Текст книги "Дар берегини"

– Вот Ельга, дочь князя покойного, – пришел им на помощь Славигость, почтительно указывая на девушку. – Она взялась быть послухом при тяжбе вашей от имени Матери-Земли.

Старцы еще раз переглянулись, но подошли к Ельге. Она стояла возле своей лошади, в простом белом варяжском платье, с длинной золотисто-рыжеватой косой, опустив руки, и от всего ее облика веяло чистотой и достоинством. Взглянув ей в лицо, даже старцы не сразу отвели взоры от ее желтовато-карих глаз с зелеными искрами – из них будто смотрела сама молодая Земля-Мать в весеннем уборе невесты. Не платье «печальной сряды» отличало Ельгову дочь от девок-веснянок, но нечто заложенное глубже – с младенчества впитанное убеждение, что именно ей, правнучке Кия и Сварога, положено служить посредницей между людьми и богами. Особенно поразило весняков, как ловко и уверенно она сидела на лошади: из простых людей не всякому мужчине приходится садиться верхом, а то дева! Узда и ремни соловой кобылы были украшены хазарской работы серебряными бляшками и подвесками, с узором в виде ростка, развернувшего лепестки по четырем сторонам света; казалось, из-под копыт такой нарядной лошади должны разлетаться искры и куски серебра.

При виде каравая брови Ельги удивлено дрогнули: везде в весях последние горсти зерна от Велесова снова пошли на угощение Матери-Земли во время сева, и теперь для нового хлеба предстояло ждать, пока она принесет новый урожай. Отломив кусочек корки, Ельга передала каравай Вячемиру, как самому старому из бояр, и до Свена он дошел после всех пяти старейшин – уже в виде небольшой горбушки. Судя по его лицу, этой малой честью Свен был недоволен. Родись он законным сыном Ельга, уже давно был бы князем киевским, и этот каравай ему бы подали первым, без сомнений и колебаний!

Вслед за старцами подошли поклониться Легота и Держак. В эти дни они жили в старой веси, потому что вернуться домой не успели бы: до их новых дворов ехать было еще два дня, потому они и не узнали вовремя о судьбе спорного поля. На их лицах еще виднелись следы недавней драки, но ссадины подсохли, синяки начали отливать желтизной. Подошел Будым, по отроческому неразумию заваривший всю кашу; теперь это был молодец семнадцати лет, уже два года как женатый. При холостом сыне без отца всем домом заправляет мать, но Смотрея поспешила женить сына, как только это стало удобно, чтобы больше не было сомнений в его наследственных правах. Смотрея, последняя жена, взятая Несдой уже в преклонных годах, была еще довольно молодой женщиной; на лице ее настырность от привычки повелевать своими боролась с робостью перед знатными гостями.

От веси двинулись дальше, к тому полю, затерявшемуся на краю дедовых угодий, на границе бора. По тропе между лугов и лядин впереди шли старцы-весняки, потом ехали верхом кияне и их отроки, а позади валили толпой все прочие, да еще и соседи. О раздоре, тянувшемся не первый год, знали везде в округе, и вон до чего дошло – княжескую дочь привезли из Киева, чтобы дело решить! От Ельги ждали какого-то священнодействия, особого обращения к богам. И хотя она была с давних пор обучена нужным обрядам, впервые она проделывала нечто подобное, не входившее в обычные действа годового круга, по собственному замыслу, без совета с отцом. То, что собирались делать сейчас, уже делалось у нее на глазах, но в прежние годы решение принимал Ельг. И трудно было собраться с духом, чтобы обратиться к Матери-Земле без благословения своего мудрого земного отца. Откликнется ли земля на их зов? Для бодрости Ельга поглядывала на Свена. Он ехал чуть впереди нее, со свежей заплатой на рукаве, и его продолговатое лицо было сурово. Перед братом она никак не может ударить в грязь лицом и осрамить память отца перед весняками, которым больше не на кого надеяться!

