Текст книги "Дар берегини. Последняя заря"

Ингеру оставалось только вздохнуть, сцепив зубы.

– Тебе нелегко будет править в наших краях, если ты христианин, – заметил Ивор. – Как же ты будешь приносить жертвы?

– А жена твоя тоже христианка? – спросил Свенгельд.

– У меня пока нет достойной жены. Но у тебя ведь есть жена? – непринужденно обратился Кольберн у Ингеру. – Я слышал, ее зовут Хельга, она управляла на пирах пред началом нашего похода. Я женюсь на твоей вдове, а так как она – королева, то я с ее рукой получу все права в глазах ваших людей.

– Моя жена – не княгиня, – сдерживая бешенство, ответил Ингер, впервые радуясь этому обстоятельству. – Ты говоришь о моей сестре – она подносит чашу.

– Так ее зовут Хельга или твою жену?

– Они обе носят это священное имя, – процедил Ингер.

– Значит, я возьму в жены ту Хельгу, которая твоя сестра, – Кольберн ничуть не удивился. – Я ее помню, это очень красивая женщина, истинная госпожа медового покоя. Статная, обученная всему нужному, она украсила бы дом самого Одина!

– Полегче! – усмехнувшись, Свенгельд сделал шаг вперед и тоже положил руки на пояс. – Моя сестра – единственная законная дочь Ельга Старого. Наш народ почитает ее, как свою госпожу и первую служительницу богов. Никто, даже ее брат-князь, не может распоряжаться ее рукой. Только она сама может ее отдать.

– Ну так пусть она отдаст мне ее! Пусть она пришлет своего человека, чтобы от ее имени вступил в наш договор с Ингером конунгом.

– Тогда нам придется обождать ее ответа.

– Пусть к ней пошлют немедленно. Ты согласен, Ингер конунг?

Ингер медленно кивнул. Он еще не сообразил, будет ли ему польза от включения Ельги-Поляницы в этот договор, но безусловно радовался, что Прекрасу Кольберн готов выкинуть из головы.

– Вот этот мой человек, – Свенгельд указал на Асмунда, – поедет к госпоже Ельге и привезет нам ее ответ.

Асмунд наклонил свою рыжую голову, молча обещая сделать все возможное.

– А пока будем ждать, мы можем развлечься, как подобает благородным людям, – прошепелявил Кольберн. – Завтра можем поохотиться, если будет на то твоя воля. А сегодня не желаешь ли взглянуть, какие красивые одежды и сосуды я привез из Грикланда?

* * *

Отворив дверь избы, Ельга шагнула в утреннюю прохладу и охнула от неожиданности: на крыльце прямо возле порога кто-то лежал, и она чуть на него не наступила. Было совсем рано, и Боровица, тоже жившая на Девич-горе, еще спала. Старая Дымница, третья обитательница избы, дома не ночевала: вечером за ней прислали и позвали к роженице куда-то на Подол.

В первый миг Ельга подумала, что и спящий на крыльце – тоже гонец за Дымницей. Старую повитуху, помимо родов, часто звали на «бабьи каши» и наречения, на свадьбы – творить обереги молодым. «Уж где я только ни бывала! – говорила порой Дымница, вернувшись домой после очередной бессонной ночи и бессильно рухнув на скамью. – И там, и сям… только у водяных еще не принимала, а так везде!» «Ой, молчи! – отвечала ей Боровица. – Услышат – позовут ведь и туда».

Однако Ельга быстро заметила в фигуре мужчины, с головой укутанного в грубый серый плащ, нечто знакомое.

– Эй! – позвала она. – Добрый человек, чего лежишь у порога, будто змей!

Добрый человек не отзывался, продолжая размеренно дышать во сне. Ельга присела возле него и осторожно отогнула край плаща.

Знакомые волнистые пряди цвета темного меда, широкий белый лоб, пушистые рыжеватые брови, серебряная хазарская серьга в левом ухе…

– Асмунд! – в полный голос воскликнула она и затеребила его за плечо. – Ты откуда? Что случилось?

Ельга знала, что Асмунд, как и вся дружина, уехал со Свенгельдом и Ингером навстречу Кольберну. И если он вернулся – по-видимому, один, – это означает важные новости. У нее не хватило бы сил ждать, пока он сам проснется.

