедливость и способность хорошо судить (знаниями, искусствами и судом людей наделяют боги как первые творцы);

– умение даровать народу изобилие пищи (обычно путем успеха в обработке земли);

– богатство, щедрость, устройство богатых пиров: именно так щедрый Пяст «выиграл» право передать престол потомкам у жадного Попеля;

– наличие женских персонажей (Репка, Либуше, Лыбедь) тоже намекают на причастность к культу плодородия.

Исследователи отмечают еще такую особенность древнего князя, как прямое участие в увеличении народонаселения: у него много жен и детей. На русской почве образ «князя-многоженца» получил ярчайшее воплощение в князе Владимире. Это парадокс: князь, официально крестивший Русь, в народной памяти остался апологией идеи именно языческого властителя. Конечно, былинный Владимир Красно Солнышко – не то, что летописный Владимир Святославич, но очевидно, что летописный послужил одним из прообразов былинного. В былинах он только тем и занимается, что закатывает пиры – и в летопись внесены сведения и некоторые легенды о Владимировых пирах (о золотых и серебряных ложках), а также о кормлении бедных: здесь соединились каноны «нищелюбивого» православного святого и древнего князя – подателя изобилия. Былинный князь Владимир бывает озабочен поиском невесты (либо защитой жены), но за оружие всегда берется кто-нибудь другой. Летописному Владимиру приписано, как известно, 800 жен и наложниц, из них около десятка перечислены. Вполне очевидно, что даже при безотказной сексуальной мощи каждую из восьмисот наложниц князь мог бы посетить примерно один раз в пару лет (он же не всегда находился дома, в гощение надо ходить), а значит, не имело смысла содержать их в промежутках. Есть разные способы истолковать это сообщение: и литературный параллелизм с царем Соломоном (вполне убедительно), и то, что на самом деле имелись в виду жены его гридей (численность «большой дружины» первых князей совпадает с числом этих «жен») – тоже вполне убедительно. А может быть (это уже мое предположение) в огромном числе княжеских «жен» отразилась смутная память о сакрально-сексуальных функциях князя, осуществляемых в период гощения, то есть обхода земель с целью закрепления связи князя-божества с землей и народом. И число летописных сыновей Владимира сакрально, как размер Пржемысловой пашни – их двенадцать.

Итак, божественная природа первых славянских князей проступает из преданий со всей ясностью. Поле, которое пашет Пржемысл, является символическим воплощением всех полей (земных и небесных), которым божество сообщает изобилие своим непосредственным участием в работе. Возможно, в чешском предании даже отразился некий ритуал и в обязанности древнего князя входила ежегодная ритуальная пахота (а скорее даже полная обработка) некоего «небесного надела», сакрального участка, «не принадлежащего ни к какому земному полю», посредством чего князь передавал плодородную силу от себя на все пашни страны. А из ритуала родился сюжет: из представления о том, как бывало, появился рассказ как бы о разовом событии – как было. Неудивительно, что госпожа (носи она звание княгини, жрицы или матери-сырой-земли) легко указывает людям путь к божественному пахарю – она знает, кто князь, где он и чем занят, и на самом деле он уже ее муж. Поэтому и конь ее знает к нему дорогу. Он, единственный, потомок богов, способный служить посредником между сферой сакрального и земным миром. А по завершении работы к нему приходят приближенные и вновь приносят снятые на время роскошные цветные одежды, как их принесли Пржемыслу посланцы Либуше. Лапти же, в которых пахал, он приказывает сохранить (для следующего раза) в храме – это священная обувь для хождения по священной земле? «Родовой башмак»? О сакральном значении обуви можно много чего сказать, но мы стараемся не слишком растекаться мыслию по древу.

Мы не знаем точно, как объяснялась божественная природа первых славянских князей: считался ли князь прямым потомком божества («Дажьбожий внук»?) – как шведские Инглинги и Скъёльдунги напрямую выводили свои родословные от Одина и его сыновей; или выступал земным воплощением божества. А скорее всего, способность воплощать божество и происходила из легендарного кровного родства. Но прямую ответственность за плодородие и благополучие всей общины князь мог нести только в том случае, если мыслился как земное воплощение (потомок) божества. Иначе как объяснить эту связь между исключительной личностью правителя и плодородием его земли?

Войной князь не занимался. Для войны выбирался воевода. А то еще убьют князя на поле брани, и с ним вместе погибнет все благополучие племени – в прямом смысле земля останется без хлеба.

Мы рассмотрели древнейшую, архаичную модель власти у славян. Думаю, вполне убедились, что Кий, как представитель той, племенной власти, доспехов и шлема не носил – ни с забралом, ни без забрала.

Но времена менялись. Я не буду затрагивать вопрос, как этот процесс происходил у других славянских народов, но на Руси власть «князей-пахарей» сменилась властью «князей-воинов», вероятно, с приходом «Рюриковичей» – то есть иноземных властителей скандинавского происхождения. Они не происходили от Сварога и других славянских богов и право свое взяли силой оружия.