При мысли о будущем накатывала растерянность. Они со Свеном и боярами управляются тут в ожидании, пока опустевший стол займет холмоградский брат Ингер и у киян появится настоящий князь. Но когда он приедет? И приедет ли? Невозможно птицей перелетной метнуться от Ильмень-озера до Киева – сборы и путешествие знатного человека с дружиной дело небыстрое. Но чем дольше они ждали, тем менее верилось, что дождутся. А если все же он приедет – каким окажется? В Киеве только и знали, что будущий князь – сын младшей сестры князя Ельга, тоже Ельги, и ее мужа Хрорика. Сколько ему лет? Каков он нравом? Есть ли семья? Поладят ли они все с ним – сестра, брат, бояре, прочие кияне? Как он, выросший в других обычаях, будет жить с ними?

– Вот, дева, то самое поле! – шедший впереди старец повернулся и указал клюкой вперед.

Шествие приостановилось, начало растекаться по краю лядины, соседившей со вновь расчищенной пашней. Поле, шириной в полперестрела, уже было покрыто мягким зеленым ковром ростков, что всегда радует глаз. Но Легота метнул на него взгляд недобрый: видеть свое поле, засеянное чужой рукой, было так же оскорбительно, как видеть свою жену беременной ребенком от чужого.

Дальше начиналась лядина, оставленная на отдых года два назад – там едва виднелась среди густой травы поросль юных березок, не выше ростом, чем трехлетняя девочка. Среди травы и поросли стоял воз, были поставлены два простых небольших шатра – навесов из жердей и полотна, в каких ночуют в дороге или на дальнем сенокосе. На опушке паслись два вола под присмотром рыжего отрока. Прочие паробки поспешно выползали из-под пологов и пытались наскоро привести себя в приличный вид.

– Вон он, тварюга! – хмыкнул Свен и плетью показал на большого черного петуха с рыжим хвостом: снова плененный, тот сидел на возу, привязанный за ногу. – А я тогда его подбить хотел, да забыл.

– Это петух самой Хель! – твердил Гримкель.

У него по-прежнему сияла под глазом багровая опухоль, и вид петуха для него неразрывно связывался с битьем и неразберихой.

– А вон и пахарь ваш! – Свен заметил Шумяту.

Тот приветливо махал приехавшим от возов, сверкая белозубой улыбкой, будто ждал от этой встречи одной только радости. Теперь на нем была простая белая сорочка, а хазарский кафтан, отмытый от сыворотки, висел на жерди и сох.

– Давай сюда! – Свен сделал знак рукой с плетью, приглашая его обойти поле.

Легота и Держак, не дожидаясь, пока Шумята подойдет – здороваться с ним им вовсе не хотелось, – принялись за дело. Из веси они принесли ножи и две лопаты. Осторожно взрезав верхний слой почвы на краю поля, где рожь взошла редкими ростками, они отделили два куска дерна размером с две ладони и отложили в сторону. Потом принялись копать: взрыхляли землю ножами и выгребали лопатами – пока яма, в два с лишним локтя длиной и шириной, не достигла глубины в локоть. Все присутствующие внимательно наблюдали за этим. Шумята хмурился, будто чуял себе обиду.

Но вот двое закончили работу. Ельга, сойдя с коня, приблизилась к ним, стоявшим возле ямы. Из седельной сумки она вынула чашу – широкую, серебряную, на ножке, с позолотой и самоцветными камнями на верхнем краю и на подставке. По толпе весняков пробежал изумленный гул. Под лучами солнца чаша сияла так, что было больно глазам – казалось, девушка держит осколок самого солнца, и странно было, что он не жжет ей ладони. Свен подошел и встал за спиной у сестры, засунув пальцы за пояс. С этой чашей в руках Ельга, в белом платье и с золотистой косой, приобрела вид богини, Солнцевой сестры, и Свена потянуло встать так, чтобы охранять ее. Эта чаша много лет назад была привезена старым Ельгом из похода по Греческому царству. Когда-то ее использовали в богослужении в каком-то из монастырей на Боспоре Фракийском, куда она попала как дар от кого-то из богатых богомольцев. Пока войско русов стояло под стенами Царьграда, его окрестности были разграблены и многие сокровища греческого бога попали не только в руки русов, но и оказались поднесены русским богам. Чаши, подобные этой, поражали взоры знатных гостей на Ельговых пирах, но весняки, не бывавшие ни в княжеской гриднице, ни в святилище на Святой горе, видели подобное чудо впервые. Каждого полнила дрожь благоговения – в блеске золотой самоцветной чаши сказывалась сила богов, как будто само солнце сошло с неба, чтобы быть послухом при людской тяжбе. Хмурые лица Шумяты и Будыма с матерью разгладились, Теребуня – остроносый мужик с водянистыми голубыми глазами и жидкими светлыми волосами на залысом черепе – поумерил свое недовольство. Чтобы это увидеть, стоило вновь оказаться втянутым в чуждую тяжбу о поле, с выгодой перепроданном год назад.