Асмунд тут же вздрогнул, поднял голову, моргая. Под сенью крыльца его глаза, затуманенные после сна, казались совсем синими. Узнав Ельгу, он улыбнулся, сел и потер лицо руками.

– Что ты тут лежишь? – она требовательно вцепилась в его плечо. – Каким вихрем тебя принесло? Из облака выпал?

– Да вот… – Асмунд снова улыбнулся, радуясь, что видит ее. – Добрался вчера заполночь. Стучать к вам не посмел. Дай, думаю, здесь ночь скоротаю, а как ты встанешь, так сразу и повидаемся.

– Что-то случилось?

– Есть новости кое-какие.

– Хорошие? – в нетерпении расспрашивала Ельга.

– Да я бы не сказал…

Асмунд потер заспанные глаза, но вид у него, вопреки словам, был не слишком удрученный, а скорее озадаченный.

– Пойдем в дом! – Она потянула его за рукав. – Умойся, проснись и расскажи толком.

Их шаги и голоса разбудили Боровицу; она поднялась и отправилась к корове. Асмунд проводил ее глазами, потом взглянул на Ельгу и подмигнул: чужие уши им были не нужны. Поливая ему на руки над лоханью, Ельга так волновалась, что кувшин дрожал. Асмунд не походил на вестника больших бед, но явно был смущен тем, что собирался ей рассказать – она видела это, поскольку очень хорошо его знала. Он появился в Киеве лет пятнадцать назад, сам еще будучи подростком, как он говорил, а Ельга не помнила того времени: сама была еще слишком мала. Лишь помнила, что этот рыжий парень с правильными, приятными чертами лица, немного широковатым носом, весной и летом усеянным мелкими золотыми веснушками, жил среди отцовых хирдманов давным-давно. Дружелюбный и общительный, он нравился ей, как вообще такие люди нравятся детям; она помнила, что когда-то он носил ее на руках, катал на плечах, развлекал веселой болтовней и песнями, помогал взобраться на лошадь или сойти с седла… Старый Ельг с самого начала благоволил к нему и выделял среди прочих отроков; в его обращении с Асмундом Ельге даже чудилось нечто родственное, хотя она знала, что родства между ними нет. Просто он был из тех юных, кого любому зрелому мужу было бы приятно числить в своем потомстве.

Напряженно ожидая, с чем же вестник приехал, Ельга вдруг заметила, что Асмунд уже стер воду с глаз и пристально смотрит на нее, держа рушник.

– Что ты? – спросила она, не поняв этого взгляда.

– Ничего… – Асмунд улыбнулся, но ему как будто пришлось сделать усилие для этой улыбки. – Чудо какое: ты мне умываться даешь, как будто я тебе…

Он запнулся, не зная, какое слово выбрать: «брат» или «муж». Ельга засмеялась: ей никогда не приходило в голову увидеть Асмунда на месте ни того, ни другого.

– Смейся, смейся! – Асмунд был немного задет, но подавил проблеск обиды и сам усмехнулся. – Я знаю одного мужчину, который рассчитывает, что скоро ты будешь подавать ему умываться, и чистые рубашки, и чашу за столом.

– О чем это ты? – Ельга выразительно подняла брови.

Асмунд улыбнулся и принялся тщательно вытирать лоб и намокшие волосы; рушник почти закрыл ему лицо, и он лишь многозначительно поглядывал на нее из-под края полотна, не отвечая.

– Довольно! – Ельга выхватила у него рушник. – Что это за мужчина? О ком ты говоришь? Что там происходит?

– Ты знаешь этого достойного мужа. Он необычайно высокороден, доблестен и прославлен. Пока еще он не владеет никакой державой, но рассчитывает в скором времени взойти на Ельгов… то есть Ингеров стол. Ну а раз он станет князем русов, ему понадобится жена – прежняя наша госпожа, как это водится. Сперва он думал взять в жены ру… Эйфриду Прекрасную, но потом ему пояснили, что госпожа медовой чаши – ты, Ельга Премудрая, и тогда он перенес свои желания на тебя.