Стоит упомянуть здесь былину «Вольга и Микула». По школьному истолкованию, в ней прославляется мощь простого труженика-пахаря в сравнении со знатью. Но мне думается, она отразила, в первоначальном своем смысле, именно этот процесс – встречу древнего князя-пахаря с новым князем-воином при осуществелнии основных функций того и другого: пахоты – у первого, сбор дани – у второго. В образе Микулы Селяниновича еще просматриваются следы божественного статуса: дружина Вольги слышит его за три дня до того, как они до него доезжают, а его сошку не может вынуть из земли пятеро Вольгиных могучих молодцев. Имя воина – Вольга – это Олег, первое династическое имя Рюриковичей. Помогая князю-воину Вольге собирать дань, князь-пахарь Микула фактически передает ему это, изначально свое право (без Микулы у Вольги из сборов явно ничего не выйдет). А в планах у него стоит устройство богатого пира для всей общины, что опять же входит в первейшие обязанности древнего князя:

 
Я как ржи-то напашу да во скирды сложу,
Я во скирды сложу да домой выволочу,
Домой выволочу да дома вымолочу,
А я пива наварю да мужичков напою,
А тут станут мужички меня похвативати:
«Молодой Микуля Селянинович!»…
 

Но и для Рюриковичей происхождение оставалось принципиально важным фактором, дающим право на власть. В скандинавской мифологии («Песнь о Риге») описано образование разных сословий: рабов, свободных, воинов и правителей. Из чего очевидно следует, что древние скандинавы очень хорошо понимали разницу между простолюдинами и знатью. Причем только Ярл (представитель военной знати) стал признанным сыном аса Хеймдалля и был им обучен некоторым священными искусствам. А уже сын Ярла, Кон, от которого в итоге появился титул конунга, владел сакральными умениями. В одной из исландских саг по поводу неравного сватовства приведена поговорка «глина не то, что золото» – имеющая в виду неравенство сословий как препятствие для брака.

Как уже упоминалось, скандинавские королевские династии выводили свой род от Одина или Фрейра, причем всю родословную могли расписать «по головам». Таких вполне историчных персонажей, как Харальд Прекрасноволосый, объединитель Норвегии, от Одина отделяло 26 поколений с перечислением предков поименно. В генеалогической песни «Перечень Инглингов» (автор ее Тьодольв из Хвинира, вторая половина IX в.) названы тридцать поколений конунгов, восходящие к богам. Вероятно, на пиру по поводу введения в наследство от наследника требовалось перечислить их все – знание своего божественного рода и было доказательством его властных прав. Конунги в той же мере несли сакральную функцию обеспечивать благополучие народа – «добрый урожай и мир», что и славянские князья. Если они не справлялись, их могли принести в жертву. А если справлялись хорошо, то после смерти тело могли расчленить на несколько частей и погрести в разных областях страны, закрепляя за ними охраняющую силу конунга – Одинова правнука. Примеры этого описаны в «Саге об Инглингах».

Рюриковичи на Руси были пришельцами, но это не сделало фактор происхождения менее важным. Прямое подтверждение этому содержится в летописи, передавшей легенду о призвании трех братьев. Явившись в Киев, чтобы вытеснить оттуда Аскольда и Дира, Олег говорит им: «Не князья вы и не княжеского рода, но я княжеского рода». Сам «миф о Рюрике» позднее дополнил первоначальную легенду о призвании трех братьев попытками установить родство между ними и Гостомыслом, который обозначен как «старейшина и князь» (в «Сказании о Словене и Русе и городе Словенске» из Хронографа 1679 года).

Ну и вот, мысленно обозрев все, что мы сейчас рассмотрели, представьте: невесткой Рюрика, женой Игоря, который «от рода княжа» становится дочь незнатного варяга – от простых, понимаете ли, человек. Но «девушка с веслом» в княгини не годилась – она просто не смогла бы исполнять обязанности княгини, обеспечивать плодородие и плодовитость народа. А эта сакральная способность, даруемая происхождением, была куда важнее красоты и добродетели.

«Поскольку ранним государствам не хватало монополии на применение законного насилия, – пишет Н. Н. Крадин[19]19
  Статья «Становление государственности на Руси в свете данных политической антропологии». В книге «Древнейшие государства Восточной Европы: 2010 год: Предпосылки и пути образования Древнерусского государства. Коллектив авторов. Университет Дмитрия Пожарского, Москва, 2012.