Из другой сумки гриди вынули небольшой мех. Вячемир открыл его и влил в чашу немного золотистого меда – на позолоченном дне чаши он играл, будто жидкий солнечный свет.

– Гой, земля еси сырая! – начала Ельга, встав над ямой и держа над ней чашу, будто Заря-Зареница – Утреннюю Звезду.

 
Земля матерая!
Матерь нам еси родная!
Всех еси нас породила,
Воспоила, воскормила,
И угодьем наделила!
Ради нас, детей своих,
Зелий еси народила
И всякий злак напоила.
Повели, Земля-Матерь,
Истовое слово правды сказати,
Рассуди нас судом верным,
И да будет воля твоя почестна,
Вовек нерушима!
 

Ельга вылила мед из чаши в яму Киевские бояре и старейшины веси, а также сами тяжущиеся, почтительно, стараясь не толкаться, придвинулись и посмотрели, как мед впитался в землю.

– Приняла жертву Земля-Мать, – кивнул Вячемир. – Беритесь за дело ваше, сынки.

Легота и Держак поклонились на все четыре стороны, потом взяли каждый по вырезанному куску дерна и положили себе на головы. Придерживая их руками, ровным неспешным шагом двинулись в обход поля. Слегка кривились, чтобы сыпавшаяся сверху земля не попадала в глаза, но старались не сбиваться с шага и четко очертить границу – вдоль старой лядины до дерева с межевым знаком, потом до новой лядины и обратно. Свидетели молчали, внимательно наблюдая, как они идут.

Вот Держак и Легота вернулись и сложили дерн возле ямы.

– Принесите клятву, – распорядилась Ельга.

Отряхнув руки, братья принялись раздеваться. Сняли обувь, пояса; Свен подошел и быстро охлопал их, дабы убедиться, что на них нет ни ножей, ни еще каких-то поделок из железа. И сами братья, и прочие весняки смотрели на него с опасливым почтением: если Ельга была сошедшей с неба Солнцевой Девой, то ее брат казался Перуном – воплощением грозной силы, способной наказать нарушителя покона.

Два брата снова взяли дерн на головы и встали в яме на колени. От зрелища этого пробирало жутью: в белых сорочках, будто покойники, не защищенные ничем – ни поясом, ни железом – от высших сил всемирья, двое смотрели из земли, и земля, покрытая ростками, была у них на головах. Лица вытянулись и побледнели от сознания своего положения, и каждый видевший их сейчас испытывал дрожь, как будто сам ощущал под своими коленями неумолимый холод земной глубины.

– Вот это поле, что обошли мы сейчас, принадлежит нам, его мы с братом моим Держаком расчистили и распахивали своими руками, – произнес старший из братьев. – Его дед наш Несда, Мирославов сын, обещал по смерти своей передать нам двоим в вечное владение. В том клянемся Землей-Матерью, которая нас носит и кормит, и коли лжем, то быть нам землей покрытыми, первого урожая не дождавшись.

– Да будет послухом днесь сама Земля-Мать, и князь наш Ельг, отец мой, – Ельга вынула из-под платья и показала маленький зашитый мешочек, в котором была горсточка земли с могилы ее отца.

Со дня погребения старого князя она носила на себе эту землю как оберег, способный отвратить от нее всякое зло, пока не появился другой защитник.

Ельга перечислила других свидетелей – бояр и старейшин, потом сказала братьям:

– Клятва принесена и принята! Вставайте!