В Свенгельдовой дружине, состоявшей по большей части из бывших Ельговых гридей, никто не признавал за женой Ингера прав на имя Ельги. Между собой оружники, по примеру Свенгельда, звали ее русалкой, а то и «перевозницей», но говорить так о ней перед князевыми родичами было бы дерзостью, и Прекрасу именовали Эйфридой – так Ингер впервые назвал ее перед киянами.

– Засунь этого скальда подальше и объясни толком! – Ельга нахмурилась и придвинулась к Асмунду вплотную.

Его дыхание слегка участилось, но прямым приказом он пренебрег и промолчал.

Ельга смотрела ему в глаза, ожидая ответа, но видела, что грудь его под сорочкой с влажными пятнами часто вздымается, а в синих глазах отражается какое-то тревожное томление.

Не сказать чтобы это было для нее новостью. Уже несколько лет она замечала, что и на игрищах, и на павечерницах, где собираются лучшие девы Киева, Асмунд смотрит на нее одну – так, будто видит нечто прекраснейшее на свете. При старом князе Ельге они жили в одном доме, при Свенгельде продолжали часто встречаться, и всегда, стоило Ельге взглянуть на Асмунда, она видела ответный взгляд и улыбку радости от ее внимания. Если все смеялись, он поглядывал на нее – смеется ли она? Ее род и положение не допускали никаких иных чувств, кроме почтения; давняя дружба и положение «домашнего человека» позволяло Асмунду держаться с ней непринужденно, но ничего лишнего он себе не позволял. Асмунд любил яркую одежду, насколько она была ему по средствам, опрятно подстригал и подбривал бородку, но о внешности своей мало думал и очень удивился бы, узнав, что Ельга находит его красивым – куда более красивым, чем многие более родовитые мужчины. Она никогда не говорила ему об этом, однако его взгляд волновал ее, и не раз Ельга думала: а что бы он позволил себе, если бы ему позволила она?

От этой мысли сладко ёкало сердце, но Ельга гнала ее прочь. Ничего подобного между ними быть не может. Кто она и кто он? Она – госпожа медовой чаши, и борьба знатных мужей за таких невест входит в сказания. А он – хускарл, как это называется на северном языке, «человек дома». Однако Ельга привечала его: почтительный без робости, уверенный без дерзости, всегда готовый и развлечь веселым разговором, и унять расходившихся пьяных буянов, и примирить повздоривших парней, Асмунд приносил с собой чувство безопасности и всеобщего лада.

Но сейчас он не улыбался, и Ельгу пробрала дрожь от его взгляда. Пока она не принадлежала никому, кроме отца и брата, Асмунд не задумывался, не глупо ли, не дерзко ли любоваться ею глазами мужчины. Но вот вышло так, что он против воли привез ей сватовство чужого человека, которому не мог желать успеха, и поневоле же осознал, как больно ранит сама мысль о ее замужестве.

Асмунд поднял руку и коснулся ее стана сбоку – словно хотел обнять и не смел. Ельга опомнилась и шагнула назад. Ее охватило непривычное смущение: как будто она шла по знакомой дороге и попала в совершенно незнакомое место – удивительное и небезопасное.

– Что… что там произошло? – повторила она, овладев своим голосом, и отошла к столу. – Они все увиделись с Кольберном?

– Да, – уже с обычным видом ответил Асмунд. – Увиделись. Он был очень любезен. Еще раз заверил всех в благородстве своего происхождения, рассказал, что за зиму в Корсуньской стране стал христианином и теперь рассчитывает на поддержку могучего бога Кристуса, чтобы завладеть киевским столом.

– Вот это новость!

– Самая малая из тех, что я привез. У него нет жены, и он намерен жениться на нашей госпоже. Этой госпожой Ингер признал тебя. Но Свен сказал, что Ингер не вправе распоряжаться твоим браком и ты сама должна дать согласие.

– Почему это я должна его дать? – Ельга в выразительном изумлении расширила глаза.

Вот еще жених нашелся! Всю жизнь дожидалась!

– Это входит в условия их поединка с Ингером. Кияне должны обещать, что если Кольберн одолеет, то получит и стол, и тебя.

– А если я откажусь?

– Поединка не будет. Кольберн просто нападет… нет, не сразу! – уточнил Асмунд, увидев, как она вздрогнула. – Он даст нам возможность подготовиться к бою. Но у него пять сотен бывалых головорезов, а у нас людей сотни две от силы, из них половина – ратники. Остальных еще надо собирать.