[Закрыть], – чтобы противостоять сепаратизму, персона сакрализованного правителя являлась фигурой, консолидирующей и объединяющей общество. Правитель («священный царь») являлся «посредником» между божествами и подданными, обеспечивал, благодаря своим сакральным способностям, стабильность и процветание общества, объединял посредством дарений социальные коммуникации в единую сеть. Только с формированием эффективной системы власти отпадала необходимость в данных функциях «священного царя». (конец цитаты)

Для Древней Руси процессы формирования эффективной системы власти, сложения государства как такового, изучены еще недостаточно, но уже очевидно, что основные его признаки – письменные законы, княжеский суд, наличие гос. аппарата, то есть прослойки специальных функционеров-управленцев, – впервые фиксируются на Руси позднее эпохи княгини Ольги (с XI века), а частично вводятся ею самой. Но это означает, что на заре своей жизни она еще могла обладать властными полномочиями именно по принципу «священной царицы», то есть по праву высокого рождения, принадлежности к сакральному роду или возможности законно в него войти.

Принять сказочную версию о романе бедной девушки и князя можно было только в те времена, когда древний сакральный смысл княжеской власти уже забылся, а наука еще не занялась его восстановлением. Скажем, в Византии уже ко временам Ольги между происхождением и правом на высшую власть не было связи: императорского звания многократно достигали люди самого разного рода. Роман Лакапин-Старший, тесть Константина Багрянородного (к которому Ольга ездила в гости) был сыном крестьянина, а трона достиг путем успешной военной и политической карьеры, которая дала ему возможность выдать свою дочь Елену за юного наследника престола. То есть Елена августа, крестная мать Ольги, была внучкой простого крестьянина. Но это ведь уже не племенное княжение, а христианская монархия: святость монарха возникала из помазания, то есть давалась не его кровью, унаследованной от предков, а божьей волей и высшим церковным благословением. И в Византии давно уже имелось развитое государство, которое могло управляться без поддержки статуса «священного царя». (И тем не менее Романа Лакапина считали выскочкой, и Константин Багрянородный некоторые неудачные, с его точки зрения, политические решения тестя объяснял именно его низким родом.) Но во времена молодости Ольги на Руси этот механизм еще не работал. Более того: в «Повести о Петре и Февронии Муромских» бояре возмущаются тем, что простая крестьянка поставлена госпожой над их женами, и незнатное происхождение жены послужило причиной изгнания Петра и Февронии. А это уже XVI век, шестьсот лет христианства!

В версию «незнатного варяга» верил Николай Карамзин и написал об этом в своей «Истории государства Российского»:

…юный Игорь, приехав из Киева, увеселялся там некогда звериною ловлею; увидел Ольгу, говорил с нею, узнал ее разум, скромность и предпочел сию любезную сельскую девицу всем другим невестам. Обыкновения и нравы тогдашних времен, конечно, дозволяли Князю искать для себя супругу в самом низком состоянии людей (курсив мой – Е.Д.), ибо красота уважалась более знаменитого рода; но мы не можем ручаться за истину предания, неизвестного нашему древнему Летописцу, иначе он не пропустил бы столь любопытного обстоятельства в житии Св. Ольги. Имя свое приняла она, кажется, от имени Олега, в знак дружбы его к сей достойной Княгине или в знак Игоревой к нему любви».

Знаменитому русскому историографу простительно было полагать, что невинные нравы древних людей, еще не придумавших табель о рангах, красоту и добродетель ценили выше происхождения, – он жил в эпоху романтизма. В этом он уверен: «конечно, дозволяли», пишет он, и в этом так и слышится невысказанное сожаление типа «не то что сейчас». Но за достоверность собственно истории знакомства Ольги с Игорем Карамзин не ручался – в ПВЛ ведь этого эпизода нет, как и в ранних житиях.

Ему противоречит Саксон Грамматик, у которого есть такой эпизод:

«3атем во время трапезы Эрик принялся настойчиво расспрашивать свою невесту о том, за кого она предпочитает выйти замуж: за Фродо или за него; ведь, если относиться к брачным узам с должным уважением, королевским отпрыскам следует вступать в брак лишь с теми, кто равен им по знатности, дабы благородное происхождение одного из супругов не умалялось низким происхождением другого (курсив мой – Е.Д.)».

При выборе между столь противоположными мнениями двух авторов предпочтение стоит отдать Саксону: он жил в XII веке и знал взгляд на неравенство в браке, существовавший в раннем средневековье.

Есть еще одна причина считать, что власть самой Ольги рассматривалась как сакральная, что было возможно только при ее аристократическом происхождении, но об этом мы подробнее поговорим в другом месте.

Суммируя все вышеозначенное, мы можем сделать вывод: родитель Ольги действительно был «варягом», «неведомым» – поскольку имя его, увы, неизвестно, но вот «незнатным» он быть никак не мог.

Здесь мы неприметно перешли еще к двум темам: возможно ли, чтобы Ольга в замужестве меняла имя, а также не можем ли мы извлечь чего интересного из истории о знакомстве на перевозе. Но тут нам лучше создать новый раздел, ибо в трех словах ни одну из этих тем прояснить не получится.