Братья вылезли из ямы и стали одеваться. Потом положили на дно два яйца, засыпали яму и вернули на место куски дерна. Вячемир и прочие бояре обсуждали с Шумятой, Теребуней и Будымом, кто кому какие скоты должен вернуть, чтобы никому не было обиды; когда братья оделись и подошли, стали обсуждать с Шумятой, как быть с нынешним урожаем. Ждать еще год возвращения своей собственности братья не хотели, но и у Шумяты нельзя было отнять урожай с земли, которую он сам вспахал и засеял. Сошлись на том, что жать будут братья, а Шумята получит половину умолота.

Ельга тем временем вытерла золотую чашу пучком травы. Руки у нее немного дрожали от волнения и воодушевления. Дело улажено, давний раздор прекращен. Почтительные лица весняков и своих бояр говорили ей, что обряд оставил глубокий отпечаток в душах. В том и состоит ее дело как наследницы древних жриц – позволить людям и богам услышать друг друга.

Пока она убирала чашу снова в мешок, к ней подошел Свен и остановился, положив руку на седло ее соловой лошади, отделанное красным и желтым шелком и тесьмой из черного конского волоса.

Закончив, Ельга повернулась и подняла голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Она боялась, что брат ревнует к ее успеху, но в его чертах отражалась скорее непривычная ему задумчивость.

Свен посмотрел на ее грудь, где под платьем проступал небольшой мешочек. Раньше он не обращал внимания, что там у нее за оберег, а теперь узнал: вместе с сестрой и дух отца отчасти все время пребывает среди них.

– Отец был бы доволен, – сказал наконец Свен и отошел.

⁂

Назад в Киев выехали, когда длинный день поздней весны заворачивал к концу. Уладив дело, старейшины позвали киян на угощение, выставили скороспелой медовой браги на сушеных ягодах. Помня о пути назад под жарким солнцем, кияне не слишком на нее налегали; Вячемир тайком осаживал Гостыню, который иначе выпивал бы все, что ему наливали. Ельге прислуживали здешние девушки-невесты; все они были моложе нее на два-три года и, по одному образцу убранные, со свежими цветами, заткнутыми за очелья, казались ей все на одно лицо. Поднося или убирая что-нибудь, они норовили тайком прикоснуться к ее рукаву. Все они надеялись в близкие Купалии или хотя бы осенью, после жатвы, выйти замуж и этим путем пытались перенять у княжеской дочери побольше удачи и красоты.

Свен сидел рядом с сестрой. Порой Ельга косилась на него; он был задумчив, что придавало его лицу мрачный вид, и на девушек, хоть они все были весьма миловидны, ни разу не взглянул. Впрочем, те тоже поглядывали на него скорее с робостью: в его годы, суровый видом, он им не казался похожим на «жениха», хоть и княжий сын. Впервые Ельге пришло в голову: божечки, да ведь ему тоже понадобится жена! У другого отца он бы уже лет восемь был женат. Но старый Ельг с этим не спешил. Сын его давно получил свободу, но все же рождение от пленницы помешало бы ему жениться на дочери хорошего славного рода. А простую веснянку он бы и сам не взял. Что же решит об этом их неведомый брат Ингер, подумала Ельга с беспокойством? Как распорядится его судьбой?

А ее собственной – как?

Но вот кияне простились и поехали назад. Гостыня, все же успевший угоститься, запевал «Зелене жито, зелене, хороши гости у мене», отроки подтягивали.

Где-то впереди, за деревьями, раздался звук рога. Свен, возглавлявший отряд, придержал коня и прислушался. Кто-то вышел навстречу – Ельге было не видно за конскими головами, – донеслись возбужденные голоса.

– Что там? – окликнула она Гримкеля.

Свен сделал знак дружине стоять на месте, а сам поскакал вперед. Остановился шагов через двадцать, соскочил с коня и стал, нагнувшись, что-то рассматривать.

– Да свежие совсем! – переговаривались отроки во главе отряда.

Ельга заметила среди них Шатуна и еще троих, которые не ездили с ними в Несдину весь, а были отправлены на поиски дичи. На плечах у младшего лежала туша подстреленной косули – кое-что промыслили сами.

– Навоз еще теплый!

– А здоровенный бычина!

Ельга тоже проехала вперед.