– Слишком много он хочет! – Ельга была возмущена. – И стол, и еще меня какому-то бродяге!

– Да почему же много? Ведь он получит право на твою руку лишь после того, как отобьет киевский стол. Ты выйдешь не за бродягу, а за киевского князя. Разве это не дар богов – единственный на свете жених, достойный тебя и родом, и положением?

– Ты смеешься? Этот беззубый – единственный жених для меня? Да я лучше…

– Что? – спросил Асмунд, как-то слишком пристально глядя ей в глаза.

– Ничего! – отрезала Ельга, отводя взгляд. – В девах на всю жизнь останусь.

– У тебя есть случай стать киевской княгиней навсегда, безо всяких там… русалок. Ведь ранее киевский князь был твоим братом… и другой тоже! – Асмунд усмехнулся, намекая на Свенгельда, чьи притязания на отцовский стол ни для кого в дружине тайной не были.

Он поддразнивал Ельгу, но в словах его была такая удивительная правда, что она невольно задержалась мыслью. Истинная, законная госпожа медовой чаши – жена вождя, конунга или князя. Дочь или сестра занимает это место, лишь пока жены нет, и то временно – до собственного замужества. С течением лет Ельга все сильнее осознавала неустойчивостьсвоего положения близ киевского стола: рано или поздно ей придется уступить место Прекрасе. Это само по себе не доставит ей радости, да и куда потом деваться, если ни один из князей, бывших под рукой Ельга Вещего, ей не ровня?

– Так что у Кольберна есть причины надеяться… – Асмунд почтительно взял ее руку, – что уже скоро эти медовые руки, – он прижал к губам внутреннюю сторону ее запястья, – будут вечером подносить ему чашу… а ночью ласкать… – закончил он, проделав то же со второй ее рукой.

Ельга отняла руки и отодвинулась, беспокойно смеясь; это взволновало ее, приятная дрожь разбежалась по телу, но она не знала, не счесть ли это дерзостью и не рассердиться ли. Но Асмунд вроде как говорил о Кольберне… поэтому сердиться надо было на Кольберна… а взгляд Асмунда обещал ей некое средство избавиться от этого дерзкого негодяя…

– А что у него нехватка зубов спереди, это ли не доказательство доблести? – добавил Асмунд. – Примета мужа, лицом встречающего врага!

– Молчи! – Ельга отмахнулась, кривясь и не зная, засмеяться ей или заплакать.

Асмунд смеялся, показывая собственные ровные зубы, и Ельге захотелось засадить ему кулаком под дых, как она в былые годы делала со Свеном. Но она сдержалась – Асмунд ей не родич, а он и так сегодня что-то расхрабрился.

– Скажи мне, когда совладаешь со своим гневом и будешь готова выслушать совет твоего брата.

– Которого? – сквозь беспокойный смех фыркнула Ельга.

– Нашего господина, конечно.

– И что он?

– Господин наш велел передать тебе вот что…

Асмунд опять тянул время, наслаждаясь тем, как все внимание Ельги сосредоточено на его лице, а слух напряжено ловит звуки его голоса.

– Он сказал, что ты должна потребовать от Кольберна, буде ему случиться победить Ингера, выйти на второй поединок – с твоим защитником, коего ты сама изберешь. Ну а тот, кто победит в этом, втором поединке, получит право распоряжаться не только твоей судьбой, но и киевским столом. Ведь Ингер, если и останется жив, право это утратит…

– О! – Ельга переменилась в лице, тревогу и озабоченность сменило озарение.

– Он еще сказал, тебе не придется долго думать, кого избрать в защитники. Но советовал до последнего хранить твой выбор в тайне – до дня поединка, если тот все же состоится. А сейчас ты должна будешь собрать мужей полянских, передать им желание Кольберна, сообщить твой ответ и добиться от них, чтобы они приняли это условие. И подкрепили клятвой. Эта клятва утешит Кольберна и пойдет на пользу… нашему борту, когда все будет… увязано.

У Ельги был напряженный и в то же время рассеянный вид, будто она мысленно пытается соединить важные, но далеко разбросанные обстоятельства. И по мере того как она думала, лицо ее светлело, а в глазах появлялся оживленный блеск.

– Да что же я… голодным тебя держу! – вдруг спохватилась она. – Садись!

Ельга указала на место у стола, развернула рушник, подвинула каравай и солонку.

– Сейчас за молоком в погреб сбегаю, у нас есть!

Она метнулась было к двери, но Асмунд ловко поймал ее за руку, когда она пыталась пробежать мимо него, и притянул к себе. Случай был слишком важным и требовал откровенности.

– Я, конечно, не так знатен, чтобы притязать на столы, – проговорил он, склонившись к ее уху. – И я не вполне понимаю все эти хитрые наузы, которые вы вяжете со Свеном. Но как бы там ни сложилось, если тебе понадобится защитник… человек, на которого ты сможешь положиться во всем, чего бы ни решила сделать…

Асмунд развернул Ельгу к себе. Она не противилась, с каким-то радостным ожиданием глядя ему в лицо.

Чутье подсказало ему: она радуется своим мыслям, а не его словам. Но Асмунд все же закончил:

– Я сделаю все, что ты захочешь. И могу без хвастовства заверить, что мои надежды одолеть этого беззубого змея не хуже, чем у любого другого.

– Я знаю! – почти с нежностью, рожденной душевным подъемом, сказала Ельга и провела пальцами по его щеке.

Взгляд Асмунда спустился с глаз ее на губы, а руки обвились вокруг стана. Ельгу облило дрожью, дыхание перехватило – ничего подобного ей не приходилось переживать, – но она постаралась не подать вида и закончила:

– Но не тревожься, Кольберну не бывать моим мужем. А совету моего брата я последую в точности!

Асмунд не отпускал ее, глядя ей в глаза и надеясь разглядеть в них те части замысла, что от него утаивали. Осмелев от воодушевления, Ельга потянулась вверх и на миг прильнула губами к его губам. Вздрогнула от непривычного прикосновения к его золотистым усам и поспешно отстранилась, часто дыша. Она пока не нуждалась в том, что он предлагал, но такая преданность заслуживала награды.

* * *

Когда Ельга-Поляница созывала бояр на совет, на княжий двор она тоже послала – уведомить Прекрасу, как в Витичеве идут дела, но конечно, не ждала, что беременная невестка приедет. Вместо себя Прекраса послала на Девич-гору Ратислава и поэтому узнала о новом условии не позднее других.

– И все они согласились?

– Да, госпожа. Ельга сказала: я, дескать, выберу себе бойца, да такого, кого никому не одолеть. Так что не сомневайтесь, мужи полянские, ударим по рукам с варягом, а если суденицы будут к нам недобры и князю победу не отдадут, все равно чужак землей нашей и мною владеть не будет! В том, сказала, клянусь вам матерью-сырой-землей. Они и передали варягу, что, дескать, вся земля Полянская на его условия согласна и клятву дает.

Прекраса сидела, хмурясь и пытаясь понять, что происходит. Она видела в речах Ельги-Поляницы какое-то согласие со странным поведением Свенгельда, но не могла уловить их общего смысла.

– Какого бойца она выставит? – Прекраса посмотрела на Ратислава. – Из земли, что ли, осилка[23]23
  Осилки – древние великаны.


[Закрыть] вызовет? Кия из холма могильного?

Это удивительное дело ей представлялось похожим на сказания. Непобедимого бойца, который от имени земли будет отстаивать священную деву, раздобыть можно только колдовством. Или такого найти, что тридцать лет где-то за печью сидел да в золе рылся…

– Да какого Кия могильного! – с досадой отмахнулся Ратислав. – Свенька и будет.

– Свенька? – почему-то эта простая мысль поразила Прекрасу.

– Ну а кто? Где ей другого взять?

– Она же сказала, от земли Полянской…

– Она сказала, по выбору своему. Да и чем он не от земли? Он же здешний. Где-то тут родился, – Ратислав показал в сторону двора. – В децкой[24]24
  То же что «людская», помещение для челяди. От понятия «детские» (писалось еще как «децкие») – княжеские отроки. Поскольку это слово родственно понятию «дитя, ребенок», то, вероятно, имелись в виду отроки-слуги.


[Закрыть] избе.

Прекраса еще подумала и попросила:

– Вели лошадей. Я поеду к ней.