– Смотри! – Свен обернулся и показал ей цепочку турьих следов и вывернутых комьев земли, наискось пересекавшую влажную лесную тропу. – Только что прошел. Сейчас возьмем. Прямо как нарочно Велес нам на копья послал.

Он вернулся на несколько шагов назад и сделал знак отрокам:

– Вон туда, в редколесье. Растянулись цепью и пошли. Нагоним.

Весь его вид выражал нетерпение. Задумчивость и мрачность как рукой сняло: черты оживились, глаза засияли – оживление сделало его грубоватое лицо почти обаятельным. Ельга знала, что он с отрочества до страсти любит ловы, но никогда не видела его в этом деле. Ни при отце, ни тем более после его смерти ее никто на охоту не возил.

– Вы, отцы, – Свен глянул на бояр, – с Ельгой здесь на тропе оставайтесь. Мы потом сюда вернемся за вами. Живее, паробки!

Он свистнул и повернул коня прямо в редколесье, без тропы. Отроки оживленно двинулись за ним: им предстояла любимая забава, погоня, поединок со зверем. Все знали, что отличившихся в этом деле Свен особенно жалует, чествует и приближает.

Ельга с обидой взглянула им вслед. Если отроки сумеют добыть тура, это будет большая удача и обеспечит княжий двор мясом надолго, но ей вместо забавы предстояло томительное ожидание, а потом поиски ловцов. Едва ли они после погони за зверем сумеют быстро вернуться на то место, где их ждут, хотя местность здесь, вблизи стольного города, Свен и его люди знали хорошо.

За редколесьем вновь протрубил рог.

– Поехать глянуть, что ли? – пробормотал Доброст, уже посылая коня вперед.

Несмотря на почтенные годы и пегую бороду, охотничий раж в нем ничуть не утих. А тут ведь не заяц какой – тур, добыча княжеская.

Вслед за ним направился и Славигость: ему хотелось испытать своего коня в погоне. Не желая остаться на тропе одна, Ельга поехала за боярами, и вот они уже вчетвером скакали через редколесье. Только Гостыня, разморенный жарой и медовухой, сошел с седла и прилег прямо на траву под березой близ тропы.

– Куда ты, Ельговна? – крикнул на скаку Славигость. – Побудь на тропе! Слетишь еще!

– Нет! – Ельга мотнула головой. – Вы будете зверя гнать, а я Гостыню сторожить?

Когда бояре устремились в погоню, она даже обрадовалась. Едва ли у нее будет другой случай увидеть лов – это занятие не женское. В седле она, обучаемая с трех лет, сидела прочно, в лошади своей не сомневалась и теперь мчалась за Добростом. Впереди, где неслись Свеновые гриди, раздавался топот скачки, и Ельга, чувствуя все возрастающий раж, погоняла кобылу, чтобы догнать остальных. Ветки хлестали ее по ногам, задевали голову, она напряженно следила, чтобы кобыла не запуталась в буреломе, а один раз даже перескочила через поваленное бревно. Ничего подобного ей раньше переживать не приходилось; кажется, ни разу в жизни она не ездила по лесу без тропы, а к тому же вскачь! Было жутко каждый миг ожидать, что кобыла споткнется и ее выбросит вперед, прямо в какой-нибудь ствол, но и весело от стремительной погони, от ожидания встречи с диким зверем. Дичь, доставляемую на княжий двор, она видела только мертвой; живых зверей ей изредка случалось видеть лишь мельком, издалека.

Кони Свеновой дружины мелькали впереди, и Ельга следовала за кем-то из них, чтобы избежать препятствий, которые не успеет заметить сама. Довольно быстро она догнала последних, но Славигость мчался вперед, и она устремилась за ним. Вскоре она увидела вороного коня и знакомую спину Свена. Ельга едва успела испугаться, что брат разгневается, обнаружив ее тут, как впереди разом закричали. И она увидела, как впереди между деревьями мелькает нечто живое – огромное, черно-бурое.

«Да это и есть тур!» – со смесью испуга и восторга поняла она. С высокой холкой, крупнее домашних быков и волов, он был олицетворением дикой мощи леса.