– Это я поеду, – спокойно возразил Ратислав. – К ней. И привезу ее сюда. А ты сиди и жди.

Ельга-Поляница и правда скоро приехала. Прекраса чувствовала, что сестра мужа не любит ее, но та всегда была с ней любезна, приветлива и не проявляла ни малейшей надменности перед дочерью перевозчика. Ее великодушие в глубине души коробило Прекрасу сильнее, чем могла бы оскорбить грубость – расстояние между ними казалось так велико, что даже дружелюбие к безродной невестке не может унизить дочь княжеской четы.

– Ты выставишь бойцом Свена? – сразу спросила Прекраса, едва золовка подошла поцеловать ее.

На миг Ельга замерла, улыбка застыла на ее губах – ей не понравилось, что замысел уже кем-то разгадан.

– Да, – все же ответила она. – Кто сестре запретит у брата защиты искать?

– И ты за него совсем не боишься! – Прекраса подалась к ней.

Ни малейшей тревоги не отражалось в золотисто-карих с зелеными искрами глазах Ельги-Поляницы, взгляд ее из-под изогнутых бровей разил с обычной уверенностью, как невидимая стрела. В ней ощущалось веселое оживление, какое-то многообещающее чувство вызвало румянец на ее щеках и блеск в глазах, и от этого Прекраса сильнее обычного ощущала невидимую стену между ними.

И вот свершилось: впервые Ельга-Поляница опустила перед ней взор, спрятала его торжествующий блеск под густыми ресницами. Потом снова подняла глаза, зеленые искры в них завораживающе мерцали на солнечном свету из оконца, и Прекрасу вдруг проняло мощным ощущением глубинной силы, на которой стояла Ельга-Поляница. Силы земли-матери.

– Не боюсь, – спокойно сказала Ельга.

– Но этот Кольберн… Говорят, он сильный боец.

– Это так, но Свен сильнее. Он в расцвете сил… у него есть мощный щит и незримая дружина, – пояснила она, видя недоверие в глазах Прекрасы. – Никто не может одолеть его… или причинить ему зло, видимо или невидимо.

Теперь Прекраса поспешно опустила глаза, боясь, что Ельга разгадает ее помыслы, – те, которые вдруг озарила яркая вспышка и объяснила ей собственную давнюю неудачу.

Никто не может причинить Свену зло! Видимо или невидимо! Поэтому ее попытка натравить на него водяных духов кончилась провалом. И обратилась против нее самой – ведь вызванные духи не уходят без поживы. Хотелось заплакать, закричать, но Прекраса лишь больно закусила губу.

– Свен защитит нас и от этого варяга, и от любого другого, – мягко добавила Ельга. – Не тревожься и береги себя.

Она ласково коснулась плеча Прекрасы, но та едва не отодвинулась, будто ее тронули каленым железом. В вихре мыслей и разнородных чувств она не могла понять, что же так ранит ее.

А потом поняла.

– Так ты ждешь… – с трудом она заставила себя поднять взгляд к мерцающим глазам Ельги-Поляницы, – что Ингер… будет… что его убьют?

– Конечно нет! – Ельга-Поляница потянулась и обняла ее, как расстроенного ребенка. – Ингер – хороший воин, он молод и силен, у него отличное оружие. Если удача его не покинет, он победит. И ведь в их условиях нет смерти проигравшего. Даже если он уступит, Кольберну не обязательно его убивать. Но даже если Ингер проиграет, Кольберн все равно не получит Киева. Он согласился на второй бой с моим защитником, а Свена ему не одолеть.

– И что же дальше? – выдавила Прекраса, сосредоточившись на мысли, что Ингер может вернуться живым.

Ельга-Поляница помолчала.

– Я не знаю, – мягко сказала она потом. – Я не суденица.

Только когда она ушла и зеленые искры ее глаз перестали мерцать перед взором, в голове у Прекрасы сложился весь узор целиком.

Они бросают Ингера на клинок Кольберна. Будет он убит или только опозорен поражением – для Киева не так уж важно. Право на княжий стол он утратит. И кто же его получит? Свенгельд, разумеется, – тот, кто одолеет во втором бою и заберет себе плоды обеих побед.

Вот так. Уже темнело, а Прекраса все сидела на том же месте, мысленно вглядываясь в этот хитрый замысел. У Свенгельда есть что-то, какой-то оберег или заклятье, делающее его непобедимым. Мощный щит и незримая дружина, как сказала Ельга-Поляница. А Кольберн нужен им, чтобы убрать с дороги Ингера, чего Свенгельд не может сделать сам.

Но она, Ельга-Прекраса, тоже не прежняя девочка с перевоза. У нее есть своя незримая дружина, и пришло время пустить ее в бой.

* * *

Ранняя заря застала Прекрасу на знакомом месте – меж старыми ивами близ Киева перевоза. Ночью она почти не спала, набираясь решимости. Страшно было вновь делать то, что уже однажды принесло ей беду, тем более сейчас она находилась в том же положении, что и тогда, а значит, опять ставила под удар свое нерожденное дитя. Ей не вынести, если и это, третье ее дитя пострадает. Есть предел у сил человеческих.

Но чего на дождется, если будет сидеть сложа руки? Ингера убьют. Киевский стол захватит Свенгельд. Что станется с ней и ее ребенком? Может, родичи мужа и не съедят их, но надежд когда-нибудь занять стол у будущего чада не останется. У Свенгельда свой сын Лют, трехлетний крепыш, и уж конечно, тот никому не позволит перейти дорогу его родному чаду, внуку Ельга Старого. Род Ингера из Киева исчезнет. И забудут, что был здесь такой, молодец неудалый. Хорошо, если удастся сохранить владения на севере, в Холм-городе. Да и то как сказать. Там у Ингера тоже есть родня, сыновья его сводных сестер уже взрослые, им лишние наследники не нужны…

Пришла пора сделать еще один решительный шаг.

Ратислав не хотел везти ее сюда. Наверное, тоже помнил ту давнюю поездку, после чего у нее родился мертвый ребенок.

– Ты сам хочешь давать имя моему чаду? – прямо спросила его измученная Прекраса. – Когда Ингера убьют?

Да, если она поедет, это может обернуться бедой. Но если ничего не сделает, в ближайшие дни рухнет вся их жизнь.

 
На море-океане, на острове Буяне
Стоит бел-горюч-камень…
 

– приговаривала Прекраса, медленно расчесывая распущенные волосы.

 
На камне сидит Девица-Трясовица,
Дочь Мары-Марены, Навьей Владычицы.
Берет она железный посох,
Разбивает бел-горюч-камень,
Выпускает на волю девять сестер-трясовиц…
 

Прекраса неспешно выговаривала одно слово за другим, осознавая их неотвратимость. Гребень берегини сделал ее пряхой судьбы, дал ей власть управлять чужими жизнями. И теперь ей пришлось употребить это умение во вред, лишь бы спасти то, что ей было дороже жизни.

 
И говорит им Девица-Трясовица:
Вы, сестры-лихорадки, одна – Леденея,
Вторая – Огнея,
Третья – Студё́нка,
Четвертая – Дрожуха,
Пятая – Трясуха,
Шестая – Маяльница,
Седьмая – Трепалка,
Восьмая – Корчея,
Девятая – Знобея!
Не идите вы в лес,
Не идите на дерево сухое,
На болото глухое!
А идите вы к Кольберну, у града Витичева,
Отнесите ему семьдесят хворей,
Семьдесят скорбей, семьдесят болезней,
В его буйну голову, ясные очи, желтые кудри.
В сердце, в печень, во все нутро.
Запираю я слово мое в болото глухое, в дерево сухое,
И кто то дерево сгложет,
Тот мое слово превозможет…
 

* * *

Асмунд вернулся в Витичев через три дня и тут же отправился на луг, в варяжский стан, где Кольберн в своем шатре отдыхал после охоты.

– Ну что, видел ли ты госпожу? – спросил Кольберн.

За эти дни он не раз мечтал о красивой женщине, которую встречал год назад в Киеве.

– Я видел госпожу и передал ей, о чем здесь говорилось, – Асмунд еще раз поклонился. – Прежде чем дать ответ, она приказала собрать в святилище самых знатных людей Киева, кроме тех, что здесь с князем. Она рассказал им, что ты желаешь взять ее в жены и тем получить законные права на эту державу не только благодаря твоей силе, но и по родству. И вот что она сказала… Я клянусь, – Асмунд вынул из ножен длинный ударный нож и приложил клинок ко лбу и обоим глазам, – на моем оружии, что передаю тебе ее ответ слово в слово.