Туров, могучих лесных быков, Ельга не раз видела и раньше, но всегда уже убитыми. И отец, и Свен много раз привозили с лова туров, но разделанными, снятые шкуры отдельно, головы, увенчанные огромными, раскинутыми в стороны могучими рогами, отдельно. Увидев быка живым, она ахнула от изумления перед его величиной и мощью: рослый Свен только и достал бы головой до его холки, а от конца одного острого рога до конца другого было как между ее раскинутыми руками. В эту пору быки держатся поодиночке, никого из его сородичей рядом не оказалось.

Бык бежал через редколесье, и Ельга скакала прямо за ним, держась вдоль цепи вывернутых копытами комьев дерна – следов тура. Казалось, весь лес кричит, свистит и скачет, и ее несло общим потоком.

– Стой! Не уйдешь! – вопил где-то сбоку от нее Славигость, но она даже не оглядывалась, сосредоточившись на том, чтобы не вылететь из седла.

– Гони, гони! – голосили отроки.

Раздавался заливистый свист, хруст и треск веток. Тур ломился через лес, порой скрываясь среди ветвей, потом снова показываясь на открытом клочке. Гриди на своих конях мелькали по бокам, то скрываясь за деревьями, то вновь появляясь; Ельга отмечала, что обгоняет то одного, то другого, но не знала, как сильно вырвалась вперед.

Позади вдруг раздался негодующий крик, брань, «йотуна мать». Ельга не сообразила, что это значит, отметила лишь, что это голос Свена и что он раздается у нее за спиной. Не оглядываясь по сторонам, она не заметила, что они со Славигостем опередили всех, даже Свена: боярин благодаря хорошему коню и собственной ловкости, а она – поскольку была легче всех остальных всадников. Только сейчас она осознала, что между нею и быком никого из гридей нет. Свен заметил сестру впереди; в исступлении он ударил коня плетью, но и Ельга безотчетно сделала тоже: ей казалось, что если она скачет впереди других, то все остальные уже преследуют ее, как дичь.

А тем временем Славигость, опередив всех, уже почти поравнялся с туром. Заметив, как он вытаскивает из ножен на поясе длинный хазарский кинжал – еще один подарок от степной родни, – Ельга постаралась придержать кобылу. Но та, возбужденная непривычной скачкой, слушалась плохо.

Славигость поравнялся с быком и теперь, уклоняясь от веток, выбирал миг, когда между ним и животным не будет никакой растительности. Холка тура находилась на одной высоте со всадником в седле и казалась живой, бегущей горой. От топота тяжелых копыт содрогалась земля. Завороженная и напуганная, Ельга едва дышала, не зная, то ли пытаться удержать лошадь, то ли продолжать гнать, чтобы не отстать.

У нее на глазах Славигость сблизился с туром почти вплотную и, изловчившись, ударил его кинжалом прямо в шею. Он метил в гривную жилу[20]20
  Гривная жила – яремная вена.


[Закрыть]; попади он туда, ему осталось бы лишь нажать на рукоять, чтобы острейшее лезвие рассекло жилы и мышцы, и тур был бы мертв через несколько ударов сердца.

Но в гривную жилу Славигость не попал: скачка по неровной лесной земле сбила руку. Однако острое лезвие кинжала вонзилось в мышцы шеи; ощутив резкую боль, бык дернулся, и Славигостю пришлось выпустить рукоять кинжала, иначе он бы вывихнул себе запястье.

Раздался неистовый рев, и у Ельги сердца скакнуло в пятки: она всей кожей ощутила, что совсем близко от нее находится дикий, мощный, разъяренный зверь. А между ними лишь Славигость и его лошадь.

Славигость отшатнулся, но кинжал остался торчать в шее быка, причиняя тому острую боль. Разъяренный, тур замедлил бег, повернулся и вдруг кинулся на боярина. Ельга успела лишь вскрикнуть – с быстротой, которой она не ждала от такой тяжелой туши, тур подался к Славигостю, нагнул голову, подцепил коня под брюхо своими огромными рогами и отбросил.