– Ну же, что она сказала? – Кольберн в нетерпении поерзал на походных и подушках из греческих богатых усадеб.

– Она сказала: «Я не простая женщина, во мне сила земли Полянской. Я не подвластна моему брату-князю, а подвластна одним только богам. Я дала обет служить и принадлежать только богам. Тот, кто желает отнять меня у богов и взять в жены, должен доказать свое право на это. Если ты, Кольберн конунг, одолеешь моего брата-князя, тебе придется биться со мной…»

– Вот как? – Кольберн, польщенный званием конунга, в изумлении подался вперед, и у него загорелись глаза. – Разве она – воительница? Валькирия, владеющая оружием, как мужчина?

– Нет, – Асмунд не позволил себе улыбнуться. – Женщине, как ты знаешь, в тяжбе с мужчиной позволено выставить бойца по своему выбору. Так вот, она сказала: «Я изберу себе защитника из числа мужей земля Полянской, и если ты, Кольберн конунг, одолеешь его, то я буду твоей вместе с киевским престолом и всем наследством моего отца». И госпожа поручила мне спросить у тебя от ее имени: ты принимаешь это условие?

– Конечно! – Кольберн выпрямился. Мысленно уже одолев здешнего князя, он не считал за противника какого-то безымянного «мужа земли Полянской». – Я с радостью принимаю… Это будет достойно нас обоих… как в сагах!

– Тогда я передам князю, что все условия обговорены.

В тот же день Кольберн снова явился в Витичев и в присутствии всех киевских бояр и своих хёвдингов заключил договор с Ингером. Оба вождя поклялись на оружии соблюдать условия, а сам поединок назначили через день. Требовалось время, чтобы найти на ближайших островках Днепра подходящее место, достаточно сухое, чтобы не сражаться в воде и грязи, и достаточно близко от берега, чтобы свидетелям было все хорошо видно.

Место скоро нашли. Свенгельд и Торлейк, хёвдинг Кольберна, вдвоем обошли и осмотрели его, после чего сочли пригодным. Опытные воины обмерили площадку и оградили ее ясеневыми древками копий.

Но на другой день Ингер, в полдень явившись на место, напрасно ждал Кольберна. Вместо него прибыл Торлейк и с удрученным видом попросил отсрочки: еще вчера Кольберну стало худо, на него напала лихорадка и он до сих пор не смог оправиться.

– Что же с ним приключилось? – допытывался изумленный Ингер, не зная, радоваться ему болезни соперника или подозревать подвох.

– Видишь ли, конунг… – Торлейк и сам был в растерянности. – Еще в тот вечер, после того как наш конунг получил согласие вашей госпожи… Он лег спать и заснул, как обычно, но потом его стала во сне мучить ужасная жажда. Ему показалось, что к нему подходит его мать и протягивает ему серебряную чашу с водой. А мать нашего конунга умерла лет пятнадцать назад, а не видел он ее еще того больше, чтобы ты знал. Он взял чашу и выпил воду. И едва он выпил, как словно жидкий огонь пролился ему в нутро, как будто он хлебнул того горячего вина, которым нас угощали с хеландий Романа кейсара. Он страшно закричал, его телохранители слышали, и другие люди, что спали в том шатре и рядом. И с тех пор то огонь сжигает конунга, то мучает холод и озноб. Бергульв, наш лучший эриль, сделал ему целящую рунную палочку, но ты должен дать ему несколько дней, чтобы оправиться.

Ингер, не зная, как расценить этот чудесный рассказ, обернулся к своим людям. Но на всех лицах, не исключая Свенгельда и Асмунда, отражалось такое же безграничное изумление, какое чувствовал он сам.

* * *

Следующие два дня Прекраса прожила, едва дыша от страха, не зная, каким будет ответ на ее ворожбу. Но чувствовала она себя хорошо, дитя потихоньку ворочалось, однако несильно – оно стало уже слишком крупным и ему становилось в утробе тесновато для копошения. А всего лишь на третий день, под вечер, она узнала, какие плоды принесла ее решимость.

Прекраса сидела в избе и шила, как вдруг явился Нежига, тиун, через служанку попросив позволения войти.