Раздался человеческий крик, ржанье лошади. Славигость и его конь просто исчезли – Ельга не могла оглянуться, чтобы посмотреть, куда они упали и что с ними стало. Лишь до ушей ее донесся, почти заглушенный прочим шумом, треск ломаемых веток и звук удара.

Тур оказался прямо перед Ельгой. Не зная, что ей теперь делать, она снова придержала лошадь, и та, сама утомленная скачкой, послушалась. Бык бил копытами в землю, опуская голову и яростно фыркая. Из холки его торчала посеребренная рукоять кинжала. Ельга даже не успела понять, чем ей грозит такое соседство; ее пугала сама близость этой разъяренной огромной туши.

А бык, и так не отличавшийся ни хорошим зрением, ни здравомыслием, смотрел на Ельгу и ее лошадь. Славигость исчез с его глаз, и теперь он думал, что его враг, причиняющий такую боль – вот это пятно соловой лошади с чем-то белым на спине.

И едва Ельга успела сообразить, что ей следует как можно быстрее отступить назад, бык бросился на нее. Ему оставалось несколько шагов; ни развернуться, ни ускакать она уж не успевала. Она сделала то единственное, что ей оставалось: резко подняла лошадь на дыбы, ею загородившись от рогов.

С разгону рога вонзились лошади в брюхо. От удара тяжеленного, разогнавшегося тела Ельга ощутила мощный толчок; мать-земля содрогнулась и швырнула ее с места прочь. Лошадь дико закричала и завалилась на спину; небо и земля поменялись местами в глазах Ельги, а потом земля ударила ее по боку, едва не вышибив дух. На ноги ей рухнула лошадь; ее кишки вывалились наружу, она продолжала истошно ржать и биться, и Ельга безотчетно попыталась отползти, чтобы не быть убитой тем или другим раненым животным. От смерти ее отделяла преграда не толще листочка березы – только это она сейчас и понимала. Край бездны был совсем рядом, оттуда дышало холодом, и вот-вот она туда соскользнет, скатится безвозвратно… Так внезапно – и непоправимо.

Бык стоял после удара, опустив рога и соображая, где теперь враг. Не в силах вдохнуть, Ельга лежала на земле. И увидела: сбоку на тура налетает Свен с копьем в руке и вонзает его зверю под лопатку.

От прямого мощного удара копье глубоко вошло в тело животного; бык дернулся так сильно, что переломил древко, и в руках Свена остался обломок. Однако он усидел в седле; лошадь его присела и попятилась.

Как во сне, не в силах шевельнуться, Ельга смотрела, как бык делает два шага к ней. Но он по сути был уже мертв; в сажени от нее он покачнулся, его передние ноги подогнулись, и он упал. Из ноздрей и пасти на зеленый мох выплеснулось немного темной красной крови.

В лесу было шумно: ржала умирающая лошадь, кричали отроки, но до Ельги эти звуки доходили издалека, будто она заткнула уши паклей. Перед глазами плыло, голова кружилась. Кто-то приподнял лошадь, высвобождая ее, потом кто-то взял ее на руки и отнес подальше от обоих животных. Она еще увидела, как десятский, Ольгер, замахивается топором над головой ее соловой; истошное ржанье наконец стихло, и тишина пролилась в уши блаженством. Однако в голове продолжало звенеть. Чувствуя, как ее кладут на ровную землю, которая не дергается, не скачет, не бьет ее и не пытается убить, Ельга с огромным облегчением зажмурилась.

⁂

Очнулась Ельга от того, что ее приподняли.

– Ле… Леляна! – послышался над ухом знакомый низкий голос, звучавший с непривычной неуверенностью.

Удивление – уже семь лет Ельга не слышала своего детского имени ни от кого, кроме забывчивых старых служанок, – помогло ей опомниться. Первое, что она ощутила, был запах лошадиного пота, и ее чуть не замутило. Стараясь избежать этой беды, она широко раскрыла глаза, одновременно делая вдох как можно глубже, но ребра отозвались болью, и она закашлялась пересохшим горлом. В глазах прояснилось не сразу, но потом она разобрала, что размытые пятна вокруг – это гриди, а загорелая рука с красной свежей ссадиной на костяшке кисти, обнимающая ее, принадлежит Свену. Она сидела на земле, привалившись спиной к его груди, а он, стоя позади нее на коленях, в другой руке держал священную золотую чашу, в которой плескался мед. Воды ни у кого с собой не оказалось, зато кто-то из бояр вспомнил про мед, оставшийся от угощения земли, и теперь Свен пытался ее напоить.

Ельга послушно глотнула, и это освежило ее. Она глубоко вздохнула, пытаясь понять, жива ли. Болела голова, болело все тело. Она вспомнила, как ударилась об землю, и снова болезненно зажмурилась.

– Дай мне встать, – прохрипела она.

Голос пропал – оказывается, она так визжала, пока шла схватка Славигостя с быком, что сорвала его, но совершенно этого не заметила. Теперь же ей очень хотелось убедиться, что у нее ничего не сломано.

– Кости вроде целы, – сказал Свен; в его грубом голосе слышалось непривычное волнение. – Я проверил. Ах ты, дурная голова! – выбранился он, помогая ей встать и придерживая. – Куда тебя леший понес, ёж твою кочерыжку! Я ж сказал тебе – жди на тропе! Он же мог тебя на рога насадить! Затоптать, как былинку!

Ельга тем временем утвердилась на ногах и убедилась: ноги держат, руки слушаются, только пальцы немного онемели. Белое платье было вываляно в земле и усеяно пятнами; к брызгам крови бедной кобылы прилип лесной сор. Сор набился даже в косу, и Ельга попыталась его стряхнуть, но убедилась, что руки тоже грязные и лучше не становится. В воздухе ощущалась вонь.

– Мне бы умыться, – пробормотала она.

– Мимо Мавкина ручья поедем – умоешься. А то ты сама как мавка страшная – как я тебя в город повезу, жма!

Ельга проверила, на месте ли мешочек с могильной землей, и облегченно вздохнула. А что если бы потеряла?

– Вот истинно, – Свен ткнул в него пальцем, – отец тебя спас! Это ты умно делаешь, что его землю носишь. Иначе пропала бы совсем, Ящер тебе в корень! Посиди пока.

Ельга с облегчением снова села – но уже не на землю, а на чей-то заботливо постеленный плащ. Закрыла глаза, сглатывая и переводя дух. Замирало сердце от ясного сознания, в какой опасности она была. На волосок от смерти, так и есть. И пусть Свен ругается – это такая мелочь по сравнению с тем, что она жива и почти невредима. Вот только Росинка бедная… Ельга пожертвовала ее жизнью, чтобы спасти свою.

От жалости к любимой кобыле на глаза просились слезы, но Ельга усилием воли сдержала их. Отроки подумают, что она плачет от страха, а этого нельзя допустить. Не сегодня, когда она принимала клятвы от имени Земли-Матери…

Было слышно, как Свен орет на бояр: куда вас Встрешник понес, старые хрены, сказано же было, ждать на тропе!

Как там Славигость, подумала Ельга. До нее донесся его голос, благодаривший кого-то за возврат кинжала. Стало быть, жив, а ведь мог шею свернуть, об дерево убиться.

Приоткрыв глаза, она увидела, что отроки уже принялись снимать шкуры – и с тура, и с лошади. Уж коли так вышло, не пропадать же добру – Росинку ее тоже съедят в гриднице, а что сразу не успеют, закоптят про запас.

Рука Ельги сжала мешочек на груди. Перед глазами снова встало: Свен, с искаженным от напряжения и ярости лицом, подлетает на своем вороном к туру и вонзает копье ему под лопатку. От этого зрелища вновь оборвалось сердце, но Ельга не сразу поняла почему.

«Отец тебя спас… иначе пропала бы совсем!» – вспомнился ей сердитый голос, в котором сквозили волнение и облегчение.

Ельга сидела, привалившись затылком к стволу березы. Скоро придется вставать и ехать – уже вечереет. Ей казалось, что за этот длинный день она стала старше на год или два. Она убедилась, что Земля-Мать слышит ее даже без помощи старого Ельга, а поляне верят в ее силу. А еще в том, что Свен, хоть она и стоит между ним и желанным киевским столом, готов сам встать между нею и пастью смерти. И она даже не знала, какое из двух открытий радует ее больше.